когда-то комбинезонах вкатили носилки, Павлыш с первого взгляда понял, что
этот пациент еще не скоро начнет подсказывать Милошу, как его лечить.
В белой массе бинтов была широкая щель - глаза, и узкая щель - рот.
Глаза были открыты и застыли, будто в испуге. Павлыш провел над ними
ладонью - показалось, что человек мертв. Но узкая щель в бинтах дрогнула,
человек заметил жест Павлыша.
- Ничего, - сказал он тихо, - ничего...
Капитан наблюдал эту сцену с мостика, по телесвязи. Он понял, что
Павлышу трудно ступать в проход, в катер и оставить больного.
- Иди, Слава, - сказал капитан. - Если надо, вызовем базу.
Носилки стояли в проходе. Люди, вкатившие их, ждали.
- Там, - начал доктор. Он был в сознании, но говорить ему было
больно, а удерживаться в сознании невероятно трудно. Он будто цеплялся за
край действительности, висел на нем, держась кончиками пальцев, хотел
сказать что-то важное...
- Пошли, - сказал один из людей с планеты. Он был очень велик. - А то
не успеем.
- Тут письмо, - второй человек, ниже ростом и, видно, очень худой -
комбинезон на нем висел - протянул Милошу большой синий конверт. - Мы
только это успели подготовить. Здесь отчет и данные наблюдений.
Милош взял конверт, но вряд ли сообразил, что делает. Бауэр отобрал
конверт у него.
Павлыш положил руку на плечо Милошу.
- Приступай, - сказал он.
Раненный был без сознания.
3
"Наверно, эти люди очень устали, - думал Павлыш. - Или я им не
понравился". Катер вошел в высокие облака. Громоздкий человек управлял
машиной. Он был сказочно грязен. И хоть второй человек, худой, тоже был
сказочно грязен, все-таки, если устраивать между ними соревнование,
выиграл бы пилот. Павлыш подумал, что не иначе как у пилота на планете
есть коварный враг, который утром окунул его в болото. А может быть, у них
нет воды и притом разбились все зеркала.
Словно догадавшись, о чем думает новый доктор, пилот обернулся.
- Дикое зрелище, правда? - Голубые глаза на буром лице казались
фарфоровыми.
Павлыш не посмел оспаривать его мнение.
- Мы не познакомились. Я - Джим, - сказал громоздкий пилот.
- Лескин, - отозвался худой. Он полулежал в кресле, закрыв глаза.
- Владислав Павлыш. Слава, - и сказав, Павлыш подумал, что поспешил
приглашать собеседников к интимности.
- Доктор Павлыш, - сказал Лескин. - Что ж, очень приятно.
- Что с больными? - спросил Павлыш.
- Разное, - ответил пилот Джим. Лескин снова закрыл глаза. - У
Леопольда сломана нога. У Татьяны-большой лихорадка. У остальных - что
придется. На вкус, на цвет товарищей нет.
- А у вас? - сразу перешел к делу Павлыш.
- У меня? - Пилот в затруднении повернулся к Лескину, но поддержки не
получил. Тогда он отпустил штурвал и закатал выше локтя рукав. Там
обнаружился глубокий еще не заживший шрам, словно по руке ударили топором.
- А лихорадкой я уже два раза болел, - поспешил он успокоить Павлыша.
- Джим, не запугивай доктора, - сказал Лескин. Голос у него был
высокий и чуть капризный.
- Как спустимся, я вами займусь, - сказал Павлыш. - Через два дня и
следов не останется.
При этих словах Лескин окончательно проснулся и сказал назидательно:
- Вы нетактичны, молодой человек. Стрешний - замечательный врач.
- Я не хотел поставить под сомнение...
- А я повторяю, что Стрешний - отличный врач и делал все, что было в
человеческих силах. Вы же, не зная наших условий...
Павлыш хотел было огрызнуться, потому что считал себя тоже неплохим
врачом, но сдержался. Лескин, вернее всего, ревновал. Стрешний был его
другом. А Павлыш выступал в роли безусого лейтенанта, которого прислали во
взвод, где вчера ранили любимого командира.
У Лескина было длинное мятое лицо с мягким, обвислым носом, но
большего разобрать было нельзя: лицо было разрисовано грязью, словно у
индейца, вышедшего на тропу войны.
- Рация у нас слабенькая, - провел отвлекающий маневр пилот Джим,
который явно был человеком миролюбивым, что вообще свойственно гигантам. -
Экспедиционная, второй вариант. Мы уж обрадовались, что вы к нам идете.
Очень боялись, что доктор не выдержит. А этот юноша у вас толковый?
- Он третий механик, - сказал Павлыш. - По второй специальности -
хирург.
Павлыш не стал сообщать новым знакомым о своих сомнениях и тревогах.
4
Катер замер. Кресло снова прижалось к спине. Павлыш нащупал на груди
пряжку. Лескин протянул руку в серой перчатке, чтобы помочь. Пилот Джим
уже поднялся и опустил шторку на пульт.
- С приездом, - сказал он. - К счастью, моросит...
Рядом с ним Павлыш чувствовал себя недомерком.
Лескин подобрал сумку Павлыша.
- Не спешите, - сказал он, - нас встретят.
В дверь постучали. Три раза. Джим пробрался назад, чтобы открыть
грузовой люк. Лескин сказал:
- Не задерживайтесь.
Павлыш шагнул через порожек, и Лескин, поддерживая его под локоть,
настойчиво, словно хотел посекретничать, потащил к вездеходу, стоявшему в
трех шагах от катера. Люк вездехода был распахнут, перед ним стоял
мальчишка, измазанный, как и остальные, глядел на небо и не обратил на
Павлыша никакого внимания. Джим вытаскивал контейнер, Павлыш хотел было
ему помочь, но здесь это было не положено - Лескин втолкнул его в
вездеход, в обычный экспедиционный вездеход, обжитой, словно дом. Павлыш
даже кинул взгляд на второй от люка крюк, где должна была висеть его
камера, как еще в прошлом году.
Джим и мальчишка вталкивали в люк громоздкий контейнер, и это было не
просто. Они торопились. Лескин уселся у открытого верхнего люка, глядел
наружу и молчал.
Когда погрузка закончилась, маленький водитель обернулся к Павлышу и
сказал глубоким, красивым голосом:
- Здравствуйте, доктор. - Я - Татьяна-маленькая.
Павлыш представился, еле удержавшись от желания сообщить, что никогда
еще не видел столь грязной женской физиономии.
Татьяна-маленькая уверенно уселась на место водителя и рванула
вездеход так, что Павлыш чуть было не врезался головой в свой любимый
крюк. Он подумал, что не успел даже заметить, какая здесь погода. Вездеход
подкидывало на ухабах. Они не удосужились сделать дорогу.
5
Вездеход проехал ровную площадку и резко остановился. Свет за
иллюминаторами изменился. Стал теплым, желтым.
- Вот и приехали, - сказала Татьяна.
Павлыш отметил, что его спутники сразу расслабились, словно
напряжение, владевшее ими, исчезло.
- Помогите подхватить контейнер, - сказал Джим. - Обидно будет
разбить что-нибудь, когда мы уже приехали домой.
- Там, кстати, селедка, - сказал Павлыш. - И черный хлеб.
- Селедка, - сладострастно произнес Джим. - Я сам понесу ящик, как
скупой рыцарь свой любимый сундучок. - У Джима была слабость к цитатам и
поговоркам.
Татьяна открыла люк, и никто не мешал Павлышу выйти первым.
Вездеход стоял в гараже, сооруженном надежно, как крепостной бастион.
Двери были закрыты. Гараж был освещен ярко, и с первого взгляда было
видно, что он удобен и даже уютен, как бывают уютны рабочие кабинеты или
мастерские, хозяева которых не заботятся о впечатлении на окружающих, а
просто живут здесь и трудятся.
Перед вездеходом стояла тонкая женщина с короткими, легкими,
вьющимися темными волосами, которые опускались челкой на лоб. У нее было
маленькое лицо с острым подбородком и большими глазами, с губами полными и
чуть загнутыми кверху в уголках. Она была принципиальной чистюлей - ни на
комбинезоне, ни на лице, ни на узких ладонях не было ни пятнышка грязи. С
водой здесь в порядке, отметил Павлыш.
- Доктор Павлыш? - спросила она, но не стала ждать очередного ответа.
- Здравствуйте. Меня зовут Нина Равва. Я начальник станции. Вы будете жить
в комнате, где раньше жил Стрешний. Отдохните, потом пообедаете с нами.
- Спасибо, - ответил Павлыш, поборов желание сообщить начальнику
станции, как приятно встретить чистого человека.
Что-то загрохотало по крыше, словно на нее рухнул камнепад. Задрожали
лампы. Одна из них лопнула, и посыпались осколки.
Все замерли, ждали. Камнепад продолжался.
- Что это? - спросил Павлыш, но никто не услышал.
- Пошли! - крикнул Джим. - Он теперь не скоро угомонится.
- Сколько раз я говорил, - сказал Лескин, - чтобы покрасить крышу в
зеленый цвет.
- Надо бы... - начала Татьяна-маленькая, но Нина ее перебила.
- И не думай. - Они друг друга отлично понимали.
Павлыш обратил внимание на широкую полосу пластыря на лбу Татьяны и,
когда та провожала его до комнаты, сказал ей:
- Если у вас тоже царапина, загляните ко мне, а то загноится.
- У меня почти зажило, - ответила Таня, и Павлыш не поверил.
- И вообще шрам украшает разведчика. Совершенно не понимаю Нину,
которая даже челку отпустила, чтобы никто не видел, как ей дракон по лбу
полоснул. Хорошо еще, что глаз цел.
Они остановились перед дверью.
- Заходите, - сказала Таня. - Здесь жил Стрешний. Только ничего не
перекладывайте. Доктор вам этого не простит. Он аккуратный.
6
- Обед через полчаса, - сказала Татьяна. - Мы проходили мимо
столовой. Третья дверь от вас. Запомните?
- Спасибо, а где госпиталь?
- Вам Нина все расскажет. Вы за больных не беспокойтесь. Если бы дело
только в них, мы бы вас не звали. Будут другие, - закончила она убежденно,
и тут же переменила тему: - В шкафу - вещи Стрешнего. Вы можете
пользоваться. Он не обидится. Там накомарник и так далее.
Татьяна исчезла.
Оставшись один, Павлыш решил переодеться. Он прибыл в синем
повседневном мундире Дальней Службы и был похож на попугая среди воробьев.
Он распаковал сумку, достал мыло, щетку. По раковине суетливо бегали
маленькие насекомые, похожие на черных муравьишек. Павлыш смыл их струей
воды, умылся, потом подошел к окну. Сквозь решетку был виден склон холма,
на вершине которого стояла станция. По склону, убегавшему вниз, к лесу,
рос мелкий кустарник, среди которого поднимались редкие коренастые
деревья. А дальше, до горизонта, тянулась скучная серо-зеленая равнина.
Далеко, в дымке, можно было разглядеть еще один холм. Километрах в трех по
равнине текла река, отражавшая светлые, сизые облака, полупрозрачные,
пропускавшие солнечный свет, отчего все предметы отбрасывали легкие
расплывчатые тени, в сами оставались бесплотными и невесомыми. Площадка
перед станцией была пуста, лишь у края ее, над столбом с каким-то
прибором, вился рой насекомых.
В келье оставались следы пребывания Стрешнего. На столике лежали
книги, разрозненные листки, кассеты. В углу валялся свернутый грязный
комбинезон. Но койка была аккуратно застелена.
Среди бумаг на столе лежала толстая книга в зеленом переплете. Павлыш
открыл ее. Доктор оказался консерватором. Он не только вел дневник, но вел
его от руки. Почерк доктора показался Павлышу легким для чтения, буквы
округлые, каждая отдельно.
Глаза помимо воли пробежали по первым строчкам:
"...Мой дневник не может представлять ни научной, ни литературной
ценности. Скорее, это средство, организовать собственные мысли..."
Павлыш захлопнул дневник. Никто ему не давал права читать его.
Тут Павлыш понял, что прошло уже сорок минут. Нехорошо. Все уже
собрались в столовой, новый человек на далекой станции - событие, придется
отвечать на обязательные вопросы, а ведь далеко не всегда знаешь, что
