всех решить эту противную проблему: плавный выход со
старой, надоевшей базы - под руководством Гейл Шиихи - через
кризис - к новому полноценному счастью.
Я была главным препятствием в этой прекрасной программе,
поскольку Витечка любил меня и не желал мне неприятностей,
но никак я не вписывалась в благополучный проект построения
новой светлой жизни.
Но Витечка вообще очень верил в силу СЛОВА, в его
огромные возможности, и, чтобы сделать мою участь не такой
безысходной, терпеливо и ласково объяснял про свои
сложности: -
- Пойми, человек приходит в жизнь сирым и голым, и
единственное, чем он располагает, - свободой... Но только
осознав это, он делает все возможное, чтобы избавиться от
нее - продать, обменять, отдать задаром или с доплатой...
- Витечка, я поняла тебя: ты отдал мне пятнадцать лучших
лет свободы с доплатой в виде детей. Спасибо, но я уверена,
что не смогу тебе возместить такую щедрость...
- Зачем ты так говоришь? Зачем ты язвишь? - сказал он
жалобно и неуверенно добавил: - Нам надо пережить этот
кризис - это общий кризис нашей жизни, я вернусь, и все
наладится...
- Нет, - сказала я твердо и встала. - Ты не вернешься
сюда. Уходи" скоро придут из школы дети...
Резко - ножом по стеклу - прозвенел телефонный звонок. Я
вздрогнула и рванулась к аппарату, безумная надежда
полыхнула - Витечка звонит, хочет сказать, что все это
глупость, пустые разговоры, мелкие семейные дрязги,
расстройство чувств, короткое помрачение ума- он успокоился
и едет домой.
- Слушаю!..
- Здравствуйте! Мне нужна Ирина Сергеевна.
Нет, это не Витечкин горячий тенор, возбужденный, чуть
тревожный, напористый, сразу что-то доказывающий собеседнику
одним только тембром.
Густой спокойный баритон сытого, всем довольного
человека. Наверное, благополучного. Жену, скорее всего,
давно бросил.
- Я у телефона...
- Ирина Сергеевна, моя фамилия Ларионов. Я вам привез из
Одессы живой привет от Ады...
Елки-палки! Мне сейчас только делов - от сумасшедшей
сестры гостей принимать! Господи, ну что ты привязался ко
мне!
Ада, ненормальная, от своего неизбывного
доброжелательства и провинциального радушия посылает нам со
всякой немыслимой оказией гостинцы - это у нее называется
живой привет. Однажды она умудрилась силком всучить ящик с
помидорами оказавшемуся в Одессе директору студии, где
работает Витечка. Матерясь, директор озверело сунул Витечке
в нос текущий соком ящик, а Витечка, плача от злобы, чуть не
убил меня посылкой. "Сообщи своей кретинке, что она мне
ящиком томатного сока испортила последние брюки и карьеру
режиссера..." - сказал он.
Но я ничего не сообщила своей двоюродной сестре Аде,
которую по привычке все повторять за Витечкой называю
ненормальной и придурочной. Она не кретинка, а неисправимо,
безнадежно добрая женщина. И несчастная. И любит нас. Не
знаю, может быть, любить кого-то сейчас действительно
сумасшествие? От этой ненормальности строго и педантично
лечат...
- Алле, алл°! Вы слышите меня, Ирина Сергеевна? Вы
пропали куда-то! - доставал меня густой голос из телефона.
Такой голос наверняка исходит из обильного чрева. Он живет
в тяжелом, грузном человеке, как в пещере.
- Да, да! Я слушаю, простите...
- Ада прислала вам посылочку - фрукты для детей, я хотел
завезти...
- Спасибо большое, мне вас совестно утруждать. Если вы
скажете, где вы остановились, я подошлю сына за посылкой...
- сделала я попытку.
Трубка усмехнулась:
- Боюсь, пареньку Адина посылка пока не по силам. Она на
мою тягловую мощность рассчитана...
Вот беда! Нет у меня сил сейчас общаться с посторонним
человеком, не до него мне, мне вообще сейчас ни до кого на
свете!
И детям моим, черт побери, нужен сейчас отец, а не фрукты
из Одессы!
Но у Ады нет для моих детей отца, чтобы прислать его
живым приветом с Ларионовым, который своим толстым голосом
доброжелательно предложил:
- Да я заброшу - труда не составляет.
- Спасибо... - растерянно ответила я, так и не придумав,
как не пустить человека, который невесть откуда везет твоим
детям подарок и в придачу предлагает доставить его в дом.
Не скажешь же чужому человеку, что мне все фрукты мира до
лампочки, что меня муж бросил!
- Вы меня, наверное, не помните, Ирина Сергеевна, -
сочно, мягко, плотно говорил на другом конце провода
Ларионов. - Мы два года назад танцевали на дне рождения у
Ады. Помните, на даче в Люстдорфе? Вы были тогда всей
семьей...
- Да, да, да, припоминаю, - готовно согласилась я, хотя,
конечно, никого и в лицо - не то что по телефону - не
вспомнила бы из той несусветной толчеи, которая вершилась у
Ады на праздниках. Сто незнакомых между собой людей - все
ближайшие друзья Ады - орут, шутят, танцуют под старинный
граммофон, едят колбасу, сыр, овощи с картонных и фольговых
тарелочек, пьют из граненых стаканов, консервных банок и
пластмассовых стопок.
И все счастливы. Я помню, что было очень весело.
Витечка - в ударе - импровизировал, острил, изображал, читал
пародии и смешные стишата. Одним словом, "держал стол".
Все были потрясены им - Витечка выкладывался на совесть.
Ночью, когда мы с Адой закончили приборку, Витечка сказал
мне досадливо:
- Все-таки провинциализм - неизлечимая болезнь...
- Ты о ком? - удивилась я.
- О них... Темные, дикие люди...
Подумав мгновение - не обижу ли я его, - спросила с
искренним интересом:
- А чего ж ты так надрывался?
Витечка долго рассматривал меня, потом пояснил:
- Хочу тебе напомнить, что это праздник твоей сестры. И,
чтобы получился действительно праздник, а не тупая
обжирательная пьянка, надо, чтобы кто-то один постарался для
всех...
Витечка вообще очень мало ел и совсем ничего не пил.
"При моей нервной системе мне нужен не коньяк, а бром", -
пояснял он с усмешкой.
Наверное, оттого, что я устала тогда за долгий день, я
стала раздражаться его величавостью:
- По-моему, нормальные милые люди. А если они тебе
показались такими дикими провинциалами, то незачем было так
на разрыв стараться...
Витечка усмехнулся:
- Артист не может исходить из того, нравится ему публика
или нет. Он должен на нее работать.
- Но ты тут не артист, а родственник, гость. И никому
ничего не должен...
- Артист - везде артист. И всегда должен. Всем...
- Наверное, - согласилась я, и вдруг черт дернул меня за
язык. - Мне показалось, что они тебе нужны не меньше, чем
ты им...
Боже, как жутко разобиделся Витечка! Целый месяц, весь
отпуск превратился в сплошной "укорот".
О, какой это был великий "укорот"! Раскаленный докрасна
жгучей обидой, горделиво-немой, презрительно цедящий
укоризну "укорот".
Тем и запомнился мне день рождения Ады. А никакого
Ларионова, никаких густоголосых толстяков танцоров в памяти
не осталось.
- Вы слышите меня, Ирина Сергеевна? - снова переспросил
Ларионов. - Плохо слышно!
- Да-да! - откликнулась я. - Аппарат барахлит
чего-то...
Это не звук, это я пропадаю куда-то.
Ларионов меня раздражал своим благодушно-беззаботным
густым голосом, каким-то избыточным спокойным благополучием,
мощный ток которого я ощущала по телефонным проводам. И без
вопросов было ясно, что у него все в порядке - со здоровьем,
со временем, со служебными делами, и с семьей отлично!
Жену наверняка давно бросил. Ходит, бездельник
горластый, по вечеринкам и именинам, пляшет.
- Так вам часиков в семь удобно, Ирина Сергеевна? -
штурмовал он меня.
- Да, конечно... - Я замялась, подумав о том, что не
знаю его имени-отчества. И спросить неловко - мы ведь с ним
старые друзья. Танцоры диско, как говорит мой сын Сережка:
"Он - кретин, она - редиска".
- Конечно, - повторила я. - Приходите, я в семь буду
дома...
Я теперь всегда буду в семь дома.
Положила трубку, замерла обессилено на стуле, но в
прихожей громко стукнула дверь, затопали ногами мои вандалы,
что-то сердито крикнул Сережка, а Маринка ехидно подвизгнула
и с упреждающим воплем:
"Только тронь, я маме сразу скажу!" - ворвалась в кухню,
юркнула за мою спину и оттуда, из надежного укрытия, с
обезьяньими ужимками и демонстрациями красного, острого
кошачьего языка стала дразнить Сережку: "Всем по ириске, а
тебе очистки, всем по ириске, а тебе очистки..."
Сережка сделал заявление, подбоченившись для
официальности:
- Мама, мне эта стукачка надоела! Больше я забирать ее с
продленки не буду! Пускай сама идет домой! Или сидит там
до ночи! Мне она надоела...
Через их головы я посмотрела на себя в зеркало - нет,
ничего страшного. Только синюшно-бледная.
- Мама, он сам придирается сначала, шкодничает, а потом
говорит: не буду я с тобой мириться!
Они боевито препирались между собой, напористо качали
права, но я их плохо слышала. Будто ваты в уши натолкала.
Или гром над головой грохнул. Гром небесный...
Всем по ириске, а тебе очистки. Незапамятно давно
Витечка любил меня и называл меня Иришка-Ириска. Ириска.
Он говорил, что у меня глаза, как ириски, коричневые,
мягкие, сладкие.
Всем по ириске, а тебе очистки.
Нет, Ириска, все тебе очистки.
- Мама, ты слышишь меня? - дергала меня за руку Маринка.
- Галина Лаврентьевна сказала, что родительский комитет
велел собрать со всех по три семьдесят на украшение класса.
И ты забыла сдать мне за завтраки три тридцать. Галина
Лаврентьевна велела положить деньги в конверт и булавкой
застегнуть мне в карманчике. Ты не забудешь?
- Постараюсь...
- А где отец? - спросил Сережка.
Где отец? Действительно, а где сейчас наш отец?
- Папа уехал в командировку...
- Мне хочется заплакать, и не могу, - сказала я Людке. -
Слезы пропали...
Она сочувственно хмыкнула:
- Ну, об этом не беспокойся - еще наплачешься вволю.
- Что же мне делать? - растерянно спросила я.
- Наплевать, - решительно посоветовала Людка. - Куда он
денется? Побесится месяц - приползет на коленях.
- А я что? Что мне-то делать, когда он приползет? На
коленях. Или верхом...
- Набить ему фейс, то есть физиономию, часок подуться и
сразу же простить.
А поскольку я подавленно молчала, она решила пояснить мне
существо вопроса.
- Витечка - мужик воздушный, слова у него - зефирный пар,
дела - на нуле, а фанаберии - выше крыши! Ему без тебя в
этой жизни хана! Покрутится маленько на хвосте, погарцует,
а потом ему молодка обязательно скажет: если ты такой умный
- покажи свои деньги!
Странное ощущение - нечем дышать все время.
Людка быстро тараторила что-то оптимистически
безысходное.
Я завидую моей неунывающей подруге. Скоро сорок, а ей
хоть бы хны! Людка, одно слово... Живет весело,
стремительно, на послушного мужа не обращает внимания.
Дружит с "сыроедами", "голодарями", экстрасенсами, йогами,
преподает в институте физику, изучает дзэн-буддизм, "ходит в
турпоходы со студентами, раз в три года - что-нибудь
экзотическое по линии международного туризма. И утешает
меня и себя самодельного изготовления мудростью:
- Все счастливые семьи несчастны по-своему...
А я сидела неподвижно, прикрыв глаза, слушала ее, и было
у меня ощущение, что я падаю в себя, как в шахту.
Я медленно, будто ощупью вспоминала, что когда-то я уже
переживала такое состояние. Да-да, два года назад - мы
возвращались на машине приятеля из-за города. Было такое же
тихое сентябрьское предвечерье, небо впереди было залито
теплой латунной желтизной только что закатившегося за
косогор солнца. Машина упористо, с негромким настырным
рычанием шла на подъем, на заднем сиденье дремали дети, и
тонко насвистывал мелодию Витечка.
И вдруг я увидела, как со встречного полотна дороги через
разделительную полосу вылетел нам навстречу грузовик.
Сколько было до него? Сто метров? Десять?
Огромный оранжево-красный "КамАЗ" двигался навстречу.
Нет, он не мчался, не ревел грозно, а бесшумно, плавно,
неумолимо надвигался. Не видно было вращения колес, не
чувствовалось никакого усилия в его ужасающем немом
