смущенно улыбающийся.
- Здравствуйте, Ирина Сергеевна! Извините, я не приехал
вчера, меня в милицию забрали... Ларионов моя фамилия, я
вам звонил...
Пальцы Церберуни конвульсивно сжались на моем
удостоверении, она подняла взгляд на Ларионова, и я прочла в
ее бесцветных глазах тоску от невозможности сразу же забрать
у него документы. Но это не входило в ее обязанности, она
только вздохнула тяжело из-за того, что нет права проверять
людей с той стороны ее поста, и отдала мне удостоверение.
"Можете идти!"
Интересно знать: если бы я, находясь в редакции,
потеряла пропуск, она бы не выпустила меня из здания? Я
бродила бы целую ночь по пустым коридорам и гулким
кабинетам, жалобно просилась домой, а Церберуня, не смыкая
глаз, как настоящий боец, следила, чтобы никто не прошел ко
мне с воли, а сама я не прорвалась мимо ее поста?
И острая антипатия к вахтерше, к этому злому караульному
животному вдруг перекрыла, смыла бесследно раздражение и
досаду, которые я испытывала к Ларионову, заставившему меня
вчера столько времени ждать его в тягостном напряжении.
Назло Церберуие я взяла Ларионова под руку и, помахивая
игриво сумкой, повела его к выходу.
- Идемте быстрее, - сказала я, - иначе она захочет
вернуть вас в милицию...
Ларионов засмеялся:
- А мне и так завтра туда идти...
На улице, в меркнущем свете осеннего вечера я
рассмотрела, что от виска по щеке к уху тянутся у него на
лице не то царапины, не то ссадины. Он заметил мой взгляд и
снова смущенно улыбнулся:
- Вы не смотрите так, я вообще-то не хулиган... Это
случайно.
- А что там у вас приключилось?
- Да ну! Глупость! Хмыри какие-то пристали...
- Мальчишки, что ли? - спросила я.
- Да нет, - покачал он головой, - они вполне уже взрослые
мальчики, лет по тридцать, наверное...
- А чего хотели? - полюбопытствовала я.
- Да так, пришлось их угомонить немножко...
Несмотря на сухость, в нем чувствовалась крепкая,
мускулистая сила, да и огромный целлофановый мешок с
заграничными наклейками и рисунками он нес в руке, будто это
была маленькая авосечка. Я почему-то сразу поверила, что он
может легко угомонить разбушевавшихся хмырей.
- Ирина Сергеевна, если вы не возражаете, я провожу вас
домой: посылка тяжелая, вам самой не дотащить...
С одной стороны, посвятить два вечера Ларионову при моих
нынешних делах - как-то многовато получалось, а с другой -
мысль тащить этот огромный мешок, пихаться с ним на
остановке, лезть в троллейбус была невыносима. Больше всего
хотелось прийти домой, принять ванну и лечь спать, чтобы не
вспоминать ни Витечку, ни текущие неприятности дня, ни
необходимость объяснять что-то детям, ни ждать завтрашнего
пробуждения с массой вопросов, которые мне теперь предстоит
решать...
Бог с ним, с Ларионовым, пускай провожает! Может быть,
возьмет такси, доедем быстрее до дому, а там как-нибудь от
него отобьюсь. Мне было немного неловко из- за своего
коммерческого подхода, и я как можно любезней сказала:
- Если вам это не составит труда и у вас нет других,
более приятных и нужных дел, то мне вы доставите тем самым
удовольствие.
- Да я совсем свободен, мне делать нечего. Командировку
я закончил, а видеть вас мне приятно...
Я неопределенно хмыкнула, а он сказал очень убежденно:
- Да-да, очень приятно. Вы знаете, я много раз вспоминал
тот вечер, когда мы познакомились.
- Да, тогда был прекрасный праздник, - сказала я
неопределенно, поскольку и по сей момент не могла вспомнить
о том, как мы с ним танцевали. Его тогда не существовало в
моей жизни, его не было на карте земли, потому что в ту пору
всем миром для меня был Витечка.
Ларионов будто подслушал мои мысли.
- Я надеюсь, ваш супруг не будет в претензии, что я вас
провожаю. Я ведь ничего плохого не имею в виду...
Меня рассмешил его провинциализм, и я подумала о том,
что, наверное, Витечка теперь совершенно не будет иметь
претензий ни к кому из провожающих меня. Витечка теперь
занят Гейл Шиихи.
И не знаю почему - никакой в этом не было необходимости,
неожиданно для себя я сказала:
- Мой супруг не будет к вам иметь претензий, потому что
он меня бросил!
- Вас?! - с безмерным удивлением спросил он.
- Ну не вас же! - раздраженно ответила я. - Конечно,
меня!
Он смутился еще сильнее и растерянно забормотал:
- Ирина Сергеевна, простите, я ничего не знал, я как-то
так бестактно... Я не хотел...
- Я понимаю, можете не извиняться. Это не ваша и,
по-моему, даже не моя вина... Жизнь такая...
Ларионов выпустил мою руку и шел рядом в сосредоточенном
молчании. Я видела, как он напряженно о чем-то размышлял.
И клокотавшие в нем слова и мысли наконец обрели форму
категорического заявления:
- Он наверняка сошел с ума!
- Может быть, - кивнула я, - но только вокруг многовато
сумасшедших, судя по количеству разводов. Люди просто
надоедают друг другу.
Ларионов закинул свой мешок с одесскими фруктами за плечо
и сказал с огромной убежденностью:
- Вообще-то я знаю много людей, которые развелись, но еще
ни разу не видел, чтобы человек бросил жену и женился лучше.
Обычно новые жены очень похожи на старых, только несколько
хуже...
Я усмехнулась, он впал в вакханалию смущения:
- Простите, старая - не в том смысле, что она старая, а
просто прежняя жена... И вообще, Ирина Сергеевна, если бы у
меня была жена, как вы... Да вообще, по- моему, вы
удивительная женщина.
- Ну, хватит, - махнула я рукой, - вы мне лучше скажите,
что вас в милиции - оштрафовали или письмо на работу пошлют?
- Да нет, я отказался платить штраф.
Тут уж удивилась я:
- Как это вы отказались? По-моему, согласия нарушителя
не спрашивают. Это как при разводе, - засмеялась я, - если
не хочешь больше так жить - разводишься.
- Нет, это не совсем так. Они нам предложили в милиции
как бы помириться, и всех штрафуют.
- Кто они? - удивилась я.
- Ну, дознаватель там, я не знаю, как называется,
оперуполномоченный. Сказал, что все хороши одинаково и всех
оштрафуют.
- А вы что?
- А я сказал, что я не согласен. Пускай разбирают дело
по существу. Почему это меня штрафовать? Они хулиганье, а
штрафовать всех. Выходит, я с ними вместе наравне виноват.
- А вы считаете, что виноваты только они? - спросила я.
- Конечно! Они ко мне пристали. Я их не трогал. Да и
вообще!..
Все, что он говорил, он излагал с убежденностью. Вот с
этой непререкаемой уверенностью он сказал:
- Я точно знаю, что им нельзя этого вот так спускать с
рук. Заплатят четвертак, завтра снова станут хулиганить и
драться. Проступок, совершенный дважды, кажется людям
дозволенным. А этого нельзя допускать!..
- Вы еще, оказывается, и воспитатель, - засмеялась я.
- Да нет, какой я воспитатель, - сдвинул он на затылок
фуражку. - Но все равно противно, когда трое дураков пьяных
знают, что одного-то они всегда поколотят. Но не прошел
номер на этот раз. Да ладно, - засмеялся он, - завтра
разберемся как-нибудь.
Вечер был теплый, слоисто-серый, слепой. Казалось, что
мокрый тротуар, дома, облетающие деревья сочатся этой
голубовато-сизой дымкой, втекающей в улицы, как сонная вода.
- А что это за фуражка на вас? - спросила я.
- Эта? - Он для уверенности потрогал свой черный фургон
с золотым шитьем.
- А у вас при себе есть еще одна?
- Нет, - снова смутился он. Вообще он слишком часто
смущался, во всяком случае, для человека, который любит
драться сразу с тремя хулиганами. - Вы, Ирина Сергеевна,
просто забыли. Рассказывал я вам - я же штурман дальнего
плавания. Я старпом на ролкере...
- Ну, конечно! - с притворным воодушевлением воскликнула
я. - Я просто не знала, что штурманы носят такие красивые
шапки...
Не могу же я ему объяснить, что я и его-то самого не
помню, не то что разговоры про какой-то неизвестный мне
ролкер.
Люди вокруг нас будто плыли в пепельном сумраке
надвигающейся ночи, но плыли они быстро, суетливо, пихаясь
сумками и толкая в бок локтями. Машины с шипящим шорканьем
пролетали по мостовой, оставляя в пелене сгущающейся мглы
трассирующие кровяные следы габаритных огней.
- Эх, такси бы поймать... - мечтательно сказал Ларионов.
- Да где его взять - час пик...
А поскольку я никак не отреагировала, он добавил, будто
извиняясь:
- Вообще с такси здесь неблагополучно... У меня теперь
против такси предубеждение будет...
- Это почему еще? - удивилась я.
- Так ведь весь этот скандал вчера из-за такси
завязался...
- Черт с ним, с такси, вон троллейбус подходит к
остановке, успеем!
Ларионов сунул мне в руки фотоаппарат - я только сейчас
рассмотрела, что у него на плече болталась камера, - схватил
мою сумку и со своим ярким полиэтиленовым мешком через плечо
устремился передо мной к остановке. В толчее перед
растворенной дверью пропустил вперед, нас растаскивали,
отпихивали, мяли, потом общим рывком подняли в салон,
захлопнулись створки, и мы оказались впрессованными друг в
друга в массе крутого пассажирского фарша.
- У вас гривенник есть? - спросила я.
- Есть, но я руками не могу пошевелить.
Распираемая людскими телами коробка троллейбуса казалась
хлипкой, ненадежно тонкой. Она тряслась и дрожала на
разгонах, едко дребезжали стекла, и тонко вибрировал под
ногами пол. Было ощущение, что этот плексигласовый ящик
просто надет на нас.
- Контролер не поймает? - озабоченно спросил Ларионов.
- Но если вы не можете достать гривенник, он ведь тем
более не достанет свой жетон, - заметила я.
- Я думаю, у контролеров есть тренированность на
толкучку, - рассудительно сказал Ларионов и добавил
удивленно: - Странная все-таки работа - душиться,
толкаться, ловить...
Тут я его вспомнила. Мы сейчас стояли лицом к лицу,
тесно прижатые толпой друг к другу, как когда-то давно на
даче в танце, но раньше я не могла его вспомнить, потому что
не смотрела ему прямо в глаза - очень странные глаза, с чуть
потупленным взглядом, который сначала казался смущенным и
лишь немного погодя оказывался невыносимо упрямым.
Ни рассказов его про штурманство, ни про какой-то ролкер,
даже внешность его отчетливо не могла припомнить. А
вспомнила взгляд. И еще он говорил, что умеет играть на
кларнете. Почему? Не помню...
Перед нашей остановкой народ у двери уплотнился,
перегруппировался, вспучился - так, наверное, сжимаются и
взрываются галактики, - и вышвырнуло нас на тротуар, и,
прежде чем я опомнилась, Ларионов выхватил из кармана монету
и сунул в чью-то высунутую из салона ладонь.
- Опустите, пожалуйста, за проезд!.. - крикнул он вслед
уносящемуся с завыванием троллейбусу.
- Я вижу, вы всегда аккуратно платите за проезд, -
сказала я серьезно.
- Ага, - кивнул он. - Плачу. Я вообще порядок люблю...
И смотрел он немного в сторону, будто снова застеснялся
своей любви к порядку. Я подумала, что так вот, сильно
стесняясь, он за соблюдение исповедуемого им порядка с жены,
с подчиненных или обидчика шкуру спустит.
Мы шли по переулку к моему дому, и серый туман над
мостовой быстро сгущался в синюю мглу. Было так тихо, что
отчетливо слышался сухой шуршащий шелест, с которым падали
на асфальт подсохшие кленовые листья.
Чтобы не молчать, спросила, сама не знаю зачем, не
интересовало это меня нисколько:
- А ваша жена любит порядок?
- Алена? - удивился он моему вопросу. И развеселился:
- Не-ет, Алена никакого порядка не признает...
- Что так? - равнодушно спросила я, лениво продолжая
этот никчемный разговор.
- Ну, как вам сказать... Порядок - это определенная
равновесная система обязательств и прав... А там, где
только возникает запашок обязательств, там исчезает моя
Алена... - Он сказал это безо всякой сердитости или досады
и снова рассмеялся, видимо, приложив мысленно свою жену к
идее порядка.
- А как же уживаетесь?
- Так мы и не уживаемся... Мы ведь врозь живем... Я
почти весь год в плавании, на берегу почти не бываю... А
Алена живет как-то хаотически-весело.
