связано с порывами самоосуждения, самообвинения, самобичевания. Совершается
нравственный перелом: возлюбленная излучает нас каким-то внутренним светом,
даже когда мы с ней ни разу не говорили, когда мы ее только видели как-то
вдали несколько раз. Нельзя признать, чтобы основания этого переворота
скрывались где-нибудь в существе
возлюбленной.
Слишком часто мы видим в ней просто девчонку, или она глупа, как
корова, или распутная кокетка, и она уже во всяком случае лишена тех
небесных неземных качеств, которыми наделяет ее любящий мужчина. Неужели
допустимо, чтобы подобная конкретная личность являлась предметом любви
мужчины? Не правильнее ли будет предположить, что она является исходным
пунктом более возвышенного душевного движения?
Во всякой любви мужчина любит только себя. Но он любит себя не как
субъективное существо, опутанное всякими слабостями и низостями,
тяжеловесностью и мелочностью своей натуры. Он любит то, чем он хотел бы,
чем он должен бы быть. Он любит свое интимнейшее, глубочайшее,
умопостигаемое существо, свободное от гнета необходимости, от груд земного
праха. В своих временно пространственных проявлениях это существо смешано с
грязью чувственной ограниченности, оно не является чистым первозданным
изображением своим. Как бы ни углубился человек в созерцание своего
существа, он чувствует в себе тьму и грязь. Он не находит той белой
незапятнанной чистоты, которую он так мучительно ищет в себе. И нет у нет
более сильного, горячего, искреннего желания, чем желание оставаться всецело
тем, что он есть. Но эту цель, к которой он так жадно стремится, он не
находит в основах собственного существа, а потому переносится своей мыслью в
окружающую среду для того, чтобы тем скорее достигнуть ее. Он проектирует
свой идеал абсолютно ценного существа, которого не в состоянии выявить в
себе самом, на другое человеческое существо, в этом и только в этом кроется
значение того, что он любит это существо. Но к этому акту способен только
тот человек, который в чем-нибудь провинился и чувствует за собою вину:
поэтому ребенок еще не в состоянии любить. Любовь изображает высшую,
недосягаемую цель всякой страсти в таком виде, будто она уже где-то
претворилась в действительность. а не витает в образе абстрактной идеи. Она
сосредоточивает эту цель в ее чистейшем и непорочнейшем виде на ближнем,
выражая этим тот факт, что идеал любящего еще очень далек от осуществления.
Вот почему любовь снова вызывает порыв к духовному очищению, будит в нас
стремление к какой-то цели, которая насквозь проникнута высшим духовным
содержанием, а потому не терпит телесного единения с возлюбленной в сфере
пространственной близости. Вот почему любовь является высшим и могучим
выражением воли к ценности. В ней, как ни в чем другом, раскрывается
истинная сущность человека, неустойчивая между духом и телом, между
чувственностью и нравственностью, свойственная как миру божественному, так и
миру животному. Человек только тогда является во всех отношениях самим
собой, когда он любит'. Этим объясняется, что многие люди, только когда они
влюблены, начинают отличать собственное "я" от чужого "ты", которые, как
было показано, являются не только грамматическими, но этическими
соотносительными понятиями. Отсюда и важная роль, которую во всяком любовном
отношении играют имена влюбленных. Отсюда становится понятным и тот факт,
почему многие люди только в любви приходят к познанию собственного
существования и до того времени никак не могут проникнуться мыслью о том,
что они обладают душою. Вот отчего любящий ни за какую цену не позволит себе
осквернить возлюбленную своею близостью, а будет смотреть на нее издали для
того, чтобы убедиться в действительности ее, т. е. своего существования.
Таким образом непреклонный эмпирист благодаря любви превращается в
мечтательного мистика, примером чему может служить отец позитивизма Огюст
Конт, который перетерпел роковой переворот своего мышления после того, как
познакомился с Клотильдой де Во. Не только для художника, но вообще для
человека, психологически существует одно: amo, ergo sum.
Итак, любовь является феноменом проекции, подобно ненависти, но не
феноменом равенства, как дружба. Основной предпосылкой последней является
равноценность обоих индивидуумов. Любовь же всегда есть установление
неравенства, неравноценности. Любить значит приписать какому-нибудь человеку
или сделать его носителем всех тех ценностей, которыми хотел бы обладать сам
любящий. Чувственным отражением этого высшего совершенства является красота.
И для нас неудивительно, что человек любящий способен сильно удивляться,
даже ужасаться, когда узнает, что какая-нибудь красивая женщина совершенно
лишена всяких основ нравственности. Всю вину этой низости, по его мнению,
следует приписать исключительно природе, которая вселила "столько
порочности" в "столь красивое тело". Для него непонятно что он находит
женщину красивой только потому, что ее еще любит, в противном случае, его не
трогало бы полнейшее несоответствие внешности с ее внутренним духовным
содержанием. Уличная проститутка не может нам казаться красивой потому, что
она заведомо неспособна служить для нас проекцией ценности. Самое большее,
что она в состоянии сделать, это удовлетворить вкус человека, весьма низко
стоящего в моральном отношении. Она может быть возлюбленной человека
безнравственного, сутенера. В этом пункте раскрывается перед нами отношение,
прямо противоположное моральному, ибо женщина совершенно индифферентна ко
всему этическому, она только аморальна. Безнравственный преступник, которого
все ненавидят, или черт, который вызывает отвращение во всех людях, оба они
ни в коем случае не могут служить основой акта перенесения ценности. Женщина
нам дает эту основу. Так как она существо безразличное, она не творит добра,
но и не грешит, и в ней ничто решительно не противится желанию человека
сосредоточить свой идеал на ее личности. Красота женщины является лишь
олицетворением нравственности, - но нравственность эта принадлежит мужчине,
который перенес ее на женщину в высшем ее напряжении и завершении.
Всякая красота неизменно вызывает в нас попытку воплотить в ней высшую
ценность" а потому все красивое рождает в нас чувство удовлетворения по
поводу чего-то найденного, чувство, перед которым умолкают страсти и
эгоистические интересы. Всевозможные формы, которые человек находит
красивыми, представляют собою не что иное, как число попыток воплотить самое
высокое с помощью эстетической функции, которая стремится все нравственное и
умозрительное облечь в образы. Красота есть символ совершенства. Поэтому
красота неприкосновенна, она статична, а не динамична, и всякая перемена в
отношениях к ней уничтожает ее, уничтожает самое понятие ее. Любовь к
собственной ценности, стремление к совершенству - вот что творит красоту в
материальном мире. Так рождается красота природы, красота, которой не знает
преступник, ибо этика впервые создает природу. Этим объясняется, что природа
всюду и всегда, от самых значительных и до самых мелких своих проявлений,
производит впечатление чего-то законченного. Таким образом, закон природы
есть чувственный символ закона нравственности, как и красота природы -
чувственное отражение благородства души, как и логика есть осуществленная
этика. Как любовь мужчины создает совершенно новую женщину вместо реально су
шествующей, так и искусство, эротика, направленная на целый мир творит из
мирового хаоса полноту реальных форм. Нет красоты природы без определенной
формы, определенного закона, как и нет искусства без формы, нет красоты
искусства, которая не подчинялась бы определенным правилам. Ибо красота
природы воплощается в красоте искусства, как закон природы в законе
нравственности, как целесообразность природы в той гармонии, прообраз
которой безгранично властвует в душе человека. Природа, которую художник
называет своим вечным учителем, есть созданная им самим норма его творчества
- не в концентрации логических понятий, а в созерцательной бесконечности.
Для иллюстрации приведем математику. Она является реализованной музыкой (не
наоборот), она есть точное отражение музыки, перенесенной из царства свободы
в царство необходимости, а потому императивом для всех музыкантов является
математика. Искусство создает природу, но не природа творит искусство.
После этих замечаний, которые представляют собою продолжение и
дальнейшее развитие взглядов Канта и Шеллинга, (а также находившегося под их
влиянием Шиллера) на искусство, я вернусь к основной теме этой главы. В
интересах подлежащего разбора этой темы следует считать доказанным, что вера
в нравственность женщины "интроекция" души мужчины в женщину и красивая
внешность ее представляют собою один и тот же факт, что последняя является
чувственным выражением первой. Нам представляется вполне понятным, когда
говорят о "прекрасной душе" в моральном смысле, или когда этику подчиняют
эстетике, как сделали это Шэфтебери и Гербарт, а за ними и многие другие, но
следует заметить, что подобные положения являются полнейшим извращением
истинного отношения. Не следует забывать, что красота является материальным
воплощением и осуществлением нравственности, что всякая эстетика есть
создание этики. Каждая отдельная, ограниченная временем попытка подобного
воплощения уже по самой природе своей должна быть иллюзорной, ибо она дает
только ложное изображение достигнутого совершенства. Вот почему всякая
единичная красота преходяща, и всякая любовь к женщине терпит крушение,
когда женщина состарится. Идея красоты есть идея природы, она вечна,
непреходяща, хотя бы все единично красивое, все естественное и не обладало
вечностью.
Только иллюзия может в ограниченном, конкретном узреть бесконечность,
только заблуждение может видеть в любимой женщине символ совершенства. Чтобы
пересоздать основы полового влечения к женщине, необходимо сильно
остерегаться, чтобы любовь к красоте не ограничивалась одной только
женщиной. Если всякая любовь к отдельным лицам основана на указанном
смешении, то не может быть никакой другой любви, кроме несчастной. Но любовь
цепко ухватилась за это заблуждение. Она является наиболее героической
попыткой утвердить ценность там, где никаких ценностей не существует. Любовь
к ценности бесконечного, т.е. любовь к абсолютизму, к Богу, даже в форме
любви к бесконечной, чувственно-созерцаемой красоте природы, как целого
(пантеизм) - вот она, эта трансцендентальная идея любви, eсли такая вообще
существует. Любовь же к отдельной вещи, как и к женщине, есть уже отпадение
от идеи. Она есть вина.
Мотивы, в силу которых человек берет на себя эту вину, были показаны
раньше. Всякая ненависть есть проекция низости нашей натуры на ближнего с
тем, чтобы эта низость выступала перед нами в еще более ужасающей форме.
Человек создал черта для того, чтобы где-нибудь вне себя узреть все
собственные дурные наклонности. Таким путем человек проникается гордостью и
силой борца со злом. Совершенно ту же цель преследует и любовь: она
облегчает человеку борьбу за то совершенство, то добро, которое он бессилен
еще охватить в себе самом, как идею. И ненависть, и любовь поэтому ни что
иное, как трусость. Человек, который одержим сильной ненавистью, воображает
себя невинной чистотой, которой грозит опасность со стороны другого
человека. Он правильнее поступил бы, если бы сознался, что необходимо
