восстановление Храма, которая висела тогда на углу ул. 25-ого Октября. Я
завел его во дворик, где редакция "Знамени", там чудесная церквушка
17-ого века, московское барокко. Дотопали до Лубянки, в метро
расстались.
----------
Из эпитафий, подлинных, с Т-ского еврейского кладбища в Москве.
ты ушел
но дело твое идет
семья, сослуживцы
------
все страдания и беды позади
рыдаем на твоей каменной груди
Ася, дети, внуки
-----
Ефим Абрамович Орел
1901 - 1990
твое добро с нами
дети, друзья
---------------
Моисей Аронович Немировский
1921 - 1991
какой светильник разума угас
от Института Низких Температур
-----------
принимая жизнь всерьез
ты прольешь немало слез
(это я сам придумал, осталось только плиту найти подходящую)
------------
2. 10. Иосиф
Стоим в очереди на Почтамте, книги отправляем (еще не пришли, кстати),
чемоданчик свой он поставил справа от себя, прислонив к стойке, а я
стоял, облокотившись на прилавок, вполоборота к нему, чтоб не пропустить
движение очереди, и чемоданчик этот вполглаза видел. О чем говорили - не
помню, небось, все о том же, о катарсисе, ну да, о Вячеславе Иванове, а
тут за Иосифом пристроился молодой человек невзрачного вида, даже можно
сказать плюгавенький, все головой вертел, наклонялся, в окошко
заглядывая, будто искал чего-то, и, смотрю, ручку-то от чемоданчика
Иосифа - хвать! А Иосиф был в самом разгаре объяснений концепции
дионисийства, я и говорю:
- Гражданин, - эдак игриво, - а чемоданчик-то, извинямсь, не ваш!
- Чего? - не понял моей реакции на дионисийство Иосиф. Плюгавенький тут
же отпустил ручку и, скользнув по мне взглядом, что-то невнятное
забормотал, мол, случайно задел, пошарил еще вокруг глазами и смылся.
- Во, - удивился Иосиф, - а я б и не заметил.
Еще бы, Сережа Костырко рассказал, как полгода назад, зимой, Иосиф,
размечтавшись, выпал из автобуса и сильно разбился. Оно конечно на
повороте, на подножке, и дверь открыта - с каждым может случиться, но в
рассеянности некоторой "философской" не откажешь. Философ, впрочем,
изрядный. Беспросветно умен. Я обязан ему многим, открытием Грибоедова,
Баратынского, после урока иврита он с особенным увлечением разбирал
"Горе от ума", доказывая, что главный герой - Молчалин, Чацкий же -
типичный русский благонамеренный пустомеля, а их конфликт - вечный
русский, между западниками и славянофилами, и оба за одну бабу борются,
каждый на свой манер, Молчалин-то спал с ней, пока Чацкий
разглагольствовал, так что и в дерзости не откажешь герою, а баба-то
Софией не зря названа.., а я при этом делился актерским опытом: играл
Молчалина в труппе пионерлагеря от Гипроавиапрома и перечил
постановщице, из какого-то театра была актриса, заставляла меня играть
мелкотравчатую подлюгу, чему я инстинктивно сопротивлялся, а Лизаньку,
кстати ("Аа, Лизанька, ты от себя ли?", "Наум", - ну вы что, не можете
запомнить, не "аа", а "ах", в тексте:"Ах, Лизанька, вы от себя ли?", а я
все свое гну, дон-жуанское:"Аа, Лизанька..."), играла Оля Иванова, пцаца
ло нормалит /секс-бомба/, чудо-Оленька, когда кино показывали, все
пацаны к ней жались и хватали в темноте за зреющие груди, визгу!.. А
Софулю играла дородная евреечка Ксана, ко мне неравнодушная. Ну вот,
пузырьки со дна памяти... Потом наши с Иосифом пути разошлись, я уехал,
весь в сомнениях и надеждах, а он, несмотря на "категорический
императив" (называл так необходимость репатриации) и значительные успехи
в иврите, способный, черт, остался "русскую идею" додумывать. Женился
тоже рано, на здравомыслящей русской девочке, дочери
красавца-полковника, приглашавшего меня выпить на кухне, но даже она его
от этой "идеи" оторвать не смогла. Правда нынче он широко берет,
эстетические системы строит. А я совсем стал эклектиком, от ленности
ума, а ведь так хорошо начинал, в тринадцать лет за Аристотеля брался,
телескопы варганил, что б понять, как небо устроено. Вот уже и жизнь на
излете, в голове все беспутно перемешалось, втайне презираешь все
системы, читать ничего не хочется, да и забываешь тут же. Вот эту Аниту
все домучиваю, и скучно, и глупо, но - взялся вроде, из научных
соображений...
2.10. Иосиф
В первый раз я позвал Иосифа на помощь через пару дней после приезда:
столько книг накупил, что все сразу до почты не дотащить, да и спину
боялся надорвать, а Иосиф, он хоть и махонький, но крепышок, к тасканию
книг привыкший, и вот мы с этими баулами тяжеленными аж до самого
Черкизово пешком перли, через Сиреневый сквер, Иосиф поведал, как хорошо
тут дворничать, навевает. Книжный наш бизнес уже года четыре держится.
Сейчас, конечно, не то, цены в России подскочили, а в Израиловке
наоборот, упали. Отправив посылки на Мясницкой, мы взяли по бутылке пива
и пошли по бульвару в сторону Сретенки. Приметили полскамейки свободных,
на другом конце парочка из мещан, и уселись, пивко потягивая. Разговор
пошел о наболевшем.
Я: " ...удивительно до чего похожи ситуации и тут и там: крах идеи,
деморализация, паралич национальной воли. Новый этот мир - чужой,
пустой. Была цель, смысл, а теперь что? Обогащайся!? Не могу смотреть,
как бывшие борцы-диссиденты, прославляют власть ворюг, я понимаю, что
ворюги им милей, чем кровопийцы, и денег хоца, но даже перед Сталиным
так не сюсюкали. Ловлю себя на парадоксах: русский "почвенник", жидоед,
мне милее своего, святоотеческого левака, борца за права, даже
антисемитизм готов понять и простить. Хоть реставрации всякие - дело
неблагодарное, но так и тянет в контрреволюционеры, на манер
Лимонова..."
Иосиф: "Кстати книжонка вышла "Лимонов против Жириновского", говорят
любопытно..."
Я: "Да? Встречу - куплю... И советское государство и сионистское
родились верой, порывом воли, и держались только жертвенностью. Да,
театральностью, если хочешь, они были обречены играть роль. А когда
играть надоело, жертвенность показалась "жестокой", захотелось "просто
жить" - конец стал неизбежен. Вроде бы радоваться надо, что греха таить,
жизнь стала удобней: личная свобода, благополучие, "просто жить" вообще
удобнее, естественней, чем играть, но мне почему-то неуютно, холодно,
страшно... Боюсь, что это не только конец спектакля, когда граждане
довольные расходятся по домам, не только конец игре, а и жизни конец,
расходиться-то некуда, нету дома, родной дом - сцена!
Иосиф:"Все что ты говоришь замечательно вписывается в мою концепцию, а
это говорит о том, что ее можно применять не только для эстетических
аллюзий. Может я вообще открыл универсальную систему, хи-хи-хи? То что
ты испытываешь, как и миллионы других, - это страх индивидуации. Вообще,
страх перед буржуазным образом жизни - это страх перед индивидуацией и
желание вернуться в родовое стадо. Ну, у нас еще и жрать многим нечего,
но этот страх все равно - главное. И не случайно, что у русских и у
евреев. А то что одновременно - ирония судьбы..."
Парень на другом конце скамейки стал разбрасывать крошки. Слетелись
голуби. Девушка смеялась, показывая пальцем на голубиные ссоры. А мы
разбирались с индивидуализмом: отчего побеждает, если все его так
боятся.
Я:"Да индивидуализм-либерализм против рода и не бунтует, скорей он
против романтизма, идеологической целеустремленности! В этом и сила его,
что никаких целей перед собой не ставит, и поэтому формирует систему
открытую, саморегулирующуюся, для которой приспособляемость - главное, и
получается, что способность такой системы к технологическому
усовершенствованию на порядок выше, чем у систем идеологически заданных.
Так что неувязочка получается..."
Иосиф:"Открытая система, да, но в открытой системе неизбежно углубляется
обособленность, а вместе с ней тоска индивидуации, да, жить становится
легче, но эта легкость невыносима..."
Тоска навалилась. Тяжелая, параноидальная. Завтра свиданка. Уж не с того
ли...
А может правда: чушь - вся эта романтика героизма? Полюби беззащитность,
прикипи к кочевой судьбе. И обид не копи. Как рыба на льду, раздувай
жабры, дыша памятью. Лед молодой, слышь, цонкает, будто перетянутая
струна... Силу жизни дано сохранить лишь великим слабакам, одиноким
дервишам, в немыслимом танце отрешения и любви.
Фильм "Враги. Любовная история." По Зингеру. О прибитых бурей к
спасительному, но чужому берегу, судороги одиночеств, извивающиеся
обрубки жизней...
14.10. Третьего утром перехватил ее в Ришоне и поехали в
"Императорскую". Жара была давящей. Выглядела прекрасно. Три пистона
хлопнул, как в старое доброе время. Потом поехал на работу. Вечером еще
один, жене, по инерции. На следующий день рано закончил: бесенят из-за
жары отпустили, и опять в "Императорскую". Пятого - отдыхал. Шестого
рано закончил, все та же жара несусветная, пошли в Музей. "Портрет в
живописи 17-ого века", буфет, кино. "Дневник Нени", итальянское. В
последнем ряду. Это было интересно - дневниковая форма в кино, но только
полфильма, а потом пошла истерика в тупике. В тупике творческого
замысла. Или дневник - форма безвыходная? На ее закидоны голых ног не
реагировал, чувствовал - надорвался малость в этой "Императорской". Да,
пятого старший прилетел, книжку привез. Так значит шестого мы были в
"Императорской"? А когда ж в Музее? Спуталось. Седьмого "Императорская",
в промежутке - о книжке, потом пляж, потом обмыли книженцию в
ресторации. Когда ждал ее у выхода, увидел на другой стороне Володю,
попытался за столб спрятаться, но он заметил, замахал руками, пришлось
подойти. Приблизившись, узнал в озабоченно суетящейся группке Дану и
Некода. Дана была в шляпке, вид измученный. "Наум, у нас национальная
катастрофа." Оказалось, что Некод свою инсталляцию оставил на ночь в
садике на набережной, где была выставка, ну и ее, конечно, разломали,
доски расписанные на костер пошли. "Варвары!" - выразилась малорослая
экономка. Мужичонка с носом-картошкой помогал собирать недоломаннное.
Дана поинтересавалась не с машиной ли я, помочь доски транспортировать.
Нет, говорю, ужасно жаль, но никак не могу, просто вот никак, ужасно
спешу. Володя заприметил мою суетливость и возлюбопытствовал, но я,
отнекиваясь, откланялся. Ты уже вышла, искала меня глазами.
А дома небольшой скандальцоно, подозрения, где был и т.д. Ну натурально
встречей с Володей, гибелью культурных ценностей и нашествием варваров
объяснил (повезло, она перед этим Володе звонила, и он сказал, что меня
видел), возмутился подозрениями. Искренно.
В воскресенье поехали в Наби-Самуэль. Поднялись на крышу мечети. Там
будка с часовым. Будка есть, часовой - °к. Дверь на минарет под замком.
Но и так высоко. Продувает жабры. И Иудея внизу: холмы, деревеньки,
минареты.
Москва уходит, съедается туманом, равнодушием усталости и злостью от
здешних дел. Сейчас свистопляска вокруг похищенного солдата. Рабин
затопал сапогами на Арафата, как ленивый барин на денщика-прохвоста: и
надо бы за воровство выгнать, да разве ж без него обойдешься?
15.10. Суббота. Вчера ночью этот кретин отдал приказ штурмовать дом, где
прятали похищенного солдата, подписав ему тем самым смертный приговор.
Погиб и командир штурмующих. Дюжина раненых. (А что, не пойму, нельзя
всех газом каким-нибудь усыпить?) Поспешил ликвидировать "дело" - скоро
Нобеля получать, как бы не сорвалось. Пожертвовал солдатами чтобы
выручить Арафата, а вернее - себя, свою политику, связанную намертво с
Арафатом. Они теперь сиамские близнецы. Тяжкую ответственность, которую
поначалу сгоряча взвалили на Арафата, быстренько с него сняли, под
предлогом, что солдата прятали, мол, не в Газе. И оппозиция операцию
поддержала! Опереться в этой стране не на кого. Вс°, сгнила.
Протоколы сиамских близнецов. Неплохое название для порноромана.
После Наби-Самуэль поехали через Иерусалим в Абу Гош, перекусили, и - в
аэропорт. Тут я посадил ее на автобус и остался встречать Вадика. Жуткий
хамсин, затяжной, уже месяц держится. Народ иудейский, обливаясь потом,
смеясь и ругаясь, плотной толпой окружал выход из терминала. Прилетевшие
на Святую землю с трудом пробивались. Наконец, появился Вадик. Он нес
