воспринимался, по-видимому, как человек старый.
О, как молодо и ярко любил он ее всю жизнь!
А она любила всегда только Витечку.
Зинаида Сергеевна довольно терпеливо принимала поклонение
Старика, более или менее мирилась с моим существованием,
старалась не раздражаться от крика и гомона наших детей,
своих внуков.
А любила по-настоящему она только Витечку- реализованный
в миру ее человеческий и художественный дар.
Иногда мне хотелось поскулить, и я тихонько жаловалась
Старику, а он шутя замечал, что нас с ним вяжут не
родственные узы, а классовая солидарность угнетенных и
подневольных. Правда, неволя любви и гнет преданности - это
сладкое бремя, та самая собственная ноша, что плеч не тянет,
и мы легко находили утешение. Но все-таки вышло так, что
меня он любил и дружил со мной больше, чем с Витечкой.
Может быть, потому, что люди они были очень разные...
- Ладно, хватит об этом! -остановила я Старика. - Давай
я приготовлю тебе что- нибудь очень вкусное! Заказывай,
дед, на выбор, как в ресторане...
- Погоди, доченька, послушай... Я забуду, что хотел
сказать... А это обидно, потому что упущенная мысль всегда
кажется значительной. - Он засмеялся, и его неподвижное
растрескавшееся лицо привычно затеплело. - Мне сегодня на
рассвете приснилась Зина, и я подумал, что, наверное, скоро
умру...
- Дед! Не говори так! Не хочу я этого слушать! Это
злые глупости! - закричала я. Он снова помотал головой:
- Ра, девочка, ты должна понимать, что в мои годы у
человека должны быть серьезные отношения со смертью. Тут
неуместно легкомысленное кокетство...
- И что, ты хочешь напугать меня надвигающейся Большой
пустотой?
Старик зябко потер свои большие ладони мастерового
человека, пожал плечами, грустно усмехнулся:
- Во мне появилась сентенциозность деревенского умника.
Но я не считаю больше смерть пустотой. Она - часть жизни,
пусть завершающая, концевая, но она часть нашего жизненного
пути. Как бы это сказать? Смерть - финишная ленточка, не
сорвав которую нельзя считать забег состоявшимся...
Я смотрела на него, и у меня замирало сердце. От долгих
его лет кожа потемнела, полопалась и залоснилась, она
протерлась до коричневых заплаток родимых пятен, он весь был
безнадежно, необратимо стар. Как сильно он сдал за этот
год! Он работал до последнего времени и имел репутацию
лучшего зубного врача в городе. И ушел на пенсию, когда от
рака буквально сгорела за три месяца Зинаида Сергеевна.
Он был настолько старше жены, что и мысли не допускал,
будто может пережить ее. Однажды, это было давно, он сказал
мне как бы шутя, что мечтает работать до последнего дня
своего. "Я хотел бы умереть на работе, - говорил он с
улыбкой, - у себя в поликлинике. Летом, лучше всего в
августе, после долгого жаркого дня, сильно устав, прилечь на
клеенчатую кушетку у себя в кабинете, задремать за чтением
вечерней газеты и больше не проснуться..."
Но тогда это звучало совсем несерьезно. А сейчас я
почему-то испугалась предстоящего разговора.
- Ты знаешь, Ра, я только сейчас, завершая свой путь,
сформулировал для себя основной закон поведения в жизни
нравственного человека...
Зазвонил телефон. Старик вздохнул, остановился, и я
обрадовалась возможности прервать его, мне не хотелось
слушать его разговоры о смерти, потому что я знала: он
скажет правду.
- Погоди, дед, я принесу тебе аппарат...
А Старик крепко взял меня за руку.
Телефон в комнате надрывался, трезвонил, я боялась, что
если не снять с него трубку, он разлетится от разрывающего
его внутреннего напряжения на тысячу мелких болтиков и
проводков.
А дед не отпускал моей руки. Пока последний взвяк, как
металлический всхлип, не оборвал электрическую истерику
телефона.
- Вот видишь, все кончается естественным путем... Так
или иначе кончается... О чем же мы говорили?..
- Мы не говорили, а ты вещал, - сердито сказала я. - А я
томилась от ощущения своей несчастности и желания получить
совет.
- Какой тебе нужен совет? - Старик смотрел на меня с
добродушной насмешкой.
- Я чемпионка мира по осложнению своей жизни. Что
происходит сейчас со мной, ты догадываешься... Распад
какой-то...
Дед кивнул неодобрительно.
- Собираешься привыкать к несчастьям...
- Боюсь, что придется... Другого пути пока не видно...
Но пока что я ввязалась в историю, которая мне сильно не
нравится, но и сделать вид, будто я ничего не знаю, теперь
уже невозможно...
Я стряпала и сбивчиво рассказывала ему о Ларионове, о
драке, вспоминала все то, что мне объяснил Жигунов. Что
делать?
- Помогать, - как всегда величественно и безапелляционно
заявил Старик. - Он защищал свое достоинство, и долг
каждого приличного человека - помочь ему...
- О чем ты говоришь? - бросила я в сердцах на стол
ложку. - В моем нынешнем положении - плюнуть на свои
проблемы и заняться спасением достоинства чужого человека?
Я не поспеваю сходить к Маринке на родительское собрание! А
Сережка грубит и получает тройки по литературе.
- Какого же ты ждала совета? - мягко переспросил дед.
- Кому позвонить, с кем переговорить, кого можно
подключить к этому делу, чтобы разобрались и по закону, и по
справедливости.
- Ты все-таки, Ра, еще дурочка, - засмеялся, заперхал
Старик. - Твой приятель из милиции объяснил тебе, что вся
эта компания уже натерла телефонными дисками мозоли на
пальцах и в системе "позвонить-поговорить-подключить" они
сильнее и умнее тебя...
- Что же делать?
- Идти самой и разбираться. Милиционер сказал, что
частных детективов у нас нет, но быть частным честным
человеком, слава богу, никому не запрещается... - Он
смотрел на меня одним глазом, другой был прищурен, а зрячий
был красновато- воспаленный, выпуклый, верблюжий - мудрый и
скорбящий.
- Дед, ты шутишь? - испуганно спросила я.
- Нет, не шучу, - покачал он головой. - Ты хотела
уклониться от разговора о законе жизненной цели, а он сам к
нам явился...
- Какой закон? Какой цели?
- Я тебе говорил, что сформулировал закон смысла жизни...
- А в чем он, смысл жизни?
- А для всех людей он разный. Но любой думающий человек
так или иначе занят поисками смысла жизни. То есть рано или
поздно он осозна°т и выбирает для себя цель, которую
старается достигнуть с помощью выстраданной или холодно
обдуманной системы поведения...
- Интересно знать, что это за система? - с искренним
любопытством спросила я, поскольку хотелось бы представлять
себе хоть подступы к цели жизни, если не имеешь осознанной
самой цели.
- Это лестница, на вершине которой цель - Смысл Жизни.
Это может быть автомобиль "Жигули", мантия академика,
однокомнатный кооператив, замужество, должность
завотделением или премьер-министра, высокое звание...
- Понятно, понятно! Тут, дед, ничего нового нет.
Интересно, что на ступеньках этой лестницы? Из чего они
сделаны?
- Из наших повседневных проблем, дел и забот, из наших
поступков, - вздохнул Старик. - По отношению к цели, к
смыслу жизни они ведут или вверх, или вниз. Как бы имеют
знак- или "плюс", или "минус". Чем выше осмысленность
жизни, тем больше "минусовых" проблем, тем труднее путь к
цели... Умному жулику очень легко установить в душе своей
искривленный порядок, который ведет его к цели и смыслу
жизни. Буржуа вообще самая душевно стабильная часть
населения. А интеллигентному человеку всегда найти смысл
жизни трудно. Масса сомнений снедает его. Он думает о
нравственности, осмысленности, справедливости ежедневно
возникающих перед ним проблем... тех самых проблем, которые
только в сумме могут привести к цели... А сумма для этого
должна обязательно быть положительной... Я говорю очень
сложно, очень путано, но я так хочу, чтобы ты поняла меня!
Я не хочу, чтобы ты сжилась с мыслью о своей несчастности,
брошенности, чтобы ты привыкла к неприятностям... С этого
начинается каторга чувств...
- Дед, ты же добрый и мудрый человек! Ну, подумай сам,
как еще я могу чувствовать себя сейчас?
- Ты должна чувствовать себя ужасно, - согласился Старик.
- Потому что старая главная цель жизни разрушилась...
Сейчас в тебе бушуют боль, горечь, испуг. Но в тебе уже
идет поиск новых задач, я хочу, чтобы ты увереннее выбрала
ступеньки в новый для тебя мир...
Я подошла к нему сзади, обняла его горячую костистую
голову, он сбивчиво объяснял мне что-то, и я чувствовала,
как между моими ладонями текут его слезы, и сказала ему
зачем-то:
- Дед, ты такой красивый Старик! Тебе надо носить
бороду. Она тебе очень пойдет. Длинная белая борода...
А он, отталкивая меня, сказал ворчливо:
- Нельзя, не могу себе позволить. Старики теперь бород
не носят, это ныне атрибут молодости. И безответственности.
Ты когда-нибудь бородатого начальника видела? То-то...
В пять часов мы договорились встретиться с Ларионовым у
кинотеатра "Первомайский", он должен был приехать сюда из
прокуратуры.
У входа в кино людей почти не было, сеанс недавно
начался, да и картины были такие старые, что вряд ли и к
началу сеанса зрители ломились в зал. Я ходила вдоль
стеклянной стены, рассматривала афиши. К ним были подклеены
рукописные аннотации, которыми переживающие за выполнение
плана кинопрокатчики рекламировали свои фильмы. - На
листочках разноцветными фломастерами было написано: "Эль
Греко" - фильм о трагической любви художника к даме из
высшего общества".
На следующей афише, изображающей тщедушную раскосую
девушку в объятиях блондинистого гиганта, сообщалось:
"Москва - любовь моя" - фильм о трагической любви русского
скульптора к японской балерине".
Чуть поодаль висела безо всяких рисунков и пояснений
афиша "Царевны-лягушки". Наверное, это был фильм о
трагической любви царевича к лягушке. Может быть, Витечка
когда-нибудь станет самостоятельным режиссером и поставит
фильм о своей трагической любви ко мне, закончившейся
кризисом, и о том, как я из лягушки оборотилась в прекрасную
Гейл Шиихи.
С нетерпением посмотрела я на часы. Ларионова, видимо,
задерживали в прокуратуре, а у меня оставалось минут
пятнадцать, после чего надо было убегать на задание. Я
должна была завтра дать в газету отчет о показе новой
осенне-зимней коллекции в нашем Доме моделей.
Накрапывал скудный дождичек, и я почему-то подумала, что
уже много дней не видела солнца. Тонкий пронзительный
ветерок пронизывал насквозь серой промозглой стылостью.
Через огромные, залепленные бурыми палыми листьями стекла я
видела, как ребята, опоздавшие или охотно не пошедшие на
киножурнал, в полуосвещенном фойе с азартным восторгом
играли на автоматах "Морской бой". Голосов их не было
слышно, только время от времени раздавался тяжелый мягкий
утробный гул взрывов, и по их яростным жестам было видно,
когда они попадали в мишень.
Я думала о Сережке, о Маринке, о Витечке, переживающем
свой кризис где-то далеко с Гейл Шиихи. Я думала о Старике,
сформулировавшем для себя закон ценности цели, я думала о
хитроумных лекалах, по которым выписывает свои кренделя моя
судьба.
Время медленно катилось к половине шестого, и я сильно
нервничала, потому что, если я опоздаю на показ мод и не дам
отчет, меня ждет ужасающий втык в редакции. Наш главный
почему-то считает сезонные демонстрации Дома моделей
материалом политически важным. Наверное, по его
представлениям, трудящиеся города с нетерпением дожидаются
осенней и весенней коллекции, чтобы срочно мчаться в ателье
и к портнихам заказывать себе новые туалеты.
И оттого, что я ужасно трусила из-за горящего задания, а
уйти, не дождавшись Ларионова, не могла, бесновалась.
Чтобы отвлечься и успокоиться, я стала читать расклеенные
на колонне объявления. Главным образом люди предлагали
учить друг друга. Английскому языку, кройке и шитью,
вязанию, макраме, физике, биологии, скорописи по
десятипальцевой системе, игре на банджо. Разрезанные
аккуратно краешки объявлений, на которых были выписаны
телефоны учителей жизни, беспокойно шевелили на ветру своими
