вели по пути туда. Мне не хватало лопающегося камня. Я думал о том,
приспособлюсь ли я когда-нибудь к жизни без него.
Но когда мы добрались до Просперити, воспоминания о камне растаяли. Я
не думаю, что человеческий разум способен по-настоящему воспринять нечто
столь величественное. Воспоминания постепенно ускользали: как сон, что
тает утром. Я обнаружил, что мне трудно вспомнить, что же такого
замечательного было в этом переживании. До нынешнего дня я могу говорить о
нем лишь загадками. Я остался с тенями. Я чувствую себя как земляной
червь, которому показали закат, и которому негде сохранить о нем память.
В городе для Эмбер не составило труда восстановить наш слух. Просто
она не носила в походной аптечке запасные барабанные перепонки.
- Это был недосмотр, - сказала она мне. - Когда я оглядываюсь назад,
кажется очевидным, что наиболее вероятная травма от лопающегося камня -
это лопнувшая барабанная перепонка. Я просто не подумала.
- Не беспокойся об этом. Ты великолепно справилась.
Она ухмыльнулась мне.
- Да. Справилась. Неужто и в самом деле?
Зрение было большей проблемой. У нее не было запасных глаз, а никто в
городе ни за какую цену не хотел продавать один из своих. В качестве
временной меры она дала мне свой. Себе она оставила инфраглаз, а другой
закрыла повязкой. Это придавало ей кровожадный вид. Она сказала мне, что в
Венусбурге мне надо будет купить себе другой, поскольку группы крови у нас
были не слишком схожи. Мое тело должно было отвергнуть ее глаз недели
через три.
Настал день еженедельного рейса дирижабля до Последнего Шанса. Мы
сидели по-турецки в мастерской Эмбер друг напротив друга, а между нами
лежала куча лопающихся камней.
Выглядели они ужасно. О, они не изменились. Мы даже отшлифовали их,
так что они сверкали втрое сильнее, чем тогда в палатке, при свете огня.
Но теперь мы воспринимали их как пожелтевшие гнилые обломки костей, какими
они и были. Мы никому не рассказали, что же мы видели в пустыне
Фаренгейта. Поверить это невозможно, а переживания наши были чисто
субъективны. Ничего такого, что выдержало бы научный анализ. Вероятно, в
этом мы так и останемся единственными. И что мы могли рассказать кому бы
то ни было?
- А как ты думаешь, что произойдет? - спросил я.
Она пытливо взглянула на меня.
- Я думаю, ты и сам уже знаешь.
- Да. - Что бы они собой ни представляли, каким бы образом ни
выживали и размножались, твердо мы знали одно: в радиусе ста километров от
города им не выжить. Когда-то на том самом месте, где сидим мы, были
лопающиеся камни. А люди расселяются. Еще одно доказательство того, что мы
не узнаем, что разрушили.
Я не мог оставить камни у себя. Я ощущал себя вурдалаком. Я попытался
отдать их Эмбер, но она тоже от них отказалась.
- А не следует ли нам кому-нибудь рассказать об этом? - спросила
Эмбер.
- Ну, ясное дело. Расскажи всем, кому хочешь. Но не ожидай, что люди,
до того как ты им что-то докажешь, станут ходить на цыпочках. А может
быть, даже и после того.
- Ну, похоже на то, что я собираюсь провести еще несколько лет,
расхаживая на цыпочках. Я понимаю, что просто не могу заставить себя
топнуть ногой.
Я удивился.
- Почему? Ты же будешь на Марсе. Не думаю, что вибрация
распространяется настолько далеко.
Она уставилась на меня.
- Что это значит?
Наступило краткое замешательство; а потом я обнаружил, что долго
извиняюсь перед ней - а она смеется и говорит мне, какой же я мерзавец, а
затем берет свои слова обратно и говорит, что так обмануть ее я могу
всякий раз, когда захочу.
Это было недоразумение. Я честно полагал, что сказал ей о том, что,
пока был слеп и глух, я передумал. Должно быть, это был сон, потому что
она об этом не знала и считала, что мой ответ - окончательное "нет". Со
времени взрыва она ни слова не сказала об удочерении.
- Я не могла заставить себя снова надоедать тебе с этим после того,
что ты для меня сделал, - сказала она, задыхаясь от волнения. - Я тебе
обязана многим; может быть, и жизнью. А когда ты только появился здесь, я
бессовестно тебя использовала.
Я отрицал это и сказал ей, что думал: поскольку все само собой
разумеется, она и не говорит об этом.
- А когда ты передумал? - спросила она.
Я подумал.
- Сначала я считал, что это произошло тогда, когда ты ухаживала за
мной, пока я был таким беспомощным. А теперь я вспоминаю, когда. Это было
вскоре после того, как я вышел из палатки, чтобы провести ночь на земле.
Ей нечего было на это сказать. Она лишь просияла. Я начал думать,
какую же бумагу я буду подписывать, когда мы доберемся до Венусбурга: на
удочерение, или брачный контракт?
Меня это не беспокоит. Такая неопределенность делает жизнь
интересной. Мы поднялись, оставив кучу камней лежать на полу. И
осторожными шагами поспешили на дирижабль.
Джон ВАРЛИ
СПОЕМ, СТАНЦУЕМ
Подлетая к точке встречи с Янусом, Барнум и Бейли повстречали
гигантскую пульсирующую ноту-четвертушку. Ножка ее была длиной добрых пять
километров. Сама нота имела километр в диаметре, и испускала бледный
бирюзовый свет. Когда они приблизились к ней, оказалось, что та тяжело
вращается вокруг своей оси.
- Должно быть, это то самое место, сказал Барнум Бейли.
- Станция слежения Януса Барнуму и Бейли, - произнес голос из
пустоты. На следующем обороте встретитесь с нашей ловушкой. Через
несколько минут появится визуальный индикатор.
Барнум посмотрел вниз на медленно вращающийся неправильной формы шар
из скал и льда, который и был Янусом, ближайшим спутником Сатурна. Что-то
вырастало над искривленной линией горизонта. Долгого ожидания, чтобы
определить, что же это, не понадобилось. Барнум как следует посмеялся.
- Это твоя или их? - спросил он Бейли.
Бейли фыркнул.
- Их. Ты думаешь, что я настолько глуп?
Предмет, поднимавшийся над очертаниями спутника был сачком для ловли
бабочек длиной в десять километров. Это был длинный, колеблющийся сачок,
тянувшийся за гигантским кольцом. Бейли снова фыркнул, но ввел необходимые
поправки для того, чтобы их поймала эта нелепая штука.
- Ну же, Бейли, - поддразнивал Барнум. - Ты просто ревнуешь, потому
что ее придумали не вы.
- Может быть, и так, - согласился его симбиотик. - Так или иначе,
придержи шляпу, будет изрядный рывок.
Иллюзия поддерживалась настолько, насколько это было необходимо, но
Барнум заметил, что первый импульс торможения начался раньше, чем можно
было ожидать, будь эта прозрачная сетка не только видимостью. Сила
постепенно нарастала по мере того, как электромагнитное поле захватывало
надетый на нем металлический пояс. Длилось это примерно минуту, а когда
закончилось, то больше не казалось, что Янус вращается внизу под ними. Он
приближался.
- Послушай вот это, - сказал Бейли. Голова Барнума наполнилась
музыкой. Она была ритмичной, а вибрирующий, тщеславный, но все же чарующий
басовый саксофон солировал в разухабистой пьесе, которую не мог узнать ни
один из них. Их позиция изменилась, и они едва могли разглядеть, где же
находятся Жемчужные Врата, единственный поселок людей на Янусе. Его было
легко найти благодаря тому, что оттуда исходили развевающиеся нити нотных
станов; их легкая ткань напоминала паутину.
Жители Жемчужных Врат были общим посмешищем. Все постройки, что
составляли надземную часть поселка, были скрыты за причудливыми
голографическими проекциями. А в целом он являл нечто среднее между
кошмарным вариантом детской сахарной страны и ранним мультфильмом Диснея.
Господствовала над ним гигантская имитация органа из паровых
свистков, с трубами тысячеметровой высоты. Их было пятнадцать, и все они
подпрыгивали и раскачивались в такт игре саксофона. Они то приседали, как
бы для того, чтобы поглубже вздохнуть, то снова вставали, выпуская кольца
цветного дыма. Здания, которые, как знал Барнум, на самом деле были
неинтересными функциональными полусферами, казались обычными домами с
цветочными ящиками на окнах и карикатурными глазами, пялившимися с дверей.
Они подрагивали и приплясывали, как будто были сделаны из желе.
- Неужели ты не находишь, что они чуть-чуть перебрали? - спросил
Бейли.
- Зависит от того, что тебе нравится. Для такого кричащего стиля это
довольно мило.
Они плыли сквозь мешанину линий, тактовых черт, нот в одну
шестнадцатую, пауз, дымовых колец и грохочущей музыки. Пронзили
нематериальную ноту-восьмушку и Бейли погасил остаток скорости реактивным
двигателем. Они мягко опустились под действием еле заметного тяготения и
направились к одному из ухмылявшихся зданий.
У двери ждал еще один сюрприз. Барнум потянулся к кнопке с надписью
"ЗАМОК ТАМБУРА", та увильнула в сторону, и превратилась в крохотное лицо с
глумливым выражением. Шуточка. Замок все же сработал - подействовало
присутствие тела. Внутри Жемчужные Врата выглядели не так цветисто.
Коридоры были благопристойными коридорами с настоящими полами серого
цвета.
- Я бы все же был начеку, - мрачно посоветовал Бейли. - Эти люди явно
любят смеяться до упада. А хорошей шуткой в их представлении может
оказаться дыра в полу, прикрытая голограммой. Смотри под ноги.
- Да не будь таким закисшим неудачником. Ты же такое обнаружишь,
правда?
Бейли не ответил, а Барнум не стал развивать эту тему. Он знал
причину дискомфорта Бейли и его неприязни по отношению к станции на Янусе.
Бейли хотел покончить с их делом как можно скорее и вернуться в Кольцо,
где он чувствовал, что необходим. Здесь, в коридоре, заполненном
кислородом, непосредственной пользы от Бейли не было.
Роль Бейли в симбиотической паре Барнума и Бейли состояла в том,
чтобы создать среду, которая обеспечивала бы Барнума пищей, кислородом и
водой. А Барнум, в свою очередь, снабжал Бейли пищей, углекислым газом и
водой. Барнум был человеком, в физическом отношении непримечательным - за
исключением того, что благодаря хирургической операции его колени
сгибались в стороны, а не вперед, а от щиколоток, там, где раньше были
ступни ног, отходили огромные кисти рук, называемые педами. Бейли, с
другой стороны, совершенно не походил на человека.
Строго говоря, о Бейли даже нельзя было сказать: "он". Бейли был
растением, и Барнуму его пол представлялся мужским лишь потому, что голос
у него в голове - единственное средство общения с Бейли - звучал как
мужской. Сам Бейли был бесформенным. Он охватывал тело Барнума и принимал
его форму. Он проникал в пищеварительный канал Барнума - начиная со рта и
кончая анусом - как игла в ткань. Вместе пара выглядела как человек в
бесформенном скафандре, с шарообразной головой, узкой талией и
раздавшимися бедрами; если угодно - как карикатурное изображение женщины.
- Ты, пожалуй, можешь начать дышать, сказал Бейли.
- А зачем? Я начну, когда придется разговаривать с кем-нибудь, у кого
нет симбиотика. А пока, зачем трудиться?
- Я просто подумал, что тебе захочется привыкать к этому.
- Ну, хорошо, если ты считаешь, что это необходимо.
Так что Бейли постепенно убрал те свои части, что заполняли легкие и
гортань Барнума и освободил его голосовые связки, чтобы те занялись тем,
чего не делали десять с лишним лет. Барнум закашлялся, когда воздух проник
в его горло. Он был холодным! Во всяком случае, так ему казалось, хотя в
действительности тот имел стандартную температуру семьдесят два по
