боя!"/; и кровать спиногрызам помогал сколачивать, обо мне, понимаешь,
никакого упоминания, обидно, где ж историческая правда, документальная
точность? (А я даже малость какую, совсем неизвестно "на что
работающую", боюсь выкинуть, все в кучу валю, не верю я ни в какие
композици, дневник, так дневник. Погром так погром. И ту беседу помню:
Кибиров: Ты знаешь, что Лукьянов стихи пишет?
Гандлевский: И Язов пишет.
Кибиров: Ну, Язов даже печатается.
Гандлевский: Язов просто большой поэт.
Тут я похвастался, что познакомился с Сапгиром, но это почему-то никого
не порадовало. Кибиров заметил, что "Геня - бабник, как выпьет, лезет
лапать". Гандлевский пожаловался, что прям при нем Лену лапал, "просто
больной".
Может разница в том, что мне не "литература" важна, а очень хочется
живую жизнь зацепить "пером", как багром, и вытащить эту рыбу
трепыхающуюся на берег текста. И все хочется с самим собой разобраться,
в себе. И если это настоящая шизофрения - я не боюсь, Миш, я уже не
боюсь.)
Но Миша в объяснениях моего раздражения на Гандлевского не нуждался, он
"эту кодлу карьеристов" давно и гневно ненавидит. Считает, что и смерть
Сопровского на их совести, что, мол, не вышли его проводить в дупель
пьяного... Да, наверное и зависть тут, но не только, и не столько.
Просто нам "спасение" подавай, а карьера - это мелко, неинтересно,
унизительно даже, нет, никто от карьеры не отказывается, но не душу же
за эту погремушку продавать. (Да, пусть высокопарно, пусть глупо.)
Конечно, бывают "спасители" бесталанные и талантливые карьеристы, ну так
что? Разве талант спасает? Спасает только правильная идеологическая
установка. Так и до дома дошли. Я пригласил зайти, хоть и устал от
разговоров. Попили чайку. Поговорили о Иосифовой эстетике "спасения", но
уже вяло. Миша сказал, что она хороша в лучшем случае для трагедии, а
куда скульптуру девать, живопись, музыку? И нельзя сбрасывать со счета
прикладной характер искусств. Опять засмолил. Уходить ему не хотелось.
Из окна тянуло дождевой прохладой. Наслаждение, а не воздух.
Кладбищенские тополя стояли стеной. Кладбище вон там, за забором,
тропинка ведет. Хорошо о "спасении" философствовать, а на деле, вон,
поди ж ты, спасись... И, глядя на Мишино лицо в клубах дыма, ему-то что,
запаха не чувствует, вдруг любовь-жалость нахлынула, неожиданно. Может
эта, вот такая, наша дружба - и есть спасение наше...
В последний раз я видел его за день до отъезда. Он опять зашел утром, и
мы пошли пешком к метро "Черкизово", через Сиреневый сквер, где Иосиф
дворничал. Я все хотел выспросить у него, аккуратно, чтоб опять не
разозлиться, как он в это дело с квартирой теткиной влез, как его Зюс
натравил, и что Зюс хотел собственно? Это было уже неважно, но поскольку
обидно очень, что дело с квартирой лопнуло, хотелось, да, хотелось
квартирку в Москве заиметь, хотя, если здраво рассудить - нахуй она мне,
отроческие мечты о "хате", так что тянуло выведать про змеюку-интригана
Зюса. Миша Зюсика защищал, чем выводил меня невольно из равновесия,
потому что к брательнику своему двоюродному и, можно сказать, другу
детства, я дышу неровно, неровно... В общем, никаких разоблачений я не
добился от Миши, только желчь вскипятил, а пока, за разговором, мы к
этому жуткому базару, к этому "чреву" на площади подошли, ко входу в
метро не протолкнешься, и тут вышло наше время, хоть плачь, и мы,
похлопав друг друга по плечу, пожав руки, не глядя в глаза, расстались.
Взялся за книгу Аниты Шапира "Херев айона"("Меч голубя"). Подзаголовок:
"Сионизм и проблема силы. 1881-1948". По-английски звучит еще
лучше:"Земля и сила". "Land and power". Испугались, что чересчур сильные
стали. Вот я и решил в генезисе этого опасения разобраться. Может я чего
в жизни не понял.
"Пинскер видел в готовности еврея примириться с тем, что его колотят
время от времени, отсутствие самоуважения... Биренбаум отмечал трусость,
как одну из позорных черт евреев, обнаруживающую полную потерю
самоуважения. Тема чести евреев все время находилась в поле зрения и
внимания Герцеля, когда он обдумывал "Еврейское государство". Он был
настолько обеспокоен презрением к евреям, что записал в дневнике о
необходимости смертельной войны еврейскому юмору (?!!!), склонному к
самоиздевательству. Внушение представления о евреях, как о нации
уважающей себя и пользующейся общим уважением, было одной из центральных
задач молодого сионистского движения."
Интересно, что "борода" сказал бы о Пересе с Рабиным.
"Образ чести был испокон веку связан со статусом воина. Того, кто
способен постоять за свою честь и даже пожертвовать ради этого жизнью".
Верно, голубушка. Так почему же этот статус так вам, левым, не нравится?
Али честь не дорога?
Цитата из статьи в "Восходе", за 1906 год, критикующей сионизм: "... кто
нам гарантирует, что в один черный день, под предлогом какой-нибудь
войны, который так легко найти, не поднимется на нас страшный тиран, под
покровительством которого мы окажемся, и не сотрет нас в порошок? Или
что не появится новый Тит, и на базе тех же международных соглашений,
уважать которые нас учат новые и новые войны, не рассеет нас опять по
земле?... Кто нам гарантирует, что какой-нибудь сосед..."
За душу берет этот трусливый вопль столетней давности. Сегодняшние тоже,
все бояться остаться без покровительства его превосходительства дяди
Сэма. А может это во мне говорит привычка к имперскому мироощущению?
Интересно, что самые рьяные еврейские террористы сегодня - репатрианты
из Америки, именно в силу такого господского мышления не понимающие, как
можно терпеть оскорбления, и тем более покушения, со стороны каких-то
погонщиков верблюдов? А "русские" со своей имперской гордостью сидят
тихо.
А ведь тут на пятачке от Иордана до моря за полсотни лет встала
настоящая маленькая империя: букет наций, религий, общин, культур,
совершенно друг другу враждебных, но объединенных еврейской всеядностью
и полной волей для каждого обогащаться. Кстати, и - языком. Вот все
говорят, как о чуде, что, мол, евреи, через тысячи лет, вновь заговорили
на древнем своем языке. Это еще полчуда, а вот что арабы на
древнееврейском заговорили, как на родном, или чистокровные русичи
по-жидовски чешут, вот это действительно... Эх, заделать бы тут новую
эллинистическую от Нила до Евфрата...
Я, конечно, не все вспомнил из разговоров с Мишей. Вот всплыл вдруг
отрывок:
- Когда в депрессии, то судорожно ищешь за что бы зацепиться, чтобы
выжить, за какие воспоминания?, за чье сочувствие?.. И поэтому
неинтересно писать ни о чем кроме вот такого пособия для отчаявшихся...
Гляжу на Вуди Алена ("Война и мир") и вспоминаю джихад* Герцеля
еврейскому юмору. Смехуечки над героизмом. Героизм действительно
чересчур серьезен, прям обхохочешься...
Но вот показали по ТВ толпу жизнерадостных школьниц, которых выгуливают
по плато Голан, как они хором: "Лучше отдать, чем будут гибнуть люди",
хоть одна добавила: "наши солдаты", и не до смеха. Вырежут же вас,
дочурки, изнасилуют всем полком феллахов и кишки выпотрошат с вашей
жизнерадостностью и заботой о людях. А мужичков шустрых-юморных подомнут
и на кол. Потому что человечные очень. И бесшабашности, что гнилью дана,
нет у них. Любят, любят жизнь. Больше принципов. Вот и получается, что
впору брататься с почвенниками, антисемитами и всякими романтиками
сверхзадач... Показывали Варенникова, путчиста, говорит: "Да не смерть
так страшна, как позор, ведь на весь мир опозоримся, так оно и вышло"...
И Язов ему вторит (видеопротоколы допросов):"А народ-то уже не тот... в
этом моя ошибка, не увидел..." Когда я утром 19 августа 1991-ого, полный
ужаса от свершившегося (кошмарные сны сбывались: власть меняется, ворота
захлопываются и ты попался, воробушек, а паспортом своим иностранным
хучь подотрись) я прискакал к Мише, он поразил меня своей
невозмутимостью и спокойствием."Да ты не бойся, Наум, это все ерунда,
они как дым рассеются, я им даю три дня от силы. Они, как и ты,
оторвались от нашей действительности, народ-то уже не тот. Так что
радуйся, благодари Бога, что он дал тебе возможность так сказать
посетить сей мир в его минуты роковые..."
Неделю назад пикничок был вечерний на берегу моря, М. и Н., А. со своей
подружкой, довольно ладной и еще молодой бабенкой. Выпили больше
обычного, народ возбудился и решил голышом купаться. Бабы смело
разоблачились и, ревниво оглядывая друг друга, бросились в море. Груди у
подружки А. крепкие, маленькие, торчали над водой, и она задорно
смеялась. Мужички посмущались немного, но тоже разоблачились, только я
застеснялся. А когда коза моя из моря выскочила, гладенькая, меня звать,
поволок ее, хоть и упиралась, на вышку спасателей и там наверху отодрал
при лунном свете, на виду у резвящейся в море публики.
Выпили винца и давай дальше плескаться, вдруг из тьмы возникла компашка
парней призывного возраста, человек шесть, и давай улюлюкать. Бабоньки
вылезли, не шибко стесняясь. А. рассвирепел и, жердь поддатая, пошел,
болтая детородным (жена внимательно следила за его извивами), с ними
драться. Пришлось пойти с ним и посоветовать им поберечь древние
портреты. Молодежь оказалась не особо воинственной, они отступили к
вышке, ворча что-то про "русских блядей" и, поднявшись на нее,
продолжали улюлюкать. Вынудили нас собирать манатки. Возбуждение было
необычным и, кажется всем понравилось.
11. 9. Весь Израиль обсуждает речь Асада в сирийском парламенте. Ловит
намеки на добрые намерения. Жители Голан открыли "новый этап борьбы".
Главарь их, М'алка, оправдывался:"Мы не собираемся сваливать
правительство. Мы заявляем ему наш протест." Правительство сваливает их
с Голан, но они, верные партийцы, не собираются сваливать правительство.
Небось предложи родное правительство десятину с каждого на алтарь дела
мира, тут же бы его свалили.
Володя звонил. Его статью о Бокштейне напечатали в "Новостях недели".
Доволен. Грандиозные планы заполнить все их приложения до пришествия
Мессии. Зол, что не взяли статью о Генделеве: не хотят рекламировать
конкурентов.
- Суки вонючие! Я - поэт! Я пишу о поэтах! "Пишите о ком угодно, только
не о Генделеве"! А о ком, о Бараше что ль писать? Да я не хочу его
топтать! О Вернике? Больше двух строк не напишешь! Кстати, когда твоя
книжка выйдет?
А неделю-две назад была там его статья "Разговор о Дане". Недурно. Хотя
вскользь. О Бокштейне - верно. Только за безвкусицу "птицечеловека"
критиковать бессмысленно. В этой безвкусице - суть. Она оттеняет его
метабред, придает ему подлинность. (Сам же пишет: "вдруг Оно живое?", и
тут же - "лужи инфантильной тропики".) Иначе все было бы "сделано", то
есть сухо, постно, натужно, а то и фальшиво, и всегда - мертво. Кто все
время боится оступиться, у того походка неестественная (идет, как аршин
проглотил). А Бокштейн чудесен естественностью, пусть даже и
бредоносной. Его вообще "критиковать" бессмысленно. Критиковать можно
"сделанное", а не явления природы. Бокштейну надо слагать гимны. И
почему "досадно", что "ни тени иронии"? Да вся эта современная "ирония"
- кокетливость шлюх! Или, в лучшем случае, "прыщавые" комплексы
недовылупившихся.
В новостях была корреспонденция об исчезнавении хасидов из центра
Тель-Авива (ул. Шенкин и вокруг): в синагогах не хватает молящихся для
миньяна* (старики платят деньги молодым "богобоязненным" из других
кварталов, чтоб те приходили с ними молиться, те, конечно, берут денежки
безбоязненно, и доброе дело, и тут же тебе воздаяние), насиженными их
местами овладевают пацаны, долбающие рок на гитарах, полуголые девки,
красные "ягуары" на тротуарах, педики в обнимку в кафе "Жопа".
Корреспонденция сделана с едва сдерживаемой радостью по поводу ухода
"старого мира", радостью, под маской сочувствия к одиноким седобородым
дедушкам, чувствующим себя несколько неуютно в "новом мире", но
проявляющим к нему удивившую меня снисходительность. Корреспондент
подходит к парню лет 20-ти у входа в магазинчик кассет и дисков: "А ты
не думал никогда, что может быть религия способна ответить на те
