Русская фантастика - Кир Булычев

Сборник рассказов

Кир БУЛЫЧЕВ
Рассказы и повести


"МОЖНО ПОПРОСИТЬ НИНУ?"
1. Предисловие
2. Альтернатива
3. Миниатюры
4. Раскопки курганов в долине Репеделкинок.
5. Поминальник ХХ века
6. О страхе
Два билета в Индию
ЗАКОН ДЛЯ ДРАКОНА
Загадка Химеры
Каждому есть что вспомнить
Кому это нужно?
Котел
Маленькие рассказы:
ПОКАЗАНИЯ ОЛИ Н.
РЕЧНОЙ ДОКТОР
Сильнее зубра и слона
Соблазн
УМЕНИЕ КИДАТЬ МЯЧ
Шкаф неземной красоты
САПОЖНАЯ МАСТЕРСКАЯ
ТИТАНИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ




                               Кир БУЛЫЧЕВ

                            УМЕНИЕ КИДАТЬ МЯЧ




     Он коротко позвонил в дверь, словно надеялся, что его не услышат и не
откроют. Я открыл. Его лицо было мне знакомо. Раза два я оказывался с  ним
в лифте, но не знал, на каком этаже ему выходить, и оттого чувствовал себя
неловко, смотрел в стенку, делал вид, что задумался, чтобы он первым нажал
кнопку или первым спросил: "Вам на какой этаж?"
     - Извините, ради бога, - сказал он. - Вы смотрите телевизор?
     - Сейчас включу, - ответил я. - А что там?
     - Ни в коем случае! Простите. Я пошел. Я только  в  случае,  если  вы
смотрите, потому что у меня сломался телевизор, а я решил...
     - Да заходите же, - настаивал я. - Все равно  сейчас  включу.  Делать
нечего.
     Мне пришлось взять его за  локоть,  почти  затянуть  в  прихожую.  Он
поглядел на тапочки, стоявшие в ряд под вешалкой, и спросил:
     - Ботинки снимать?
     - Не надо, - сказал я.
     Я был рад, что он пришел. Принадлежа к бунтующим рабам телевизора,  я
могу заставить себя его не включать. Даже два-три дня не включать. Но если
я сдался, включил, то он будет работать  до  последних  тактов  прощальной
мелодии,  до  слов  диктора  "спокойной  ночи",  до  того,  как   исчезнет
изображение ночной Москвы и сухо зашуршит пустой  экран.  В  тот  вечер  я
боролся с собой, полагая, что чтение -  более  продуктивный  способ  убить
время. Я был  доволен  собой,  но  рука  тянулась  к  выключателю,  как  к
сигарете. Я обогнал гостя и включил телевизор.
     - Садитесь, - сказал я. - Кто играет?
     - Играют в баскетбол, - тихо ответил гость. -  На  кубок  европейских
чемпионов. Я вам действительно не мешаю?
     - Никого нет дома. Поставить кофе?
     - Что вы! Ни в коем случае.
     Он осторожно уселся на край кресла, и только тут я  заметил,  что  он
все-таки успел снять ботинки и остаться в носках, но не  стал  ничего  ему
говорить, чтобы не ввергнуть его в еще большее  смущение.  Гость  был  мне
приятен.  Хотя  бы  потому,  что  он  мал  ростом,  хрупок  и  печален.  Я
симпатизирую маленьким людям, потому что сам невысок и всегда трачу  много
сил на то, чтобы никто не подумал, есть ли у меня комплекс по этой  части.
Он есть. Иногда мой комплекс заставляет меня казаться  себе  таксой  среди
догов  и  искать  нору,   чтобы   спрятаться.   Иногда   принимает   форму
наполеоновских мечтаний и тайного желания укоротить  некоторых  из  людей,
глядящих на меня сверху вниз, по крайней мере на голову. Но я  никого  еще
не укоротил на голову, хотя не  могу  избавиться  от  некоторой,  надеюсь,
неизвестной окружающим, антипатии к родной сестре, которая выше меня  и  с
которой я не люблю ходить по улицам. А вот тех, кто ниже  меня  ростом,  я
люблю. Я им многое прощаю.
     Когда-то, еще в школе, мой комплекс разыгрывался, выходил из рамок  и
приводил к конфликтам, которые плохо для меня кончались.  Я  мечтал  стать
сильным. Я собирал сведения о маленьких гениях - я вообще одно  время  был
уверен, что гении бывают лишь маленького  роста,  отчего  исключал  из  их
числа Петра Первого, Чехова и кое-кого  еще.  Я  хранил  вырезки  о  жизни
штангистов-легковесов и боксеров в весе пера.  Я  смотрел  баскетбол  лишь
тогда, когда  на  площадке  играл  Алачачян  -  это  был  самый  маленький
разыгрывающий в сборной Союза. Но как-то я увидел его в жизни и понял, что
он человек выше среднего роста. И перестал смотреть баскетбол вообще.
     С годами все это сгладилось. Я не стал гением и понял, что  небольшой
рост - еще не обязательное качество великого человека. Я  бросил  собирать
вырезки о спортсменах, сильно растолстел и подобрел к  людям.  Я  спокойно
смотрел на великанов, понимая, что и у них свои беды и трудности.
     - Вот так, - сказал с  удовлетворением  мой  гость,  когда  центровой
югославов промахнулся по кольцу, хотя никто не мешал ему  положить  мяч  в
корзину.
     В голосе гостя звучало злорадство. И я подумал, что он, наверное,  не
смог воспитать в себе философский взгляд на жизнь.
     Центровой тяжело затрусил обратно, к центру площадки. Бежать ему было
трудно, потому что каждая нога его была длиннее и тяжелее, чем я весь. Мой
гость усмехнулся. Я лишь внутренне пожалел центрового.
     - Курлов, -  представился  вдруг  мой  гость,  когда  югославы  взяли
тайм-аут. - Николай Матвеевич. Физиолог. Две  недели,  как  к  вам  в  дом
переехал. На шестой этаж.
     "Теперь хоть запомню, на какую кнопку нажимать, если окажусь с ним  в
лифте", - подумал я. И сказал:
     - А я Коленкин. Герман Коленкин.
     - Очень приятно.
     Югославы распрямились  и  разошлись,  оставив  маленького  тренера  в
одиночестве. Я  знал,  что  это  обман.  Тренер  вовсе  не  маленький.  Он
обыкновенный.
     Наши  били  штрафные.  Мне  интересно  было  наблюдать  за  Курловым.
Интереснее, чем за экраном. Он  поморщился.  Ага,  значит,  промах.  Потом
кивнул. Доволен.
     Между  таймами  я  приготовил  кофе.  Обнаружил  в   буфете   бутылку
венгерского ликера. Курлов признался, что я ему также приятен. Не объяснил
почему, я не  стал  спрашивать  -  ведь  не  только  сами  чувства,  но  и
побуждения к ним обычно взаимны.
     - Вы думаете, что я люблю баскетбол? - спросил Курлов, когда  команды
вновь вышли на площадку. - Ничего подобного. Я к нему глубоко  равнодушен.
И за что можно любить баскетбол?
     Вопрос был обращен ко мне. Глаза у Курлова были острые и настойчивые.
Он привык, что собеседник первым отводит взгляд.
     - Как - за что? Спорт - это... - ответить было нелегко, потому что  к
вопросу я не готовился. - Понимаете...
     - Сам принцип соревнования, - подсказал мне Курлов. -  Азарт  игрока,
заложенный в каждом из нас?
     Я нашел другой ответ:
     - Скорее не так. Зависть.
     - Ага! - Курлов обрадовался.
     - Но не простая зависть. Очевидно, для меня, как и для других  людей,
спортсмены - воплощение наших тайных желаний, олицетворение того,  что  не
дано сделать нам самим. Наверное,  это  относится  и  к  музыкантам,  и  к
певцам. Но со спортсменами очевиднее. Ведь никто не говорил и не  писал  о
том, что Моцарту в детстве сказки, что у него нет  музыкального  слуха,  и
тогда он стал тренироваться, пока не превратился в гениального  музыканта.
Так сказать нельзя - здесь  талант  чистой  воды.  А  вот  про  спортсмена
такого-то вы можете прочесть, что в детстве он был хилым, врачи  запретили
ему все, кроме медленной ходьбы, но он тренировался так упорно,  что  стал
чемпионом мира по барьерному бегу. Я понятно говорю?
     - Дальше некуда. А что вы можете сказать  тогда  об  этих?  -  Курлов
ткнул пальцем в телевизор и залихватски опрокинул в рот рюмку  с  ликером.
Глаза у него блестели.
     - То же самое.
     - А не кажется ли вам, что  здесь  все  зависит  от  роста?  От  игры
природы. Родился феномен - два с половиной метра. Вот команда и кидает ему
мячи, а он закладывает их в корзину.
     Я не согласился с Курловым.
     - Такие уникумы - исключение. Мы знаем о двух-трех, не  больше.  Игру
делает команда.
     - Ну-ну.
     На экране высоченный центровой перехватил мяч, посланный над головами
игроков, сделал неловкий шаг и положил мяч в корзину.
     Курлов улыбнулся.
     - Талант, труд, - сказал он. - Все это теряет  смысл,  стоит  в  дело
вмешаться человеческой мысли. Парусные суда исчезли, потому  что  появился
паровой  котел.  А  он  куда  менее  красив,  чем  грот-мачта   с   полным
вооружением.
     - Оттого что изобрели мотоциклы и появился мотобол, - возразил  я,  -
футбол не исчез.
     -  Ну-ну,  -  усомнился  Курлов.  Он  остался  при  своем  мнении.  -
Поглядите, что эти люди умеют делать из того, что недоступно вам, человеку
ниже среднего роста (я внутренне поклонился Курлову), человеку умственного
труда. Они умеют попадать мячом в круглое отверстие, причем  не  издалека.
Метров с трех-пяти. И притом делают маску ошибок.
     Говорил он очень серьезно, настолько серьезно, что я решил  перевести
беседу в несколько более шутливый план.
     - Я бы не взялся им подражать - сказал я. - Даже если бы потратил  на
это всю жизнь.
     - Чепуха, - возразил Курлов. - Совершенная  чепуха  и  бред.  Все  на
свете имеет реальное объяснение. Нет неразрешимых задач. Эти молодые  люди
тратят всю жизнь на то, чтобы достичь  устойчивой  связи  между  мозговыми
центрами и мышцами рук. Глаз  всегда  или  почти  всегда  может  правильно
оценить, куда следует лететь мячу. А вот рука после этого ошибается.
     - Правильно, - ответил я. - Знаете, я  когда-то  учился  рисовать.  Я
совершенно точно в деталях представлял себе, что и как я нарисую.  А  рука
не слушалась. И я бросил рисовать.
     - Молодец! - одобрил Курлов. - Спасибо.
     Последнее относилось к тому, что я наполнил его рюмку.
     -  Значит,  -  продолжал  Курлов,  -  система  "мозг-рука"  действует
недостаточно  четко.  Дальнейшее  -  дело  физиологов.  Стоит  лишь  найти
неполадки в этой системе, устранить их - и баскетболу крышка.
     Курлов строго посмотрел на экран. Я понял, что комплексы, которые мне
удалось в себе подавить, цепко держали в когтистых лапах моего соседа.
     - Ради этого я и пришел.
     - Сюда?
     - Да. Пришел смотреть телевизор. И теперь я знаю, что могу превратить
в гениального баскетболиста любого неуча. Вас, например. Хотите?
     - Спасибо, - сказал я. - Когда же я стану баскетболистом?
     - Мне нужно два месяца сроку. Да, два месяца, не больше. Но потом  не
жалуйтесь.
     - Чего же жаловаться? - улыбнулся я. - Каждому  приятны  аплодисменты
трибун.
     ...Я встретился с Курловым недели через две. В лифте. Он  раскланялся
со мной и сказал:
     - Мне на шестой.
     - Помню.
     - И кстати, в моем распоряжении еще шесть недель.
     - Как так? - Я забыл о разговоре у телевизора.
     - Шесть недель, и после этого вы становитесь великим баскетболистом.
     Прошло не шесть недель, а больше. Месяца три. Но потом часов  в  семь
вечера вновь раздался звонок в дверь. Курлов стоял на лестнице  с  большой
сумкой в руке.
     - Разрешите?
     - У вас снова сломался телевизор?
     Курлов ничего не ответил. Он был деловит. Он спросил:
     - Дома никого?
     - Никого, - ответил я.
     - Тогда раздевайтесь.
     - Вы говорите, как грабитель.
     - Раздевайтесь, а то стемнеет.  До  пояса.  Да  послушайте,  в  конце
концов! Вы хотите стать великим баскетболистом или нет?
     - Но ведь это была...
     - Нет, не шутка. Я решил эту задачку и дарю вам первому  удивительную
способность управлять собственными руками.  Казалось  бы,  природа  должна
была позаботиться об этом с самого начала,  так  нет,  приходится  вносить
коррективы.
     Сумку он поставил на пол, из кармана пиджака извлек небольшую плоскую
коробку. В ней обнаружился шприц и ампулы.
     - Почему вы не поинтересуетесь, не опасно ли это для жизни? - спросил
он не без сарказма.
     - Признаться, я растерян.
     - "Растерян" - правильное слово. Но, надеюсь,  не  напуган?  Или  мне
сбегать домой за дипломом доктора медицинских  наук?  Нет?  Ну  и  хорошо.
Больно не будет.
     Я покорно стащил с себя рубашку, майку, благо был теплый  вечер.  Мне
тогда не пришла в голову мысль, что  мой  сосед  может  быть  сумасшедшим,
убийцей. Эта мысль мелькнула после того, как  он  вкатил  мне  под  правую
лопатку два кубика раствора. Но было поздно.
     - Вот и отлично, - сказал Курлов. - Я уже ставил опыт на  себе  и  на
обезьянах. Результаты поразительные. Надеюсь, у вас будут не хуже.
     - А что с обезьянами? - глупо спросил я, натягивая майку.
     - Ничего интересного для профана, - отрезал Курлов. - У них эти связи
функционируют лучше, чем у людей. Тем не менее  павиан  по  кличке  Роберт
умудрился  попасть  грецким  орехом  в  глаз  нелюбимому   смотрителю   на
расстоянии пятидесяти метров.
     - Что теперь? - спросил я.
     - Теперь - в Лужники, - ответил Курлов. -  До  темноты  осталось  три
часа. Два с половиной. Посмотрим, что получилось.
     - А уже действует?
     - К тому времени, как подъедем, подействует.
     В автобусе он вдруг наклонился к моему уху и прошептал:
     - Совсем забыл. Никому ни слова. За неофициальный эксперимент с  меня
снимут голову и  степень.  Если  бы  не  данное  вам  слово,  человечество
получило бы этот дар через пять лет.
     - Почему через пять?
     - Потому что каждый эксперимент надо проверить другим  экспериментом.
А тот - следующим. И еще ждать, не получатся ли побочные эффекты.
     - А если получатся?
     Курлов  пожал  плечами.  Он  был  великолепен.  У  него   был   явный
наполеоновский комплекс. Он подождал, пока автобус  остановился,  спрыгнул
первым на асфальт, подобрал с земли камешек и запустил им  в  пролетавшего
мимо шмеля. Шмель упал на траву и обиженно загудел.
     - Я вкатил себе эту дозу две недели назад.  С  тех  пор  ни  разу  не
промахивался.
     Мы  отыскали  почти  пустую  баскетбольную  площадку.  Один  щит  был
свободен, у другого двое девчат перебрасывались мячом, словно не  решались
закинуть его в корзину.
     - Надо раздеваться? - спросил я.
     - Зачем? Сначала так попробуем.
     Потом я удивлялся, почему за все время пути  и  в  первые  минуты  на
площадке я почти ни о чем не думал. То есть думал о каких-то глупостях. Во
сколько завтра утром вставать, надо купить хлеба  на  ужин,  погода  стоит
хорошая, но может испортиться - вот о чем я думал.
     - Ну, - сказал Курлов, доставая из сумки  мяч  ровно  за  секунду  до
того, как я сообразил, что мяча у нас нет.
     Я поглядел на кольцо. Кольцо  висело  страшно  высоко.  Оно  казалось
маленьким, и попасть в него мячом было совершенно  невозможно.  Девушки  у
второго щита перестали перебрасываться мячом и изумленно глазели  на  двух
среднего возраста маленьких  мужчин,  толстого  (я)  и  тонкого  (Курлов),
которые явно собирались заняться баскетболом. Девушкам было очень смешно.
     - Ну, Коленкин, - произнес торжественно Курлов, - ловите мяч!
     Я слишком поздно протянул руки, мяч выскочил из них  и  покатился  по
площадке к девушкам. Я тяжело затрусил за ним. Вид у меня был  нелепый,  и
мне очень захотелось домой. Я начал себя ненавидеть за бесхарактерность.
     Одна из девушек остановила мяч ногой, и  он  медленно  покатился  мне
навстречу. Я сказал, не разгибаясь: "Спасибо", но  девушки,  наверное,  не
расслышали. Они смеялись.
     - Прекратите смех! - крикнул с той  стороны  площадки  Курлов.  -  Вы
присутствуете при рождении великого баскетболиста!
     Девушки  просто  зашлись  от  хохота.  Курлов  не  ощутил  веселья  в
ситуации. Он крикнул мне:
     - Да бросайте в конце концов!
     Этот крик заставил меня поступить совсем уж глупо. Я  подхватил  мяч,
думая, что он легче, чем был на самом деле, и кинул его в сторону  кольца.
Мяч описал низкую дугу над площадкой и упал у ног Курлова.
     - Ой, я сейчас умру! - выговорила одна из девушек. Ей никогда в жизни
не было так смешно.
     - Если вы будете метать мяч от живота, словно обломок скалы, - строго
проговорил Курлов, будто не видел, что я повернулся,  чтобы  уйти  с  этой
проклятой площадки, - то вы  никогда  не  попадете  в  кольцо.  Прекратите
истерику и кидайте мяч. И  не  забудьте,  что  я  вкатил  вам  весь  запас
сыворотки, выработанной в институте за две недели.
     Последнюю фразу он произнес шепотом, вкладывая мне в руки мяч.
     - Смотрите на кольцо, - сказал он вслух.
     Я посмотрел на кольцо.
     - Вы хотите попасть в него мячом. Представьте себе, как должен лететь
мяч. Представили? Кидайте!
     Я кинул и промахнулся.
     Девушки обрадовались еще больше, а  я  почувствовал  вдруг  громадное
облегчение. Вся эта сыворотка и  весь  этот  кошмар  -  лишь  сон,  шутка,
розыгрыш.
     - Еще раз, - ничуть не смутился Курлов. - Уже лучше. И перед тем, как
кинете, взвесьте мяч на ладонях. Это помогает. Вот так.
     Он наклонился, подобрал мяч и бросил его в кольцо.
     Мяч описал плавную дугу, не задев кольца, вошел в самый центр и мягко
провалился сквозь сетку.
     Почему-то это достижение Курлова  вызвало  новый  припадок  хохота  у
девчат. Но Курлов просто не замечал их  присутствия.  Он  был  ученым.  Он
ставил эксперимент.
     И тогда я снял пиджак, передал его Курлову, взвесил мяч  на  ладонях,
совершенно отчетливо представил себе, как он  полетит,  как  он  упадет  в
кольцо, и бросил.
     Я никогда в жизни не играл в баскетбол. Я попал мячом точно  в  центр
кольца. Ничуть не хуже, чем Курлов. Курлов догнал мяч и вернул его мне.  Я
вышел на позицию для штрафного удара и закинул мяч оттуда.
     Чего-то не хватало. Было слишком тихо. Девушки перестали смеяться.
     - Вот так-то, - сказал буднично Курлов и отбросил мне мяч. - А теперь
одной рукой.
     Одной рукой бросать было труднее. Но после двух неудачных  попыток  я
сделал и это.
     - А теперь бегите, - приказал Курлов. - Бросайте с ходу.
     Бежать не хотелось. Я уже устал. Но Курлова поддержала девушка.
     - Попробуйте, - попросила она, - ведь вы же талант.
     Я тяжело пробежал несколько шагов с мячом в руке.
     - Нет, - возразила девушка, - так не пойдет. Вы же  мяча  из  рук  не
выпускаете. Вот так.
     И она пробежала передо мной, стуча мячом по земле.
     Я попытался подражать ей, но тут же потерял мяч.
     - Ничего, - ободрила девушка. - Это вы освоите. Надо  будет  сбросить
килограммов десять.
     Девушка была выше меня  на  две  головы,  но  я  не  чувствовал  себя
маленьким. Я умел забрасывать  мячи  в  корзину  не  хуже,  чем  любой  из
чемпионов мира.
     Бегать я не стал. Я просто кидал мячи. Кидал из-под кольца,  кидал  с
центра площадки (в тех случаях, если хватало сил добросить мяч  до  щита).
Девушка бегала для меня за мячом  и  была  так  довольна  моими  успехами,
словно это она вырастила меня в дворовой команде.
     Вдруг я услышал:
     - Коленкин, я жду вас в кафе. Пиджак останется у меня.
     - Подождите! - крикнул я Курлову.
     Но Курлов быстро ушел. И я не успел последовать за  ним,  потому  что
дорогу мне преградили три молодца по два метра ростом и  упругий,  широкий
человек чуть повыше меня.
     - Кидайте, - велел упругий человек. - Кидайте, а мы посмотрим.
     Из-за его  спины  выглянула  вторая  девушка.  Оказывается,  пока  ее
подруга занималась моим воспитанием, она  сбегала  за  баскетболистами  на
соседнюю площадку. Так вот почему скрылся Курлов!
     Мне бы надо уйти. В конце концов я был в этой истории  почти  ни  при
чем. Но тщеславие, дремлющее в любом  человеке,  проснулось  уже  во  мне,
требовало лавров, незаслуженных, но таких  желанных!  Сказать  им,  что  я
всего-навсего подопытный кролик? Что я не умел, не умею и  не  буду  уметь
кидать мячи? И может быть, благоразумие взяло бы все-таки верх  и  я  ушел
бы, отшутившись, но в этот момент самый высокий из баскетболистов  спросил
девушку:
     - Этот?
     И голос его был настолько  преисполнен  презрения  ко  мне,  к  моему
животику, к моим дряблым щекам, к моим коротковатым ногам и  мягким  рукам
человека, который не только обделен природой по части роста, но еще притом
и не старался никогда компенсировать это спортивными занятиями, голос  его
был настолько снисходителен, что я сказал:
     - Дайте мне мяч.
     Сказал я это в пустоту, в пространство, но уже знал, что у меня  есть
здесь верные поклонники, союзники, друзья - девушки  на  две  головы  выше
меня, но ценящие талант, какую бы скромную оболочку он ни имел.
     Девушка кинула мне мяч, и я, поймав его, тут же забросил в корзину  с
половины площадки, крюком, небрежно, словно всю жизнь этим занимался.
     И самый высокий баскетболист был разочарован и подавлен.
     - Ну дает! - сказал он.
     - Еще раз, - попросил тренер.
     Девушка кинула мне мяч, и я умудрился его поймать. Забросить его было
несложно. Надо было лишь представить, как он полетит. И он летел. И в этом
не было ничего удивительного.
     Толстый тренер вынул из заднего кармана тренировочных брюк с большими
белыми лампасами блокнот, раскрыл его и записал что-то.
     - Я ему кину? - спросил высокий баскетболист, который меня невзлюбил.
     - Кинь, - согласился тренер, не поднимая глаз от блокнота.
     - Ну лови, чемпион,  -  сказал  баскетболист,  и  я  понял,  что  мне
несдобровать.
     Я представил, как мяч понесется ко мне,  словно  пушечное  ядро,  как
свалит меня с ног и как засмеются девушки.
     - Поймаешь, - сказал баскетболист, - сразу кидай в кольцо. Ясно?
     Он метнул мяч, и  тот  полетел  в  меня,  словно  ядро.  И  я  сделал
единственное, что мне оставалось: отскочил на шаг в сторону.
     - Ну чего же ты? - Баскетболист был разочарован.
     -  Правильно,  -  кивнул  тренер,  закрывая  блокнот  и   оттопыривая
свободной рукой задний карман, чтобы блокнот влез на место. - Паса он  еще
не отрабатывал. Играть будете?
     - Как? - спросил я.
     Тренер поманил меня пальцем, и я послушно подошел к нему, потому  что
он знал, как манить людей пальцем, чтобы они безропотно к нему подходили.
     - Фамилия? - спросил он, вновь доставая блокнот.
     - Коленкин, - сказал я.
     - Вы что, серьезно? - обиделся баскетболист,  нависавший  надо  мной,
как Пизанская башня.
     - Я всегда серьезно, - ответил тренер.
     Как раз в тот момент я хотел было сказать, что не собираюсь играть  в
баскетбол и ничто не заставит меня выйти на  площадку  снова.  Но  высокий
баскетболист опять сыграл роль демона-искусителя. Мне очень  хотелось  ему
досадить. Хотя бы потому, что он обнял одну из сочувствующих  мне  девушек
за плечи, словно так было положено.
     - Так вот,  Коленкин,  -  сказал  тренер  строго,  -  послезавтра  мы
выезжаем. Пока под Москву, на нашу базу. Потом, может, в Вильнюс. День  на
сборы хватит?
     - Молодец, Андрей Захарович! - воскликнула девушка,  освобождаясь  из
объятий баскетболиста. - Пришли, увидели, победили.
     - Таланты, - ответил ей тренер, не спуская  с  меня  гипнотизирующего
взора, - на земле не валяются. Талант  надо  найти,  воспитать,  обломать,
если нужно. За сколько стометровку пробегаете?
     - Я?
     - Нет, Иванов. Конечно, вы.
     - Не знаю.
     - Так я и думал.
     - За полчаса, - вмешался баскетболист.
     - Ой, молчал бы ты, Иванов! - возмутилась вторая девушка.  -  Язык  у
тебя длинный.
     - А бросок хромает, - уел его тренер.
     - У меня?
     - У тебя. Коленкин тебе пять из двух десятков форы даст.
     - Мне?
     - Ну что ты заладил? Пойди и попробуй. И ты. Коленкин,  иди.  Кидайте
по десять штрафных. И чтоб все положить. Ты слышишь, Коленкин?
     И тут я понял,  что  совершенно  не  способен  сопротивляться  Андрею
Захаровичу. И лишь мечтал, чтобы пришел Курлов и увел меня отсюда.  И  еще
чтобы тренер не заставил меня тут же бежать стометровку.
     Мы вышли на площадку. Иванов стал впереди меня. Он был  зол.  Зол  до
шнурков на кедах, до трусов, которые как раз  помещались  на  уровне  моих
глаз.
     И я понял, что мне очень хочется, крайне желательно забрасывать  мячи
в корзину лучше, чем это делает Иванов, который, очевидно, только  этим  и
занимается с душой. Остальное - между прочим. А  кстати,  что  я  делаю  с
душой? Прихожу на службу? Сажусь за свой  стол?  Нет,  выхожу  покурить  в
коридор. Захотелось закурить. Я полез в карман за сигаретой, но мяч  мешал
мне, и я прижат  его  локтем  к  боку.  И  тут  же  меня  остановил  окрик
всевидящего тренера. Моего тренера.
     - Коленкин! О никотине забудь!
     - Не путайся под ногами! - рявкнул Иванов и  больно  толкнул  меня  в
живот коленом.
     Я сдержал стон. Отошел на шаг.
     Иванов обхватил мяч длинными пальцами, так что он исчез  в  них,  как
арбуз в авоське. Присел,  выпрямился  и  кинул.  Мяч  ударился  о  кольцо,
подпрыгнул, но все-таки свалился в корзину.
     - Плохо, Иванов, очень плохо, - сказал тренер.
     Моя очередь. Мяч сразу стал тяжелым, и руки вспотели. Я хотел бросить
его небрежно, но забыл мысленно проследить его полет, и мяч  опустился  на
землю у щита.
     Девушки охнули.  Тренер  нахмурился.  Иванов  улыбнулся.  А  я  решил
бороться до последнего.
     Больше я не промахнулся ни разу. Из десяти бросков  ни  разу.  Иванов
промазал четыре.
     И когда мы вернулись к тренеру, тот сказал:
     - Вот так, Коленкин. Только чтоб без  обмана  и  увиливаний.  Паспорт
твой я скопировал.
     Почему-то мой пиджак висел на ветке дерева рядом с тренером.  Значит,
хитрый Курлов вернулся и отдал тренеру мой пиджак. Какое коварство!
     - Вот тебе, - продолжил  тренер,  -  временное  удостоверение  нашего
общества. Формальности я сегодня вечером закончу. Вот, держи, не  потеряй,
официальное письмо начальнику твоей конторы. Сборы двухнедельные. Я думаю,
что он отпустит, тем более что ему будет звонок. Твоя контора, к  счастью,
в нашем обществе.
     Я  понял,  что  тренер  делил  все  организации   нашей   страны   по
соответствующим спортивным обществам, а не наоборот.
     - Вот тебе список, чего с собой взять:  зубную  щетку  и  так  далее.
Труднее всего будет форму подогнать. Ну ничего, придумаем.  Разыгрывающего
из тебя не получится, малоподвижен. Будешь центровым.  -  И  на  прощанье,
подталкивая меня к выходу, он прошептал: - Запомни, Коленкин.  Ты  -  наше
тайное оружие. На тебе большая ответственность. Зароешь талант в  землю  -
не простим. Из-под земли достанем.
     - Ну зачем же так, - сказал я  виновато,  потому  что  знал,  что  он
достанет меня из-под земли.
     Вернувшись домой, я долго звонил в дверь Курлову.  Но  он  то  ли  не
хотел открывать, то ли не пришел еще. Я решил зайти к нему попозже. Но как
только добрался до дивана,  чтобы  перевести  дух,  сразу  заснул,  и  мне
снились почему-то грибы и ягоды, а совсем не баскетбол,  как  должно  было
быть.
     Утром я шел на  службу  и  улыбался.  Улыбался  тому,  какое  смешное
приключение случилось со мной вчера на стадионе. Думал,  как  расскажу  об
этом Сенаторову и Аннушке, как они  не  поверят.  Но  события  развивались
совсем не так, как я наивно предполагал.
     Во-первых, у входа  дежурил  сам  заведующий  кадрами.  Шла  кампания
борьбы за дисциплину. Я о ней, разумеется, забыл и опоздал  на  пятнадцать
минут.
     - Здравствуйте, Коленкин, - сказал мне заведующий кадрами. - Иного  я
от вас и не ждал. Хотя, кстати, как уходить со службы раньше  времени,  вы
первый.
     И  тут  же  он  согнал  с  лица  торжествующее  выражение   охотника,
выследившего оленя-изюбря по лицензии, и вымолвил почти скорбно:
     - Ну чем можно объяснить, что весьма уважаемый, казалось бы,  человек
так халатно относится к своим элементарным обязанностям?
     Скорбь заведующего кадрами была наигранной.  Иного  поведения  он  от
меня и не  ждал.  И  мне  захотелось  осадить  его,  согнать  с  его  лица
сочувствующую  улыбку,  распространившуюся  от  округлого  подбородка   до
лысины.
     - Переутомился, - поведал я, хотя, честное слово, говорить об этом не
намеревался. - На тренировке был.
     - Ага, - закивал кадровик. - Конечно. Так и запишем. И каким же видом
спорта, если не секрет, вы увлеклись, товарищ Коленкин?
     - Баскетболом, - сказал я просто.
     Кто-то из сослуживцев  хихикнул  у  меня  за  спиной,  оценив  тонкий
розыгрыш, который я позволил себе по отношению к кадровику.
     - Разумеется, - согласился кадровик. - Баскетболом, и ничем другим. -
Он посмотрел на меня сверху вниз. - И это запишем.
     - Записывайте, торопитесь, - разрешил я тогда. - Все равно завтра  на
сборы уезжаю. Кстати, я попозже к вам загляну, надо будет оформить  приказ
о двухнедельном отпуске.
     И я прошел мимо него так спокойно и независимо,  что  он  растерялся.
Разумеется, он не поверил ни единому слову. Но растерялся  потому,  что  я
вел себя не так, как положено по правилам игры.
     - Коленкин! - крикнула из  дальнего  конца  коридора  Вера  Яковлева,
секретарь директора. - Скорее к Главному. Ждет с утра. Три раза спрашивал.
     Я оглянулся, чтобы удостовериться, что кадровик слышал. Он  слышал  и
помахал головой,  словно  хотел  вылить  воду,  набравшуюся  в  ухо  после
неудачного прыжка с вышки.
     - Здравствуйте, - кивнул мне Главный, поднимаясь из-за стола при моем
появлении. Смотрел он на меня с некоторой опаской. - Вы знаете?
     - О чем?
     - О сборах.
     - Да, - подтвердил я.
     - Не могу поверить, - удивился Главный. - Почему же вы никогда никому
не говорили, что вы баскетболист?.. Это не ошибка? Может, шахматы?
     - Нет, - сообщил я, - это не ошибка. Приходите смотреть.
     - С удовольствием.
     Я был совершенно ни при чем. Меня несла могучая река  судьбы.  Каждое
мое слово, действие, движение вызывало к жизни следующее слово,  движение,
привязанное к нему невидимой для окружающих цепочкой необходимости.
     Из кабинета директора я прошел к себе в отдел.
     - На кадровика  нарвался?  -  спросил  Сенаторов.  -  Если  уж  решил
опаздывать, опаздывай на час. Пятнадцать минут - самый опасный период.
     - А  еще  лучше  не  приходить  тогда  вообще,  -  добавила  Аннушка,
поправляя золотые волосы и раскрывая "Литературку".
     - Я уезжаю, - сказал я. - На две недели.
     - В командировку? - спросила Аннушка. - В Симферополь? Возьми меня  с
собой, Герман.
     - Нет.  -  Я  почувствовал,  что  краснею.  -  Я  на  сборы  еду.  На
спортивные. Готовиться к соревнованиям.
     - Ах, - вздохнула Аннушка, - сегодня не первое апреля.
     - Глядите, - заявил я, не в силах оттягивать  самый  тяжелый  момент.
Ведь эти люди знали меня ровно одиннадцать лет.
     Я  передал  Сенаторову  официальное   письмо   о   вызове   меня   на
тренировочные сборы, завизированное директором.
     - Так, - пробормотал Сенаторов, прочтя письмо.
     За окном на ветвях  тополя  суетились  какие-то  пташки,  солнце  уже
залило мой стол, который я давно собирался отодвинуть от  окна,  чтобы  не
было так жарко, но  мысль  о  столь  очевидном  физическом  усилии  раньше
отпугивала меня. Я подошел к столу, поднатужился и отодвинул его в тень.
     - Так, - продолжал Сенаторов. - Если бы я что-нибудь понимал.
     - Дай сюда, - попросила Аннушка. - Куда его отправляют?
     - Тренироваться.
     Аннушка хмыкнула, проглядела бумагу и сказала с  не  свойственным  ей
уважением в голосе:
     - Хорошо устроился.
     - Но я не устраивался, -  возражал  я,  чувствуя,  как  неубедительно
звучит мой голос, -  они  сами  меня  обнаружили  и  настояли.  Даже  шефу
звонили.
     - Тогда, - Аннушка возвратила мне бумагу, - если не  секрет,  что  ты
умеешь делать в спорте? Толкать штангу? Боксировать? Может, ты занимаешься
самбо, но почему ты тогда не в дружине?
     Я вдруг понял, что помимо своей воли  подтягиваю  животик  и  пытаюсь
выпятить грудь. И Аннушка увидела это.
     - Ага, ты орел, -  съязвила  она.  -  Ты  собираешься  бежать  десять
километров. Почему бы тебе  не  признаться  товарищам,  что  у  тебя  есть
знакомая врачиха, которая таким хитрым образом устроила тебе  бюллетень  в
самый разгар отпускного сезона, когда нам,  простым  смертным,  приходится
потеть здесь над бумажками?
     И я понял, что отвечать мне нечего. Что бы  я  ни  ответил,  для  них
будет неубедительно. И они будут правы.
     - Ладно, - кивнул я. - Пока. Читайте газеты.
     И то, что я не стал спорить, ввергло Аннушку  в  глубокое  изумление.
Она была готова ко всему - к оправданиям, к улыбке, к признанию,  что  все
это шутка. А я просто попрощался, собрал со стола бумаги и ушел.  В  конце
концов я был перед ними виноват. Я был обманщиком. Я собирался  занять  не
принадлежащее мне место в колеснице истории. Но почему не принадлежащее? А
кому принадлежащее? Иванову?
     Рассуждая так,  я  выписал  себе  командировку  на  спортивные  сборы
(директор решил, что  так  более  к  лицу  нашему  солидному  учреждению),
пытаясь сохранять полное спокойствие и  никак  не  реагировать  на  колкие
замечания сослуживцев. Новость о  моем  отъезде  распространилась  уже  по
этажам, и на меня показывали пальцами.
     - Защищайте честь учреждения, - сказал кадровик, ставя печать.
     - Попробую, - пообещал я и ушел.
     Я уже не принадлежал себе.
     Я ехал на электричке в Богдановку, так и не застав  дома  Курлова,  и
пытался размышлять о превратностях судьбы.  В  общем,  я  уже  нашел  себе
оправдание в том, что еду заниматься бросанием мячей в корзину. Во-первых,
это никак не менее благородное и нужное народу занятие, чем  переписывание
бумаг. Во-вторых, я и в самом деле, очевидно, могу принести пользу команде
и спорту в целом. Я никак не большее отклонение от нормы, чем трехметровые
гиганты.  В-третьих,  мне  совсем   не   мешает   развеяться,   переменить
обстановку. И наконец, нельзя забывать, что я подопытный кролик. Я оставил
Курлову записку  со  своими  координатами,  и  он  мог  меня  разыскать  и
контролировать ход опыта. Правда, я вдруг понял, что совсем не хочу, чтобы
Курлов объявился  в  команде  и  объяснил  всем,  что  мои  способности  -
результат  достижения  биологии  по  части  упрочения  центров  управления
мышечными  движениями.  Тогда  меня  просто  выгонят  как  самозванца,   а
сыворотку  употребят  для   повышения   точности   бросков   у   настоящих
баскетболистов. Почему-то мне было приятнее, чтобы окружающие думали,  что
мой талант врожденный, а не внесенный в меня на острие  иглы.  Правда,  во
мне попискивал другой голос - скептический. Он повторял, что мне уже сорок
лет, что мне нелегко будет бегать, что вид мой на площадке будет  комичен,
что действие сыворотки может прекратиться в любой момент,  что  я  обманул
своего начальника... Но этот голос я подавил. Мне хотелось аплодисментов.
     Тренер стоял на платформе.
     - Третий поезд встречаю, - признался он. - Боялся,  честно  говорю  -
боялся  я,  Коленкин,  за  тебя.  У  меня  два  центровых  с  травмами   и
разыгрывающий вступительные экзамены сдает. А то бы я тебя,  может,  и  не
взял. Возни с тобой много. Но ты не обижайся, не обижайся. Я так  доволен,
что ты приехал! А ты тоже не пожалеешь. Коллектив у нас хороший,  дружный,
тебя уже ждут. Если что - обиды и так далее, - сразу мне жалуйся. Поднимем
вопрос на собрании.
     - Не надо на собрании, - попросил я.
     - Вот и я так думаю. Обойдется. Ты только держи нос морковкой.
     Дорога со станции была  пыльная.  Мы  заглянули  на  небольшой  рынок
неподалеку от станции, и тренер купил помидоров.
     - Я здесь с семьей, - сказал он. - Парнишку своего на  свежий  воздух
вывез. А то ведь, не поверишь, как моряк в дальнем плавании. Вот супруга и
попросила покупки сделать.
     На базе было пусто. Лишь в тени, у  веранды,  два  гиганта  в  майках
играли в шашки. Мы прошли мимо баскетбольной площадки. Я поглядел на нее с
легким замиранием сердца, как начинающий гладиатор  смотрит,  проходя,  на
арену.
     - Вот. - Тренер ввел меня  в  длинную  комнату,  в  которой  свободно
разместились три кровати: две удлиненные, одна обычная, для меня. -  Белье
тебе сейчас принесут, полотенце и так далее. С соседями сам познакомишься.
Обед через час. Так что действуй, а я к семье забегу.
     И он исчез. Лишь мелькнули в  дверях  широкая  спина  и  оттопыренный
блокнотом задний карман тренировочных брюк. Я уселся на обычную кровать  и
постарался  представить  себе,  что  думает,  оказавшись  здесь   впервые,
настоящий  баскетболист.  Тот,  что  годами  кидал  этот  проклятый   мяч,
поднимаясь от дворовой  команды  к  заводской,  потом  выше,  выше.  Потом
попадал сюда. Он, наверное, волнуется больше, чем я.
     Где-то за стенкой раздавались сухие удары. Я догадался -  там  играли
на бильярде. Я подумал, что вечером надо будет попробовать  свои  силы  на
бильярде. Ведь возникшие во мне связи вряд ли ограничиваются  баскетболом.
Это было бы нелогично. А как сейчас Аннушка и  Сенаторов?  Что  говорят  в
коридорах моего учреждения? Смеются? Ну тогда придется пригласить их...
     И тут в коридоре возникли громкие шаги, и я понял,  что  приближаются
мои соседи, товарищи по  команде.  И  я  вскочил  с  постели  и  попытался
оправить матрац, на котором сидел.
     Вошла грузная женщина гренадерских размеров. Она несла  на  вытянутых
руках пачку простынь, одеяло и подушку.
     - Где здесь новенький? - спросила она меня, справедливо полагая,  что
я им быть не могу.
     - Вы сюда кладите, - показал я на кровать. Я не осмелился сознаться.
     - Вы ему скажите, что тетя Нюра заходила, - сообщила грузная женщина.
- Тут полный комплект.
     Она развернулась, чтобы выйти из комнаты, и столкнулась  в  дверях  с
длинноногими девушками, моими старыми добрыми  знакомыми,  свидетельницами
моих первых успехов и поражений.
     - Здравствуй, Коленкин, - сказала Валя, та, что светлее.
     - Здравствуйте, заходите, - обрадовался я им. - Я и не знал,  что  вы
здесь.
     - Мы утром приехали, - объяснила Тамара, та, что потемнее. - А у тебя
здесь хорошо. Свободно. У нас теснее.
     - Это пока ребята не пришли, - добавила Валя.
     Она очень хорошо улыбалась. И я искренне пожалел, что я ниже  Иванова
ростом. Иначе бы я позвал ее в кино, например.
     - Сегодня вечером кино, - сказала Валя. - В столовой. Придете?
     - Приду, - пообещал я. - А вы мне место займете?
     - Мест сколько угодно. Еще не все приехали.
     - Валь, - окликнула ее Тамара, -  забыла,  зачем  мы  пришли?  -  Она
обернулась ко мне: - Мы по дороге Андрей Захарыча встретили.  Он  говорит,
что Коленкин приехал. Мы тогда к тебе. Позанимаешься с нами  после  обеда,
а? У Валентины, например, техника хромает.
     - Ну какая уж там техника, - застеснялся я. -  Конечно,  что  могу  -
обязательно.
     - Где тут наш недомерок остановился? - прогремело в коридоре.
     Валя даже поморщилась. Я сделал вид, что непочтительные слова меня не
касаются.
     Лохматая голова Иванова, украшенная длинными бакенбардами (как  же  я
не заметил этого в прошлый раз?), возникла у верхнего косяка двери.
     - Привет, Коленочкин, - поздоровался Иванов и протиснулся в  комнату.
- Устроился?
     И тут я понял, что Иванов совсем не хочет меня обижать. Что  он  тоже
рад моему приезду. Пока я был чужим, толстячком, встреченным случайно,  он
испытывал ко мне недоброжелательство, теперь же я стал своим, из своей  же
команды. А уж если я мал ростом и не произвожу  впечатления  баскетбольной
звезды, это мое личное дело. Главное - чтоб играл хорошо. Хотя при  том  я
понимал: с ним надо быть осторожным,  ибо  щадить  моет  самолюбия  он  не
намерен. Ему это и в голову не придет.
     - Ты бы, Иванов, мог потише? - спросила Тамара. - Человек  с  дороги,
устроиться не успел, а ты со своими глупыми заявлениями.
     - А чего  ему  устраиваться?  -  удивился  Иванов.  Потом  посмотрел,
склонив голову, на девушек и спросил: - А вы что здесь делаете? Человек  с
дороги, устал, устроиться не успел...
     Тут рассмеялись мы все и почему-то никак не могли  остановиться.  Так
что, когда мои соседи, еще мокрые после купания, с  махровыми  полотенцами
через плечо, похожие друг на друга, как братья, вошли в комнату, они  тоже
начали улыбаться.
     - Знакомьтесь, мальчики, -  представила  меня  Тамара.  -  Наш  новый
центровой, Коленкин. Андрей Захарович сегодня рассказывал.
     Баскетболисты оказались людьми деликатными и ничем не  выдали  своего
разочарования или удивления. А может быть, тренер их предупредил.  Они  по
очереди протянули мне свои лопаты, аккуратно повесили  махровые  полотенца
на спинки своих удлиненных кроватей, и в комнате стало так  тесно,  что  у
меня возникло неловкое чувство - сейчас кто-то из них на меня наступит.
     - Ну что, обедать пора? - спросила вдруг Валя.
     - Точно, -  сказала  Тамара.  -  Я  чувствую,  что  чего-то  хочу,  а
оказывается, я голодная.
     И девушки упорхнули, если можно употребить это слово по  отношению  к
ним.
     Обедать я пошел вместе с  соседями.  Я  шел  между  ними  и  старался
привыкнуть к мысли, что по крайней мере несколько  дней  я  буду  вынужден
смотреть на людей снизу вверх.
     - Ты раньше где играл? - спросил меня Коля (я еще не  научился  их  с
Толей различать).
     - Так, понемножку, - туманно ответил я.
     - Ага, - согласился Коля. - А я  из  "Труда"  перешел.  Здесь  больше
возможностей для роста. Все-таки первая группа.
     - Правильно, - согласился я.
     - И в институт поступаю. А ты учишься или работаешь?
     - Работаю.
     У ребят явно перед глазами висела пелена. Психологический заслон. Они
смотрели на меня и, по-моему, меня не видели. Рядом с ними шел  маленький,
лысеющий, с брюшком, сорокалетний мужчина, годящийся  им  в  отцы,  а  они
разговаривали со мной, как с коллегой Герой Коленкиным из  их  команды,  а
потому, очевидно, неплохим парнем, с которым надо будет  играть.  И  вдруг
все  мое  предыдущее  существование,  налаженное  и  будничное,  отошло  в
прошлое, испарилось. И я тоже начал чувствовать себя Герой  Коленкиным,  и
особенно после того, как  за  обедом  ко  мне  подошел  Андрей  Захарович,
передал сумку и сказал, что там форма и кеды, мой размер.
     Андрей Захарович с семьей обедал вместе с нами, за соседним столиком.
Его сын смотрел на меня с уважением, потому что слышал, наверное, от отца,
что я талант, что внешность обманчива.  Мальчику  было  лет  семь,  но  он
старался вести себя как настоящий спортсмен, и тренировочный костюм на нем
был аккуратно сшит и подогнан. Зато жена Андрея Захаровича, худая  усталая
женщина с темными кругами вокруг желтых настойчивых глаз, смотрела на меня
с осуждением,  ибо,  наверное,  привыкла  вмешиваться  в  дела  и  решения
добродушного мужа и это его решение не одобряла.
     - Ну, мальчики-девочки, - сказал весело Андрей Захарович, - отдохните
полчасика и пойдем покидаем.
     Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я  глубоко  уверен,
что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов.  Именно  с
блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах.
     Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке - тренеру женской
команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером,  не  то
представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с  головы  до  ног  и
остался недоволен.
     В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и  переваривали  пищу.  Было
жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь
жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни  на  какую  тренировку,  не  хотелось
кидать мяч. Я сбросил ботинки и  повалился  на  койку,  моля  бога,  чтобы
строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин... И тут же  проснулся,
потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно:
     - Ох, Коленкин, Коленкин! Намучаюсь я с тобой. И чего  ты  решил  жир
нагонять в такое неурочное время?
     Коля и Толя собирали свои вещи в белые сумки с надписью "Адидас".
     - Извините, - сказал я. - Вздремнул.
     - Даю три минуты, - сообщил Андрей Захарович. - Начинаем.
     Я спустил вялые ноги с кровати.  Встать,  взять  с  собой  полотенце,
форму, собрать выданную мне скромную сумку стоило непомерных усилий.
     - На бильярде играешь, Коленкин? - спросил Толя.
     - Играю, - ответил я смело, хоть играть и не приходилось. Лишь видел,
как это делается, когда отдыхал в санатории года три назад.
     - Совсем забыл, - сунул вновь голову в дверь Андрей Захарович. -  Вы,
ребята, Коленкина к врачу отведите. Осмотр надо сделать.
     У входа в кабинет мне стало страшно. Дверь была деревянная,  обычная,
как и в прочих комнатах домика, но я вдруг вспомнил, что у  меня  барахлит
давление, случается тахикардия, есть  шум  в  левом  желудочке,  постоянно
болят зубы и вообще со  мной  неладно,  как  неладно  с  остальными  моими
сверстниками, которым под сорок и которые ведут сидячий образ жизни.
     - Мы тебя, Гера,  подождем,  -  предложили  Коля  и  Толя.  Наверное,
почувствовали мое волнение. - Врач у нас свой, добрый.  Кирилл  Петровичем
зовут. Не стесняйся.
     Окно в кабинете было распахнуто, молодые  сосенки  качали  перед  ним
темными пушистыми ветками, вентилятор на столе добавлял  прохлады,  и  сам
доктор,  как-то  не  замеченный  мною  в  столовой,  хоть   меня   ему   и
представляли, показался мне прохладным и уютным.
     "В конце концов, - подумал я, - если даже меня и  отправят  домой  по
состоянию здоровья, это не хуже,  чем  изгнание  из  команды  за  неумение
играть в баскетбол".
     - Здравствуйте, Кирилл Петрович, - сказал я, стараясь придать  голосу
мягкую задушевность. - Жарко сегодня, не так ли?
     - А, пришли, Коленкин? Присаживайтесь.
     Доктор был далеко не молод, и я решил, что он стал спортивным врачом,
чтобы почаще бывать на свежем воздухе.  Я  встречал  уже  таких  неглупых,
усатых и несколько разочарованных  в  жизни  и  медицине  врачей  в  домах
отдыха, на туристских базах и других местах, где  есть  свежий  воздух,  а
люди мало и неразнообразно болеют.
     Доктор отложил книгу, не  глядя  протянул  руку  к  длинному  ящичку.
Собирался для начала смерить мне давление. Другая рука привычно достала из
ящика стола карточку и синюю шариковую  ручку.  Я  решил  было,  что  дело
ограничится формальностью.
     Сначала доктор записал мои данные - возраст,  чем  болел  в  детстве,
какими видами спорта занимался,  семейное  положение  и  так  далее.  Пока
писал, ничем не выражал своего удивления,  но,  кончив,  отложил  ручку  и
спросил прямо.
     - Скажите,  Коленкин,  что  вас  дернуло  на  старости  лет  в  спорт
удариться? Не поздно ли?
     А так как я только пожал плечами, не придумав настоящего  ответа,  он
продолжал:
     - Что движет людьми? Страсть  к  славе?  Авантюризм?  Ну,  я  понимаю
мальчишек и девчонок. Понимаю редко встречающихся талантливых  людей,  для
которых нет жизни вне спорта. Но ведь у вас  приличное  место,  положение,
свой круг знакомых. И вдруг - такой  финт.  Вы  же,  признайтесь,  никогда
спортом не интересовались?
     Я слушал его вполуха. Меня вдруг испугала внезапно родившаяся  мысль:
а что, если сыворотка Курлова настолько меняет все в организме,  что  врач
обнаружит ее? И скажет сейчас: "Голубчик, да вам же надо пройти допинговый
контроль!" Или: "Это же подсудное дело!"
     Продолжая говорить, Кирилл Петрович намотал мне на руку  жгут,  нажал
на грушу, и руку мне сдавило воздухом.
     - Что с пульсом у вас? - удивился Кирилл Петрович.
     Я понял, что судьба моя висит на волоске, и решился идти ва-банк.
     - Я волнуюсь, - сказал я. - Я очень волнуюсь. Поймите меня правильно.
Вы же угадали: мне в самом деле сорок лет, я никогда не занимался спортом.
Мне хочется хотя  бы  на  время,  хотя  бы  на  две  недели  стать  другим
человеком. Вам разве никогда не хотелось сказать: "Катись все к черту! Еду
на Северный полюс!"?
     - Хотелось, - коротко ответил доктор.  -  Снимайте  рубашку.  Я  ваше
сердце послушаю. Кстати, у вас тахикардия. Вы неврастеник?
     - Не замечал за собой. Хотя в наши дни все неврастеники.
     - Зачем обобщать? Вытяните вперед руки. Ага, дрожат. Тремор ощутимый.
Пьете?
     - Только за компанию.
     - И как в таком состоянии умудряетесь попадать в кольцо? Я бы вам  не
рекомендовал  играть  в  баскетбол.  Сначала  займитесь  просто   ходьбой,
обтирайтесь по утрам холодной водой. Никогда не пробовали?
     Он меня гробил. Моя откровенность обошлась мне слишком дорого.
     - Будет он обтираться холодной водой.  Прослежу.  -  В  дверях  стоял
Андрей Захарович, блокнот в руке. - Все записываю. Все ваши советы, Кирилл
Петрович, записываю. Ни одного не упускаю. И бегать он будет.
     - Совсем не уверен, что будет. В его состоянии...
     - В его состоянии полезно  заниматься  спортом,  -  настаивал  Андрей
Захарович. - Я уже все записал.
     Андрей Захарович вспотел. На лбу блестели, сползали  к  глазам  капли
пота. Он тоже волновался. Доктор оказался  неожиданным,  непредусмотренным
препятствием.
     - Но ведь серьезного ничего нету? - спросил тренер заискивающе.
     - Серьезного, слава богу, ничего. Просто распущенный организм. Раннее
старение. Жирок.
     Доктор взял брезгливо меня  за  жирную  белую  складку  на  животе  и
оттянул ее к себе.
     - Видите?
     - Вижу, - согласился тренер. - Сгоним. Давление в пределах?
     - В пределах. Хотя еще неизвестно, что считать пределом. И не сердце,
а овечий хвост.
     - Все ясно. Так мы пошли на тренировку?
     - Да идите вы куда хотите! - обозлился вдруг доктор. - Не помрет  ваш
центровой. Ему еще на Северный полюс хочется махнуть!
     В коридоре ждали Толя и Коля.
     - Здорово он тебя, - сказал Толя. - Я уж думал, не допустит.
     Они и в самом деле были милыми ребятами. Их даже не удивило состояние
мое" здоровья. Они болели за меня и были рады, что в конце концов  доктора
удалось побороть.
     - Только каждый день ко мне на проверку, - слышался докторский голос.
     - Обязательно. Совершенно обязательно, - заверял его тренер.
     Он догнал нас на веранде и сказал мне:
     - Ну и поставил ты меня в положение, Коленкин! Нехорошо.
     И мы пошли к площадке.
     Я переодевался, слыша стук мяча, крики с площадки. И мне все  еще  не
хотелось выходить. Сердце билось неровно - запоздалая  реакция  на  врача.
Ныл зуб. В раздевалке было прохладно, полутемно. За стеной шуршал душ.
     - Ну! - крикнул Коля, заглядывая внутрь. - Ты скоро?
     И я пошел на площадку, прорезанную ставшими  длиннее  тенями  высоких
сосен.
     Тренировались мужчины. Девушки сидели в ряд на длинной низкой скамье.
При виде меня зашептались. Кто-то хихикнул, но Валя, милая,  добрая  Валя,
шикнула на подругу.
     Ребята перестали играть. Тоже смотрели на меня.  В  столовой,  где  я
видел почти всех, было  иначе.  Там  мы  были  одеты.  Там  мы  смотрелись
цивилизованными людьми. Как в доме отдыха.
     Я остановился на белой полосе. Все мы выдаем  себя  не  за  тех,  кем
являемся  на  деле.  Мы  стараемся  быть  значительнее,  остроумнее  перед
женщиной, если она нам нравится. Мы стараемся быть умнее перед  мужчинами,
добрее перед стариками, благоразумнее перед начальниками.  Мы  все  играем
различные роли, иногда  по  десяти  на  дню.  Но  роли  эти  любительские,
несложные, чаще за нас  работает  инстинкт,  меняя  голос  по  телефону  в
зависимости от того, с кем мы говорим, меняя походку, словарный запас... И
я понял, что стою, вобрав  живот  и  сильно  отведя  назад  плечи,  словно
зрители, смотрящие на меня, сейчас поддадутся обману.
     - Держи! - крикнул Иванов. - Держи, Коленкин. Ведь народ в  тебя  еще
не верит.
     Я приказал своим  рукам  поймать  мяч.  И  они  меня  послушались.  Я
приказал им закинуть мяч в корзину отсюда, с боковой полосы, с  неудобной,
далеко расположенной от кольца точки. И мяч послушался меня.
     - Молоток! - сказал Толя.
     Труднее было бегать, стучать  мячом  по  земле  и  получать  пасы  от
других. Мяч был тяжел. Минут через десять у меня совсем отнялись  руки.  Я
был покрыт потом и пылью. Я понимал, что больше не смогу сделать ни  шагу.
И я собрался уже было повернуться и уйти с площадки, как Андрей Захарович,
стоявший в стороне со свистком и блокнотом, крикнул:
     - Коленкин! Отойди, отдохни. У тебя режим особый. Не переутомляйся, а
то нас с тобой Кирилл Петрович в Москву отправит.
     Я был очень благодарен тренеру. Я сел на скамью, к  девушкам,  и  они
потеснились, чтобы мне было удобнее. И Тамара напомнила мне:
     - Гера, обещал ведь нас с Валей погонять!
     - Обязательно, - подтвердил я. - Только не сегодня.
     Главное - я не опозорился.
     Больше в тот день я не выходил на площадку, хоть Андрей  Захарович  и
поглядывал в мою сторону, хотел позвать меня, но я  чуть  заметно,  одними
глазами, отказывался от его настойчивых приглашений. Ведь бегуном  мне  не
стать. Я умею лишь одно - забрасывать мяч в корзину. И чем меньше  я  буду
бегать, тем меньше будет противоречие между моим талантом и прочими  моими
качествами. Впрочем, я могу поднять свою репутацию в другом: бильярд.
     После ужина я в кино  не  пошел.  Валя,  по-моему,  на  меня  немного
обиделась. Женщины, даже очень молодые, -  удивительные  существа.  В  них
слишком  развито  чувство   собственности.   Думаю,   что   это   атавизм,
воспоминание о младенчестве, когда все мое: и ложка моя, и погремушка моя,
и мама моя, и дядя мой. Я подходил под категорию "дядя мой". И я уже  даже
слышал, как кто-то из девушек, обращаясь к Вале и  инстинктивно  признавая
ее права на меня, сказал: "Твой-то, Гера".
     - Не хочется в зале сидеть, - объяснил я Вале.
     - Как знаете.
     - Но потом можно погулять.
     - Никаких прогулок, - встрял тут же оказавшийся Андрей  Захарович.  -
Режим. И ты, Коленкин, хоть  и  не  обманул  ожиданий,  наших  девушек  не
смущай. Они ведь к славе тянутся. К оригинальности. Вот  ты  и  есть  наша
оригинальность. Не переоценивай себя. Не пользуйся моментом.
     - Как вы могли... - начал было я.
     - Мог. И ты, Валентина, голову парню не кружи.
     А мне захотелось засмеяться. Как давно я не слышал ничего  подобного!
Как давно двадцатилетние девчонки не  кружили  мне  голову!  И  как  давно
никто, не в шутку, в самом деле, не называл меня парнем.
     - Я, как кино кончится, к площадке подойду, - пообещал я, как  только
тренер отошел.
     - Как хотите, - пожала плечами Валя. - А вот в кино вы зря не  пошли.
Вам, наверное, с нами неинтересно.
     И только потом, уже в бильярдной, на  веранде,  я  осознал,  что  она
перешла на "вы".
     Ну и чепуха получается!
     У бильярда стоял Иванов. В одиночестве.
     - Ты чем в кино не пошел? - спросил он.
     - Смотрел уже, - соврал я. Не говорить же человеку, что я  подозреваю
у себя исключительные способности к бильярду и горю желанием их испытать.
     - Я тоже смотрел, - сказал Иванов. - Да и жарко там. Сыграем?
     - Я давно не играл, - соврал я.
     - Не корову проиграешь. Не бойся. Кием в шар попадешь?
     - Попробую.
     - Пробуй.
     С первого же удара, когда кий у меня пошел в  одну  сторону,  шары  в
другую, я понял, что эта игра  требует  от  изобретения  Курлова  большего
напряжения, чем баскетбол. Несмотря на то что мои нервные клетки  работали
сейчас лучше, чем у кого бы то ни было на свете, передавая без искажений и
помех сигналы мозга моим пальцам, задание, которое им надлежало выполнить,
было не из легких. На площадке я учитывал лишь вес мяча  и  расстояние  до
кольца, здесь я должен был точно направить в цель кий, рассчитать, в какую
точку ударить, чтобы шар правильно ударился о другой шар и пошел  в  узкую
лузу. И главное, должен был унять легкую дрожь в пальцах, не игравшую роли
на площадке, но крайне опасную здесь.
     Рассудив так, я заставил свой мозг считать  точнее.  И  пока  Иванов,
похохатывая над моей  неуклюжестью  и  испытывая  законное  удовлетворение
человека, взявшего реванш у сильного противника, целился в шар, я мысленно
стал на его место и, не без труда проследив глазами  за  направлением  его
будущего удара, понял, что он в лузу не попадет. А попадет шаром в  точку,
находящуюся в трех сантиметрах слева от угловой лузы. Что и  случилось.  И
тогда я понял, что победил.
     - Держи, - сказал Иванов, протягивая  мне  кий.  -  Только  сукно  не
порви. Тетя Нюра тебе голову оторвет. Ей что звезда, что просто человек  -
все равно.
     - Постараюсь, - пообещал я и оглянулся на звук приближающихся шагов.
     На веранду поднялся доктор.
     - Ну вот, - констатировал он не без ехидства, - вот  спорт  для  вас,
Коленкин.
     Но я не обиделся.
     - Главное - не побеждать, а участвовать,  -  разглагольствовал  я.  -
Любой спорт почетен.
     - Угу, - буркнул доктор и отошел к перилам, закуривая.
     Мне тоже захотелось курить. А то ведь за весь день выкурил только две
сигареты, и те украдкой, в туалете, а потом заглянувший  туда  после  меня
Андрей Захарович бегал по территории  и  кричал:  "Кто  курил?  Немедленно
домой  отправлю!"  Но  конечно,  не  узнал.  А  я  был   не   единственным
подозреваемым.
     Уже совсем стемнело  и  густая  синь  подступила  к  веранде,  дышала
сыроватой прохладой и вечерними запахами хвои и резеды.
     Я не спеша взял кий, поглядел на шары. Понял, что надо искать  другую
точку, и медленно, точно тигр вокруг добычи, пошел вдоль стола.
     - И не старайся, - настаивал Иванов.
     - И в самом деле, не старайтесь, - поддакнул доктор. - Иванов здешний
чемпион.
     - Тем лучше, - сказал я.
     Я наконец нашел то, что искал. Очаровательные,  милейшие  шары!  И  я
знал, в какую точку надо попасть ближним по дальнему, чтобы оба полетели в
лузы. Что я и сделал.
     Иванов ухмыльнулся:
     - Ага!
     А доктор разочарованно вздохнул и тяжело спустился с веранды,  словно
он, а не Иванов терпел поражение.
     Я протянул кий Иванову, но тот даже удивился.
     - Ведь попал! - объяснил он. - Еще бей.
     И так я, не возвращая кия  Иванову,  забил  семь  или  восемь  шаров.
Столько, сколько было нужно. Я так и не знаю точно, сколько. С тех  пор  я
ни разу не подходил к бильярду, хоть слава обо мне на  следующий  же  день
разнеслась по всей базе и меня многие просили показать мое искусство. Я не
стал этого делать после того, как, поглядев на мой последний  шар,  Иванов
сказал завистливо:
     - Ты, Коленкин, большие деньги можешь на спор зарабатывать.  В  парке
культуры.
     Я не хотел зарабатывать деньги на спор.
     Я ушел, отыскал в темноте скамью у площадки. Вечер был  безлунным,  а
фонари далеко. Я курил, прикрывая огонек ладонью.  Жена  тренера  долго  и
скучно звала домой сына. Потом из столовой выходили люди. Кино  кончилось.
Валя не шла. Я так и думал, что она не придет. В  кустах  за  моей  спиной
раздался шорох, и я услышал девичий голос:
     - Не жди, Гера, она не придет.
     - Это ты, Тамара? - спросил я.
     - Да. Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, - ответил я и понял, что я очень  старый  и  вообще
совсем чужой здесь человек.
     Кто-то  смеялся  вдалеке.  Потом  из  столовой  донеслась  музыка.  Я
вернулся в свою комнату. Толи и Коли не было. Лишь белые сумки с  надписью
"Адидас" стояли посреди комнаты. Я распахнул окно пошире и лег. В  комнату
залетели комары, жужжали надо мной, и я заснул, так и не дождавшись, когда
придут соседи.
     На следующий день из Москвы приехали какие-то деятели из нашего  ДСО.
Андрей Захарович, глядя  на  меня  умоляюще,  попросил  с  утра  пойти  на
площадку. Я старался изо всех сил, хотя  у  деятелей  при  моем  появлении
вытянулись лица. Я кидал мячи чуть ли не от  кольца  да  кольца,  взмок  и
устал, но Андрей Захарович все смотрел и смотрел на меня умоляющим взором,
а деятели шептались, потом вежливо попрощались и ушли, а я так и  не  знал
до самого обеда, решили они что-нибудь или сейчас меня  попросят  собирать
вещи.
     Но за обедом ко мне подошел тренер и сказал:
     - Подождешь меня.
     Доедал я не спеша. Толя и Коля ели сосредоточенно.  Они  устали.  Они
сегодня бегали кросс, от которого я отказался. И это как-то отдалило их от
меня.  Я  не  разделил  с  ними  неприятных  минут  усталости  и  приятных
мгновений, когда ты минуешь финиш. Я понимал  то,  что  они  не  могли  бы
сформулировать даже для себя.
     Валя тоже не глядела в мою сторону. Неужели она обиделась на то,  что
я не пошел с ней в кино? Странно. Но,  наверное,  объяснимо.  Я  почему-то
чувствовал  себя  мудрым  и  старым  человеком.  Как  белая  ворона  среди
воробьиной молоди. В конце концов, что я здесь делаю?
     Я не доел компота, встал, вышел из-за стола. Тренер сидел на  веранде
с бухгалтером и рассматривал какие-то ведомости.
     - Ага, вот и ты.
     Он с видимым облегчением  отодвинул  в  сторону  бумаги  и  поднялся.
Отошел со мной к клумбе, в тень. Его жена прошлепала мимо,  ведя  за  руку
сына. Посмотрела на  меня  укоризненно.  Словно  я  был  собутыльником  ее
супруга.
     - Я сейчас, кисочка, - сказал ей Андрей Захарович.
     - Я тебя и не звала.
     Тренер обернулся ко мне.
     -  Были  возражения,  -  вздохнул  он.  -  Были  сильные  возражения.
Понимаешь, Коленкин, спорт - это зрелище. Почти искусство.  Балет.  И  они
говорят: ну что, если на сцену Большого театра выйдет такой, как ты? Ты не
обижайся, я не свои слова говорю. Зрители будут смеяться. Ну, тогда  я  по
ним главным аргументом. А знаете ли, что нам угрожает  переход  во  вторую
группу? Последний круг остался. Знаете же,  говорю,  положение.  Ну,  они,
конечно, начали о том, что тренера тоже можно сменить, незаменимых  у  нас
нет, и так далее. Я тогда и поставил вопрос ребром. Если, говорю, отнимете
у меня Коленкина по непонятным соображениям, уйду. И команда  тоже  уйдет.
Во вторую группу. Как хотите. Они туда-сюда. Деваться некуда.
     Из столовой вышли девушки. Валя посмотрела на меня равнодушно. Тамара
шепнула ей что-то на ухо. Засмеялись. Солнце обжигало мне ноги.  Я  отошел
поглубже в тень.
     - Я бы с кем  другим  не  стал  так  говорить,  -  продолжал  тренер,
запустив пальцы в курчавый венчик вокруг лысины, - но ты человек взрослый,
почти мой ровесник. Ты же должен проявить сознательность. Если команда  во
вторую группу улетит, все изменится к худшему. Пойми, братишка.
     Слово прозвучало льстиво и не совсем искренне.
     - Ладно, - сказал я.
     Не знаю уж, с чем я соглашался.
     - Вот и отлично. Вот и ладушки. А сейчас к нам студенты  приедут.  На
тренировочную игру. Ты уж не подведи. Выйди. Побегай. А?
     - Ладно.
     Коля с Толей прошли мимо. Увидев нас, остановились.
     - Пошли на речку, - позвали они.
     - Пошли, - согласился я, потому что не знал, как  прервать  беседу  с
тренером.
     - У меня только плавок нет, - сказал я ребятам, когда мы подходили  к
нашему домику. И тут же пожалел. Если бы не сказал, то вспомнил бы уже  на
берегу и не надо было бы лезть в воду.
     Ведь я все равно не смогу раздеться при них.
     Плавки они мне достали. И отступать  было  поздно.  Я  последовал  за
ребятами к реке и, уже выйдя на берег, понял, что сделал глупость. Вернее,
я понял это раньше, когда спросил про плавки. Но пока не вышел  на  берег,
на что-то надеялся.
     Баскетболисты играли в волейбол. Они были все как  на  подбор  сухие,
загорелые, сильные и очень красивые. Может,  потому  я  сразу  вспомнил  о
Большом театре. И представил, как я выйду сейчас на берег в одних  плавках
и каким белым, голубым, округлым, мягким и уродливым будет мое тело  рядом
с их телами. И Валя, тонкая, легкая, стояла на самом  берегу,  у  воды,  и
глядела на меня.
     - Пошли в кусты, переоденемся, - предложил Толя.
     Но я ничем не ответил. И раз уж уходить было нелепо, я сел под  куст,
на песок, обхватил руками  колени  и  сделал  вид,  что  смотрю,  не  могу
оторваться, смотрю, как они играют в волейбол на берегу. И я, конечно, был
смешон - один одетый среди двадцати обнаженных.  Особенно  в  такую  жару,
когда окунуться в  воду  блаженство.  Но  для  меня  это  блаженство  было
заказано.
     - Раздевайся, Коленкин! - крикнула мне из реки Тамара.
     Я отрицательно покачал головой. Пора было уходить. Но не уйдешь.  Все
смотрели на меня.
     - Он боится утонуть, - сказала вдруг Валя. - Он гордый отшельник.
     Это было предательство. Они смеялись. Беззлобно и просто,  как  очень
здоровые  люди.  Но  они  смеялись  надо  мной.  И  у  меня  не  было  сил
присоединиться к ним, показать, что я умнее, смеяться вместе с ними. В чем
и было мое единственное спасение. А я встал и ушел. И видел себя, каким  я
кажусь им со спины, - маленьким, сутулым и нелепым.  А  они  смеялись  мне
вслед, и я отлично различал смех Валентины.
     А вечером к нам приехали студенты. Они приехали тогда,  когда  я  уже
собрал свой чемоданчик, спрятал его под койку,  чтобы  раньше  времени  не
поднимать шума. Тренер обойдется без меня. И если команда даже вылетит  во
вторую группу - кто-то же должен вылететь. И у тех, кто вылетел бы  вместо
нас, то есть вместо них, тоже есть тренер и тоже есть Иванов,  и  Коля,  и
Толя, и даже доктор.
     - Эй! - крикнул с  дорожки  массажист.  -  Коленкин!  Выходи.  Тренер
зовет! Сыграем сейчас.
     Он не стал ждать моего ответа. Я  хотел  было  скрыться,  но  тут  же
появились Коля с Толей, стали собираться на игру, и мне, чтобы не казаться
еще смешнее, пришлось собираться  вместе  с  ними.  Я  старался  выглядеть
равнодушным.
     - Ты чего убежал? - спросил Коля. - Мы же так.
     - Его Валентина задела, - сказал Толя. - Обидно человеку. Ведь каждый
хочет - купается, хочет - не купается. А ты же ржал со всеми. Может,  Гера
и в самом деле плавать не умеет. Тогда знаешь, как обидно!
     - Правильно, - согласился Коля. - Меня однажды с  парашютом  прыгнуть
уговаривали, а я жутко испугался.
     Хорошие ребята. Утешили меня. Но мне было все  равно.  Я  уже  принял
решение.  Из  меня  не  получилась  созданная  в  колбе  звезда   мирового
баскетбола. Доктор был прав. Мне лучше  заниматься  ходьбой.  От  дома  до
станции метро.
     Но на площадку я вышел. Не было предлога отказаться.
     Студенты  уже  разминались  под  кольцом,   мое   появление   вызвало
спонтанное веселье. Вроде бы ко мне  никто  не  обращался.  Вроде  бы  они
разговаривали между собой.
     - Плохо у них с нападением.
     - Наверное, долго искали.
     - Алло! Мы ищем таланты!
     - Он два месяца в году работает. Остальное время на пенсии.
     Тренер студентов,  высокий,  жилистый,  видно,  бывший  баскетболист,
прикрикнул на них:
     - Разговорчики!
     - Не обращай внимания, - посоветовал мне, выбегая на площадку с мячом
и выбивая им пулеметную дробь по земле, Иванов. -  Они  тебя  еще  в  игре
увидят.
     А я понимал, что и это обман. В игре они меня не увидят.  Потому  что
играть нельзя научиться в два дня, даже если у  тебя  лучше,  чем  у  них,
устроены нервные связи. И учиться поздно.
     Это была моя первая игра. Тренер сказал:
     - Пойдешь, Коленкин, в стартовой пятерке. Главное  -  пускай  они  на
тебя фолят. Штрафные ты положишь. И не очень бегай.  Не  уставай.  Я  тебя
скоро подменю.
     Напротив меня стоял верзила  с  черными  усиками.  Ему  было  весело.
Свисток. Мяч взлетел над площадкой. Ах ты, верзила! Смеешься? Я был зол. Я
побежал к мячу. Именно этого  делать  мне  не  следовало.  Потому  что  за
какую-то долю секунды до этого Иванов кинул мяч  в  мою  сторону.  Вернее,
туда, где меня уже не было. И верзила перехватил мяч. Я  суетливо  побежал
за ним  к  нашему  кольцу  и  попытался  преградить  дорогу  верзиле.  Тот
незаметно, но больно задел меня коленом, и я охнул и остановился.
     - Ну чего же ты! - успел крикнуть мне Иванов.
     Верзила подпрыгнул и аккуратно положил мяч  в  кольцо.  Обернулся  ко
мне, улыбаясь во весь рот. У меня болело ушибленное бедро.
     - К центру! - кинул мне на бегу Иванов.
     Коля вбросил мяч. Я побежал к центру, и расстояние до  чужого  кольца
показалось неимоверно длинным. Было жарко. Мне казалось, что смеются  все.
И свои, и чужие.
     - Держи! - крикнул Коля и метнул в меня мяч. Совсем не  так,  как  на
тренировке. Метнул, как пушечное ядро.  Как  Иванов  в  тот  первый  день,
приведший к сегодняшнему позору.
     И я не мог отклониться. Я принял мяч на грудь, удержал его и  побежал
к  кольцу.  На  пятом  или  шестом  шаге,  радуясь,  что  все-таки   смогу
оправдаться в глазах команды, я кинул мяч, и  он  мягко  вошел  в  кольцо.
Раздался свисток. Я пошел обратно, и тут же меня остановил окрик тренера:
     - Ты что делаешь? Ты в ручной мяч играешь?
     - Пробежка,  -  сказал  мне  судья,  смотревший  на  меня  с  веселым
недоумением. - Пробежка, - повторил он мягко.
     Ну конечно же, пробежка. Как она видна, если  смотришь  баскетбол  по
телевизору! Мяч не засчитан. Надо было уходить с площадки. У  меня  словно
опустились руки. Правда, я еще минут пять  бегал  по  площадке,  суетился,
один раз умудрился даже забросить мяч, но все равно зрелище было жалкое. И
я раскаивался только, что не уехал раньше, сразу после речки.
     Андрей Захарович взял тайм-аут. И когда мы подошли к нему, он глядеть
на меня не стал, а сказал только:
     - Сергеев, выйдешь вместо Коленкина.
     Я отошел  в  сторону,  чтобы  не  столкнуться  с  Сергеевым,  который
подбежал к остальным.
     - Подожди, - бросил в мою сторону Андрей Захарович.
     Я уселся на скамью, и запасные тоже на меня не глядели. И я  не  стал
дожидаться, чем все это кончится. Я прошел за спиной тренера.
     - Куда вы? - спросила Валя. - Не надо...
     Но я не слышал, что она еще сказала. Не хотел слышать.
     Я прошел к себе в комнату, достал  из-под  кровати  чемодан  и  потом
надел брюки и рубашку поверх формы - переодеваться  было  некогда,  потому
что каждая лишняя минута грозила разговором с тренером. А такого разговора
я вынести был не в силах.
     Я задержался в коридоре, выглянул на веранду. Никого. Можно  идти.  С
площадки доносились резкие голоса. Кто-то захлопал в ладоши.
     - Где Коленкин? - услышал я голос тренера.
     Голос подстегнул меня, и я, пригибаясь, побежал к воротам.
     У ворот меня встретил доктор. Я сделал вид, что не вижу его, но он не
счел нужным поддерживать игру.
     - Убегаете? - спросил он. - Я так и предполагал. Только не забудьте -
вам очень полезно обливаться по утрам холодной водой. И пешие прогулки.  А
то через пять лет станете развалиной.
     Последние слова его  и  смешок  донеслись  уже  издали.  Я  спешил  к
станции.
     В полупустом вагоне электрички я клял себя последними словами. Потная
баскетбольная форма прилипла к телу, и кожа зудела. Зачем  я  влез  в  это
дело? Теперь я выгляжу дураком не только перед баскетболистами,  но  и  на
работе. Все Курлов... А при чем здесь  Курлов?  Он  проводил  эксперимент.
Нашел послушную морскую свинку и проводил. Я одно знал точно: на работу  я
не возвращаюсь. У меня еще  десять  дней  отпуска,  и,  хоть  отпуск  этот
получен мною жульническим путем,  терять  его  я  не  намерен.  Правда,  я
понимал, что моя решительность  вызвана  трусостью.  С  какими  глазами  я
явлюсь в отдел через три дня после  торжественного  отбытия  на  сборы?  А
вдруг упрямый Андрей Захарович будет меня разыскивать? Нет, вряд ли  после
такого очевидного провала. Уеду-ка я недели на полторы в Ленинград. А  там
видно будет.
     Так я и сделал. А потом вернулся на работу. Если  меня  и  разыскивал
тренер, то жаловаться на то, что я сбежал со сборов, он не стал. И  я  его
понимал - тогда вина ложилась и на него. На каком основании он нажимал  на
кнопки  и  выцыганивал  меня?  Зачем   тревожил   собственное   спортивное
начальство? Итак, меня списали за ненадобностью.
     А Курлова я встретил лишь по приезде из Ленинграда. В лифте.
     - Я думал, -  сообщил  он  не  без  ехидства,  -  что  вы  уже  стали
баскетбольной звездой.
     Я не обиделся.  Мое  баскетбольное  прошлое  было  подернуто  туманом
времени. С таким же успехом оно могло мне и присниться.
     - Карьера окончена, - сказал я. - А как ваши опыты?
     - Движутся помаленьку. Пройдет несколько лет -  и  всем  детям  будут
делать нашу прививку. Еще в детском саду.
     - Прививку Курлова?
     - Нет, прививку нашего института. А  что  вас  остановило?  Ведь  вы,
по-моему, согласились на трудный хлеб баскетболиста.
     - Он слишком труден. Кидать мячи - недостаточно.
     - Поняли?
     - Не сразу.
     Лифт остановился на шестом этаже.  Курлов  распахнул  дверь  и,  стоя
одной ногой на лестничной площадке, сказал:
     - Я на днях зайду к вам. Расскажете об ощущениях?
     - Расскажу. Только заранее должен предупредить,  что  я  сделал  лишь
одно открытие.
     - Какое?
     - Что могу большие деньги зарабатывать на спор. Играя на бильярде.
     - А-а-а... - Курлов был разочарован. Он ждал, видимо, другого ответа.
- Ну, - подумал он несколько секунд, - детей мы не будем учить этой  игре.
Особенно за деньги. Зато хотите  верьте,  хотите  нет,  но  наша  прививка
сделает нового человека. Человека совершенного.
     - Верю, - сказал я, закрывая дверь лифта. - К сожалению, нам  с  вами
от этого будет не так уж много пользы.
     - Не уверен, - ответил он. - Мы-то сможем играть на бильярде.
     Уже дома я понял, что Курлов прав. Если  через  несколько  лет  детям
будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего
хочет от них мозг, это будет уже другой человек.  Как  легко  будет  учить
художников и чертежников! Техника будет постигаться ими в несколько  дней,
и все силы будут уходить на творчество. Стрелки  не  будут  промахиваться,
футболисты будут  всегда  попадать  в  ворота,  и  уже  с  первого  класса
ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей -  их  руки  будут
рисовать  буквы  именно  такими,  как  их  изобразил  учитель.  Всего   не
сообразишь. Сразу не сообразишь. И, придя домой, я достал  лист  бумаги  и
попытался срисовать висевший на  стене  портрет  Хемингуэя.  Мне  пришлось
повозиться, но через час передо мной лежал почти такой же портрет,  как  и
тот, что висел на стене. И у меня несколько улучшилось настроение.
     А на следующий день случилось сразу два события. Во-первых,  принесли
из прачечной белье, и  там  я,  к  собственному  удивлению,  обнаружил  не
сданную мной казенную форму. Во-вторых, в то же утро я  прочел  в  газете,
что по второй программе будет передаваться репортаж о матче моей  команды,
моей бывшей команды. В той же газете, в спортивном обзоре,  было  сказано,
что этот матч - последняя надежда команды удержаться  в  первой  группе  и
потому он представляет интерес.
     Я долго бродил по комнате, глядел на разложенную на  диване  форму  с
большим номером "22". Потом сложил ее и понял, что пойду  сегодня  вечером
на матч.
     Я не признавался себе в том, что мне хочется посмотреть  вблизи,  как
выйдут на поле Коля и Толя. Мне хотелось взглянуть  на  Валю  -  ведь  она
обязательно придет посмотреть, как играют  последнюю  игру  ее  ребята.  А
потом я тихо верну форму, извинюсь и уйду. Но я забыл при этом,  что  если
команда проиграет, то появление мое лишь  еще  больше  расстроит  тренера.
Просто не подумал.
     Я пришел слишком рано. Зал еще только начинал заполняться народом.  У
щита разминались запасные литовцев, с  которыми  должны  были  играть  мои
ребята. Все-таки мои. Мое место было недалеко от площадки, но не в  первом
ряду. Я не хотел, чтобы меня видели.
     Потом на площадку вышел Андрей Захарович с массажистом. Они о  чем-то
спорили. Я отвернулся. Но они не смотрели в  мою  сторону.  И  тут  же  по
проходу совсем рядом со мной  прошел  доктор  Кирилл  Петрович.  Я  поднял
голову - и встретился  с  ним  взглядом.  Доктор  улыбнулся  уголком  рта.
Наклонился ко мне:
     - Вы обтираетесь холодной водой?
     - Да, - ответил я резко. Но тут же добавил: - Пожалуйста, не говорите
тренеру.
     - Как желаете, - сказал доктор и ушел.
     Он присоединился к тренеру и массажисту, и они  продолжили  разговор,
но в мою сторону не смотрели. Значит,  доктор  ничего  не  сказал.  Андрей
Захарович раза два вынимал  из  кармана  блокнот,  но  тут  же  совал  его
обратно. Он очень волновался, и мне было его жалко. Я посмотрел  вокруг  -
нет ли здесь его жены. Ее не было.  Зал  заполнялся  народом.  Становилось
шумно, и возникала, охватывала зал особенная  тревожная  атмосфера  начала
игры, которую никогда не почувствуешь, сидя  дома  у  телевизора,  которая
ощущается лишь  здесь,  среди  людей,  объединенных  странными,  явственно
ощутимыми ниточками и связанных такими  же  ниточками  с  любым  движением
людей на площадке.
     А дальше все было плохо. Иванов  несколько  раз  промахивался  тогда,
когда не имел никакого права промахнуться. Коля  к  перерыву  набрал  пять
персональных и ушел с площадки. Сергеев почему-то прихрамывал и  опаздывал
к мячу. Андрей Захарович суетился, бегал  вдоль  площадки  и  дважды  брал
тайм-аут, что-то втолковывая ребятам.
     Валя и ее подруги сидели в первом ряду. Мне их было видно.  И  я  все
надеялся, что Валя повернется в  профиль  ко  мне,  но  она  не  отрываясь
смотрела на площадку. К перерыву литовцы вели очков десять.  Задавят.  Зал
уже перестал болеть за мою команду. А я не смел подать голос,  потому  что
мне казалось, что его узнает Валя и обернется. И тогда будет стыдно. Рядом
со мной сидел мальчишка лет шестнадцати и все время повторял:
     - На мыло их! Всех на мыло. Гробы, - и свистел. Пока я не огрызнулся:
     - Помолчал бы!
     -  Молчу,  дедушка,  -  ответил  парень  непочтительно,  но  свистеть
перестал.
     Когда кончился перерыв, я спустился в раздевалку.  Я  понял,  что  до
конца   мне   не   досидеть.   Мной   овладело   отвратительное    чувство
предопределенности. Все было ясно.  И  даже  не  потому,  что  наши  плохо
играли. Хуже, чем литовцы. Просто они уже знали, что проиграют. Вот и все.
И я знал. И я пошел в раздевалку, чтобы, когда все уйдут,  положить  форму
на скамью и оставить записку с извинениями за задержку.
     В раздевалку меня пропустили. Вернее, вход в нее никем не  охранялся.
Да и кому какое дело до пустой раздевалки, когда все решается на площадке.
     Я вошел в комнату. У скамьи стояли в  ряд  знакомые  сумки  "Адидас".
Наверное, это какая-то авиакомпания. Я  узнал  пиджак  Толи,  брошенный  в
угол. И я представил себе раздевалку на базе, там, под соснами.  Она  была
меньше, темнее, а так - такая же.
     Я вынул из сумки форму и кеды и  положил  их  на  скамью.  Надо  было
написать записку. Из зала донесся свист  и  шум.  Игра  началась.  Где  же
ручка? Ручки не было. Оставить форму без  записки?  Я  развернул  майку  с
номером "22". И мне захотелось ее примерить. Но это было глупое желание. И
я положил майку на скамью.
     - Пришли? - спросил доктор.
     - Да. Вот хорошо, что вы здесь! А я форму принес.
     И я попытался улыбнуться. Довольно жалко.
     - Кладите, - кивнул доктор. - Без записки обойдемся.
     - Все кончено? - запинаясь, спросил я.
     - Почти, - ответил доктор. - Чудес не бывает.
     А когда я направился к двери, он вдруг негромко сказал:
     - А вы, Коленкин, не хотели бы сейчас выйти на площадку?
     - Что?
     - Выйти на площадку. Я бы разрешил.
     - Мне нельзя. Я не заявлен на игру.
     - Вы же еще пока член команды. За суматохой последних дней  никто  не
удосужился вас уволить.
     - Но я не заявлен на эту игру.
     - Заявлены.
     - Как так?
     - Перед началом я успел внести вас в протокол. Я сказал тренеру,  что
вы обещали прийти.
     - Не может быть!
     - Я сказал не наверняка. Но у нас все равно короткая  скамейка.  Было
свободное место.
     - И он внес?
     - Внес. Сказал, пускай вы  условно  будете.  Вдруг  поможет.  Мы  все
становимся суеверными перед игрой.
     И я вдруг понял, что раздеваюсь. Что я быстро стаскиваю брюки, спешу,
раздеваюсь, потому что время идет, ребята играют там, а я прохлаждаюсь  за
абстрактными беседами с доктором,  который  меня  недолюбливает,  зато  он
хороший психолог. И я вдруг подумал, что, может быть, я  с  того  момента,
как  вышел  из  дому  с  формой  в  сумке,  уже  был  внутренне  готов   к
бессмысленному поступку. К сумасшедшему поступку.
     - Не волнуйтесь, - сказал доктор. - Вряд ли ваше появление поможет. И
когда выйдете,  не  обращайте  внимания  на  зрителей.  Они  могут  весьма
оживленно прореагировать на ваше появление.
     - Да черт с ними со всеми! - вдруг взъярился я. - Ничего со  мной  не
случится.
     Я зашнуровывал кеды, шнурки путались в пальцах, но доктор замолчал  и
только кашлянул деликатно, когда я рванулся не к той двери.
     А дальше я потерял ощущение времени. Я помню только, что  оказался  в
ревущем зале, который вначале не обратил на меня внимания, потому что  все
смотрели на площадку. Я услышал, как воскликнула Валя:
     - Гера! Герочка!
     Я увидел, как Андрей Захарович обернулся ко мне и  с  глупой  улыбкой
сказал:
     - Ты чего же!
     Он подошел и взял меня за плечо, чтобы увериться в моей реальности. И
не отпускал, больно давя плечо пальцами. Он ждал перерыва  в  игре,  чтобы
вытолкнуть меня на площадку. Краем уха я услышал, как сидевшие  на  скамье
потные,  измученные  ребята  говорили  вразнобой:  "Привет",  "Здравствуй,
Гера". Раздался свисток.  Нам  били  штрафной.  И  я  пошел  на  площадку.
Навстречу мне тяжело плелся Иванов, увидел  меня,  ничуть  не  удивился  и
шлепнул меня по спине, как бы передавая эстафету.  И  тут  зал  захохотал.
Насмешливо и зло. И не только надо  мной  смеялись  люди  -  смеялись  над
командой,  потому  что  поняли,  что  команде  совершенно  некого   больше
выпустить. И я бы, может,  дрогнул,  но  высокий,  пронзительный  голос  -
по-моему, Тамарин - прорвался сквозь смех:
     - Давай, Гера!
     Судья посмотрел на меня недоверчиво. Подбежал к  судейскому  столику.
Но Андрей Захарович, видно, предвидел  такую  реакцию  и  уже  стоял  там,
наклонившись к судьям, и водил пальцем по протоколу.
     - Как мяч будет у меня, - шепнул мне Толя, -  беги  к  их  кольцу.  И
останавливайся. Ясно? С мячом не бегай. Пробежка будет.
     Он помнил о моем позоре. Но я не обиделся. Сейчас важно было  одно  -
играть. Я успел посмотреть на табло. Литовцы были впереди на  четырнадцать
очков. И оставалось шестнадцать минут с секундами. Литовцы перешучивались.
     Наконец судья вернулся на площадку. Литовец подобрал мяч и кинул. Мяч
прошел мимо. Литовец кинул второй раз, третий. Мяч провалился в корзину. В
зале раздались аплодисменты. Я глубоко вздохнул. Я не должен был уставать.
А красиво ли я бегаю или нет - я не на сцене Большого театра.
     Я успел пробежать полплощадки и обернулся к Толе. Он  кинул  мне  мяч
из-под нашего щита. Я протянул руки, забыв дать им поправку на то, что мяч
влажный от потных ладоней. Я не учел  этого.  Мяч  выскользнул  из  рук  и
покатился по площадке.
     Какой поднялся свист! Какой был хохот! Хохотал стадион. Хохотала  вся
вторая программа телевидения. Хохотали миллионы людей.
     А я не умер со стыда. Я знал, что в следующий раз  я  учту,  что  мяч
влажный. И он не выскользнет из рук.
     - Давай! - крикнул я Толе, перехватившему мяч.
     Какую-то долю секунды Толя колебался. Он мог бы кинуть и сам.  Но  он
был хорошим парнем. И он мягко, нежно, высокой  дугой  послал  мяч  в  мою
сторону. Я некрасиво подпрыгнул и бросил мяч в далекое кольцо. И мозг  мой
работал точно, как часы.
     Мяч взлетел выше  щита  и,  будто  в  замедленной  съемке,  осторожно
опустился точно в середину кольца, даже не задев  при  этом  металлической
дуги. И стукнулся о землю.
     И в зале наступила тишина. Она была куда громче,  чем  рев,  царивший
здесь до этого. От нее могли лопнуть барабанные перепонки.
     Мой второй мяч,  заброшенный  от  боковой  линии,  трибуны  встретили
сдержанными аплодисментами. Лишь наши  девушки  бушевали.  После  третьего
мяча трибуны присоединились к ним и скандировали: "Гера!  Ге-ра!"  И  наша
команда заиграла  совсем  иначе.  Вышел  снова  Иванов  и  забросил  такой
красивый мяч, что даже тренер литовцев раза два хлопнул в ладоши.  Но  тут
же взял тайм-аут.
     Мы подошли к Андрею Захаровичу.
     - Так держать! - приказал он. - Осталось  четыре  очка.  Два  мяча  с
игры. Ты, Коленкин, не очень бегай. Устанешь. Чуть чего - сделай мне знак,
я тебя сменю.
     - Ничего, - сказал я. - Ничего.
     Иванов положил мне на плечо свою тяжелую  руку.  Мы  уже  знали,  что
выиграем. Мое дальнейшее участие в игре было весьма  скромным.  Хотя  надо
сказать, что никто не обратил на это внимания. Потом  я  бросал  штрафные.
Оба мяча положил в корзину. А минут за пять до конца  при  счете  87:76  в
нашу пользу Андрей Захарович заменил меня Сергеевым.
     - Посиди, - посоветовал он. - Пожалуй,  справимся.  Доктор  не  велит
тебе много бегать. Для сердца вредно.
     Я уселся на скамью и понял, что  выложился  целиком.  И  даже,  когда
прозвучал последний свисток и наши собрались вокруг, чтобы меня качать, не
было сил подняться и убежать от них.
     Меня унесли в раздевалку. И за мной несли  тренера.  Впрочем,  ничего
особенного не произошло. Наша команда не выиграла первенства Союза,  кубка
или какого-нибудь международного  приза.  Она  только  осталась  в  первой
группе. И траур, который должен был бы окутать нас,  достался  сегодня  на
долю других.
     - Ну даешь! - сказал Иванов, опуская меня осторожно на пол.
     Из зала еще доносился шум и нестройный хор:
     - Ге-ра! Ге-ра!
     - Спасибо, - растрогался Андрей Захарович. - Спасибо, что  пришел.  Я
не надеялся.
     - Не надеялся, а в протокол записал, - сказал Сергеев.
     - Много ты понимаешь! - ответил Андрей Захарович.
     Валя подошла ко мне, наклонилась и крепко поцеловала повыше виска,  в
начинающуюся лысину.
     - Ой, Герочка! - пробормотала она, вытирая слезы.
     А потом меня проводили каким-то запасным ходом, потому что у автобуса
ждала толпа болельщиков. И  Андрей  Захарович  договорился  со  мной,  что
завтра я в пять тридцать как штык на банкете. Тамара взяла у меня  телефон
и пообещала:
     - Она вечером позвонит. Можно?
     Я знал, что приду на банкет, что буду ждать звонка  этой  длинноногой
девчонки, с которой не посмею, наверное, показаться на улице. Что  еще  не
раз приеду к ним на базу. Хотя никогда больше не выйду на площадку.
     Так я и сказал доктору, когда мы шли с ним пешком по набережной.  Нам
было почти по дороге.
     - Вы в этом уверены? - спросил доктор.
     - Совершенно. Сегодня уж был такой день.
     - Звездный час?
     - Можете назвать так.
     - Вас теперь будут узнавать на улице.
     - Вряд ли. Только вот на работе придется попотеть.
     - Представляю, - засмеялся доктор.  -  И  все-таки  еще  не  раз  вас
потянет к нам. Ведь это наркотик. Знаю по себе.
     - Вы?
     - Я всегда мечтал стать спортсменом. И не имел данных. Так почему  же
вы так уверены в себе?
     - Потому что баскетболу грозит смерть. Потому что через несколько лет
то, что умею делать я, сумеет сделать каждый пятиклассник.
     И я рассказал ему об опыте Курлова.
     Доктор долго молчал. Потом сказал:
     - Строго говоря, всю команду следовало бы снять с  соревнований.  То,
что случилось с вами, больше всего похоже на допинг.
     - Не согласен. Это же мое неотъемлемое качество. Мог бы  я  играть  в
очках, если бы у меня было слабое зрение?
     Доктор пожал плечами.
     - Возможно, вы и правы. Но баскетбол не умрет. Он приспособится.  Вот
увидите. Ведь и ваши способности имеют предел.
     - Конечно, - согласился я.
     На прощанье доктор сказал:
     - Кстати, я настойчиво рекомендую вам холодные обтирания по утрам.  Я
не шучу.
     - Я постараюсь.
     - Не "постараюсь" - сделаю. Кто знает - сгоните брюшко,  подтянитесь,
и вам найдется место в баскетболе будущего.
     Я пошел дальше до дома пешком. Спешить было некуда. К тому же  доктор
прописал мне пешие прогулки.



Киp Булычев. рассказы:
   1. Предисловие
   2. Альтернатива
   3. Миниатюры
   4. Раскопки курганов в долине Репеделкинок.
   5. Поминальник ХХ века
   6. О страхе
   ...но странною любовью
   Выбор





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                            "ТАК ВСТУПАЛ Я..."




     В отличие от настоящих писателей, я не только был графоманом до того,
как  стал  печататься,  но  и  остался  таковым.  Графомания  приводит   к
непроизводительному труду. Я часто начинал писать и даже  дописывал  вещь,
прежде чем понимал, что она никуда не годится, либо никому не нужна. Тогда
я прятал ее. Порой заблуждения мои приводили к  тому,  что  я  кому-нибудь
показывал опус. И, получив  отповедь,  убирал  его  с  глаз  долой.  Таким
образом, за  четверть  века  работы  у  меня  накопилось  несколько  папок
рукописей. Они делятся на  три  основные  категории.  Первая  категория  -
проза, написанная тогда, когда еще не существовало Булычева, а  Можейко  и
не подозревал, что когда-нибудь увидит свои  труды  напечатанными.  Вторая
категория - работы неудавшиеся. Что-то в них не понравилось редактору  или
мне самому. Третья категория - рассказы и повести, которые не  могли  быть
опубликованы по политическим причинам.
     Я предлагаю вашему вниманию образцы моих неудач, относящиеся ко  всем
трем категориям. Подбор их относительно случаен - они  были  извлечены  из
одной из папок, когда меня попросил об этом  Андрей  Щербак.  Ценность  их
относительна, но они могут оказаться поучительными для  тех,  кто  сегодня
вступает в литературу. Так тогда вступал я.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                               АЛЬТЕРНАТИВА


                                 Рассказ был написан лет десять-пятнадцать
                                назад, и я решил его никому не показывать.
                                Самому не очень понравилось...


     Скептицизм и усталость владели сотрудниками Института Времени.
     До тех пор, пока в будущее отправлялись слитки свинца, жуки-скарабеи,
белые мыши и собака Шарик, прогресс был несомненным. Но все шестьсот сорок
попыток отправить туда человека провалились.
     Группа хрононавтов в составе трех человек была в плохих отношениях  с
экспериментаторами, так как хрононавты были убеждены, что их водят за  нос
и путешествие во времени невозможно. Экспериментаторы же писали  докладные
директору института академику Стассу, утверждая, что  хрононавтов  следует
сменить, как не справившихся с работой.
     Директор, положивший всю сознательную  жизнь  на  изобретение  машины
времени, выступал третейским судьей. Все свои речи он кончал словами:
     - Но истина дороже!
     Он верил  в  то,  что  машина  времени  заработает,  и  занимался  ее
усовершенствованием.
     В  подобной  ситуации   трения   неизбежно   выплескиваются   наружу.
Призванная жалобами ревизия высказала свои опасения, но ассигнования  пока
не были срезаны  -  направление  поиска  было  признано  прогрессивным,  а
результаты - внушающими надежду.
     Директор был человеком замкнутым, неприятным в общении, и злые  языки
утверждали, что он не  видит  своих  современников,  потому  что  живет  в
будущем.
     Шестьсот сорок первый опыт увенчался успехом.
     Хрононавт Воскобоев в нужный момент растворился в  воздухе  и  возник
вновь через три часа восемнадцать тревожных минут.
     К тому времени вокруг кабины времени собрался весь институт.
     Хрононавт вышел из кабины усталый,  но  довольный.  Он  поднял  вверх
большой палец и сказал:
     - Я там был.
     Эти слова вошли в историю. Но далеко не сразу.
     Пока  что  под  аплодисменты  научных  сотрудников  хрононавт   пожал
протянутую руку директора, и многие заметили, что  он  странно  и  даже  с
сочувствием смотрел в глаза академику Стассу. Видно,  почувствовав  что-то
неладное, академик строго произнес:
     - Попрошу немедленно пройти ко мне в кабинет.
     В кабинет он допустил лишь врача,  который  начал  тут  же  проводить
наблюдения над здоровьем  хрононавта,  а  также  двух  профессоров,  своих
заместителей по научной части.
     - Итак, - сказал он, - вы утверждаете, что побывали в будущем?
     - Точно так, - ответил Воскобоев. - Проверил по календарю.
     - В контакты вступали?
     - Старался избегать, - ответил Воскобоев. - Но там  меня  уже  ждали.
Они знали, что я прилечу.
     - Разумеется, - сказал заместитель директора по научной части.
     - Где доказательства? - спросил директор.
     Подобное недоверие к собственному  сотруднику,  совершившему  научный
подвиг, могло показаться странным, но дело в том, что еще три дня назад  в
частной беседе хрононавты шутили,  что  в  случае  очередной  неудачи  они
сделают вид, что все в порядке - надоели неудачи.
     - Мне ничего не дали. - сказал Воскобоев. - Покормили обедом, провели
по городу, показали достопримечательности. Объяснили, что есть  правило  -
ничего по времени не носить, иначе получатся неприятности.
     - Разумеется, - сказал заместитель директора по научной части.
     - Не может быть, - сказал директор, - чтобы вы  сами,  Воскобоев,  не
приняли мер. Я не верю.
     Воскобоев печально улыбнулся.
     - Они сами сказали, - ответил он. -  Они  мне  там  сказали,  что  вы
обязательно будете требовать доказательств.
     - И что?
     - Они сказали, что вы умрете шестого октября.
     Директор побледнел и ничего не сказал.
     Его заместитель вскочил с кресла и воскликнул:
     - Ну это уж ни на что не похоже! Это недопустимо. Это сведение личных
счетов.
     - Я бы и рад промолчать, - сказал Воскобоев.
     - Но истина дороже. - закончил эту фразу директор.
     Врач, который держал хрононавта  за  руку,  щупая  пульс,  неожиданно
вмешался в разговор и спросил:
     - А какова причина смерти?
     - Не сказали, - развел  руками  Воскобоев.  Поймите  же,  мне  самому
неприятно. Может, они пошутили?
     -  Нет,  -  криво   усмехнулся   директор.   -   Это   самое   лучшее
доказательство. Значит, осталось три недели?
     - Три недели, - согласился Воскобоев.
     - Это  лучший  подарок,  который  вы  мне  могли  сделать,  -  сказал
директор.
     Всем было не по себе.
     Директор просил не  распространять  эту  новость  по  институту,  но,
разумеется, через полчаса об этом  знали  все,  вплоть  до  вахтера.  Одни
воспринимали  новость  как  доказательство  путешествия  во  времени,   но
большинство было убеждено, что Воскобоев нехорошо пошутил.
     За последующие три недели было проведено еще шестьдесят  две  попытки
отправиться в будущее. Все провалились.
     Воскобоев  ходил  подавленный,  но  от  своих  слов  не  отказывался.
Общественное мнение в институте осуждало хрононавта. Никто практически ему
не верил. Директор вызвал его к  себе  и  еще  раз  расспросил.  Воскобоев
сказал:
     - Как честный человек я не могу изменить показаний. Хотя мне хочется,
чтобы вы жили и получили Нобелевскую премию.
     - Истина дороже, - ответил директор. - Я согласен умереть. Пускай мне
ее вручат посмертно.
     Директор  жил  в  доме  на  территории  института.  Он  был  одиноким
человеком, потому что всю жизнь трудился ради машины времени и ему некогда
было обзавестись семьей. Вечером шестого  октября  никто  не  ушел  домой.
Сотрудники института толпились в саду вокруг дома и делали  вид,  что  они
оказались там случайно. Несколько друзей и ближайших помощников  директора
собрались у него, пили чай, делали вид, что ничего не происходит. Директор
отдавал распоряжения своему заместителю на случай его, как  он  выразился,
отсутствия, а тот записывал указания.
     Где-то  часов  в  одиннадцать   вечера,   когда   сотрудники   начали
расходиться по домам, чувствуя себя  одураченными,  к  директору  ворвался
Воскобоев.
     - Есть выход! - закричал он. - Мы вас сейчас же отправим  в  будущее.
Там вас вылечат.
     - Я не болен, - ответил директор. - И готов пожертвовать  собой  ради
большой цели.
     Он обернулся к заместителю и продолжал давать указания.
     Вскоре пробило двенадцать часов.
     С последним ударом все присутствующие в комнате осуждающе  посмотрели
на Воскобоева.
     Тот растерянно развел руками.
     А директор вдруг улыбнулся и сказал:
     - А неплохо, что обошлось. Я уж поверил...
     - А истина? - спросил Воскобоев. - Разве она не дороже?
     - Истина... - сказал директор, схватился за грудь и умер.  Сердце  не
выдержало ожидания смерти.
     Когда  все  поняли,  что  директора  не  спасти,  то  накинулись   на
Воскобоева, считая, что тот перегрузил нервную систему  директора  и  убил
его.
     Институт чуть было не закрыли.
     Воскобоев перешел на другую работу.
     Путешествия во времени удалось стабилизировать только  через  полтора
года, уже при другом директоре. И тогда выяснилось, что Воскобоев не лгал.
Но удивительно другое: доверия к себе он не  вернул.  И  на  торжественную
церемонию по поводу присуждения директору Нобелевской премии его  даже  не
пригласили. Хотя он был первым в мире хрононавтом.
     Существует мнение, что промолчи Воскобоев,  директор  бы  прожил  еще
много лет.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                                МИНИАТЮРЫ




     Эти  миниатюры  написаны  в  самом  начале  60-х  гг.  и   никак   не
предназначались для печати.  Имена  в  них  относятся  к  моим  друзьям  и
знакомым - ими и ограничивалась аудитория.


     Мы ждали Женю и Илью.  Но  Илья  пришел  один  и  сказал,  что  Женя,
наверное, не придет, потому что его превратили в слона.
     Но Женя пришел. Он долго топтался в коридоре, путался  хоботом  среди
сумок и сундуков и сломал стул с синим верхом.


     Было два часа ночи, и шел мокрый снег. В конце Лаврушинского переулка
мы увидели за прутьями ограды  человека  в  белом.  Он  лежал,  уткнувшись
головой в лужу. Босые пятки посинели. У человека  были  большие  крылья  и
легкое сияние вокруг головы. Одно крыло было сломано, и  перья  висели  на
черных сучьях лип.
     - Посмотри, ангел упал, - сказал Женя.
     - Он мертвый, - сказал я.
     Женщины прошли вперед. Им не хотели смотреть на мертвого.


     Метеорит пробил восемь этажей и, шипя по-змеиному,  упал  ко  мне  на
стол. Я поднял голову и через дырку в потолке увидел голубое небо.
     Я подождал, пока метеорит остынет, отнес его на крышу  и  заткнул  им
дырку.


     Жил-был бык. Он был дальтоником и бросался на зеленое.  Когда  пришла
весна, он вытоптал зеленые насаждения на Ленинском проспекте.
     Чтобы успокоить быка, садовники прикрывали липы красными знаменами.


     После  парада  по  городу  разъезжали  ракеты  и   бронетранспортеры,
увешанные детскими воздушными шариками и убранные живыми цветами.  Офицеры
в джипах сажали себе на колени детей. Было весело.
     Потом  радисты  получили  приказ,  закрылись  люки  танков,   офицеры
осторожно высадили из джипов детей, и колонны развернулись на толпу.


     Женя поймал  рака  и  хотел  отвезти  его  на  продажу  в  Париж.  Но
оказалось, что на раков очень большая пошлина. Пришлось  опустить  рака  в
ведро с водой и поставить ведро на кухню.
     Рак много ел и скоро вырос из ведра. Он стучал по  ночам  клешнями  и
кусал гостей за ноги. Гости требовали, чтобы Женя купил раку намордник.
     Потом рак искусал Женю и вышел во двор. Во дворе была весна.


     Великан был такой большой, что чистил зубы сапожной щеткой,  пил  чай
из ванны, вместо тапочек носил байдарки, думал, что кинотеатр  "Россия"  -
комната с телевизором, и застревал, проползая в пешеходные туннели.
     Он любил вспоминать, что восемь матерей скончались, рожая его.


     Космонавт Н.  рассказывал,  что  Вселенная  замкнута,  и  ее  пределы
сравнительно недалеко от Земли. В таких местах можно как в зеркале увидеть
самого себя.
     Но время в разных частях Вселенной движется неодинаково.  Поэтому  Н.
увидел себя старым и толстым, с погонами  генерал-лейтенанта  авиации.  Он
обрадовался, что будет получать хорошую пенсию, и спросил:
     - Будет ли война?
     Генерал-лейтенант ответил, что не знает.


     На  Красной  площади  встречали  царя,  который   был   проездом   из
Комсомольска. Милиционеры едва  сдерживали  толпу.  Миша,  который  был  в
мундире камер-юнкера, провел меня к царю.
     Царь попросил снять звезды с кремлевских башен, но милиционеры его не
послушались, и тогда царь приказал замуровать себя в кремлевской стене.
     Миша замешивал раствор, и по лицу его текли слезы.


     В Москве, в зимнем зале ЦСКА проходили  бои  гладиаторов  со  львами.
Нила кинула на арену жемчужное ожерелье. Ожерелье упало на шею льву, и  ни
один гладиатор не осмелился снять его оттуда.
     Но оставшийся неизвестным пионер спустился на арену и вернул ожерелье
Ниле.


     Близорукий человек никогда  не  снимал  очков  на  ночь,  потому  что
боялся, что не разглядит снов.
     Однажды он разбил очки, а в эту ночь во сне показывали конец света, и
на стенах было написано, когда это случится.


     Я ехал на электричке в Москву. Вдруг она сошла с рельсов и поехала по
лесу.  Ветви  деревьев  бились  о  стекла,  и  вокруг  пели  птицы.  Пахло
земляникой. Некоторые пассажиры волновались, что они опоздают  на  работу.
Уже шел девятый час, а мы  все  ехали  по  Сокольникам,  оставляя  широкую
полосу примятой травы.
     Электричка остановилась у метро, и все вышли. Только  детей  пришлось
передавать с рук на руки, потому что там не было высокой платформы.


     Утром, когда я шел в ванную, я увидел на полу в коридоре свежий помет
крокодила. Помет был еще теплым на ощупь. Я пошел по следам. Следы привели
меня на кухню. В кухне крокодила не оказалось, но у  плиты  стоял  высокий
стройный человек  в  бирюзовом  ментике  ингерманландских  гусар  и  жарил
яичницу.
     Он меня и съел.


     Я клеил обои и случайно заклеил между ними и штукатуркой зашедшего ко
мне в гости Володю.
     Мы долго звали его пить чай, но он не шел. Потом мы догадались в  чем
дело, но было жалко рвать новые обои, и мы выпустили его, пробив стену  со
стороны лестницы.


     Я завтракал на кухне. Вдруг послышались  глухие  удары  в  ту  стену,
которая выходит на улицу. Я не успел допить чай, как в стене  обозначилось
отверстие.
     В него пролез конец толстого кабеля.  Это  был  спецкабель.  Потом  в
отверстие проникли спецлюди и приказали мне молчать.
     До сих пор я молчал. Но сегодня, наконец, кабель прополз через  кухню
и уполз в соседнюю квартиру. Я считаю своим  долгом  рассказать  обо  всем
людям.


     Я долго стоял перед памятником  Грибоедову  у  Кировских  ворот.  Как
живой, думал я, поддаваясь обаянию реалистического искусства. Как живой.
     Памятник вздохнул и сказал:
     - Ты меня разгадал.
     И сошел с пьедестала.


     Однажды у меня был длинный пушистый хвост, лучший в Москве.  Даже  из
Подольска приезжали люди полюбоваться на него.
     Его у меня украли в гардеробе ресторана "Янтарь". Я до сих пор сужусь
с администрацией ресторана, которая не хочет компенсировать потерю, потому
что, согласно правилам, хвосты на хранение не принимаются.


     К нам за столик сел сержант милиции. Он был немолод, худ, обветрен, и
ел бутерброд с красной икрой.  Сержант  обламывал  те  кусочки  хлеба,  на
которые не попало ни икры, ни масла.
     Потом он приподнял по очереди погоны, а под погонами  сидели  большие
тараканы с печальными глазами. Сержант дал  каждому  таракану  по  кусочку
хлеба. Тараканы быстро грызли хлеб и косились  на  красную  икру,  которую
доедал сержант.


     На параде седьмого ноября, на Красной площади, когда прошли  танки  и
тяжелая артиллерия, наступила тишина. Потом на опустевшую площадь медленно
въехала моя пишущая машинка.
     Военные атташе разных стран заволновались на трибунах.
     - Фотографируйте, фотографируйте, чего уж там, - говорили им.
     Маршал Гречко  взял  под  козырек.  К  тому  времени,  когда  машинка
поравнялась   с   собором   Василия    Блаженного,    места    иностранных
корреспондентов опустели.
     Через  два  месяца  был  подписан  договор  о   всеобщем   и   полном
разоружении.


     Я так спешил на свидание, что у меня выросли крылья.  Я  обрадовался,
что приду на свидание с крыльями за спиной, но  не  заметил,  что  мне  их
помяли и общипали в автобусе. Я долго поправлял и чинил их за углом и даже
опоздал.
     Она была так этим рассержена, что не заметила крыльев.


     Комета Галлея столкнулась с Солнцем и разбила его на мелкие  кусочки.
Люди подбирали кусочки, выпавшие на Землю и устанавливали у себя дома.
     Потом даже в гости ходили со своим солнцем.


     Мой друг был в  командировке  в  Днепропетровске  и  познакомился  со
скифской бабой. Он привез ее в Москву и женился на ней.
     Им дали квартиру на первом этаже.


     Во Франции на выборах победили нудисты. С тех пор там члены  кабинета
ходят голыми и даже в таком виде наносят официальные визиты.
     Когда московское телевидение передавало репортаж о прибытии в  Москву
французского министра  иностранных  дел,  то  вместо  министра  появлялась
надпись: "Перерыв по техническим причинам за пределами Советского Союза".


     Проводя опытное бурение в Антарктиде, английские  ученые  на  глубине
полутора километров нашли чемодан с книгой Эмиля  Золя  "Нана",  китайским
термосом и запиской на  русском  языке:  "Вернусь  через  двадцать  минут.
Зонтик не раскрывайте, одна спица сломана."
     Эта тайна еще не разгадана.


     Город Саратов по решению общественных организаций ушел  под  воду,  в
Волгу. Наверху  остался  только  один  дом  образцового  быта,  взятый  на
сохранение жильцами.
     Дом плавает посередине реки, и от него идет  кабель  вниз,  к  городу
Саратову.


     В Ялте  было  очень  жарко.  Я,  как  приехал,  пошел  к  набережной,
спрятался под тенистым кустом и проспал в холодке два часа.
     И только теперь узнал, что как раз в  то  время  известный  ялтинский
волшебник Алаканзар сбился с  ног,  разыскивая  интеллигентного  человека,
которому можно поручить управление страной амазонок.


     Будильник всегда звонил в семь утра, - заводили его или нет,  ставили
на семь или на девять-двадцать - он всегда звонил в  семь  утра.  В  конце
концов Ниле это надоело, и она отнесла его на ночь в  ванную.  Но  в  семь
утра он подошел к ее постели и зазвонил.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                           ПОМИНАЛЬНИК XX ВЕКА



                            Эти биографии несостоявшихся гениев я записал,
                            когда  мною  завладели  мысли  о  хрупкости  и
                            уязвимости той субстанции,  из которой природа
                            изготавливает гениев.  Впоследствии я  включил
                            некоторые  из биографий  в повесть  "Похищение
                            чародея",  другие  не могли  быть включены  по
                            политическим соображениям.



     КОСОБУРД МОРДКО ЛЕЙБОВИЧ. Родился 23 октября 1901  г.  в  г.  Липовец
Киевской губернии. Научился говорить  в  8  месяцев,  научился  петь  в  6
месяцев. Обладал абсолютным музыкальным слухом.  4  января  1904  г.  тетя
Шейна подарила ему скрипку, оставшуюся от мужа. К этому времени  в  памяти
мальчика жили все мелодии, услышанные им дома и в Киеве, куда его два раза
возили родители. Один раз мальчик выступал с концертом в доме предводителя
дворянства камер-юнкера Павла  Михайловича  Гудим-Левковича.  После  этого
концерта, на котором Мордко исполнил, в  частности,  концерт  собственного
сочинения, многие плакали, а уездный врач В.И.Сочава подарил мальчику  три
рубля. Летом 1904 г.  аптекарь  Симха  Янкович  Сойфертис,  списавшись  со
знакомыми с С.-Петербурге, продал свое дело, ибо, по его  словам,  Бог  на
старости лет сподобил его увидеть гения и поручил о нем заботу.
     На вокзал их провожали все соседи. Скрипку нес сам Симха  Янкович,  а
мальчик тащил баульчик с игрушками и сластями на дорогу. В  эти  минуты  в
его мозгу звучали такты его первой симфонии.
     На углу Винницкой  и  Николаевской  улиц  провожающие  встретились  с
шествием членов союза Михаила  Архангела,  многие  из  которых  специально
приехали из Канева и даже из Киева,  чтобы  показать  местным  жидам,  как
нужно себя вести.
     Произошло столкновение, потому  что  провожающие  старались  спрятать
мальчика. Тете Шейне удалось увести  его  в  ближайший  двор,  но  мальчик
вырвался и с криком - моя скрипка! - выбежал на улицу.  Мальчик  был  убит
ударом сапога бывшего податного инспектора Никл. Вас. Быкова.  Смерть  его
была мгновенной. Это случилось 6 августа 1904 г.


     ЛАНГОВОЙ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Родился 12 мая 1902 г.  Жил  в  Москве,  в
особняке отца, служившего  товарищем  председателя  Московского  окружного
суда. С первых классов гимназии проявил, наряду со способностями к древним
и  живым  языкам,  также  исключительные  способности   к   математике   и
естественным   наукам.   Был   неоднократно   отмечен    как    директором
Медведниковской гимназии, так и знакомившимся с его занятиями  профессором
Московского  университета  Вознесенским,  по  совету   которого   родители
намеревались отправить Николая на  учебу  в  Гейдельбергский  университет.
Однако начавшаяся мировая война вынудила отказаться от этого намерения.
     Отличаясь скромностью и даже застенчивостью характера, Н. Ланговой не
рассказывал никому о  пожирающей  его  душу  страсти  к  исследованиям,  а
работал ночами в своей комнате. Единственным  его  доверенным  лицом  была
Мария Великопольская, с которой он познакомился у  товарища  по  классу  в
конце 1916 г. и  увлекся  ею.  Однако  Мария  не  разделяла  увлечения  Н.
Лангового наукой, т.к. абстрактные рассуждения подростка лишь отвлекали их
от прогулок и разговоров на иные темы.
     Летом 1917 г. Н.Ланговой разработал частную теорию относительности, а
в начале октября ему удалось вывести формулу искривления Вселенной.
     При обыске в начале января 1918 г. пытался воспрепятствовать  изъятию
его тетрадей с записями и был расстрелян во дворе дома.  Это  случилось  5
января 1917 г.
     Тетради и прочие записи были вывезены, однако при  изучении  их  было
решено, что они не представляют опасности и не имеют смысла. Тетради  были
сожжены.


     СИЛИН АЛЕКСАНДР ЛОГИНОВИЧ. Родился 18 сентября 1910 г.  До  семи  лет
воспитывался в доме своего дяди, купца второй  гильдии  Федора  Силина,  в
Ярославле.  С  раннего  возраста   родственники   обратили   внимание   на
способности А. Силина к рисованию. Так как мальчика любили в доме дяди, то
ему покупали краски, бумагу и кисти, а в 1917 г., в течение трех месяцев к
нему  ходил  местный  художник,  дававший  А.Силину  уроки  композиции   и
рисования.
     С расстрелом Федора Силина и конфискацией его собственности, А. Силин
отправился искать свою мать. 1920 год застает  Силина  в  Москве,  где  он
пристает к шайке беспризорников. В последующие два года он  объехал  почти
всю Россию и Кавказ, несколько раз чудом избегая  смерти.  Товарищи  звали
его "маляром" за то, что при первой же возможности он начинал  рисовать  -
рисовал он на бумаге,  фанере,  стенах  домов,  крышах  вагонов  -  углем,
карандашами, мелом, палкой на снегу и песке - он не  мог  не  рисовать.  В
начале 1922 г. в г. Баку умение Силина  было  замечено  одним  духанщиком,
который за роспись своего заведения три недели кормил  А.  Силина,  однако
заплатить обещанный гонорар отказался. Духан был  снесен  в  1924  г.,  но
росписи Силина успел  увидеть  приехавший  из  Москвы  художник  Николаев,
который безуспешно допрашивал духанщика - кто это. По его словам, "талант,
с которым я мечтал встретиться всю жизнь". Духанщик, испугавшись, что  его
заставят платить мальчику, не открыл имени Силина, который в то время  еще
жил на бакинском базаре,  зарабатывая  себе  на  жизнь  тем,  что  рисовал
портреты лавочников, а также нищенствовал, ибо был слаб, мал ростом  и  не
умел воровать.
     Весной 1923 г. Силин на крышах вагонов отправился в Ярославль, потому
что еще надеялся отыскать свою мать, уже умершую от холеры в Астрахани.
     К тому времени Силин уже овладел техникой рисунка, ибо сочетал в себе
врожденную гениальность и невероятное трудолюбие. В Ростове он был снят  с
поезда и отправлен в детприемник, где прожил до  осени.  Здесь  также  был
отмечен талант Силина, и ему первое время давали  бумагу  и  даже  краску,
однако к лету 1923 г. Силин уже пришел  к  выводу  о  том,  что  искусство
должно создавать мир, а не следовать ему. Картины и  рисунки  Силина  были
признаны неправильными, и рисовать ему было запрещено.
     Осенью 1923 г. А. Силин убежал из детского дома и снова устремился на
север. Помимо мечты отыскать мать, он надеялся увидеть в Москве  настоящих
художников.
     5 октября на крыше вагона Силин  простудился  и  умер  от  воспаления
легких в Туле, в пустом пакгаузе за товарной  станцией.  Это  случилось  9
октября 1923 г.


     АЙМУХАММЕДОВА САЛИМА. Родилась в 1911 г. в  г.  Хиве.  За  красоту  и
белизну лица была в 1924 г. взята в гарем Алимхана Кутайсы,  приближенного
лица последнего хана  Хивинского.  В  1925  г.  родила  мертвого  ребенка.
Отослана под охраной к священному камню Мариам, исцеляющей  от  бесплодия.
Будучи еще неграмотной,  пришла  к  выводу  о  бесконечности  вселенной  и
множественности  миров.  По  возвращении  из  поездки   изобрела   таблицу
логарифмов,  пользуясь  камешками  и  палочками.  Интуитивно  использовала
телепатический дар и способность предвидения событий  для  проверки  своих
теорий. В частности, в январе 1926  г.  научилась  вычислять  вероятность,
сроки и силу землетрясений, привлекая как биологические, так и  физические
данные. После того, как  за  три  дня  с  точностью  до  часа  предсказала
землетрясение, попала в немилость к духовенству, и лишь любовь  к  ней  ее
мужа спасла Салиму от смерти.
     Страстно  стремилась  учиться.  За  два   месяца   научилась   читать
по-русски, используя случайно попавшую в дом ташкентскую газету.
     Осенью 1926 г. убежала из  дома,  переплыла  Аму-Дарью  и  попыталась
поступить в школу в Турткуле.
     Способности девушки обратили на  себя  внимание  русской  учительницы
Галины Коган. За несколько недель освоила курс за семь классов школы. Было
решено, что после  октябрьских  праздников  Г.  Коган  отвезет  девочку  в
Ташкент чтобы показать специалистам.
     Во время демонстрации 7 ноября в Турткуле  шла  в  группе  девушек  и
женщин, снявших паранджу, и была опознана родственником Алимхана.  В  ночь
18 ноября 1926 г. С. Аймухаммедова была похищена из  школы  и  задушена  в
доме своего мужа.


     ДЬЯКОНОВА ОЛЬГА ДМИТРИЕВНА. Родилась 9 ноября 1917 г. в  Симферополе.
В начале 1930 г. вместе с отцом, переведенным по работе в Киев,  переехала
туда и одновременно с занятиями в школе начала ходить в музыкальную  школу
и петь в детском хоре.
     К моменту ареста отца в 1935 г. была принята в Киевскую консерваторию
и  считалась  основной  надеждой  украинской  вокальной  школы.  В  апреле
1935 г., через неделю после расстрела отца, была исключена из комсомола, а
также из консерватории как дочь врага народа. С 1935 по 1938 год проживала
с матерью в Туруханске. Зарабатывала тем, что  давала  уроки  пения  детям
местных сотрудников ОГПУ и партийных органов. После заключения в лагерь  в
июне 1938 г. продолжала петь даже на земляных работах. Находившийся с  ней
в лагере профессор Ленинградской консерватории Н.Смирнова утверждала,  что
по богатству и силе голос О.Дьяковой не имел равных в мире.
     Время от времени Дьякову вызывали  петь  к  начальнику  лагеря,  если
приезжали  из  центра  инспектора  или  иные  важные  лица.  После  такого
выступления 7 февраля  1939  г.  была  приглашена  в  комнату  заместителя
начальника ГУЛАГ ОГПУ Семена Варшавенко, который в свое время был исключен
из музыкального училища за участие в  революционном  движении.  Гость  был
очарован ее голосом. С.Варшавенко обещал О.Дьяковой облегчить  ее  судьбу.
Однако О.Дьяконова оказала сопротивление  домогательствам  С.Варшавенко  и
была пристрелена им из револьвера,  подаренного  лично  тов.  Дзержинским.
С.Варшавенко был расстрелян в марте следующего года.


     ГАЛЬПЕРИН НАФТАЛЕ АРОНОВИЧ.  Родился  в  Житомире  7  марта  1906  г.
Переехал  в  Москву  в  1933  г.  и  был  принят  на  третий   курс   1-го
государственного медицинского института.  Прошел  курс  института  за  два
года. Был оставлен в аспирантуре. В 1936 г. разработал основные  положения
вирусной теории рака, однако по совету своего учителя профессора В.Иванова
не публиковал ничего до завершения первой  серии  практических  опытов.  В
июне 1937 г. профессор Иванов был  арестован  и  расстрелян  как  японский
шпион-отравитель, и Н.Гальперин, отказавшийся отречься от своего учителя и
разоблачить его, был изгнан  из  института.  В  последующие  три  года  он
работал участковым врачом в районной больнице в селе  Бобовичи  Гомельской
области. Лишенный возможности работать в лаборатории, все внимание  уделял
теоретическому завершению вирусной теории рака и разработке методов борьбы
с этой болезнью. В начале  1941  г.  получил  первый  ***штамм  антител  и
неофициально  провел  курс  лечения   восемнадцати   раковых   больных   в
бобовической больнице. Радикальный положительный эффект  был  достигнут  в
шестнадцати случаях. Попытки добиться  опубликования  работы  в  Минске  и
Москве не дали результата. В продолжении работы в больнице было  отказано,
и Н.Гальперин был переведен провизором в аптеку, откуда также  уволен  как
потенциальный отравитель.
     Летом 1941 г.  в  связи  с  оккупацией  Бобовичей  германской  армией
Н.Гальперин был арестован и отправлен  в  гомельское  гетто.  Ему  удалось
сохранить некоторые из записей, которые он  перед  отправкой  на  расстрел
передал товарищу по гетто Х.Беленькому. Однако Х.Беленький погиб в газовой
камере, и записи Н.Гальперина пропали. Н.Гальперин  скончался  7  сентября
1941 г.


     ЕРМАКОВ ВЛАС ФОМИЧ. Родился 1 января  1930  г.  в  деревне  Новоселки
Смоленской области. Летом того же года отец был признан кулаком  и  выслан
со всей семьей в Чердынь. По строению мозга и складу  характера  В.Ермаков
должен был стать величайшим физиком-теоретиком XX века. Умер от  голода  в
поезде 1 сентября 1930 г. Где похоронен, неизвестно.


     ДАДИОМОВ ВЛАДЛЕН ИВАНОВИЧ. Родился 10 августа 1949 г. в Москве. Еще в
школе начал писать рассказы. В 1970 г. отнес некоторые  из  них  в  журнал
"Юность", но  получил  оттуда  ответ,  что  его  рассказы  для  печати  не
подходят.  Однако  продолжал  писать.  Давал  читать  некоторые  из  своих
произведений товарищам, один из которых  перепечатал  рассказ  "Буран",  и
копия этого рассказа была передана в районный отдел  КГБ,  куда  в  январе
1971 г. В.Дадиомов был вызван на беседу.  Он  не  отказался  от  авторства
рассказа, однако отрицал наличие скрытого антисоветского  умысла  в  своем
произведении. Был строго предупрежден о нежелательности  и  недопустимости
продолжения творческой деятельности. Имея на руках больную мать и нуждаясь
в образовании, на два года  прекратил  творчество,  однако  затем  нарушил
обещание и написал повесть "Долгий  путь",  которая  была  обнаружена  при
негласном обыске в его комнате.
     Исключен из Технологического института  за  моральное  разложение  по
рекомендации райотдела КГБ и после этого  имел  еще  одну  беседу  в  этой
организации, опять поклявшись в том, что ничего более писать не намерен.
     С 1973 по  1975  гг.  работал  помощником  начальника  смены  на  2-й
Мытищинской камвольной фабрике, записывал новые рассказы шифром и прятал в
лесу. Расшифровка заняла около месяца,  после  того  как  был  выслежен  и
сфотографирован тайник. Признано, что шифр не имел целью передачу сведений
за рубеж, а также установлено, что связей с западными корреспондентами  не
имеет.  Однако,  учитывая  крайнее  упорство,  несмотря  на  неоднократные
беседы, В.Дадиомов направлен  на  обследование  в  Институт  Психиатрии  и
признан страдающим шизофренией на  почве  гипертрофированного  творческого
позыва. Оставлен на излечении в Институте сроком на полгода. По завершении
курса  лечения  и  последующей  беседы  с  сотрудниками  КГБ  окончательно
отказался от сочинительства. Характерно, что даже вид напечатанного текста
вызывает у В.Дадиомова спазмы и рвоту. Жив,  здоров.  Как  гений  умер  16
августа 1975 г.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                                            В  60-е гг.  я  написал немало
                                       псевдоархеологических    статей   и
                                       отчетов. Среди них были и забавные.
                                       Большинство  потерялось  -  один, к
                                       сожалению,   не  самый  смешной,  я
                                       отыскал.  Стилистика и терминология
                                       соблюдены точно.


            Из ежегодника "Археологические открытия 2073 года".
          Издательство "Наука", Большая Москва, 2074 г., стр. 5786.

                   РАСКОПКИ КУРГАНОВ В ДОЛИНЕ РЕПЕДЕЛКИНОК

                 С.А.Манина, А.С.Мечникова, М.А.Полековский,
             П.А.Шопен, А.С.Пеляков, И.В.Дурейко, В.А.Можедуров.

     Сирианская  экспедиция   Института   Археологии   Солнечной   системы
совместно с Центральным советом  Сирианского  общества  охраны  памятников
продолжала раскопки группы курганов эпохи пластмасс на левом берегу Стикса
и исследовала курганные могильники у оз. Комаворо в  долине  Репеделкинок.
на планете Х.
     В трех курганных группах  раскопано  29  насыпей  с  67  погребениями
разных  периодов  пластмассового  века,  которые  сопровождались   обычным
инвентарем. Впускные погребения относятся к культурам поздней пластмассы и
сопровождаются пластиковыми бляшками с пуансонным орнаментом и бусинами из
зубов ископаемых литературоведов.
     Значительный интерес представляет группа курганов у  оз.  Комаворо  с
трупосожжениями XXIII в. местной эры. Предварительно курганы можно отнести
к племени борзописцев, могучему племенному союзу,  объединившему  временно
под своей властью всю долину.
     В кургане 12 открыто погребение знатного старого борзописца,  которое
сопровождалось полным набором наступательного вооружения. Пишущая  машинка
оббита золотыми фигурными пластинами со стилизованным изображением  головы
неизвестной птицы. Авторучка имеет брусковидное навершие  и  бабочковидное
перекрестие. В массивном золотом перстне сохранилось  отверстие  для  яда.
Захоронение писателя сопровождалось погребением  литературного  секретаря,
что обычно для крупнейших курганов долины. В боковых камерах  обнаружились
останки жен писателя. Жена N1: скорченный костяк  на  спине,  ориентировка
неустойчива, украшения из клыков  домашних  животных,  скелет  принадлежит
женщине 80-90 лет. Жены NN2 и 3: соответственно определенные нами в  60  и
45 лет, находятся в камерах,  перекрытых  мощными  бревенчатыми  накатами,
поделенных на ряд помещений, и сопровождаются довольно богатым инвентарем,
включающим привозные  предметы,  украшения  из  створок  раковин  каури  и
фрагменты расписной гончарной керамики. В камере 4, где  находился  костяк
жены  N4,  возраст  21  год,  обнаружен  набор  золотых  бляшек   в   виде
свернувшихся змей, остатки  импортных  тканей,  магнитофонов,  стеклянных,
платиновых сосудов для благовоний и т.д. Костяк находился  в  поврежденном
состоянии, ввиду чего нами было высказано предположение о попытке выкрасть
жену N4 во время совершения погребальных обрядов.
     Захоронения писателей в исследуемой курганной группе  сопровождаются,
как правило, остатками колесниц с  двигателями  внутреннего  сгорания.  За
одним исключением: в стороне  от  крупных  курганов  расположен  небогатый
могильник, в котором помимо,  костяка  автора,  был  найден  целый  скелет
лошади, на черепе которой обнаружены стальные удила,  бронзовый  налобник,
нащечники  с  петлями  и  дополнительные   шоры,   не   позволяющие   коню
оглядываться по сторонам, а также складная лестница для подъема на  спину.
Характерной особенностью этого уникального  погребения  является  то,  что
лошадь относилась  к  редко  встречающемуся  виду  "летучих  лошадей"  или
"пегасов". Из документов известно, что именно  на  "пегасах"  воинственные
члены этого племени совершали опустошительные набеги.
     Последнее погребение, несмотря на явную  скромность  инвентаря,  было
ограблено.   В   грабительском   ходу   обнаружены   орудия    грабителей,
принадлежавших по-видимому к племени  критиков,  -  копировальная  бумага,
уздечка для пегаса, папка с пока не расшифрованными  доносами,  скрепки  и
т.д.
     В будущем сезоне раскопки будут продолжены, причем основное  внимание
мы намереваемся обратить на курганы племени композиторов, среди подъемного
материала на которых нами найден подержанный рояль.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                                 О СТРАХЕ




     Перед Курским вокзалом с лотка продавали  горячие  пирожки  с  мясом.
Мягкие и жирные. По десять копеек. Раньше их продавали везде, но, видно, с
увеличением дефицита мясных  продуктов  при  косной  политике  цен,  когда
нельзя  волюнтаристки  увеличить   цену   на   пирожок   вдвое,   столовые
предпочитают сократить производство пирожков.
     Я смотрел на короткую очередь к лотку и представлял, как эти  пирожки
медленно вращаются, плавают в кипящем масле, и  мне  хотелось  пирожка  до
боли под ложечкой.  И  я  был  горд  собой,  когда  сдержался  и  вошел  в
стеклянную  дверь,  отогнав  соблазнительное  видение.  Мне  категорически
нельзя есть жирное тесто. Еще пять лет назад у меня был животик, а  теперь
некоторые  называют  мой  животик  брюхом.  Я  слышал,  как   моя   бывшая
возлюбленная Ляля Ермошина говорила об этом подруге в коридоре. Они курили
и не заметили, что я подошел совсем  близко.  А  когда  увидели  меня,  то
засмеялись. Как будто были внутренне рады, что  я  случайно  подслушал  их
слова.
     Сентябрь. Вокзал  переполнен  народом.  Такое  впечатление,  что  вся
страна сорвалась с мест, с детьми, бабками, тюками, чемоданами, ящиками...
     Внизу, где потолок нависает над подземным залом, где покорные  хвосты
пассажиров маются у камер хранения, за рядом столов, где  молодые  люди  с
острыми глазками торгуют старыми журналами и книжками,  которые  никто  не
покупает за пределами вокзалов, на стене висели  телефоны-автоматы.  Перед
каждым - по три-четыре человека, внимательно слушающих, что может сообщить
родным или знакомым тот, кто уже дождался своей очереди. Я был четвертым к
крайнему автомату.  Я  полез  в  карман  и,  конечно  же,  обнаружил,  что
двухкопеечной монеты нет. Даже гривенника нет.  Я  достал  три  копейки  и
голосом человека, который умеет просить (а я не выношу просить), обратился
к человеку, стоящему передо мной:
     - Простите, - сказал я, - вы мне не разменяете три копейки?
     Человек,  видно,  глубоко  задумался.  Он  вздрогнул,  будто  не  мог
сообразить, что мне  от  него  надо.  Он  обернулся,  сделав  одновременно
быстрый шаг назад. Я впервые увидел его глаза. Сначала глаза.  Глаза  были
очень светлые с черным провалом  в  центре  зрачка  и  черной  же  каемкой
вокруг. Они мгновенно обшарили мое лицо, а я в эти секунды смог разглядеть
человека  получше.  Лицо  его  было  таким  узким  и  длинным,  словно   в
младенчестве его держали между двух  досок.  Мне  в  голову  сразу  пришла
дурацкая аналогия с ногами знатных китаянок, которые туго пеленали,  чтобы
ступни  были  миниатюрными.  Нос  этого  человека  от  такого  сплющивания
выдавался далеко вперед, но еще больше вылезли верхние зубы. Я бы  сказал,
что лицо производило неприятное впечатление. На человеке  был  старомодный
плащ, застегнутый на все пуговицы.
     - Какие три копейки? -  спросил  он,  словно  я  потребовал  от  него
кошелек.
     - Ну вот, - я чувствовал себя неловко, но отступать  было  поздно.  -
Видите, - я показал ему трехкопеечную монету. - Мне надо разменять. А  как
назло, срочный звонок. Понимаете? Может, по копейке?
     - Нет, - быстро ответил человек. - Я сам достал. С трудом.
     - Не беспокойтесь, - мне хотелось как-то  утешить  человека,  который
явно находился под гнетом страха. - Я найду. Извините. Только если  кто-то
подойдет, скажите, что я за вами.
     Человек быстро кивнул.
     Я пошел по залу, к столам с журналами, и мне казалось, что он смотрит
вслед.
     Молодые  люди,  которые  торговали  журналами,  разменять  монету  не
смогли. Или не хотели.
     После неудачной попытки у аптечного киоска, я остановился и  еще  раз
обшарил свои карманы. Оттуда мне был виден испуганный  узколицый  человек.
Как раз подходила его очередь.
     Вдруг я нашел монетку. В верхнем кармане пиджака. Как она могла  туда
попасть, ума не приложу.
     Я вернулся к автоматам.  За  узколицым  человеком  стояла  девушка  с
сумкой через плечо.
     - Я здесь стоял, - сообщил я ей.
     - А мне никто не сказал, - заявила девушка агрессивно.
     Меня смущает агрессивность в нашей молодежи.  Как  будто  эти  хорошо
одетые, сытые подростки заранее готовы огрызнуться и даже  ждут  предлога,
чтобы тебя укусить.
     - Подтвердите, товарищ, - сказал я узколицему человеку,  который  уже
взялся за телефонную трубку.
     - Да,  -  сказал  тот,  -  это  так.  Гражданин  занимал  очередь.  Я
подтверждаю.
     Девушка отвернулась, ничего не ответив.
     Узколицый человек позвонил в справочную. Я не мог не слышать о чем он
говорит. Я стоял слишком близко к нему, опасаясь,  что  по  окончании  его
разговора нахальная девушка может оттеснить меня.
     - Девушка, - сказал узколицый человек, дождавшись ответа, -  я  хотел
бы выяснить у вас телефон одного лица... Да, эти данные мне известны.  Мик
Анатолий Евгеньевич. Год рождения тысяча девятьсот первый. Нет, адреса  не
знаю. Но ведь фамилия редкая!..
     Он ждал, пока девушка найдет нужную строчку в своей справочной книге,
прикрывая ладонью трубку. Даже в полутьме этого угла зала мне было  видно,
что ногти у него грязные.
     - Не значится? Ну конечно,  он  мог  уехать...  ну  конечно,  он  мог
умереть... давно, еще  до  войны.  Нет,  не  вешайте  трубку!  Пожалуйста,
проверьте тогда: Мик Иосиф Анатольевич или Мик  Наталья  Анатольевна.  Год
рождения? Соответственно тридцать первый и тридцать третий. Я подожду.
     Девушка перешла к другому автомату, где уже кончали говорить.
     Узколицый человек снова зажал  трубку  ладонью  и  поглядел  на  меня
загнанно и виновато.
     - Сейчас, - сказал он. - Она скоро.
     Я постарался вежливо улыбнуться. Ситуация выглядела банально. Человек
приехал в Москву. Вернее всего, его поезд уходит завтра, в гостиницу он не
устроился, ночевать на вокзале не  хочет.  Вот  и  принялся  искать  давно
забытых родственников.
     - Нет? -  услышал  я  голос  узколицего.  -  Вы  уверены?  Вы  хорошо
посмотрели?.. Да, да, простите за беспокойство.
     Он повесил трубку.
     - Я так и думал, - сказал он мне.
     - Ну ничего, - ответил я. - Они в самом деле могли уехать.
     - Куда? - спросил он, как будто я должен был дать ему ответ.
     - Сколько лет прошло.
     - Вы  откуда  знаете?  -  глаза  его  сразу  стали  почти  белыми  от
вспыхнувшего недоверия ко мне.
     - Я ничего не знаю, - ответил я мирно. Я  вообще  мирный  человек.  Я
согласен  с  теми,  кто  утверждает,  что  толстые  люди  более  добры   и
великодушны, чем худые. Хотя, конечно, не мешало бы и похудеть.  -  Я  был
вынужден слушать ваш  разговор.  И  вы  сами  сказали,  что  видели  своих
родственников еще до войны. Маленьким мальчиком.
     - Кто мальчик?
     - Простите, - сказал я, чувствуя, что есть опасность  снова  потерять
очередь - высокий мужчина в японской голубой куртке стал проталкиваться  к
телефону.
     Далеко этот человек не ушел.
     Я увидел его через пять минут в очереди за мороженым, я сразу захотел
мороженого. Отказав себе в пирожках, я  тем  самым  совершил  определенное
насилие над собственным организмом. Мороженое было паллиативом. Я мог себе
его позволить после того, как не позволил пирожка.  И  тогда  я  пошел  на
маленькую хитрость. Я прямо направился к узколицему  человеку  и  протянул
ему двадцать копеек.
     - Возьмите мне тоже, - сказал я, улыбаясь, словно  мы  были  давно  и
хорошо знакомы.
     - Что? - он растерялся от такой наглости с моей стороны, но  отказать
не смог. К счастью, в очереди, которая выстроилась сзади никто не  заметил
его мгновенного колебания.
     Человек держал мои двадцать копеек осторожно, двумя пальцами,  словно
это были заразные деньги. В другой руке  у  него  была  десятка.  Он  взял
четыре порции мороженого, а потом протянул продавщице мои двадцать  копеек
и сказал: "И еще одну".
     Брать он мое мороженое не стал,  предоставил  это  мне,  а  свободной
рукой принял стопку мятых бумажек и монеток и, не глядя,  сунул  в  карман
плаща.
     - Спасибо, - сказал я, ожидая,  порка  он  управится  с  деньгами.  -
Помочь вам?
     - В чем?
     - Давайте я подержу мороженое.
     Слова мои звучали глупо. Любой человек может удержать в  руке  четыре
пачки мороженого.
     Мне следовало как-то уладить этот конфузный момент, чтобы человек  не
подумал, что я к нему пристаю, что мне от него что-то нужно.
     - Поймите меня правильно, - сказал я и почувствовал, что  краснею.  -
Но вы оказали мне любезность, и мне хотелось отплатить вам  тем  же.  Если
вам мое вмешательство неприятно, то простите, ради Бога, и я уйду.
     Он ничего не ответил и пошел медленно прочь. Я шел  рядом  и  не  мог
остановиться:
     - Получилось так, - продолжал я,  -  что  мне  пришлось  застрять  на
вокзале. Я здесь уже второй день. Я страшно  истосковался  по  нормальному
человеческому общению. Мой поезд уходит только вечером. Я уже дважды ездил
на экскурсию по памятным местам, я изучил все вывески и объявления,  узнаю
в лицо всех милиционеров на вокзале. Я просто не представляю, как переживу
еще четыре часа. Если не верите, то посмотрите, вот мой билет.
     Я полез в карман за билетом, но тут человек сказал:
     - Не надо. Зачем?
     - Я сам из Мелитополя, - сказал я. - Я технолог, был в  Ленинграде  у
моей тети. Знаете, из старых  петербуржских  дев.  А  теперь  вот  болеет.
Возраст.
     Так разговаривая (вернее, разговаривал я, а  узколицый  человек  лишь
кивал в знак того, что слышит), мы  поднялись  по  эскалатору  наверх.  За
стеклянной стеной начало смеркаться. У дверей толпились автобусы.
     - Извините, - сказал я. - Я пойду. Еще раз тысячу извинений.
     Он ничего не ответил, и я пошел к кассам,  но  тут  же  человек  меня
окликнул.
     - Подождите, гражданин, - сказал он. - Вы едете в Мелитополь?
     - Да, - сказал я, возвращаясь. - Сегодня вечером.
     - Вы там живете?
     - Разумеется.
     - Мой отец жил в Мелитополе, - сказал узколицый человек.
     - Не может быть!
     Мороженое, которое он держал обеими руками, размягчилось, и мне  было
видно, как его пальцы продавили углубления в  брикетах.  Но  он  этого  не
замечал.
     - Я хотел бы поехать в Мелитополь, - сказал человек.
     - Приезжайте, - сказал я. - Я могу вам оставить адрес. Я живу один, в
трехкомнатной квартире. Моя жена покинула меня вот я и остался один.
     Наверное, я показался ему  человеком  с  недержанием  речи.  И  чтобы
отвлечься от мелитопольской темы, я сказал:
     - Ваше мороженое вот-вот потечет.
     - Да, конечно, - согласился он, думая о чем-то другом.
     - Вы отнесите его, - посоветовал я.
     - А вы уйдете? - Я понял, насколько одинок и  неуверен  в  себе  этот
человек. - Вы, пожалуйста, не уходите. Если, конечно, можете.
     - Разумеется, - сказал я, - конечно, я буду с вами.
     Мы с ним пошли через зал. Его семья ждала его в дальнем  конце  зала,
за закрытым киоском. Двое детей сидели по обе стороны женщины средних  лет
с таким же узким лицом, как у  моего  нового  знакомого,  и  с  еще  более
длинным носом. Я даже вообразил сначала, что это его сестра. Но оказалось,
что жена. При виде нас женщина почему-то прижала к груди черную матерчатую
сумку, а дети, один совсем маленький,  другой  лет  семи,  замерли,  будто
крольчата при виде волка.
     Женщина была коротко подстрижена, почти под скобку, и лишь на  концах
волосы были завиты. И платье, и пальто с большими серыми  пуговицами  были
очень неправильными, именно неправильными. Я бы даже не  сказал,  что  они
немодны или старомодны. Они принадлежали другому миру.
     - Маша! - сказал быстро мой спутник. - Не волнуйся,  все  в  порядке.
Этот гражданин из Мелитополя, мы с ним покупали мороженое.
     С этими словами он положил ей на руки полурастаявшие пачки, и женщина
инстинктивно вытянула вперед руки, чтобы капли сливок не падали на пальто.
     - Моя жена, - сказал узколицый человек. - Мария Павловна.
     Женщина как-то сразу обмякла, видно, она боялась тут сидеть  одна,  с
детьми. Дальше на длинной скамье  дремал  казах  с  электрогитарой,  затем
сидела парочка голубков лет пятидесяти. На нас никто не смотрел.
     Женщина оглянулась: куда деть мороженое?
     - Дай сюда, - сказал семилетний мальчик. - Я подержу.
     - Только не капай на штанишки, Ося, - сказала женщина.
     - А мне? - спросила  малышка,  она  сидела  на  лавке,  поджав  ноги,
покрытая серым одеялом, на котором можно было угадать изображение белки  с
орехом.
     -  Сейчас,  Наташенька,  сейчас,  -  сказала  женщина.  Она  быстрым,
кошачьим движением извлекла из  сумки  носовой  платок,  вытерла  руки  и,
поднявшись, протянула мне ладонь.
     - Мик  Мария  Павловна,  -  сказала  она.  -  Очень  приятно  с  вами
познакомиться.
     - Мы тут проездом, - сказал узколицый. - Да вот застряли.
     Он вдруг засмеялся, показав, как далеко  вперед  торчат  его  длинные
зубы.
     - И очень хотим уехать, - сказала его жена.
     - Простите, - я не хотел ничем пугать этих странных людей. - Но мы  с
вами так и не познакомились. Меня зовут Лавин, Сергей Сергеевич Лавин.
     Я протянул ему руку.
     Он с секунду колебался, будто не знал, сказать ли настоящее  имя  или
утаить. Потом решился.
     - Мик, - сказал он. - Анатолий Евгеньевич.
     Мне было знакомо это имя. Я слышал, когда Анатолий Евгеньевич говорил
по телефону. Но я не стал ничего говорить. Рука у  него  была  холодной  и
влажной, и мне показалось, что я ощущаю, как быстро  и  мелко  бьется  его
пульс.
     - Подвиньтесь, дети, - сказала жена Мика. - Дайте товарищу сесть.
     - Спасибо, я постою.
     Дети покорно поднялись. Одеяло упало на пол.  Дети  стояли  рядышком.
Они так и не ели мороженое, которое текло между пальцев Оси  и  капало  на
пол.
     - Ешьте, дети, а то будет поздно, - сказал я. - Видите, я уже доедаю.
     - Почему поздно? - спросил мальчик.
     - А то придется лизать с пола.
     Дети удивились, а родители вежливо засмеялись.
     - Вы оставайтесь здесь и не волнуйтесь, - сказал Мик жене.  -  Нам  с
Сергеем Сергеевичем надо поговорить.
     - Не уходи, папа, - сказал мальчик.
     - Мы будем стоять здесь, где вам нас видно.
     Он взял меня за руку и повел к стеклянной стене. Воздух  за  ней  был
синим. Очередь на такси казалась черной.
     - Они очень нервничают, - сказал  Мик.  -  Я  в  отчаянии.  Моя  жена
страдает от гипертонической болезни. Мы с утра здесь сидим.
     - У вас никого нет в  городе?  Я  слышал,  что  вы  звонили,  но  вам
сказали...
     - Это уже не играет роли. Но  вы  мне  показались  достойным  доверия
человеком. Я решил - мы поедем в Мелитополь.  Как  вы  думаете,  можно  ли
будет купить билет?
     - Я достал его с трудом, - честно признался я. - Много желающих.
     - Впрочем, мы можем уехать и в другой город. Но  приехать  на  место,
где тебя никто не знает и ты никого не знаешь...
     - Честно говоря, Анатолий Евгеньевич, -  сказал  я,  -  мне  все  это
непонятно.
     Мальчик Ося подошел к нам и протянул отцу газету.
     - Мама сказала, чтобы ты прочитал, - заявил мальчик. -  Тут  написано
про космонавтов. А кто такие космонавты?
     Мик перехватил мой удивленный взгляд.
     - Я тебе потом расскажу, сынок, - сказал он.
     Я погладил мальчика по головке.
     - Космонавты, - сказал я, - осваивают  космос.  Они  летают  туда  на
космических кораблях. Разве тебе папа раньше не говорил?
     - Мы жили уединенно, - сказал Мик. - Ося, возвращайся к маме.
     - А почему ты мне не говорил про космонавтов? - спросил мальчик. - Их
никогда раньше не было.
     - А кто же был, Ося? - спросил я, улыбаясь.
     - Раньше были  челюскинцы,  но  я  их  не  видел,  -  сказал  мальчик
серьезно. - А теперь есть Чкалов. Чкалов космонавт или нет?
     - А что ты знаешь о Чкалове?
     - Ося, немедленно назад! - Мик буквально шипел, словно кипящий чайник
- я испугался, что он ударит мальчика.
     - А Чкалов скоро полетит в Америку. Я знаю, - сказал мальчик.
     Прическа, понял я. Такой прически  сегодня  просто  никто  не  сможет
сделать. Даже в отдаленном районном центре. Парикмахеры забыли, как стричь
"под бокс", а Мик пострижен "под бокс".
     - Твое имя Иосиф, мальчик? - спросил я.
     Мальчик не уходил. Ему было интереснее со мной, чем с мамой.
     - Мария! - крикнул пронзительно Мик, и я понял, что он всегда в жизни
кричит, зовет на помощь Марию, если не знает, что делать. - Мария,  возьми
мальчика.
     - А меня назвали в честь дяди Сталина, - сказал мальчик. -  А  почему
нет портрета дяди Сталина?
     - Дядя Сталин, - сказал я, - давным-давно умер.
     И тут испугался мальчик. Мне даже стало неловко, что  я  так  испугал
мальчика.
     Мать уже спешила к нам через зал. Она резко схватила мальчика за руку
и потащила от нас, она не спрашивала, она обо всем догадалась. Мальчик  не
оборачивался. Он плакал и что-то говорил матери.
     - Мда, - сказал я, чтобы как-то разрядить молчание. -  Наверное,  мне
лучше уйти. Вы нервничаете.
     - Да, - согласился Мик. - Хотя... Впрочем, зачем вам теперь  уходить?
Вы же догадались, да?
     - Я теряюсь в догадках, - сказал я. - У меня  создается  впечатление,
что вы много лет где-то прятались, что вас не было... Я не знаю,  как  это
объяснить...
     - Давайте выйдем наружу, покурим. Вы курите?
     Мы вышли из вокзала.  Сквозь  освещенную  стеклянную  стену  я  видел
сидевших кучкой жену и детей Мика. Девочка спала, положив голову на колени
матери. Мальчик сидел, подобрав коленки. Коленки были голыми. На  мальчике
были короткие штанишки, что теперь редко увидишь.
     Мик достал из кармана смятую пачку папирос "Норд". Предложил  мне.  Я
предпочел "Мальборо". Мы закурили.
     - Мы не прятались, - сказал Мик, сказал Мик, оглядываясь на  старуху,
стоявшую неподалеку с букетом астр. - Нас просто не было.
     Горящие буквы  новостей  бежали  по  крыше  дома  на  другой  стороне
Садового кольца. "...Высадка на Марсе ожидается в ближайшие часы".  У  нас
плохо с мясом, подумал я, но мы добрались до Марса. Этого  я,  разумеется,
не сказал вслух.
     - Мы живем в прошлом. Вернее, жили в прошлом  до  вчерашнего  дня.  И
вот, простите, бежали. Скажите и не поймите меня ложно: в  самом  ли  деле
портретов Сталина нет в вашем времени?
     - Как-то  я  видел  один  на  ветровом  стекле  машины.  Она  была  с
грузинским номером, - сказал я. - Он для нас - далекая история.
     - А вы знаете, что по его вине  погибло  много  людей?  Об  этом  вам
известно?
     - Известно, - сказал я. - Давно известно.
     - И что вы сделали?
     -  Мы  сделали  единственное,  что  можно  было  сделать,  чтобы   не
отказываться от собственной истории, - сказал я. - Мы предпочли забыть.  И
о нем, и о  тех,  кто  погиб.  Наверное,  я  не  совсем  точен.  Наверное,
правильнее сказать, что мы отдаем должное  тем,  кто  погиб  безвинно.  Но
стараемся не обобщать.
     - Может, это выход. Трусливый, но выход. Я не  хочу  вас  обидеть.  Я
специально выбрал это время, чтобы быть уверенным, что никого из  них  уже
не будет в живых.
     Я промолчал.
     - Еще вчера, - сказал Мик, глубоко затягиваясь. Табак в папиросе  был
плохой, он потрескивал, будто Мик раздувал печку. - Еще вчера  мы  жили  в
тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Вы не верите?
     - Не знаю, - сказал я. - Если  вы  мне  объясните,  то  я  постараюсь
поверить.
     - Я работал в институте. Вам название  ничего  не  скажет.  Нас  было
несколько экспериментаторов. И должен  сказать,  что  во  многом  мы  даже
обогнали время. Это звучит наивно?
     - Нет, всегда есть ученые, которые обгоняют время.
     - Во главе института стоял гениальный ученый. Крупинский, вы  слышали
о нем?
     - Простите, нет.
     - Он работал у Резерфорда, Эйнштейн звал его к себе. Но он остался. С
нами, с его учениками. А времена  становились  все  хуже.  И  к  власти  в
институте пришли... мерзавцы.
     Он потушил папиросу и сразу достал новую.
     - И потом взяли одного из нас, и он исчез. И было ясно,  что  очередь
за другими. Многие из нас бывали за границей. И потом  мы  не  могли  быть
осторожными. В самые тяжелые времена наверх вылезает осторожная, но наглая
серость. Она везде. Она в биологии, она в генетике,  даже  в  истории.  Вы
знаете, что генетика фактически под запретом?
     - Я слышал, что так было.
     - Слава Богу, я не зря приехал сюда.  Хоть  генетика...  И  мы  стали
работать. Крупинский сказал нам, что если мы не  можем  уехать,  не  можем
спрятаться, то мы не имеем права бесславно и незаметно умирать. Наука  нам
этого не простит. Наш долг остаться в живых. И есть одна возможность: уйти
в будущее. Пока теоретическая. Но если  нам  очень  хочется  жить,  то  мы
сделаем это. Практически. И  знаете,  никто  не  донес.  Мы  все  работали
вечерами, даже ночами, а днем делали вид, что прославляем и так  далее.  И
все было готово.
     - А в каком институте, если не секрет?
     - Ну какой  теперь  может  быть  секрет.  Институт  экспериментальной
физики имени Морозова. Слышали?
     Я кивнул.
     - Все было готово. Позавчера. И знаете почему  мы  особенно  спешили?
Три дня назад взяли Кацмана. Аркашу Кацмана. Совсем по другому  делу.  Там
что-то с его родственником. Но мы знали,  что  его  будут  допрашивать,  и
когда начнут сильно допрашивать, он расскажет.  Знаете,  когда  пишут  про
гражданскую войну, там всегда есть  герои,  которых  белогвардейцы  пытают
целыми неделями, но те молчат. На самом  деле  так  не  бывает.  Они  ведь
профессионалы. Они умеют пытать. Сознаются все. И мы знали, что даже  если
Аркашу не будут спрашивать об институте, что  было  маловероятно,  он  все
равно расскажет, чтобы купить жизнь. Он очень хороший человек, Аркаша.  Но
мы были правы. Я дежурил в институте, и  в  срок  никто  не  пришел,  даже
Крупинский. Я думал, что Крупинского не посмеют тронуть.  Я  позвонил  ему
домой, а незнакомый мужской голос спросил,  кто  его  просит.  И  я  сразу
понял. По интонации. Знаете, они почему-то привозят  людей  с  Украины,  с
таким мягким южным акцентом. Я не знал, сколько у меня времени. Я позвонил
домой. Я сказал Марии, чтобы она взяла детей и больше ничего. Правда,  она
догадалась взять свои кольца. Иначе  бы  я  забыл.  Зато  здесь  я  продал
сегодня одно кольцо - знаете, мне за  него  дали  двадцать  рублей.  Такой
черненький человек. Иначе и по телефону не  позвонишь.  Она  догадалась  и
больше не спрашивала. Хорошо, что мы рядом живем. А знаете, что я  сделал,
когда уже включил машину? Я  позвонил  к  себе  домой.  И  там  подошел  к
телефону человек с таким же мягким акцентом. Мои успели  уйти,  буквально,
за считанные минуты. И мне кажется, что когда  машина  уже  работала,  они
ворвались в лабораторию. Но, может быть, мне показалось.
     - Трудно поверить, - сказал я.
     - Ах, это так просто... - теперь, когда  он  все  мне  рассказал,  он
чувствовал себя иначе, страх отпустил его. Я стал  его  сообщником.  Почти
родным ему человеком. Не важно, что произойдет с нами потом, но сейчас  мы
были сообщниками в бегстве из прошлого. Он извлек из  внутреннего  кармана
пиджака черный кожаный бумажник  и  из  него  -  паспорт  в  серой  мягкой
обложке.  Мне  было  любопытно  поглядеть  на  его  паспорт.  В   паспорте
значилось, что мой собеседник - Мик Анатолий Евгеньевич,  год  рождения  -
тысяча девятьсот первый. И фотография была правильная. Узкое лицо. Светлые
глаза. Конечно, можно сделать все - и паспорт, и фотографию. Но ради чего?
Чтобы удивить меня? И я поверил этому человеку.
     - Что же теперь делать? - спросил я.
     - Не представляю. Мы  выбрались  из  машины  ранним  утром.  На  наше
счастье, здание института сохранилось. Только все там иначе. Это  было  на
рассвете. Никого не было. Мы вышли...
     - Вы не боялись, что кто-нибудь пойдет вслед за вами?
     - У нас все было обговорено. У нас была сделана очень маленькая  мина
замедленного действия. Она должна была разрушить  руль  управления.  Через
тридцать секунд после того, как  уйдет  в  будущее  последний.  Но  я  был
единственным... нет, они не догадаются. И я думаю, что они не поверят.  Ну
как можно поверить? Куда проще предположить, что это заговор шпионов.
     Он ухмыльнулся и показал длинные зубы. Потом достал третью папиросу.
     - Вы много курите, - сказал я.
     - Нервничаю, - он робко улыбнулся.
     - Ну и что дальше?
     - Дальше? Дальше я рассудил... я уже ночью придумал, что если никого,
кроме меня, не будет, я сначала поеду на вокзал. И знаете - оказался прав.
Здесь так же много людей, как полвека назад. И такая же неразбериха.
     Он поглядел сквозь стеклянную стену  в  зал.  Мария  Павловна  сидела
прямо и смотрела перед собой. Она ждала. Ей было страшно,  куда  страшнее,
чем ее мужу. Дети спали.
     - Ей страшно, - сказал Мик. - Она не знает, чем это  кончится.  Но  я
теперь надеюсь, что мы уедем в тихий город, ведь теперь  не  арестовывают,
не убивают?
     - Нет, - твердо сказал я. - Теперь этого нет.
     - Все кошмары кончаются, - сказал Мик.  -  Я  всегда  знал,  что  тот
кошмар тоже кончится. По крайней мере,  я  спокоен  за  детей.  Они  будут
учиться... я тоже могу преподавать физику в школе. Я не так уж  отстал  от
школьного уровня.
     - Разумеется, - сказал я.
     - Мы возьмем билеты до Мелитополя и потеряемся... знаете,  может,  мы
даже сойдем на какой-нибудь станции, и я скажу, что потерял документы. Что
мне за это будет?
     - Не знаю, - сказал я. - Наверное, выдадут новые. Только трудно будет
проверить...
     - До встречи с вами я был в каком-то шоке, -  сказал  Мик.  -  Я  вам
очень признателен. От вас  исходит  какое-то  спокойствие,  уверенность  в
себе. Я позвонил в  справочное...  а,  вы  слышали?  Я  позвонил  и  думал
спросить, не дожил ли кто-нибудь из нас... глупая мысль.
     - Нелепая мысль, - сказал я. - Получается, что вас двое. А этого быть
не может.
     - А вы где будете ночевать? На вокзале?
     - Нет, - сказал я. - У  меня  здесь  живет  знакомая.  Одна  из  моих
тетушек. У нее отдельная квартира.
     - Счастливец.
     - И у меня есть к вам предложение. Детям плохо  на  вокзале.  И  жене
вашей нехорошо. Я думаю, что у тетушки мы уместимся. Мы скажем ей, что  вы
мои мелитопольские родственники.
     - Вы с ума сошли. Это же такое неудобство...
     - Если вам не накладно, - сказал я,  -  то  утром  вы  ей  заплатите.
Немного. Она на пенсии и лишние пять рублей ей не помешают.
     - Разумеется, у меня значительно больше денег. И у Маши остались  еще
кольца. Это было бы великолепно.
     - Вот и решили, - сказал я. -  Собирайте  свою  гвардию,  а  я  пойду
ловить машину.
     - Такси?
     - Такси вряд ли, - сказал я. - Поглядите, какая очередь. Это часа  на
полтора, как минимум. Я думаю, что отыщу левака. Частника.
     - А это можно?
     - У нас многое можно, - улыбнулся я.
     - Так я пошел?
     - Давай. Встречаемся здесь.
     Я поглядел ему вслед. Он  бежал  через  зал  к  своей  жене.  Он  был
счастлив - длинные  зубы  наружу  в  дикой  улыбке.  Он  махал  руками  и,
нагнувшись к жене, начал ей быстро, возбужденно говорить...
     Когда они выползли всем семейством к выходу, голубой рафик уже  стоял
неподалеку. Шофер выглянул из окошка.
     - Поторапливайтесь, - сказал он. - Тут фараоны не дремлют.
     - Он согласился, - сказал я. - Он еще одну семью взял, их  отвезет  к
площади Маяковского, а потом нас дальше, на Ленинский.
     - Мы на этой машине поедем? - спросил Ося. - Я такой не знаю.
     - Привыкнешь, - сказал Мик. - Ты еще не такие машины увидишь.
     Сначала  в  машину  Мария  Павловна  внесла  спящую  девочку.   Потом
забрались Мик и мальчик. Я последним.
     Я поздоровался со средних лет  четой,  сидевшей  на  заднем  сидении.
Мария Павловна уложила девочку.
     - Все в норме? - спросил шофер.
     Машина ехала по Садовому кольцу,  и  Мик,  не  отрываясь,  глядел  по
сторонам. Ему все нравилось. И яркое освещение, и движение  на  улицах.  И
даже рекламы. Мальчик все  время  спрашивал:  "А  это  что?  А  это  какая
машина?". Мать пыталась его оборвать, но я сказал:
     - Пускай спрашивает.
     Перед площадью Маяковского машина свернула в переулок.
     Мы сидели с Миком на переднем сидении, и поэтому, когда я  наклонился
к нему и начал тихо говорить на ухо, его жена ничего не слышала.
     - Мик, - сказал я, - только не надо  шуметь  и  устраивать  истерику.
Сейчас мы приедем в одно место, и вы тихо выйдете из машины. Там нас ждут.
     - Кто? - прошептал он, тоже стараясь, чтобы жена не услышала.  -  Кто
может ждать... здесь?
     - Мик, - сказал я, - вы ведь думаете  только  о  себе.  Мы  вынуждены
думать  о  более  серьезных  вещах.  Путешествия  во  времени  невозможны.
Успешное путешествие во времени может нарушить, как говорил  поэт,  "связь
времен". Вы исчезли в прошлом, образовав там  опасную  лакуну.  От  вашего
отсутствия нарушается баланс сил в природе. Вы же физик,  вы  должны  были
это предусмотреть.
     - И ждать пока нас убьют и отправят куда-то наших детей?
     - Ваши товарищи не избегли этой  участи.  Поймите,  Мик,  я  не  имею
ничего против вас и вашей семьи. Я искренне вам сочувствую и надеюсь,  что
обвинение против вас будет снято. Известно множество случаев, когда  людей
отпускали на свободу.
     - В каком году умер академик Крупинский? - спросил вдруг Мик в полный
голос.
     - Не знаю, - сказал я. Хотя знал, что  в  тысяча  девятьсот  тридцать
восьмом году.
     Мария Павловна почувствовала что-то в его голосе.
     - Что случилось? - спросила она. И когда ей никто не ответил, сказала
очень тихо: - Я так и знала.
     Машина въехала во двор Управления, железные ворота закрылись за  ней.
Не замедляя хода, она нырнула в знакомые мне ворота и резко затормозила во
внутреннем зале. Два наших товарища уже ждали. Один из них открыл дверь.
     Два других наших товарища, которые сидели на заднем сидении, спрятали
оружие, и женщина средних лет, я ее знал только в лицо, сказала:
     - Выходите спокойно, товарищи.
     Они вышли совершенно спокойно. Я хотел взять  девочку  из  рук  Марии
Павловны, но Мик оттолкнул меня. Я не обиделся. Я понимал, что с его точки
зрения, я кажусь коварным человеком, заманившим его в ловушку.
     - Куда нас денут? - спросил он визгливым голосом.
     Я подумал, что с облегчением забуду это длинное сплюснутое лицо и эти
длинные желтые зубы.
     - Назад, - сказал один из наших товарищей.
     - Но ведь этого нельзя делать, - сказала Мария Павловна.  -  Они  там
нас ждут.
     Товарищ пожал плечами.
     В низкую железную дверь вошел Степан Лукьянович. Он  быстро  взглянул
на беглецов, потом пожал мне руку и поблагодарил за работу.
     -  У  меня  были  данные,  -  сказал  я.  -  Остальное  лишь  опыт  и
наблюдательность.
     - Скажите, - Мик так и не выпускал из рук  девочки.  -  А  вы  знали?
Давно?
     - Это третий случай, - вежливо ответил Степан Лукьянович. -  Все  три
нам удалось пресечь.
     Он  немного  лукавил,  мой  шеф.  Второй  из  этих  случаев  кончился
трагически. Тот человек, который  попался,  имел  при  себе  яд.  Но  эти,
наверняка, яда не имеют. Совсем другие люди.
     - А мы куда поедем? - спросил мальчик.
     - Я вас очень прошу, - сказала вдруг Мария  Павловна.  -  Ради  наших
детей. Посмотрите на них. У вас же тоже есть дети.
     - Я вам искренне сочувствую,  -  ответил  Степан  Лукьянович.  -  Но,
простите за народную мудрость: каждому овощу свое время.
     - Не надо, Маша, - сказал Мик, - не проси их. Они те же самые.
     - Ну тогда оставьте детей. Мы вернемся, мы согласны! - кричала  Мария
Павловна. Она старалась вырвать ребенка у  своего  мужа,  он  не  отпускал
девочку, одеяло развернулось и упало на пол, девочка  верещала.  Это  была
тяжелая сцена.
     Мик первым побежал к открытой двери, но его остановил один  из  наших
товарищей:
     - Не сюда, - сказал он.
     И показал на другую дверь, которая как раз начала открываться.



                  НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ СТРОЧКИ (ОТ АВТОРА)

     Надеюсь, что я принадлежу  к  последнему  в  нашей  стране  поколению
писателей, которые "работали в стол", то есть жили по двойному или даже по
тройному счету: это пройдет, это не пройдет, а это  вообще  никому  нельзя
показывать.
     И если ты намеревался и дальше  существовать  в  пределах  Советского
Союза, если не было в тебе диссидентской отваги, а перо между тем время от
времени само начинало упражняться в  недозволенном,  приходилось  заводить
папку или ящик в столе и там держать  в  заточении  собственные  рукописи.
Убивать их своими руками и знать, что убиваешь, потому что еще десять  лет
назад я был искренне убежден, что при моей жизни  это  государство  и  эта
правящая  партия  никуда  не  денутся:  как  и   подавляющее   большинство
фантастов, экстрасенсов и провидцев, я лишен предсказательского дара.
     В 1969 году, когда моему литераторскому стажу не было еще и пяти лет,
я оказался втянутым в липовое "Дело нумизматов". И ждал обыска. Времени  у
меня было, как я полагал, несколько часов (оказалось - больше  суток).  Вы
думаете, что я стал прятать  и  уничтожать  медали?  Ничего  подобного,  я
уничтожал,  прятал  и   раздавал   друзьям   различного   рода   самиздат,
накопившийся в доме.  В  том  числе  и  собственные  опусы  недозволенного
характера. Во время этой процедуры мой первый ящик стола почти весь погиб.
     Но затем начал наполняться вновь.
     Сейчас, отыскав время и желание, я провел новый самообыск,  но  не  с
целью  окончательного  уничтожения  крамолы,  а   ради   любопытства.   За
десятилетия я попросту забыл, что в ящике хранится.
     Под столом и под шкафом я отыскал несколько пыльных папок.  Они  были
набиты бумажным хламом, который не нужен, но не выкидывается,  потому  что
"может  пригодиться".  Среди  пожелтевших  рецензий,  очерков,  набросков,
планов, начатых и оставленных книг  я  нашел  и  несколько  опусов  своего
неиздата.
     Некоторые из них показались  мне  любопытными.  К  примеру,  повесть,
написанная в конце  1967  года,  в  дни  пятидесятилетия  Октября.  В  ней
рассказано о том, как в Ленинграде  (а  такая  идея  существовала)  решили
театрализованно повторить штурм Зимнего дворца. Для обороны  его  выделили
женский батальон, составленный из сотрудниц Эрмитажа.  В  решающий  момент
штурма сотрудницы, будучи советскими патриотками, решили  не  допустить  в
музей пьяных дружинников, из которых состояли штурмующие  колонны,  потому
что они разорят и разграбят народное достояние, а затем могут  надругаться
над честью и достоинством  комсомолок  из  женского  батальона.  Юбилейное
действо, конечно же, развалилось, как и все в нашей стране,  в  частности,
потому, что девицам удалось отстоять Зимний. И  советскую  власть  в  СССР
пришлось отменить.
     Конечно же, в 1967 году эту повесть печатать было рано, как и повесть
о забытом лагере в тайге, где содержатся старичок Берия и Чапаев,  который
в свое время не утонул. Но большинство рассказов  оказалось  идеологически
невинными, не только с сегодняшней, но и с тогдашней точек зрения.  И  все
же они либо были показаны редактору и тот произнес укоризненно: "Не  сходи
с ума, это же аллюзия!", либо не показаны никому, потому что так решил мой
внутренний цензор.
     Рассказ, предлагаемый вашему вниманию, был написан в 1972 году, когда
связь времен - того времени и сталинского - чувствовалась очень четко.



     Кир Булычев.
     ...но странною любовью


                                (рассказ)

     Корнелий Иванович Удалов шел со службы домой. День был будний, погода
близкая к нулю, вокруг города толпились тучи, но над  Великим  Гусляром  в
тучах находилась промоина и светило солнце.  Виной  тому  был  космический
корабль зефиров, который барражировал над городом, не давая тучам на  него
наползать.
     У  продовольственного  магазина  "Ильдорада"  продрогший  зефир,   из
мелких,  покачивал  чью-то  детскую  коляску,  чтобы  успокоить  младенца,
которого мамаша оставила на улице, уйдя за покупками. Младенец попискивал,
но плакать не смел.
     Удалов испугался, что зефир опрокинет коляску.
     - Ты поосторожнее, - сказал он.
     - Я очень стараюсь, -  ответил  зефир,  -  хотя  ребенок  выведен  из
душевного равновесия. Но в любом случае я очень благодарен вам за совет  и
внимание, Корнелий Иванович.
     Они всех нас по именам знают! Никуда от них на денешься!
     Когда Удалов свернул на Пушкинскую,  он  увидел  еще  одного  зефира,
постарше, который собирал пыль и собачий помет в пластиковый мешок.
     - А где дворник? - спросил Корнелий.
     - Фатима Максудовна кормит  грудью  своего  младшенького,  -  ответил
зефир. - Я позволил себе ей помочь.
     Зефир и сам уже был покрыт пылью. Работал он старательно, но неумело.
     - Ты что, никогда улиц не подметал? - спросил Удалов.
     - Простите, - ответил зефир. - У нас давно нет пыли.
     - Ну и тоскливо, наверное, у вас?
     - Почему вы так полагаете?
     - Во всем у вас порядок, всего вы достигли.
     - Нет предела совершенству, - возразил зефир.
     - И чего тогда к нам примчались?
     - Мы несем совершенство во все углы Галактики.
     - Ну-ну, - вздохнул Удалов.
     - А жаль, - сказал зефир, - что мы порой, время от  времени,  кое-где
сталкиваемся с недоверием.
     Удалов пошел дальше и у входа в свой дом обогнал  небольшого  зефира,
который волок сумки с продуктами.
     - Это еще для кого? - спросил Удалов.
     - Надо помочь,  -  ответил  зефир,  втаскивая  сумки  на  крылечко  и
открывая упрямо головкой дверь. - Профессор Минц занемог. Мы встревожены.
     Зефир обогнал Удалова в коридоре, ловко открыл ноготком дверь к Минцу
и, подбежав к столу, закинул на него сумки с продуктами и лекарствами.
     - Ей-богу, не стоило беспокоиться, - хрипло произнес Минц. Он сидел в
пижаме на диване, горло было завязано полотенцем, и читал журнал.
     Он шмыгнул носом и виновато сообщил Удалову:
     - Простуда вульгарис. Прогноз благоприятный.
     - Это вы его в магазин посылали? - спросил Удалов.
     - Не совсем так, - ответил Лев Христофорович. - Один зефир забегал ко
мне днем, узнать,  как  выглядит  подвенечное  платье,  и  увидел,  что  я
простыл...
     - Чего?
     - Подвенечное платье, - повторил Минц. - Они решили  сделать  подарок
невесте Гаврилова.
     - Ну уж это перебор! Гаврилов третий раз женится. Пускай у предыдущей
жены позаимствует.
     - Ты живешь старыми ценностями, - возразил  Минц.  -  Нынче  молодежь
серьезнее относится к атрибутике. Они решили  венчаться  и  полагают,  что
память об этом событии, включая  подвенечное  платье,  сохранится  на  всю
жизнь.
     - Значит, получил у тебя информацию,  потом  проникся  сочувствием  и
пошел за лекарствами в магазин?
     - Разумеется, - сказал зефир. - А как бы вы поступили на моем  месте,
Корнелий Иванович?
     - Я бы вызвал врача, - буркнул Удалов.
     - Но вы же знаете, Корнелий Иванович, -  в  голосе  зефира  прозвучал
легкий укор, - что скажет врач. А я сделаю все то же самое, но лучше.
     И тут Удалова прорвало.
     - Какого черта! Какого черта вам нужна вся эта благотворительность?
     - Корнелий! -  попытался  остановить  его  Минц.  -  Ну  зачем  такая
агрессивность!
     Зефир подождал, пока в комнате утихло, и ласково произнес:
     - Мы решили все проблемы у себя на родине и  теперь  несем  добро  на
другие  планеты.  Мы  всех  любим,  мы  хотим  счастья  всем  существам  в
Галактике.
     Удалов уже не раз слышал эти слова и не мог понять: ну почему же  они
его раздражают? Другое дело - был ли в них подвох. Но за  последний  месяц
все жители Великого Гусляра убедились, что подвоха нет. Как назло, нет.
     Удалов  сдержанно  вздохнул,  наблюдая  за  тем,  как  ловко   зефир,
взобравшись на стул, режет на тарелке огурчики и  помидоры,  готовя  салат
для больного профессора, которому нужны витамины. Потом  он  отправился  к
себе.
     Дома тоже было несладко.
     Ксения сидела у телевизора, один зефир занимался стиркой,  а  другой,
незнакомый, пылесосил большую комнату.
     - Ксения, - сказал Корнелий Иванович. - Ну нельзя так все пускать  на
самотек.
     - Я их что, просила, что ли?
     - Ты не возражала, - сказал Удалов.
     Зефир выключил пылесос, чтобы не мешать беседе  супругов  и,  закинув
лысенькую головку, произнес:
     - Мы же рады помочь.
     - Есть мнение, - сказал Удалов, - что потом вы предъявите нам счет за
услуги. Такой, что ввек не расплатиться.
     - Ах, Корнелий Иванович! - Зефир  сложил  лапки  на  пузе.  -  Вы  же
взрослый, умный и опытный человек. Ну чем вы смогли бы нам заплатить?
     - Сама постановка вопроса некорректна, - послышался новый  голос,  и,
запрокинув голову, Удалов  увидел  третьего  зефира,  который,  как  муха,
ползал по потолку и протирал его белоснежной тряпкой.
     - Мы из золота давно делаем унитазы, - сообщил первый зефир.
     - А вот  некоторые  говорят,  -  сказала  невестка  Удалова,  которая
вернулась с занятий в речном техникуме, - что бесплатный сыр бывает только
в мышеловке.
     За невесткой, подобно африканскому невольнику, шагал зефир,  неся  на
голове куль вещей из химчистки.
     - Не нагружала бы ты его так, - сказал Удалов. - Ты посмотри, он  уже
посинел.
     - Он сам того хотел, - сказала невестка.
     - Я сам... - пискнул зефир и упал, придавленный сумкой.
     - Меня  возмущает,  -  сказала  невестка,  -  как  они  нас  морально
порабощают.
     Удалов с трудом поднял сумку. Зефир был неподвижен, из  полуоткрытого
ротика вырывались приглушенные стоны.
     - Этого еще не хватало! - Ксения оторвалась от телевизора, потому что
серия кончилась.
     - Я сам, - прошептал зефир.
     Его  товарищи  окружили  пострадавшего  и  вынесли  из  комнаты   уже
безжизненное тело.
     - Эх. Нехорошо получилось, - сказал Удалов.
     -  Нормально,  все  нормально,  -  ответил  зефир,   который   держал
сгинувшего собрата за ноги и потому покидал комнату последним. - Когда  мы
идем делать добро, мы знаем, насколько это опасный и неблагодарный труд.
     - Ты не прав! - крикнула вслед ему Ксения. - Я каждый раз вам спасибо
говорю.
     Небольшой зефир протиснулся в форточку и закрыл ее за собой.
     - Я достал сухую мяту! - радостно сообщил он Ксении.
     - Иди тогда на кухню, там один из ваших обедом занимается.
     - Ксения, это эксплуатация! - крикнул Удалов.
     - Я только помогаю им выполнять желания.
     Удалов хлопнул дверью и побежал к профессору Минцу.
     Там картина изменилась. Хоть Минц все также сидел на  диване,  теперь
перед ним стояла шахматная доска, и по ту сторону  доски  сидел  немолодой
зефир.
     - Плохи мои дела, - сказал зефир.
     - А вы не поддавайтесь мне, - ответил Минц.
     - Не поддаваясь,  я  рискую  испортить  вам  настроение,  а  в  вашем
физическом состоянии это недопустимо.
     Удалов от двери сказал:
     - Слушайте, мне все это смертельно надоело!
     Он отпрыгнул в сторону, потому что из коридора к нему подкрался зефир
и принялся чистить ботинки.
     -  Все  прочь!  -  приказал  Удалов.  -  Вы  хоть  человеческий  язык
понимаете?
     -  Уходим,  -  ответил  зефир-шахматист,  и  все  зефиры   немедленно
испарились.
     Удалов сбросил со стула пачку журналов, уселся и спросил:
     - Ты скажи мне, скажи, что происходит?
     -  Оптимальный  вариант  вторжения  из   космоса,   -   ответил   Лев
Христофорович.
     - Ну кто так вторгается! - воскликнул Удалов. -  Почему  они  нас  не
угнетают, не уничтожают? Почему все происходит наперекосяк. Я о  таком  не
читал!
     -  Мы  настолько  привыкли  к  тому,  что  наша  история  состоит  из
вторжений, уничтожений и угнетений, - ответил Минц, глядя  в  окошко,  где
все еще летал кругами космический корабль, - что не допускаем мысли о ином
поведении и иных целях. Хотя именно об  этом  много  лет  назад  талдычили
советские писатели-фантасты.
     - На то они и есть советские фантасты, - возразил Удалов.
     - Мы вас воспитываем добрым примером! - крикнул  от  двери  изгнанный
зефир.
     - Вы думаете, что нам нужны добрые примеры?
     - Они всем нужны.
     Удалов сжал виски ладонями.  Нет,  все  это  не  укладывалось  в  его
голове. И он не был исключением.  С  тех  пор  как  над  Великим  Гусляром
появились космические корабли зефиров, многие задавались вопросом:  "Зачем
нам такое счастье?"
     В первые дни после высадки инопланетян горожане нарадоваться не могли
на инопланетных гостей - и помощники,  и  добровольцы,  и  спасатели!  Все
помнили о том, как сорвался с  высокого  тополя  и  погиб  зефир,  который
пытался снять оттуда глупого котенка.
     - Пожалуй, - заговорил Минц, шмыгая носом и  похрипывая,  -  им  надо
было брать за все  плату.  Хотя  бы  символическую.  Мы  бы  легче  к  ним
привыкли.  Зря  они  упорствуют  в  том,  что  добрые  дела  -   цель   их
существования. Добру должен быть предел.
     Минц имел в виду ужасную историю, случившуюся вчера. Один  пенсионер,
ветеран, придушил зефира, который принес ему перед сном шлепанцы.
     С утра город затаился в ужасе. Должны были последовать репрессии.  Но
репрессий не было.
     Руководство зефиров принесло искренние извинения  пенсионеру  в  том,
что покойный зефир  спровоцировал  его  на  резкие  действия,  и  подарило
пенсионеру новый холодильник "Филипс" с доставкой на дом.
     - Чувствую я, - сказал Удалов, - что надвигается роковой момент.
     - Вы уверены? - спросил из коридора зефир-шахматист.
     - Улетайте от нас, по-доброму прошу! - сказал Удалов. - Не  можем  мы
отвечать добром на добро. Не умеем. Не приучены.
     - Нет, - возразил шахматист. - Мы согласны на жертвы. Но мы  верим  в
добро.
     Удалов вздохнул и вышел на улицу.
     Темнело.
     За столом для домино сидело несколько соседей Удалова. Они держали  в
руках костяшки, но игру не начинали. Вокруг, на траве, в кустах, на ветках
тополя, расположилось несколько зефиров, болельщиков.
     - Давайте, друзья, начинайте! - крикнул один из зефиров.
     - Гру-бин чем-пи-он! - закричал другой зефир из группы поддержки.
     - Нет, я так больше не могу! -  завопил  Грубин  и,  вскочив,  метнул
костяшки в толпу своих болельщиков.
     - Да гнать их в шею! - закричал Синицкий. - Они моему внуку все уроки
делают  и  даже  на   контрольных   подсказывают.   Школа   уже   достигла
стопроцентной успеваемости!
     И тогда могучий  Погосян  тоже  кинул  в  пыль  костяшки,  обернулся,
неожиданно подхватил под мышки двух зефиров и выбежал на середину двора.
     Одного  за  другим  он  швырнул  их  в  черное  небо  в   направлении
космического корабля.
     - И чтобы не возвращались! - кричал он им вслед.
     Взлетев в небо, зефиры были вынуждены включать ранцевые  двигатели  и
улетать к своему кораблю.
     И тут, словно поддавшись единому порыву, все жители города от мала до
велика стали хватать зефиров и закидывать их в небо.
     - И чтобы не смели возвращаться! - неслось им вслед.
     Через полчаса корабль зефиров полыхнул белым огнем  из  своих  дюз  и
взял курс к неизвестной звезде.
     ...С тех пор прошло три недели.
     Удалов возвращался с работы в автобусе  и  случайно  подслушал  такой
разговор:
     - А может зря мы их повыкидывали? - спросил один мужчина  другого.  -
Теперь и придраться не к чему.
     - Я уж вчера своей благоверной врезал. Так, для порядка, чтобы суп не
пересаливала.
     - При них суп никто не пересаливал, - вздохнул первый мужчина.
     А третий, постарше, вмешался в разговор и сказал:
     -  Хрен  с  ним,  с  супом.  Но  есть   у   меня   сосед,   еврейской
национальности, все на скрипке играет.
     - И больше не к чему придраться? -  спросили  его  из  другого  конца
автобуса.
     - В том-то и дело, - ответил мужчина.


     Кир Булычев.
     Выбор

     Было  душно,  хотелось  устроить  сквозняк,  но  все время
кто-нибудь закрывал дверь. Я устал. Настолько, что минут  пять,
прежде  чем  поднять  трубку, старался придумать правдоподобный
предлог, который помешает мне увидеть Катрин.  А  потом,  когда
набирал  номер,  я  вообразил, что Катрин сейчас скажет, что не
сможет со мной встретиться, потому что у нее  собрание.  Катрин
сама сняла трубку и сказала, что я мог бы позвонить и пораньше.
Возле  стола  с  телефоном остановился Крогиус, положил на стол
сумку с консервами и сахарным песком == он собирался  на  дачу.
Он  стоял  и ждал, пока я не закончу разговор, жалобно глядя на
меня. Катрин говорила тихо.
     -- Что? -- спросил я.-- Говори громче.
     -- Через сорок минут,-- сказала Катрин.-- Где всегда.
     -- Все,-- кивнул я Крогиусу, положив трубку.-- Звони.
     -- Спасибо,-- обрадовался Крогиус.-- А то  жена  с  работы
уйдет.
     У   входа   в   лабораторию   меня  поджидала  девочка  из
библиотеки. Она сказала, что у меня  за  два  года  не  плачены
взносы  в  Красный Крест и еще что мне закрыт абонемент, потому
что я не возвратил восемь книг. Я совсем забыл об этих  книгах.
По  крайней  мере две из них взял у меня Сурен. А Сурен уехал в
Армению.
     -- Вы будете выступать в устном журнале? -- спросила  меня
девочка из библиотеки.
     --  Нет,--  ответил я и улыбнулся ей улыбкой Ланового. Или
Жана-Поля Бельмондо.
     Девочка сказала, что я великий актер, только жалко, что не
учусь, и я сказал, что мне не надо учиться, потому что я и  так
все умею.
     --   С  вами  хорошо,--  вздохнула  девочка.--  Вы  добрый
человек.
     -- Это неправда,-- сказал я.-- Я притворяюсь.
     Девочка не поверила и ушла почти счастливая, хотя я ей  не
врал.  Я притворялся. Было душно. Я пошел до Пушкинской пешком,
чтобы убить время. У  зала  Чайковского  продавали  гвоздики  в
киоске, но гвоздики были вялыми, к тому же я подумал, что, если
мы  пойдем куда-нибудь с Катрин, я буду похож на кавалера. Мной
овладело глупое чувство, будто все это уже было.  И  даже  этот
осоловелый  день.  И  Катрин  так  же  ждет меня на полукруглой
длинной скамье, а у ног Пушкина должны стоять горшки с  жухлыми
цветами и вылинявший букетик васильков.
     Так  оно  и было. Даже васильки. Но Катрин опаздывала, и я
сел на пустой край скамьи. Сюда не  доставала  тень  кустов,  и
потому  никто  не садился. В тени жались туристы с покупками, а
дальше вперемежку сидели старички и  те,  вроде  меня,  которые
ожидали. Один старичок громко говорил соседу:
     --  Это  преступление  --  быть  в  Москве в такую погоду,
преступление.
     Он сердился, будто в этом преступлении кто-то был виноват.
Катрин пришла не одна. За  ней,  вернее,  рядом,  шел  большой,
широкий  мужчина  с  молодой  бородкой,  неудачно приклеенной к
подбородку и щекам, отчего он казался  обманщиком.  На  мужчине
была  белая  фуражечка,  а если бы было прохладнее, он надел бы
замшевый пиджак. Я смотрел на мужчину,  потому  что  на  Катрин
смотреть  не надо было. Я и так ее знал. Катрин похожа на щенка
дога -- руки и ноги ей велики, их слишком много, но в том-то  и
прелесть.
     Катрин  отыскала  меня,  подошла  и села. Мужчина тоже сел
рядом. Катрин сделала вид, что меня  не  знает,  и  я  тоже  не
смотрел в ее сторону. Мужчина сказал:
     --  Здесь жарко. Самый солнцепек. Можно схватить солнечный
удар.
     Катрин смотрела прямо  перед  собой,  и  он  любовался  ее
профилем.  Ему  хотелось  дотронуться  до  ее  руки,  но  он не
осмеливался, и его пальцы невзначай повисли над  ее  кистью.  У
мужчины был мокрый лоб и щеки блестели.
     Катрин  отвернулась  от  него,  убрав при этом свою руку с
колена и глядя мимо меня, прошептала одними губами:
     -- Превратись в паука. Испугай его до смерти. Только чтобы
я не видела.
     -- Вы что-то сказали? -- спросил мужчина и  дотронулся  до
ее локтя. Пальцы его замерли, коснувшись прохладной кожи.
     Я  наклонился  вперед,  чтобы встретиться с ним глазами, и
превратился в большого паука. У меня было тело почти в полметра
длиной и метровые лапы.  Я  придумал  себе  жвалы,  похожие  на
кривые пилы и измазанные смердящим ядом.
     Мужчина  не  сразу понял, что случилось. Он зажмурился, но
не убрал руки с локтя  Катрин.  "Тогда  я  превратил  Катрин  в
паучиху  и  заставил  его  ощутить  под  пальцами холод и слизь
хитинового панциря. Мужчина прижал растопыренные пальцы к груди
и другой рукой взмахнул перед глазами.
     -- Черт возьми,-- пробормотал он. Ему показалось,  что  он
заболел,  и,  видно,  как  многие такие большие мужчины, он был
мнителен. Он заставил себя еще раз взглянуть в мою  сторону,  и
тогда  я  протянул к нему передние лапы с когтями. И он убежал.
Ему было стыдно убегать,  но  он  ничего  не  мог  поделать  со
страхом.  Туристы  схватились  за  сумки  с покупками. Старички
смотрели ему вслед. Катрин засмеялась.
     --  Спасибо,--  кивнула  она.--   У   тебя   это   здорово
получается.
     -- Он бы не убежал,-- объяснил я,-- если бы я не превратил
тебя в паучиху.
     -- Как тебе не стыдно,-- укорила меня Катрин.
     -- Куда мы пойдем? -- спросил я.
     -- Куда хочешь,-- сказала Катрин.
     -- Где он к тебе привязался? -- поинтересовался я.
     -- От кинотеатра шел. Я ему сказала, что меня ждет муж, но
потом  решила  его наказать, потому что он очень самоуверенный.
Может быть, пойдем в парк? Будем пить пиво.
     -- Там много народу,-- возразил я.
     -- Сегодня пятница. Ты же сам говорил, что по пятницам все
разумные люди уезжают за город.
     -- Как скажешь.
     -- Тогда пошли ловить машину.
     На стоянке  была  большая  очередь.  Солнце  опустилось  к
крышам, и казалось, что оно слишком приблизилось к Земле.
     --  Сделай  что-нибудь,--  попросила  Катрин.  Я отошел от
очереди и пошел ловить частника.  Я  никогда  не  делаю  этого,
только для Катрин. На углу я увидел пустую машину и превратился
в Юрия Никулина.
     --  Куда  тебе?  --  спросил  шофер,  когда я сунул голову
Никулина в окошко.
     -- В Сокольники.
     -- Садись, Юра,-- пригласил шофер.
     Я позвал Катрин, и она  спросила  меня,  когда  мы  шли  к
машине:
     -- Ты кого ему показал?
     -- Юрия Никулина,-- ответил я.
     --  Правильно,--  одобрила  Катрин.--  Он  будет горд, что
возил тебя.
     -- Ты же знаешь...
     -- Что-то давно тебя  в  кино,  Юра,  не  видел,--  сказал
шофер, наслаждаясь доступностью общения со мной.
     -- Занят в цирке,-- объяснил я.
     Мне  приходилось  все время думать о нем, хотя я предпочел
бы смотреть на Катрин. Катрин веселилась. Она прикусила  нижнюю
губу,  и  кончики острых клыков врезались в розовую кожу. Шофер
был говорлив, я дал ему рубль, и он сказал, что сохранит его на
память.
     Под большими деревьями у входа было прохладно, и все места
на лавочках заняты. Впереди, за круглым  бассейном,  поднимался
купол,  оставленный  американцами,  когда  они устраивали здесь
выставку.  Теперь  тоже  была  выставка  "интер  что-то-71".  Я
подумал,  что  если  Гуров  прочтет  наш  с  Крогиусом доклад к
понедельнику, то во вторник приедет в лабораторию. Крогиус  сам
не понимал, что мы натворили. Я понимал.
     -- Пойдем левее,-- предложила Катрин.
     В  лесу,  изрезанном  тропинками,  у  какого-то  давно  не
крашенного забора, Катрин постелила две газеты, и  мы  сели  на
траву.
     Катрин  захотела  пива,  и я достал бутылку из портфеля. Я
купил ее по дороге с работы, потому  что  подумал,  что  Катрин
захочет  пива.  Открыть бутылку было нечем, и я пошел к забору,
чтобы открыть ее о верх штакетника. Перед забором была  большая
канава, и я подумал, что могу ее перелететь -- не перепрыгнуть,
а  перелететь. Но на тропинке показались две женщины с детскими
колясками, и я перепрыгнул через канаву.
     -- Ты хотела бы летать? -- спросил я Катрин.
     Катрин посмотрела на меня в упор,  и  я  заметил,  как  ее
зрачки уменьшились, когда на них попал солнечный свет.
     --  Ничего ты не понимаешь,-- фыркнула она.-- Ты не умеешь
читать мысли.
     -- Не умею,-- согласился я.
     Мы пили пиво из горлышка и передавали друг другу  бутылку,
как трубку мира.
     -- Очень жарко,-- пожаловалась Катрин.-- И все потому, что
ты не разрешаешь мне закалывать волосы.
  -- Я?
     --  Ты  сказал,  что  тебе  больше  нравится, когда у меня
распущенные волосы.
     -- Мне ты нравишься в любом виде,-- заверил я.
     -- Но с распущенными волосами больше.
     -- С распущенными больше.
     Я принял ее жертву.
     Катрин сидела, опершись ладонью в траву, рука у  нее  была
тонкая и сильная.
     --  Катрин,--  предложил я,-- выходи за меня замуж. Я тебя
люблю.
     -- Я тебе не верю,-- сказала Катрин.
     -- Ты меня не любишь.
     -- Глупый,-- сказала Катрин.
     Я наклонился к земле и поцеловал по очереди все ее длинные
загорелые пальцы. Катрин положила мне на затылок другую ладонь.
     -- Почему ты не хочешь выйти за  меня  замуж?  --  спросил
я.-- Хочешь, я буду всегда для тебя красивым? Как кинозвезда.
     -- Устанешь,-- сказала Катрин.
     -- Давай попробуем.
     --  Я  никогда не выйду за тебя замуж,-- вздохнула Катрин.
-- Ты пришелец из космоса, чужой человек. Опасный.
     -- Я вырос в детском доме,-- объяснил я.--  Ты  знаешь  об
этом.  И  я обещаю, что никогда не буду никого гипнотизировать.
Тебя тем более.
     -- А ты мне что-нибудь внушал?
     Она убрала ладонь с моего затылка, и я  почувствовал,  как
ее пальцы замерли в воздухе.
     --  Только  если  ты  просила.  Когда  у  тебя  болел зуб.
Помнишь? И когда ты так хотела увидеть жирафа на  Комсомольской
площади.
     -- Ты мне внушал, чтобы я тебя любила?
     --  Не  говори глупостей и верни на место ладошку. Мне так
удобнее.
     -- Ты врешь?
     -- Я хочу, чтобы ты  в  самом  деле  меня  любила.  Ладонь
вернулась на место, и Катрин повторила:
     -- Я тебе не верю.
     Мы  допили  пиво  и  поставили бутылку на виду, чтобы тот,
кому она нужна, нашел ее и сдал. Мы говорили о совсем  ненужных
вещах,  даже  о  Татьянином .отчиме, о людях, которые проходили
мимо и смотрели на нас. Мы вышли из парка, когда  стало  совсем
темно, и долго стояли в очереди на такси, и когда я проводил ее
до  подъезда, Катрин не захотела поцеловать меня на прощание, и
мы не договорились о завтрашней встрече.
     Я пошел домой пешком, и мне было  грустно,  и  я  придумал
вечный  двигатель,  а  потом  доказал, что он все-таки не будет
работать. Доказательство оказалось очень  трудным,  и  я  почти
забыл о Катрин, когда дошел до своей улицы. И тут я понял, что,
когда  я  приду домой, зазвонит телефон и Крогиус скажет, что у
нас ничего не выйдет. Мне не захотелось обходить длинный газон,
и я решил перелететь через него. Летать было не просто,  потому
что  я  все  время  терял  равновесие,  и  поэтому я не решился
взлететь к себе на четвертый этаж, хотя окно было  раскрыто.  Я
взошел по лестнице.
     Когда  я  открывал  дверь,  то  понял,  что кто-то сидит в
темной комнате и ждет меня. Я  захлопнул  за  собой  дверь,  не
спеша  закрыл на цепочку. Потом зажег свет в прихожей. Человек,
который сидел в темной комнате, знал о том, что я чувствую его,
но не шевелился. Я спросил:
     -- Почему вы сидите без света?
     -- Я вздремнул,-- ответил человек.-- Вас долго не было.  Я
вошел в комнату, нажал на кнопку выключателя и сказал:
     -- Может быть, я поставлю кофе?
     -- Нет, только для себя. Я не буду.
     От человека исходило ощущение респектабельности. Поэтому я
тоже напустил  на  себя респектабельный вид и внушил гостю, что
на мне синий галстук в полоску. Гость улыбнулся и сказал:
     -- Не старайтесь, ставьте лучше кофе.
     Он прошел за мной на кухню, достал  из  кармана  спички  и
зажег газ, пока я насыпал в турку кофе.
     -- Вы не чувствуете себя одиноким? -- спросил он.
     -- Нет.
     -- Даже сегодня?
     -- Сегодня чувствую.
     -- А почему вы до сих пир не женились.
     -- Меня не любят девушки.
     -- Может быть, вы привыкли к одиночеству?
     -- Может быть.
     -- Но у вас есть друзья?
     -- У меня много друзей.
     -- А им до вас и дела нет?
     -- Неправда. А как вы вошли в квартиру?
     Человек пожал плечами и объяснил:
     -- Я прилетел. Окно было открыто.
     Он стоял, склонив голову набок, и рассматривал меня, будто
ждал,  что я выражу изумление. Но я не изумился, потому что сам
чуть  не  сделал  то  же  самое  --  только  побоялся  потерять
равновесие  и  удариться  о  перила балкона. Человек сокрушенно
покачал головой и сказал:
     --  Никаких  сомнений,--  и   поправил   пенсне.   Я   мог
поклясться,  что  никакого  пенсне  на  нем три минуты назад не
было. Я налил кофе в чашку, взял пачку вафель и пригласил гостя
в комнату. Я устал от жары и ни к чему не ведущих разговоров.
     --   Снимите   ботинки,--   предложил   гость,    проявляя
заботливость. -- Пусть ноги отдыхают.
     --  Вы очень любезны,-- ответил я.-- Я сначала выпью кофе,
а то спать хочется.
     Человек прошел по комнате, остановился у стеллажа и провел
по корешкам книг, словно палкой по забору.
     -- Итак,-- произнес он профессиональным голосом.-- Вы себе
не раз задавали вопрос: почему вы не такой, как все.  И  ответа
на  него  не  нашли.  И  в то же время что-то удерживало вас от
того, чтобы обратиться к врачу.
     -- Я такой же, как все,-- ответил я и подумал, что зря  не
послушался его. Снял бы ботинки.
     --  Еще в детском доме вы учились лучше своих сверстников.
Значительно лучше. Даже удивляли учителей.
     -- Второй приз на математической  олимпиаде,--  подтвердил
я. -- Но учителей я не удивлял. И медали не получил.
     --  Вы  ее  не  получили  нарочно,--  объяснил гость.-- Вы
смущались своих способностей. Вы даже убедили Крогиуса, что  он
-- полноправный ваш соавтор. И это неправда. Но в вас заключена
могучая  сила убеждения. Вы можете внушить любому обыкновенному
человеку черт знает что.
     -- А вам? -- спросил я.
     -- Мне не можете,-- ответил  мой  гость  и  превратился  в
небольшой памятник первопечатнику Ивану Федорову.
     -- Любопытно,-- пробормотал я.-- Сейчас вы скажете, что вы
мой родственник и нас объединяют невидимые генетические связи.
     -- Правильно, -- сказал гость. -- Если бы это было не так,
вы бы  не  догадались,  что  я  жду вас, вы бы проявили хотя бы
удивление, увидев незнакомого человека в запертой квартире.  Вы
бы  удивились  моему признанию, что я влетел на четвертый этаж.
Кстати, вы уже умеете летать?
     -- Не знаю,-- сознался я.-- Сегодня первый раз попробовал.
А что я еще умею делать?
     -- Вам достаточно взглянуть на страницу,  чтобы  запомнить
ее  текст;  вы складываете, умножаете, извлекаете корни с такой
легкостью и быстротой, что могли  бы  с  успехом  выступать  на
эстраде, вы можете не спать несколько суток, да и не есть тоже.
     --  Хотя  люблю  делать  и то и другое. И меня не тянет на
эстраду.
     -- Привычка,-- холодно сказал гость.--  Влияние  среды.  В
детском  доме следили за тем, чтобы все дети спали по ночам. Вы
умеете видеть связь между фактами и явлениями,  очевидно  между
собой не связанными. Вы -- гений по местным меркам. Хотя далеко
не  всеми вашими способностями вы умеете распоряжаться и не обо
всех подозреваете.
     -- Например? -- спросил я.
     Гость тут же  растворился  в  воздухе  и  возник  за  моей
спиной,  в  дверном проеме. Потом не спеша вернулся к стеллажу,
достал оттуда  англо-русский  словарь  и  бросил  его.  Словарь
застыл в воздухе.
     --  И  мне  все  это  предстоит? -- без особого энтузиазма
спросил я.
     -- Это еще не все.
     -- С меня достаточно.
     --  Если  вы  будете  учиться.   Если   вы   вернетесь   в
естественную  для  вас обстановку. Если вы окажетесь среди себе
подобных.
     -- Так,-- сказал я.-- Значит, я мутант, генетический урод.
И не одинок при этом.
     -- Не так,-- возразил гость.-- Вы просто чужой здесь.
     -- Я здесь родился.
     -- Нет.
     -- Я родился в поселке. Мои родители  погибли  при  лесном
пожаре. Меня нашли пожарники и привезли в город.
     -- Нет.
     -- Тогда скажите.
     --  Нам  следовало  найти  вас  раньше. Но это нелегко. Мы
думали,   что   никого   не   осталось   в   живых.   Это   был
разведывательный  корабль.  Космический  корабль. Ваши родители
были там. Корабль взорвался. Сгорел. Вас  успели  выбросить  из
корабля.   И   был   лесной  пожар.  В  пожаре  сгорел  поселок
леспромхоза. Пожарники, нашедшие вас живым и невредимым, только
очень голодным, не знали, что  до  конца  пожара  вас  окружало
силовое поле.
     Я слушал его, но меня мучило совсем другое.
     -- Скажите,-- спросил я. -- А на самом деле я какой?
     -- Внешне? Вам это нужно знать?
     -- Да.
     Гость   превратился   в   некую   обтекаемую   субстанцию,
полупрозрачную, текучую, меняющую форму и цвет, но не  лишенную
определенной грации.
     -- Это тоже внушение?
     -- Нет.
     -- Но ведь я не стараюсь быть человеком. Я -- человек.
     --  Без  этого вы не выжили бы на Земле. Мы думали, что вы
погибли. А вы приспособились. Если бы не мой визит,  вы  бы  до
конца жизни ни о чем не догадались.
     -- Я должен буду улететь с вами? -- спросил я.
     -- Разумеется,-- сказал гость.-- Вы же мне верите?
     -- Верю,-- кивнул я.-- Только позвоню Крогиусу.
     --  Не надо,-- возразил гость.-- То, что вы с ним сделали,
пока не нужно Земле. Вас не поймут. Над вами стали бы  смеяться
академики.  Я  вообще  удивлен,  что вы смогли внушить Крогиусу
веру в эту затею.
     -- Но ведь она бред?
     -- Нет. Лет через сто на Земле  до  нее  додумаются.  Наше
дело  --  не  вмешиваться.  Правда, иногда нам кажется, что эта
цивилизация зашла в тупик.
     Я поднял телефонную трубку.
     -- Я просил вас не звонить Крогиусу.
     -- Хорошо,-- ответил я. И набрал номер Катрин.
     Гость положил ладонь на рычаг.
     -- Это  кончилось,--  настаивал  он.--  И  одиночество.  И
необходимость  жить  среди  существ,  столь  уступающих вам. Во
всем. Если бы я не нашел вас, вы бы погибли. Я уверен в этом. А
теперь мы должны спешить. Корабль ждет. Не так легко  добраться
сюда,  на  край  галактики.  И  не  так часто здесь бывают наши
корабли. Заприте квартиру. Вас не сразу хватятся.
     Когда мы уходили, уже на лестнице я  услышал,  как  звонит
телефон. Я сделал шаг обратно.
     --  Это  Крогиус,--  сказал  гость.--  Он  разговаривал  с
Гуровым. И Гуров не оставил камня на  камне  от  вашей  работы.
Теперь Крогиус забудет обо всем. Скоро забудет.
     -- Знаю,-- ответил я.-- Это был Крогиус.
     Мы  быстро  долетели  до  корабля.  Он  висел над кустами,
небольшой,   полупрозрачный   и   совершенно    на    вид    не
приспособленный  к  дальним странствиям. Он висел над кустами в
Сокольниках, и я даже оглянулся, надеясь увидеть пустую  пивную
бутылку.
     -- Последний взгляд? -- спросил гость.
     -- Да,-- кивнул я.
     --   Попытайтесь   побороть   охватившую  вас  печаль,  --
посоветовал гость.-- Она рождается  не  от  расставания,  а  от
неизвестности,  от невозможности взглянуть в будущее. Завтра вы
лишь улыбнетесь, вспомнив  о  маленьких  радостях  и  маленьких
неприятностях, окружавших вас здесь. Неприятностей было больше.
     -- Больше,-- согласился я.
     --  Стартуем,--  предупредил гость. -- Вы не почувствуете,
перегрузок.  Приглядитесь  ко  мне  внимательнее.  Ваша  земная
оболочка не хочет покинуть вас.
     Гость   переливался   перламутровыми   волнами,   играя  и
повелевая приборами управления.
     Я увидел сквозь полупрозрачный  пол  корабля,  как  уходит
вниз  все  быстрее  и  быстрее темная зелень парка, сбегаются и
мельчают  дорожки  уличных  огней  и  россыпи  окон.  И  Москва
превратилась в светлое пятно на черном теле Земли.
     -- Вы никогда не пожалеете,-- сказал мне гость.-- Я включу
музыку,  и  вы  поймете,  каких  вершин  может  достичь  разум,
обращенный к прекрасному.
     Музыка возникла извне, влилась в корабль, мягко подхватила
нас и  устремилась  к  звездам,  и  была  она  совершенна,  как
совершенно  звездное небо. Это было то совершенство, к которому
меня влекло пустыми ночами и в моменты усталости и раздражения.
     И я услышал,  как  вновь  зазвонил  телефон  в  покинутой,
неприбранной  квартире,  телефон,  ручка которого была замотана
синей изоляционной лентой, потому  что  кто-то  из  подвыпивших
друзей   скинул  его  со  стола,  чтобы  освободить  место  для
шахматной доски.
     -- Я пошел,-- сказал я гостю.
     --  Нет,--  возразил  тот.--  Возвращаться  поздно.  Да  и
бессмысленны возвращения, в прошлое. В далекое прошлое.
     -- До свидания,-- уперся я.
     Я  покинул  корабль,  потому  что за этот вечер я научился
многому, о чем и не подозревал раньше.
     Земля приближалась, и Москва из небольшого светлого  пятна
превратилась  вновь  в  бесконечную россыпь огней. И я с трудом
разыскал свой пятиэтажный блочный дом, такой одинаковый в  ряду
собратьев.
     Голос гостя догнал меня:
     --  Вы обрекаете себя на жизнь, полную недомолвок, мучений
и унижений. Вы будете всю жизнь стремиться к нам,  ко  мне.  Но
будет поздно. Одумайтесь. Вам нельзя возвращаться.
     Дверь на балкон была распахнута. Телефон уже умолк.
     Я  нащупал  его,  не  зажигая  света.  Я позвонил Катрин и
спросил ее:
     -- Ты звонила мне, Катюшка?
     -- Ты с ума сошел, -- ответила Катрин. -- Уже первый  час.
Ты всех соседей перебудишь.
     -- Так ты звонила?
     --  Это наверное, твой сумасшедший Крогиус звонил. Он тебя
по всему городу разыскивает. У него какие-то неприятности.
     -- Жалко,-- сказал я.
     -- Крогиуса?
     -- Нет, жалко, что не ты звонила.
     -- А зачем я должна была тебе звонить?
     -- Чтобы сказать, что согласна выйти за меня замуж.
     -- Ты с ума сошел. Я же  сказала,  что  никогда  не  выйду
замуж  за  пришельца  из  космоса  и  притом  морального урода,
который может внушить мне, что он Жан-Поль Бельмондо.
     -- Никогда?
     -- Ложись  спать,--  настаивала  Катрин.--  А  то  я  тебя
возненавижу.
     -- Ты завтра когда кончаешь работу?
     -- Тебя не касается. У меня свидание.
     -- У тебя свидание со мной,-- сказал я строго.
     --  Ладно, с тобой,-- согласилась Катрин.-- Только лишнего
не думай.
     -- Я сейчас думать почти не в состоянии.
     -- Я тебя целую,--  сказала  Катрин.--  Позвони  Крогиусу.
Успокой его. Он с ума сойдет.
     Я позвонил Крогиусу и успокоил его.
     Потом  снял  ботинки  и, уже засыпая, вспомнил, что у меня
кончился кофе и завтра надо обязательно зайти на  Кировскую,  в
магазин, и выстоять там сумасшедшую очередь.





                              ПОКАЗАНИЯ ОЛИ Н.


     Меня зовут Ольгой. Мне шестнадцать лет. Я проживаю в  поселке  Гроды,
перешла в десятый класс. Отец оставил маму, когда мне было три года,  мама
работает медсестрой в больнице.
     Эти показания я даю добровольно, по собственной инициативе.
     Об Огоньках я узнала в первый раз два года назад, когда по телевизору
показывали первый из Огоньков, о них говорили раньше, но я не помню.
     Я как сейчас вижу изображение на экране  телевизора  -  белая  капля,
которая касается земли и дрожит. Обозреватель сказал, что это удивительное
и  еще  неразгаданное  природное  явление.  Вернее   всего   -   следствие
вулканической  активности.  Тогда  это  не  произвело  впечатления,  может
потому, что Огонек был маленьким и разрушений не причинил.
     В  следующий  раз  об  Огоньках  говорили  в  передаче  "Очевидное  -
невероятное".  Оказалось,  что  Огоньков  в  той  местности  насчитывается
несколько, а один из них  стал  причиной  большого  лесного  пожара.  Двое
ученых, которые обсуждали эту проблему, высказывали соображения,  что  раз
температура Огоньков очень велика - такой на Земле раньше не наблюдали,  -
значит, Огонек состоит из плазмы. Один из ученых  говорил,  что  Огонек  -
шаровая молния, только стабильная, а другой уверял, что  это  -  природная
ядерная реакция. Хотя радиации от него как будто нет.
     Не могу сказать, когда Огоньки стали делом  обыкновенным.  Сначала  о
них только говорили по  телевизору  и  в  газетах,  да  еще  на  последней
странице, где пишут о всяких курьезах.  Потом  стали  говорить  все  чаще,
потому что Огоньки оказались не такими уж безобидными.  И  главное  -  они
стали появляться в разных концах Земли. Я помню, как меня  поразили  кадры
на озере Чад. Из озера бил фонтан с паром, а внутри его подсвечивал Огонек
- это было похоже на фонтан на Сельскохозяйственной выставке в Москве.
     В июле приехала тетя Вера. Она живет в Перми. Рассказывала, что у них
много разговоров об Огоньке, который нашли на колхозном поле.  Там  играли
мальчишки, один из них подбежал слишком  близко  и  обжегся.  Этот  Огонек
оцепили войсками и всех из деревни выселили. Но  в  газетах  тогда  еще  о
наших Огоньках не писали.
     В первый раз я испугалась, когда показывали большой Огонек в Риме. От
него начался пожар - выгорело несколько кварталов. Представляете  -  округ
черные балки, пепел, а посреди на пустыре спокойно горит Огонек.
     В августе по телевизору показывали, как в Соединенных Штатах  бомбили
Огонек в пустыне Невада. Над пустыней стояли  пыльные  столбы,  вспыхивали
красные взрывы. А потом показали Огонек. Он переместился на дно воронки от
бомбы и горел даже ярче, чем прежде. Будто нажрался взрывчатки.
     В сентябре прошлого  года  было  опубликовано  сообщение  Организации
Объединенных Наций. И тогда всем стало известно,  что  в  мире  уже  горит
несколько сот Огоньков и с каждым днем число их увеличивается.
     Ким, он учится со мной в одном классе, принес тогда домой памятку. Их
распространяли во всех городах, там было написано, как  себя  вести,  если
увидел неучтенный Огонек,  и  куда  звонить.  Там  были  инструкции  -  не
приближаться, по возможности огородить это явление  и  следить,  чтобы  не
произошло возгорания. Главное - ни в коем случае не принимать  мер  против
Огонька.
     Хотя уже наступила осень и Огоньки начали  менять  жизнь  Земли,  для
нас, в поселке,  они  оставались  иллюзией,  как  болезнь  орор  -  пишут,
говорят, а нас не касается. Мы продолжали ходить  в  школу,  и  Сесе,  это
прозвище Сергея Сергеевича, все так же кидал свою папку на стол и говорил:
"Здравствуйте, громадяне". Так как все время шли дожди,  работать  в  поле
было трудно. Дожди шли везде, и говорили что виноваты в этом тоже  Огоньки
- те, что возникли на дне  озер,  рек  и  океанов.  Они  вызывали  сильное
испарение. Осенью Огоньков было уже так много,  что  мы  почти  не  видели
солнца.
     Тогда, в поле, это и случилось.
     Был ветер, дождь перестал, и нам не хотелось идти домой в сарай,  где
мы ночевали. Ребята разожгли костер, пекли картошку, немного  пели.  Потом
пришли Ким с Селивановым, они ходили в магазин  за  водкой,  но  водки  не
достали.  Я  была  рада,  потому  что  уже  видела  раз  Кима   пьяным   -
отвратительное зрелище. А как он может не пить, если у него такие  отец  и
младшие братья?
     Даша Окунева начала спрашивать  Сесе,  что  он  думает  об  Огоньках,
насколько это опасно. Сесе отвечал, что нельзя недооценивать эту опасность
потому лишь, что естественнейшее желание человечества - спрятать голову  в
песок. Потом Сесе понял, что никто его не слушает, потому что не  хотелось
слушать о плохом. Я тогда подумала, что мы ведем себя так,  будто  говорим
об ороре. Им болеют другие,  и  есть  специальные  люди,  ученые,  которые
занимаются  вакцинами  и  лекарствами.  Они  в  конце  концов  обязательно
догадаются и сделают, что надо. А раз мы не можем  помочь,  так  лучше  не
думать. Легче ведь не будет.
     Ким тихо сказал мне, что нужно поговорить. Я знала, о  чем  он  будет
говорить. Все знали, что я ему нравлюсь.  Я  пошла  с  ним  в  сторону  от
костра. Он меня поцеловал, хотел, чтобы мы ушли в кусты, что на краю поля,
но у меня не было настроения, а Селиванов стал кричать  от  костра,  будто
все видят. Я сказала: "Не надо, Ким, пожалуйста. Совсем не такой день"
     - А какой день? - спросил он. - Дождика-то нет.
     Чтобы переменить тему, я спросила, как его мать.  Клавдию  Васильевну
еще на той неделе увезли в Москву, в больницу, у нее подозревали орор.
     - Ты не бойся, - сказал он, - я не заразный.
     - Я не боюсь.
     Мне стало его жалко, потому что многие избегали их дом. Можно сколько
хочешь говорить, что орор незаразный, но  люди  боятся,  потому  что  ведь
как-то заражаются.
     Я поцеловала Кима в щеку, чтобы он не подумал, что я  такая  же,  как
другие. Наверное, он понял. И пошел обратно к костру, ничего не говоря.
     Мы стали есть печеную картошку. Даша Окунева сказала:
     - Смотрите, к нам кто-то идет.
     Она показала в сторону деревни - там загорелся фонарик, будто  кто-то
шел по полю.
     Мы сидели на брезенте, Ким обнял меня за плечи. Мне было его жалко. Я
держала его за пальцы, совсем холодные.
     Фонарик не приближался. А горел совсем низко,  у  самой  земли.  Сесе
вдруг поднялся и пошел туда.
     Он прошел шагов сто, не больше. Оказалось, что фонарик горит недалеко
- просто в темноте не разберешь.
     Сесе остановился, сказал:
     - Вот дождались.
     Сказал негромко, но мы в этот момент  молчали  и  услышали.  Я  сразу
поняла, что он имеет в виду. И другие тоже.
     Мы подошли к Огоньку.
     Огонек, словно живой шарик,  лежал  на  земле.  Он  был  ослепительно
белый, и жар от него чувствовался в нескольких шагах, хотя размером Огонек
был не больше детского кулака.
     Он был такой легкий, словно воздушный шарик, который прилег на землю,
уставши летать, но мы знали, что у этих огоньков очень  глубокие  корни  -
тонкие плазменные нити, пронзающие землю на метры. Уже были случаи,  когда
такой  корешок  доставал  до  подземной  воды  и  получался  взрыв.  Может
взорваться что угодно, но Огонек останется тем же, несокрушимым, легким  и
даже веселым.
     Летучая мышь пролетела низко над  Огоньком,  не  сообразив,  что  это
такое. Она исчезла ярко вспыхнув.
     Мы вернулись к нашему костру и  затушили  его.  Картошку  доедать  не
стали - никому не хотелось.  Мы  пошли  к  правлению,  чтобы  позвонить  в
Москву. Даша Окунева начала плакать. Холмик - лучший  математик  в  школе,
хороший мальчик, он мне в прошлом году нравился, пока я не стала ходить  с
Кимом, - говорил Даше, что ничего страшного не  случилось.  Уже  сообщали,
как успешно идут опыты по нейтрализации.
     Мы не оборачивались и шли быстро.
     В правлении прошли к председателю в кабинет.  Председателя  не  было,
его для нас позвали. Председатель  был  очень  огорчен  тем,  что  пропало
неубранное поле. Приедут из Москвы, обнесут его колючей проволокой,  будут
делать опыты, топтать картошку. Теперь никого туда не загонишь убирать...
     Председатель нас отпустил, но автобуса или  грузовика  в  колхозе  не
нашлось, и мы пошли пешком, до  станции  было  шесть  километров.  Моросил
дождь. Мы сидели на  влажных  скамейках  под  навесом  у  кассы.  Середина
сентября, а казалось, что вот-вот пойдет снег. Холмик разговаривал с Сесе,
а я слушала. Ким с Селивановым исчезли - им сказали, что какая-то тетка  у
станции продает самогон.
     За лесом, по ту сторону путей, пылало багровое зарево. Что-то горело.
Зарево отражалось в очках Сесе и Холмика.  Они  казались  мне  марсианами,
которые живут совсем иначе, чем обыкновенные люди. И еще я тогда подумала,
может совсем не к месту: пройдет десять лет, и если мы будем живы, то Сесе
и Холмик сравняются. Сейчас между ними большая разница  в  десять  лет,  а
тогда будет небольшая разница в десять лет. Тем более, что оба очкарики.
     - Почему мы должны все всегда понимать? - слышала я слова Сесе:
     - Обезьяна не знает, как работает двигатель внутреннего сгорания,  но
знает, что ее везут в машине. И  ее  обезьяньему  мозгу  не  подняться  до
понимания.
     - Но мы  же  люди,  -  говорил  Холмик.  -  Мы  учимся.  Всему  можно
научиться.
     Они разговаривали совсем как равные.
     - Научиться с какой целью?
     - Чтобы решить задачу, чтобы побороть препятствие.
     - Я далек от мысли одушевлять природу, - сказал Сесе,  -  но  я  вижу
определенную закономерность между нашими усилиями и ее  реакцией  на  них.
Пока человек был частью природы и подчинялся ее  законам,  антагонизма  не
было. Но стоило ему выделиться из нее, противопоставить себя природе,  как
началась война.
     - Вы нас так не учили, - сказал Холмик,  и  мне  показалось,  что  он
улыбнулся.
     - До некоторых вещей лучше доходить собственным умом.
     - И вы видите в этом систему? - спросил Холмик.
     - Скорее логику. Действие  -  противодействие.  Когда-то  давно  люди
перебили мамонтов. Жрать стало  нечего.  Но  они  выпутались  -  научились
пахать землю. Заодно свели леса. Снова кризис. И  снова  люди  выпутались.
Последнее столетие мы называем техническим прогрессом. А для  меня  это  -
эскалация противостояния. Ты этого не помнишь, а  мы  учили  всеобъемлющую
формулу: "Нам нельзя ждать милостей  от  природы.  Взять  их  -  вот  наша
задача". Не знаю, насколько искренен был Мичурин, когда  пустил  по  свету
этот страшный афоризм. Это - лозунг грабителя.
     - Я помню другой лозунг: "Если враг не сдается,  его  уничтожают",  -
сказал Холмик.
     - В применении к природе он неплохо действовал.
     Из темноты надвинулся  ослепительный  глаз  товарного  поезда,  пошли
стучать мимо темные громады вагонов. Грохот поезда заглушил слова  Сесе  и
Холмика. Я видела, как они сдвинули головы и кричат что-то друг другу.
     - Любая система должна иметь средства  защиты,  -  услышала  я  голос
Сесе, когда поезд наконец утих. - Мы двинулись в наступление, будто  нашей
целью было  убить  Землю.  И  наше  наступление  начало  наталкиваться  на
проблемы, которые были рождены этим наступлением. Видится  даже  некоторая
корреляция. Мы губим леса и  реки,  уничтожаем  воздух,  повышаем  уровень
радиации. Результат - вспышки новых болезней. Рак, СПИД, орор...
     - Вы не правы, Сергей Сергеевич, - сказал  Холмик.  -  Это  не  ответ
природы, а наше действие. Мы воздух портим и сами им дышим.
     - Ты упрощаешь.
     Было очень тихо, и их слова были слышны всем. Все слушали, о чем  они
говорят.
     - Возьми орор, - сказал Холмик. - Сначала его вирус  бил  исподтишка,
выборочно, а потом мутировал. Рак  -  детские  игрушки.  Но  вирус  потому
изменился, что его травили лекарствами, а он хотел выжить. Значит, это  не
природа, а только один вирус. Мы его сделали таким.
     - А я думаю так, сказал Сесе. - Мы бьем по  природе,  и  чем  сильнее
отдача. Пока мы не угрожали самому существованию биосферы, а лишь вредили,
так и ответные шаги системы были умеренными. Они не угрожали нам как виду.
От рака умирают выборочно и чаще к старости.  Но  как  только  мы  перешли
критическую точку, то и меры стали кардинальными.
     - Вы имеете в виду Огоньки? Тогда я тоже не согласен.
     Кто-то в полутьме хихикнул. Холмик обожает спорить.
     - Почему?
     - Потому, что Огоньки угрожают не людям, а всему живому.
     -  Не  знаю,  -  сказал  Сесе.  -  Когда   система   лишена   разума,
сопротивляется системе, претендующей на  обладание  разумом,  действия  ее
непредсказуемы.
     - А вот идут две системы, обладающие разумом, - сказал Карен.
     По платформе шли Ким и Селиванов. Они шли, упершись  плечами  друг  о
друга, изображали пьяных.  Я  сразу  поняла,  что  им  ничего  не  удалось
отыскать. И Сесе тоже обрадовался.  Я  почувствовала,  как  с  него  спало
напряжение. Я  очень  хорошо  чувствую  людей.  Селиванов  начал  говорить
нарочно пьяным голосом, кто-то  из  мальчиков  спросил,  чего  же  они  не
позаботились о друзьях, а Селиванов сказал, что на  вынос  не  дают.  Сесе
вдруг озлился и потребовал, чтобы Селиванов перестал говорить глупости.
     - Все равно сгорим, - сказал Ким. - Трезвые, пьяные - все равно.  Все
глупо.
     Тут пришла электричка. Она была почти пустая. Мы  сели  тесно,  чтобы
согреться - в электричке было холодно  и  полутемно.  В  последние  недели
электричество экономили, некоторые электрички сняли, на улицах горели лишь
редкие фонари, а днем в домах отключали свет.
     Огонек возле нашего поселка появился в конце октября.  Даже  странно,
что не раньше. Холмик говорил в классе:
     - Какая-то дискриминация.
     Он предпочитал шутить об Огоньках. Это делали многие, у них  защитная
реакция. Потому что люди ко всему привыкают. Даже к Огонькам. Никто их уже
не считал. Загорался  новый  -  сообщали  куда  следует,  потом  приезжала
команда, обносила место проволокой, ставила стандартную  предупредительную
надпись, хотя и без нее никто к Огоньку  не  подойдет.  И  уезжала.  А  вы
продолжали жить. Как прежде Потому что сами  по  себе  Огоньки  никому  не
вредили. Не Огонек ухудшал нашу жизнь, а то, что с ним было связано.
     У Кима умерла мать, но ее не привозили хоронить - ороров хоронят  при
больнице.  Ким  с  отцом  ездили  туда.  Раньше  Ким  сидел  на  парте   с
Селивановым, но когда стало известно,  что  мать  Кима  умерла  от  орора,
Селиванов отсел от него. Я подумала тогда, что мне надо совершить поступок
и сесть рядом с Кимом. Но я не села.  Не  хотела,  чтобы  кто-то  подумал,
будто я навязываюсь.
     В конце октября объявили, что в этом сезоне школу не будут  топить  и
потому с морозами занятия прекращаются. Это было  крушением.  Наверное,  в
Москве или в Париже люди больше знают и говорят об Огоньках. А у  нас  это
не так заметно. Конечно, свет на улицах не горит, но у нас он всегда горел
плохо. И в магазинах совсем плохо с продуктами, даже с хлебом перебои.  Но
нас ведь никогда хорошо не снабжали. И дожди идут, и яблоки не созрели. Но
картошку все-таки собрали. Люди скупали в магазинах соль  и  спички.  Мать
тогда сказала: "Как будто война". Я не поняла, а она пояснила: "В  России,
когда грозит война, всегда скупают соль и спички".  Но  войны  никакой  не
было. То есть война продолжалась - на Ближнем Востоке, в Африке, а  у  нас
войны не было. Но когда Сесе пришел в класс и сказал: "Ребята, занятия  на
неопределенное время отменяются", мы сначала обрадовались - не поняли, что
это обозначает. Даша спросила: "А как же я в  институт  попаду?".  Но  еще
глупее была реакция Карена. Он как закричит: "Да что вы! Если  мы  в  этом
году десятый класс не кончим, я в армию загремлю!". Кто-то  сказал:  давай
будем рубить дрова. Сначала раздались голоса в поддержку, но потом  Холмик
напомнил, что у нас в школе батареи центрального отопления - не ставить же
буржуйки в классах, как в революцию. Сесе старался быть спокойным  и  даже
оптимистичным. Он объяснил, что перерыв только до  весны.  Как  потеплеет,
уроки возобновятся. Сказал, что  мы  будем  заниматься  самостоятельно  по
программе, которую он даст индивидуально, что можно ходить к нему домой на
консультацию. Он так горячо  говорил,  что  мы  поняли  -  школа  для  нас
кончилась.
     Ким пошел из школы со мной. По улице  мело.  Мы  прошли  мимо  нашего
Огонька.  За  последние  дни  он  подрос,  стал  с  футбольный  мяч,   жар
чувствовался уже в десяти шагах, воздух стремился к Огоньку.
     Ким дошел до моего подъезда. Наш  дом  двухэтажный,  барачного  типа,
остался еще с первых пятилеток. Мне было холодно. Ким хотел сказать что-то
важное. Поэтому закурил. Потом сказал:
     - Оль, выходи за меня замуж.
     Это было совсем неумно. Бред какой-то.
     - Ты что? - сказала я. - Я об этом совсем не думала.
     - Я серьезно говорю, - сказал Ким.
     - Если ты боишься орора, я тебе даю  слово,  что  нам  всем  -  отцу,
братьям и мне - в Москве делали анализ, мы не носители.
     - Я не о том.
     - А о чем?
     - Мне шестнадцать. Недавно исполнилось. Тебе тоже. Я понимаю, если бы
тебе было двадцать, ну хотя бы восемнадцать. Люди  никогда  не  женятся  в
нашем возрасте.
     Я,  наверное,  говорила  очень  серьезно,  как  учительница,   и   он
рассмеялся.
     - Ты дура, - сказал он. - Люди не женятся, а мы поженимся.
     - Ты мне очень нравишься, - сказала я.  -  Честное  слово.  Но  давай
поговорим об этом через два года.
     - Через два года будет не с кем говорить, - сказал Ким. - Потому  что
мы с тобой будем мертвые.
     - Не говори глупостей.
     - Ты это тоже знаешь. И трусишь. А я тебе говорю - пускай у нас будет
счастье.
     - Это не счастье, - сказал я. - Это не счастье - делать то,  чего  мы
не хотим.
     - Я хочу.
     - Ты глупый мальчишка, - сказала я. - Ты струсил.
     - Я не струсил. Я лучше тебя все понимаю. Мать умерла при мне.
     - При чем тут это?
     - Это все вместе, - сказал он. - Земле надоело нас терпеть. Почему ты
хочешь подохнуть просто так, даже не взяв, что успеешь?
     - Ты думаешь, если плохо, то все можно?
     - Завтра об этом догадаются все. И законов больше не будет.
     - Пир во время чумы? - спросила я.
     - Конечно. Ты подумай. Завтра я спрошу.
     - Уходи, - сказала я. - Мне неприятно.
     - Законов не будет, - усмехнулся он. - Только сила.
     - И где ты этого наслышался? - возмутилась я.
     Тогда Ким ушел.
     Я смотрела ему вслед -  такой  обыкновенный  мальчишка.  Хорошенький,
чернявый, на гитаре играет, в авиамодельном кружке занимался. И мне  стало
очень страшно, потому что он сказал  про  силу.  Может,  это  был  детский
страх, а может - женский. Еще вчера у  меня  было  место,  где  собирались
такие же люди, как я, - школа. И был порядок. Школы нет, а Ким в один день
стал не мальчиком. Или я не заметила раньше?
     Я не пошла домой. Был день, светло. Только холодно.
     Я поднялась по Узкой улице, мне захотелось посмотреть на наш  поселок
сверху. Дверь в церковь была открыта, и  перед  ней  много  людей.  Внутри
пели. Я никогда не видела  столько  людей  у  церкви.  А  внутрь  даже  не
войдешь. Я вдруг подумала: сейчас по всей Земле люди куда-то идут,  только
не сидеть дома. Одни - в церковь, другие в  мечеть,  третьи  -  в  райком,
потому что хочется найти защитника.
     Я вышла на обрыв. Река рано замерзла, и по ней неслась снежная  пыль.
Ветер был ужасный. Я вдруг посмотрела вверх и подумала: почему все говорят
про летающие тарелочки? Вроде бы  их  видели.  Почему  они  не  прилетают?
Именно сейчас они должны прилететь и помочь. Надо бы сказать маме про Кима
- может, это смешно? Но потом поняла, что  мама  страшно  испугается.  Она
каждый день приносит с работы  разные  истории  -  про  самоубийства,  про
грабежи. На станции я сама видела военные патрули - никогда  еще  не  было
военных патрулей на тихой пригородной станции.
     Я не знаю, почему стало так плохо с энергией - это было во всем мире.
Но вечерами телевизор еще работал. Через несколько дней  после  того,  как
закрылась школа, я увидела по телевизору съемку Земли  со  спутника  -  не
помню, как называлась передача. Мама  тоже  была  дома,  еле  живая  после
дежурства. Она рассказывала, как в  больнице  делают  железные  печки.  Им
привезли дрова - некоторые препятствия закрыты, и все рабочие  рубят  лес,
чтобы не замерзли города. Мы сидели дома и смотрели  на  Землю  сверху.  И
тогда я поняла, как плохие наши дела. Огоньков на Земле было много  тысяч.
Они горели точками по всей суше, только неравномерно - в некоторых  местах
пылали впритык друг к дружке, в других, например в тундре, их куда меньше.
Всего их было столько, словно  какой-то  злодей  истыкал  иголкой  полотно
Земли.
     Мы с мамой знали, что Огоньки не только плодятся, но и  растут.  Мама
сказала:
     - Еще совсем немного, и они соединятся.
     - И тогда будет новое Солнце, - сказала я.
     А диктор говорил, какие общие исследования ведут ученые разных стран.
Потом - об энергетическом голоде и изменении климата на всей  Земле  из-за
того, что  количество  кислорода  в  атмосфере  уменьшилось  и  происходит
интенсивное  испарение.  Поэтому  облачный  слой  почти  непроницаем   для
солнечных лучей и растения не получают света  и  тепла.  Произошло  резкое
похолодание, и надо ждать сильных бурь. Потом нас призывали к  спокойствию
и порядку.
     Я почти перестала спать. Я видела, что случилось, когда новый  Огонек
проснулся под домом у станции. Дым был до самых облаков - весь дом сгорел,
даже не все успели убежать. И мне начало казаться, что если  я  засну,  то
под нашим домом тоже появится Огонек и я не успею убежать.
     Потом налетела первая из больших бурь. Она  началась  ливнем.  Ливень
сожрал снег, на реке появились полыньи. Ливень  не  прекращался,  а  ветер
становился все сильнее. С некоторых домов сорвало крыши. Мать оставалась в
больнице - их перевели на казарменное положение.  Бензин  выдавали  только
"Скорой помощи" и милиции.
     Я как-то пробралась к маме - очень проголодалась. Дома все кончилось,
я думала, у мамы должна быть какая-то еда. Больные лежали в коридорах и  в
холле. Некоторые просто на полу. Мать вынесла мне тарелку супа, и я  съела
его, сидя у горячей печки. Мама была  совсем  худая,  глаза  красные,  она
сказала, что у них больше всего сердечников и астматиков - люди умирают от
перепадов давления и недостатка кислорода. Еще там было много покалеченных
и даже с огнестрельными ранами - мама шептала  мне  про  то,  как  милиция
сражалась с бандой грабителей и было много убитых и  раненых.  Она  велела
мне переехать в больницу - тут спокойнее, а  дома  опасно.  К  тому  же  в
больнице не хватает санитарок, от меня будет польза. Потом она рассказала,
что возле госпиталя был Огонек, но он погас - это было  так  странно,  что
приезжала комиссия из Москвы. Они ничего не нашли, даже следов Огонька.
     Когда буря немного улеглась, я пошла домой,  чтобы  собрать  вещи,  и
встретила Холмика. Я его давно не видела. Холмик сказал, что он в  дружине
- собирают в магазинах и на складах  продукты  и  теплые  вещи,  свозят  в
стационарные склады, потому что их охраняют солдаты.
     - Каждый должен делать полезное.
     Мы с ним стояли совсем близко от Огонька, что горит во дворе дома.  Я
к этому Огоньку привыкла.  И  каждый  день  смотрела,  как  он  понемножку
растет.
     Холмик был возбужден, ему казалось, что он делает что-то нужное. А я,
насмотревшись на больных, сказала ему со злостью:
     - Ты хочешь, чтобы мы умерли на неделю позже?
     - Я хочу, чтобы не умирали.
     - У тебя есть надежда?
     Я спросила, потому, что хотела, чтобы меня кто-нибудь успокоил.
     - Да, - сказал Холмик. - Потому что  Земля  больна  оспой.  А  каждая
болезнь проходит.
     - Это ты сейчас придумал?
     - Это только образ.
     Мы отошли под стену, где меньше дуло. Я спросила, кого  из  наших  он
видит. Холмик сказал, что с ним в дружине Селиванов. Я  удивилась,  потому
что Селиванов тупой и бездельник.
     - Люди меняются, - сказал Холмик. Потом подумал и добавил:
     - У нас тоже не все ангелы. Некоторые берут для себя.
     Но не стал объяснять, относилось это к  Селиванову  или  нет.  И  еще
сказал:
     - Вчера  вечером  расстреляли  трех  мародеров.  Только  я  не  пошел
смотреть.
     - А Кима не видел?
     - Нет. Селиванов говорил, что он уехал в Москву.
     - Спасибо.
     - Ты за что благодаришь?
     - Неважно. А как Сесе?
     - Ничего, - сказал Холмик, но  так  сказал,  что  я  сразу  же  стала
настаивать: что случилось?
     - Он болеет, - сказал Холмик.
     - Чем болеет?
     - У него орор.
     - Не может быть!
     - Почему?
     - Ты сам видел, сам?
     Я поняла, что все могут умереть или заболеть, а  Сесе  не  может,  не
должен, потому что это несправедливо!
     - Да, - сказал Холмик. - Я его видел.
     - Он в Москве? В больнице?
     - Нет. Он дома.
     - Почему?
     В Москве больницы переполнены. Ты не представляешь, что там делается.
Теперь у кого орор, остаются дома.
     - Я скажу маме - его возьмут к нам в больницу.
     - Не возьмут. И он сам не согласится. Он же понимает.
     - Что здесь можно понимать?
     - То, что в больницах еле справляются  с  теми,  кому  можно  помочь.
Орорным помочь нельзя, ты же знаешь!
     - Но ведь говорили про сыворотку!
     - Оля, я пошел, ладно? Некому сейчас делать сыворотку.
     Он убежал, а я пошла домой. Я думала, что надо навестить Сесе. Кто за
ним ухаживает? Ведь он жил один, рядом со школой.
     Я вернулась к Огоньку. Он был такой же, как вчера. Ведь он живой  или
почти живой. Он растет. Он хочет всех нас убить.  Или  он  не  знает,  что
убивает? Между мной и Огоньком был железный столбик - его поставили, когда
огораживали Огонек. Если стоять, прижавшись щекой к  углу  дома,  то  край
Огонька  касается   столбика.   Коснулся,   мигнул,   отодвинулся.   Снова
коснулся... Уйди, говорила я ему, пожалуйста, уйди...  Долго  смотреть  на
Огонек нельзя - болят глаза. Оспа  Земли,  повторяла  я  про  себя.  Оспа,
которая может покрыть всю кожу, и тогда больной  сгорит.  И  это  случится
очень быстро. Если бы я знала, что я сейчас умру, но мама  будет  жить,  и
Холмик будет жить, и Дашка, - это  было  бы  плохо,  но  не  так  страшно,
честное слово. Но если я знаю, что вместе со мной умрут  все,  даже  самые
маленькие ребятишки, и вместо всех домов и церквей, музеев и заводов будет
только огонь, - это страх непереносимый.
     И  у  меня  в  сердце  была  такая  боль,  что  я  забыла   о   Сесе.
Холодно-холодно и тошнит.
     У самого дома меня вырвало. Может быть, потому, что я долго не ела, а
тут целую тарелку супа в больнице. Может, от ужаса. И сколько мне  жить  в
этом ужасе? Мама говорила в больнице, что у них много  самоубийц,  которые
не сумели себя убить.  Оказывается,  больше  половины  самоубийц  остаются
живыми.
     Я включила телевизор, но он не включался.
     Снова начался ливень,  он  бил  по  стеклу,  словно  кулаками.  Стало
темнеть, и дали свет.
     Я экономила свет, у  меня  горела  только  одна  лампочка  в  большой
комнате. Ливень стучал в окно, и я не сразу поняла,  что  там  -  человек,
который тоже стучит. Я не подумала, что это может быть Ким, и открыла. Мне
было не страшно - мне было все равно.
     Это был Ким.
     Он был в кожаной куртке и кожаных штанах. Совсем  пижон.  И  кепка  у
него была черная кожаная. Он отпустил черные усики.
     - Привет, - сказал он. - Где мать?
     - В больнице, - сказала я. - А мне сказали, что ты в Москве.
     - Я в Москве, - сказал он. - Там все лучшие люди.
     Я поняла, что он пьяный.
     - Ты чего приехал? - спросила я. Ты помнишь наш разговор?
     - Кимуля, - сказала я. - Неужели ты об этом можешь думать? Я  сегодня
была в больнице. У мамы. Ты бы посмотрел. И Сесе болен.
     - Пустые слова, - сказал он и глупо засмеялся.  Он  сел  в  кресло  и
вытащил  из-за  пазухи  пистолет,  настоящий,  черный,  блестящий,  словно
мокрый.
     - Видишь? - сказал он. - Пир во время чумы. Предлагаю участие.
     - Дурак ты, Ким, - сказала я.
     - Я на тачке приехал, - сказал он. - Дружок ждет.  Мы  славно  живем.
Делаем дело и уходим. Москва большая.
     - Ну чего ты выступаешь? - сказала я. - Меня ты не удивишь.
     - Ты не поверила? Смотри.
     Ким засунул руку в верхний карман  куртки  и  вытащил  оттуда  горсть
каких-то ювелирных бранзулеток.
     - Хочешь? - сказал он. - Все твое!
     - А зачем? Кому это теперь нужно?
     -  Находятся  чудаки.  Даже  не  представляешь,  сколько.  Меня   тут
поцарапало - перестрелка случилась с патрулем.
     Мне было с ним очень скучно,  словно  он  -  мальчик  на  сеансе  про
американских гангстеров, а я - взрослая зрительница.
     Он поднялся, и я спокойно смотрела на него.
     Ким поигрывал пистолетом.
     - Пошли, - сказал он. - Я в самом деле про тебя думал. Все  время.  Я
тебе все достану - все, что ты хочешь. И шмотки, и жратву. Ты будешь  моей
королевой, честное слово. Меня в организации уважают. Я двух  милиционеров
пришил, честное слово. У нас знаешь сколько баб - а я к тебе.
     - Ты еще маленький, - сказала я.
     Он поднял пистолет и прицелился в меня.
     - Олька, - сказал он, будто играл роль, - у тебя нет выбора. Ты  моя.
- Уходи, - сказала  я.  -  Мне  собираться  надо,  я  к  маме  в  больницу
переезжаю.
     Он пошел ко мне, не выпуская пистолета, а я стала отступать, мне  все
еще не было страшно.
     Вдруг он отбросил пистолет и схватил меня.
     - Я докажу! - повторил он. - Я сейчас докажу.
     Он стал валить меня на диван. Он  разодрал  мне  на  груди  платье  и
оцарапал шею. Если бы я тогда испугалась, я бы, конечно погибла  -  он  бы
сделал все, что хотел. Но я не боялась, и  мне  было  скучно  и  противно,
словно я смотрю со стороны. Я думала: как сделать ему больно? Простите, но
я укусила его в нос. Это как-то неприлично звучит.  А  он  закричал,  и  я
поняла, что правильно сделала. Я побежала к открытой двери на улицу,  хотя
знала, что там его дружок.
     Я выскочила на улицу. Там в самом деле стояла "Волга", за рулем сидел
парень, но он не смотрел в мою сторону. Я не могла звать на помощь -  была
такая буря! А услышат - кто посмеет выйти?
     Ким выскочил с опозданием и не видел, куда  я  побежала,  но  к  тому
времени его дружок опомнился и показал.
     Я обернулась и увидела, как Ким прыгнул в машину. "Волга"  рванула  с
места.
     Я забежала за угол и чуть не попала под газик.
     Это был зеленый газик с красной звездой на боку. Я отскочила к  стене
и увидела напряженное лицо солдата за рулем. Тут  же  газик  затормозил  -
чуть не столкнулся с" Волгой".  Ким  открыл  дверь  и  начал  стрелять  по
газику. Оттуда выскакивали люди. Они тоже стреляли. Один из  солдат  упал,
головой в лужу. Был грохот и крики, а мне казалось,  что  это  ко  мне  не
относится. Потом все кончилось. Я видела, как солдаты  заносили  своего  в
газик, а Кима и его дружка положили в" Волгу". Туда сел солдат, и  "Волга"
уехала. Офицер из газика в мокром плаще подошел ко мне и спросил:
     - Других не было?
     - Нет, - сказала я.
     - Ты иди домой, - сказал офицер. - Иди, тебе здесь нечего делать.
     Лил дождь, а лужа, в которой раньше лежал солдат, была красной.
     Я пошла домой, но не дошла, а остановилась возле Огонька. Мне не было
жалко Кима, потому что это был чужой Ким.
     - Вот видишь, к чему это приводит, - сказала я Огоньку.
     Я была совсем мокрой, в рваном платье. И тут я  увидела,  что  за  то
время, как я не встречалась с Огоньком, у него появился младший  братишка.
Я смотрела на железный столбик. Мой старый Огонек еще больше подрос,  край
его залез за столбик, а малыш был совсем маленький, как мухоморенок  рядом
с мухомором.
     Идти в таком виде к маме в больницу - только пугать ее.  Я  вернулась
домой и почти сразу заснула - такая у меня была реакция.
     Ночью я просыпалась от  страха.  Я  задним  числом  перетрусила.  Мне
казалось, что кто-то пробрался в дом и сейчас он со мной что-то сделает, а
может, убьет, но я не  могла  отогнать  сон  настолько,  чтобы  проверить,
заперта ли дверь.
     Я проснулась поздно. Было  тихо.  И  я  целую  минуту  лежала  совсем
спокойно, в хорошем настроении и думала: почему  не  надо  идти  в  школу?
Потом минута прошла, и я все вспомнила. Я попыталась  включить  телевизор,
но он не работал. Было полутемно, хотя часы  показывали  девять  часов.  Я
выглянула в окно  -  над  улицей  нависла  почти  черная  туча  -  вот-вот
выплеснется. Я стала быстро собираться. Кожаная кепка Кима лежала на полу.
Я выкинула ее в мусорное ведро. Потом собрала свою сумку  -  только  самые
нужные вещи, словно собиралась на экскурсию. Я решила, что отнесу вещи,  а
потом схожу к Сесе. Обязательно. Ведь я не боюсь заразится?
     Но в больницу я не пошла. Я  подумала,  что  пока  я  буду  ходить  в
больницу, Сесе может умереть. Я оделась потеплее, перерыла всю кухню, пока
нашла полпачки сахара - даже странно, что не видала ее раньше. Больше  мне
нечего отнести Сесе.
     Я поспешила к Сесе, пока не началась новая буря. Воздух был  тяжелый,
и я сразу запыхалась, пришлось перейти на шаг. Сесе жил в трех  кварталах,
рядом со школой, у него свой маленький дом - это  дом  его  отца,  который
когда-то был директором нашей школы, но умер.
     У дома я встретила Шуру Окуневу, старшую сестру Даши.  Она  спросила,
не видела ли я ее Петьку. Петька убежал  на  улицу,  а  она  волнуется.  Я
сказала, что не видела. И спросила: Сесе дома? Это был глупый вопрос.
     - Ты что, не знаешь? - спросила Шура. - У него  же  орор,  может,  он
помер.
     - А ты к нему не ходила?
     - Ты что! У меня ребенок. Мне бы его сохранить.
     - Я к нему пойду.
     - Олька, - сказала Шура убежденно. - Нельзя. Он все равно, что  умер.
А это верное заражение, ты у любого спроси - сегодня орор хуже чумы.
     - Я пойду.
     - Тогда больше ко мне не подходи и  вообще  к  людям  не  подходи!  -
закричала Шура.
     Я понимала, что она психует: в такие дни иметь ребенка  -  это  вдвое
хуже.
     Шурка побежала дальше, крича своего Петьку, а я пошла к Сесе.
     Дверь к нему была открыта.
     Я спросила, есть ли кто дома.
     Сесе не ответил, и я вошла.
     Он был совсем плохой. Страшно худой - скелет, а на лице  и  на  руках
красные пятна. Руки покорно лежат на одеяле, и сам он покорный.
     Он увидел меня - глаза расширились.
     - Здравствуйте, - сказала я, - я пришла, может, надо что?
     - Не подходи, Николаева, - сказал он. - Нельзя.
     - Ничего, - сказала  я,  но  осталась  стоять  у  двери.  Я  даже  не
подозревала, что человек может так измениться. Я понимала,  что  он  скоро
умрет.
     На столике стоял пустой стакан.
     - Вы пить хотите? - спросила я, чтобы не стоять просто так.
     - Не надо.
     Я прошла к кровати, взяла стакан и пошла  на  кухню.  На  кухне  было
запустение, но кто-то  здесь  недавно  был.  Значит,  кто-то  ходит.  А  я
боялась.
     У плиты стоял газовый баллон, и в нем еще оставался газ.  Я  включила
его, поставила чайник, достала сахар. Вернулась к Сесе.
     - Вот видишь, - тихо сказал Сесе. - Не повезло.
     - Ничего, - сказала я, - вы еще поправитесь.
     - Спасибо.
     - А кто к вам приходит?
     - Ты не знаешь?
     - Нет.
     - Холмов.
     - Холмик? А мне он ничего не сказал.
     - Это опасно. Вы, ребята, не понимаете, как опасно.
     - Все очень опасно, - сказала я серьезно. - Потому что меняются люди.
     - А как там огоньки? - спросил Сесе.
     - Вчера  новый  родился  за  нашим  домом,  -  сказала  я.  -  Совсем
маленький.
     Он закрыл глаза, потому что ему трудно было говорить.
     - Я буду у мамы в больнице, возьму лекарств.
     - Не надо, - еле слышно сказал Сесе. - они нужны живым.
     Чайник закипел, я сделала сладкий напиток. Потом напоила его.
     Сесе не разрешал, но он был такой слабый, почти невесомый,  и  я  его
все равно напоила. Мне было бы стыдно этого не сделать. Он немного  попил,
но больше не смог. Он закрыл глаза, а я ему что-то хотела сказать и  никак
на могла придумать, что.
     И я сказала ему, как я его люблю, как я всегда его любила, потому что
он самый красивый и умный. Еще с седьмого класса любила.  Он  вдруг  начал
плакать - только слезами, лицо было неподвижно. Он велел мне уйти.
     На улице меня поймал такой ливень, какого я еще не знала.
     Было темно, как глубокой ночью, и я даже заблудилась.  Я  шла  и  все
время натыкалась на стены. Я  плохо  соображала.  Но  тут  я  увидела  наш
Огонек. Я добралась до угла дома,  стояла  там  и  смотрела  на  Огонек  с
ненавистью, как будто он был виноват в болезни Сесе.
     Было все еще темно, но дождь вдруг ослаб.  Я  поглядела  на  железный
столбик - и увидела, что край Огонька не  достает  до  него.  А  маленький
Огонек не увеличился.
     Я стояла и глядела на Огонек, словно  загипнотизированная.  Не  знаю,
сколько простояла. И тут услышала далекий крик. Почти сразу большой Огонек
съежился, а второй, малыш, мигнул и исчез.
     Я обрадовалась. Значит, правда, они могут исчезать.
     Потом забежала домой, взяла сумку и пошла в больницу.
     По дороге встретила Шурку Окуневу.
     Она поднималась от реки, еле живая, словно  ее  палками  побили.  Она
тащила на руках Петьку - Петьке уже шесть лет,  тяжелый,  она  запыхалась.
Увидела меня и начала кричать, словно я была виновата:
     - Я же звала! - кричала она. - Я же звала и никого!
     - Нашла? - спросила я. - Вот и хорошо.
     - Ты не понимаешь. - Холмик утонул! Он моего Петьку  вытащил,  а  его
унесло! Я сама видела!
     - Где? - Я бросила сумку и побежала к реке.
     Вслед кричала Шурка, потом она бежала за мной, она не  замечала,  что
Петька тяжелый и мокрый, она все время повторяла:
     - Я же не могла... Он за бревно держался, он Петьку вытолкнул, а река
- ты же знаешь... Я Петьку тащила...
     Река была вздувшейся, громадной,  по  ней  неслись  бревна,  какие-то
ящики... ни на берегу, ни в воде не было ни одного человека.
     -  Может,  его  выбросило  на  берег?  -  Я  просто   умоляла   Шурку
подтвердить, а она не смогла.
     - Я видела - его голова там, на середине, появилась - и все...
     Я взяла у нее Петьку, он устало плакал.
     Мы по очереди несли его на косогор. Уже наверху я спросила:
     - Ты кричала?
     - Ой, как я кричала! - ответила Шурка.
     Я отдала ей Петьку.
     - Согрей его, - сказала я.
     - Я кричала - и никого, - повторила Шурка и ушла.
     И тогда я решила, что к маме пока не пойду. Мне  нужно  поговорить  с
кем-то серьезным, который захочет поверить.
     Дошла до станции. Уж не помню, как.
     На станции были люди. Солдаты и  дружинники  вытаскивали  из  вагонов
мешки. За путями, у стрелки горел Огонек.
     Я увидела того лейтенанта, который говорил со мной вчера.
     - Мне надо в Москву, - сказала я. - Обязательно. Может я ошибаюсь. Но
если я не ошибаюсь, тогда есть надежда.
     - Поезда не ходят, - сказал он. - Ты же  знаешь.  И  в  Москве  такие
пожары...
     - Тогда я вам скажу.
     Его позвали, но он посмотрел мне в глаза и крикнул:
     - Погоди, без меня!
     А мне сказал:
     - Говори, девочка.
     И я ему сказала про совпадения. Про то как увеличился  Огонек,  когда
пришел Ким, про то, как он чуть-чуть уменьшился, когда я пришла  от  Сесе,
как погас малыш, когда Холмик вытащил Петьку, а сам не смог  выбраться  из
реки.
     Мы с лейтенантом добрались до Москвы на его газике.
     И я все это повторила здесь.
     Я знаю, что есть надежда. Никто раньше об этом не догадывался, потому
что не искал связи между нами и  Огоньками.  Если  нет  надежды,  ее  надо
искать там, где не искали.
     Нет, я не смогу остаться здесь. Холмика нет, и  некому  даже  напоить
Сесе. Вы просто не представляете, какой он человек.
     И мама, наверное, уже с ума сходит.




                          "МОЖНО ПОПРОСИТЬ НИНУ?"


     - Можно попросить Нину? - сказал я.
     - Это я, Нина.
     - Да? Почему у тебя такой странный голос?
     - Странный голос?
     - Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?
     - Не знаю.
     - Может быть, мне не стоило звонить?
     - А кто говорит?
     - С каких пор ты перестала меня узнавать?
     - Кого узнавать?
     Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом  деле  Нинин  голос
лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь,  по  голосу  его
возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго
остаются молодыми.
     - Ну ладно, - сказал я. - Послушай, я звоню тебе почти по делу.
     - Наверно, вы все-таки ошиблись номером, - сказала Нина. - Я  вас  не
знаю.
     - Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
     - Ну вот! - Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. -
Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
     - Простите, - сказал я и повесил трубку.
     Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда  попал.  Мои
пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер.  А  почему  они  не
хотели?
     Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких  как  сигары.  Их,
наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело  к  Нине?
Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А  если  ее
нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у  мамы.  Или  в
театре, потому что на тысячу лет не была в театре.
     Я позвонил Нине.
     - Нина? - сказал я.
     - Нет, Вадим Николаевич, - ответила Нина. -  Вы  опять  ошиблись.  Вы
какой номер набираете?
     - 149-40-89.
     - А у меня Арбат - один - тридцать два - пять три.
     - Конечно, - сказал я. - Арбат - это четыре?
     - Арбат - это Г.
     - Ничего общего, - сказал я. - Извините, Нина.
     - Пожалуйста, - сказала Нина. - Я все равно не занята.
     - Постараюсь  к  вам  больше  не  попадать,  -  сказал  я.  -  Где-то
заклиналось. вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает.
     - Да, - согласилась Нина.
     Я повесил трубку.
     Надо  подождать.  Или  набрать  сотню.  Время.  Что-то  замкнется   в
перепутавшихся линиях на  станции.  И  я  дозвонюсь.  "Двадцать  два  часа
ровно", - сказала женщина по телефону "сто". Я вдруг подумал, что если  ее
голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер "сто", когда
ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой  голос.
А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек,  который  ее  любил,
набирает сотню и слушает ее голос.
     Я позвонил Нине.
     - Я вас слушаю, - сказала Нина молодым голосом. - Это опять вы, Вадим
Николаевич?
     - Да, - сказал я. - Видно, наши  телефоны  соединились  намертво.  Вы
только не сердитесь, не думайте что я  шучу.  Я  очень  тщательно  набирал
номер, который мне нужен.
     - Конечно, конечно, - быстро сказала Нина.  -  Я  ни  на  минутку  не
подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич?
     - Нет, - сказал я.
     - У вас важное дело к Нине?
     - Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
     - Соскучились?
     - Как вам сказать...
     - Я понимаю, ревнуете, - сказала Нина.
     - Вы смешной человек, - сказал я. - Сколько вам лет, Нина?
     - Тринадцать. А вам?
     - Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
     - И каждый кирпич - это месяц, правда?
     - Даже один день может быть кирпичом.
     - Да, - вздохнула Нина, - тогда это очень толстая стена. А о  чем  вы
думаете сейчас?
     - Трудно ответить. В данную минуту ни о  чем.  Я  же  разговариваю  с
вами.
     - А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли  бы
познакомиться, - сказала Нина. - Это было бы очень смешно. Я  бы  сказала:
приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас  буду  ждать  в  семь
часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
     - Как когда.
     - И у Пушкина?
     - Не совсем. Мы как-то встречались у "России".
     - Где?
     - У кинотеатра "Россия".
     - Не знаю.
     - Ну, на Пушкинской.
     - Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите.  Я  хорошо  знаю
Пушкинскую площадь.
     - Неважно, - сказал я.
     - Почему?
     - Это давно было.
     - Когда?
     Девочке не хотелось вешать трубку. почему-то  она  упорно  продолжала
разговор.
     - Вы одна дома? - спросил я.
     - Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она  на  ночь
останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.
     - Ага, - сказал я. - Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
     - Вы со мной заговорили как с ребенком.
     - Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой.
     - Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов.  До
свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко  мне  попадете.  И
разбудите меня, маленькую девочку.
     Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что  луноход
прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я  бездельничал.  В
последний раз я решил позвонить Нине уже часов в  одиннадцать,  целый  час
занимал себя пустяками. И решил, что, если опять попаду на девочку, повешу
трубку сразу.
     - Я так и знала, что вы еще раз позвоните, - сказала Нина, подойдя  к
телефону. - Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно.  И
читать нечего. И спать еще рано.
     - Ладно, - сказал я. - Давайте разговаривать. А почему вы так  поздно
не спите?
     - Сейчас только восемь, - сказала Нина.
     - У вас часы отстают, - сказал я. - Уже двенадцатый час.
     Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.
     - Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, - сказала она.
- Сейчас октябрь, и потому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
     - Теперь ваша очередь шутить? - спросил я.
     - Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет.
     - Почему врет?
     - А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.
     - Нет, декабрь, - сказал я. И почему-то, будто сам себе  не  поверил,
посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. "Двадцать третье  декабря"
- было написано под заголовком.
     Мы  помолчали  немного,  я  надеялся,  что  она  сейчас  скажет   "до
свидания". Но она вдруг спросила:
     - А вы ужинали?
     - Не помню, - сказал я искренне.
     - Значит, не голодный.
     - Нет, не голодный.
     - А я голодная.
     - А что, дома есть нечего?
     - Нечего! - сказала Нина. - Хоть шаром покати. Смешно, да?
     - Даже не знаю, как вам помочь, - сказал я. - И денег нет?
     - Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?
     -  Да,  -  согласился  я.  -  Все  закрыто.  Хотите,  я   пошурую   в
холодильнике, посмотрю, что там есть?
     - У вас есть холодильник?
     - Старый, - сказал я. - "Север". Знаете такой?
     - Нет, - сказала Нина. - А если найдете, что потом?
     - Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к  подъезду  и
возьмете.
     - А вы далеко живете? Я - на Сивцевом Вражке. Дом 15/25.
     - А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
     - Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали,  и  спасибо
вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто  так  спрашиваю,  не
думайте.
     - Если бы я помнил, - сказал я. - Сейчас перенесу телефон на кухню, и
мы с вами посмотрим.
     Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
     - Итак, - сказал я, - открываем холодильник.
     - А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком.
     - Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?
     - В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?
     - Значит, так... что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.
     - Яйца?
     - Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу?  Нет,  она  французская,
мороженая. Пока вы ее сварите, совсем  проголодаетесь.  И  мама  придет  с
работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины,
шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
     - Да, - сказала Нина совсем тихо. - Зачем вы так  шутите?  Я  сначала
хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
     - Это еще почему? В самом деле так проголодались?
     - Нет, вы же знаете.
     - Что я знаю?
     - Знаете, - сказала Нина. Потом помолчала и добавила: - Ну  и  пусть!
Скажите, а у вас есть красная икра?
     - Нет, - сказал я. - Зато есть филе палтуса.
     - Не надо, хватит, - сказала Нина твердо. - Давайте отвлечемся. Я  же
все поняла.
     - Что поняла?
     - Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
     -  Из  окна?   Дома,   копировальная   фабрика.   Как   раз   сейчас,
полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной.  И
еще виден "Мосфильм". И пожарная команда. И железная дорога.  Вот  по  ней
сейчас идет электричка.
     - И вы все видите?
     - Электричка, правда, далеко идет.  Только  видна  цепочка  огоньков,
окон!
     - Вот вы и врете!
     - Нельзя так со старшими разговаривать, -  сказал  я.  -  Я  не  могу
врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?
     - Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
     - Что же она, невидимая, что ли?
     - Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из  окна
не выглядывали.
     - Почему? Я стою перед самым окном.
     - А у вас в кухне свет горит?
     - конечно, а так как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня  в
нем перегорела лампочка.
     - Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.
     - Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.
     - Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение.  А  если  откинули
затемнение, то потушили свет. Правильно?
     - Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
     - Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
     - Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток... Я не об этом.
     - И я не об этом... Постойте, а вы инвалид?
     - К счастью, все у меня на месте.
     - У вас бронь?
     - Какая бронь?
     - А почему вы тогда не на фронте?
     - Вот тут я в первый раз только  заподозрил  неладное.  Девочка  меня
вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно,  что  чуть
было меня не испугала.
     - На каком я должен быть фронте, Нина?
     - На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте  с  немцами.  Я
серьезно говорю, я не шучу. А то  вы  так  странно  разговариваете.  Может
быть, вы не врете о курице и яйцах?
     - Не вру, - сказал я. - И никакого фронта нет. Может быть, и в  самом
деле мне подъехать к вам?
     - Так и я в самом деле не  шучу!  -  почти  крикнула  Нина.  -  П  вы
перестаньте. Мне сначала было интересно и весело. А теперь стало как-то не
так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.
     - Честное слово, девочка, я говорю правду, - сказал я.
     - Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет.  Дров  мало.  И
темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной  сидеть  ой
как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.
     И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
     - Вы почему не на фронте?
     - На каком я могу быть фронте? -  Уже  и  в  само  деле  шутки  зашли
куда-то не туда. - Какой может быть фронт в семьдесят втором году!
     - Вы меня разыгрываете?
     Голос опять сменял тон, был он  недоверчив,  выл  он  маленьким,  три
вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед  глазами  -
то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше  лет  назад.  когда
мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка.  И  я  сижу  не
диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая  лампа?  И
курица  кажется  нереальной,  сказочной  птицей,  которую  едят  только  в
романах, хотя я тогда не думал о курице...
     - Вы почему замолчали? - спросила Нина. - Вы лучше говорите.
     - Нина, - сказал я. - Какой сейчас год?
     - Сорок второй, - сказала Нина.
     И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее  словах.  Она
не знает кинотеатра "Россия". И телефон у нее только из шести  номеров.  И
затемнение...
     - Ты не ошибаешься? - спросил я.
     - Нет, - сказала Нина.
     Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня?  Может,  ей
не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела  еще  тогда,
девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
     - Послушайте, - сказал я спокойно. Не вешать  же  трубку.  -  Сегодня
двадцать третье декабря 1972  года.  Война  кончилась  двадцать  семь  лет
назад. Вы это знаете?
     - Нет, - сказала Нина.
     - Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час... Ну как вам объяснить?
     - Ладно, - сказал Нина покорно. - Я тоже знаю, что  вы  не  привезете
мен курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает.
     - Почему?
     - Во Франции немцы.
     - Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но
немецкие туристы бывают и у нас.
     - Как так? Кто их пускает?
     - А почему не пускать?
     - Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто
вредитель или шпион?
     - Нет, я работаю в СЭВе, Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь
венграми.
     - Вот и опять врете! В Венгрии фашисты.
     -  Венгры   давным-давно   прогнали   своих   фашистов.   Венгрия   -
социалистическая республика.
     - Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы  все-таки
все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите  мне,  как  будет
потом. Придумайте что хотите, только  чтобы  было  хорошо.  Пожалуйста.  И
извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла.
     И я не стал больше спорить. Как объяснить  это?  Я  опять  представил
себе, как сижу в этом самом сорок втором  году,  как  не  хочется  узнать,
когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где  я  потерял
хлебную карточку за октябрь. И сказал:
     - Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
     - Не может быть! Очень долго ждать.
     - Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше.  И  Берлин  мы  возьмем
второго мая. Даже будет такая медаль  -  "За  взятие  Берлина".  А  Гитлер
покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве  Браун.  А  потом  эсэсовцы
вынесут его тело во двор  имперской  канцелярии,  и  обольют  бензином,  и
сожгут.
     Я рассказывал это не Нине. Я  рассказывал  это  себе.  И  я  послушно
повторял факты, если Нина не верила или не  понимала  сразу,  возвращался,
когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было  не  потерял  вновь  ее
доверия, когда сказал, что Сталин  умрет.  Но  я  потом  вернул  ее  веру,
поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину,  рассказав
о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И  даже
вспомнил, когда наши  перейдут  границу  с  Пруссией.  Я  потерял  чувство
реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване  и
слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже
хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и  до  конца  месяца  им  с
матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую  карточку,  потому  что
Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через  пятнадцать  лет  он
вдруг вспомнит, как это было, и  будет  снова  расстраиваться  потому  что
карточку можно было найти даже через неделю;  она,  конечно,  свалилась  в
подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол.  И
я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать, то  что  полагала  хорошей
сказкой:
     - Ты знаешь Петровку?
     - Знаю, - сказала Нина. - А ее не переименуют?
     - Нет. Так вот...
     Я рассказал, как войти во двор под арку и где в  глубине  двора  есть
подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина
месяца, то в подвале, вернее всего лежит  хлебная  карточка.  Мы  там,  во
дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял.
     - Какой ужас! - сказала Нина. - Я бы этого не пережила.  Надо  сейчас
же ее отыскать. Сделайте это.
     Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни  она,
ни я не понимали, в каком году мы находимся, - мы были вне времен, ближе к
ее сорок второму году.
     - Я не могу найти карточку, - сказал я. - Прошло много лет.  Но  если
сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае  скажешь,
что карточку обронила ты.
     И в этот момент нас разъединили.
     Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал:
     - Это 148-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
     - Вы ошиблись номером, - сказал я.
     - Извините, - сказал женский голос равнодушно.
     И были короткие гудки. Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно
было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь  получалась
в общем чепуха...
     - Да, - сказал голос Нины. Другой Нины.
     - Это вы? - спросил я.
     - А, это ты, Вадим? Что тебе не спиться?
     - Извини, - сказал я. - Мне другая Нина нужна.
     - Что?
     Я повесил трубку и снова набрал номер.
     - Ты сума сошел? - спросила Нина. - Ты пил?
     - Извини, - сказал я и снова бросил трубку.
     Теперь звонить бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на  свои
места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат - три, нет, Арбат -  один  -
тридцать два - тридцать... Нет, сорок...
     Взрослая Нина позвонила мне сама.
     - Я весь вечер сидела дома, - сказала она. -  Думала,  ты  позвонишь,
объяснишь, почему ты вчера так себя вел. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
     - Наверно, - согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о  длинных
разговорах с другой Ниной.
     - Какая еще другая Нина? - спросила  она.  -  Это  образ?  Ты  хочешь
заявить, что желал бы видеть меня иной?
     - Спокойной ночи, Ниночка, - сказал я. - Завтра все объясню.
     ...Самое интересное,  что  у  этой  странной  истории  был  не  менее
странный конец. На следующий день утром я поехал к  маме.  И  сказал,  что
разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а  тут  приехал  сам.  Я
знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей  кажется,  может
пригодиться.  Я  копался  часа  полтора  в  старых  журналах,   учебниках,
разрозненных томах приложений к "Ниве". Книги были не пыльными,  но  пахли
старой, теплой пылью. Наконец я отыскал  телефонную  книгу  за  1950  год.
книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками  страниц,
углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга  было  настолько  знакома,
что казалось странным, как я мог ее забыть, - если бы не разговор с Ниной,
так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно,  как
перед честно отслужившим костюмом, который отдают  старьевщику  на  верную
смерть.
     Четыре первые цифры известны. Г-1-32... И еще я  знал,  что  телефон,
если никто из нас не притворялся, если надо мной  не  подшутили,  стоял  в
переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти тот телефон  не
было. Я уселся с книгой в коридоре,  вытащив  из  ванной  табуретку.  Мама
ничего не поняла, улыбнулась только проходя мимо, и сказала:
     - Ты всегда так. Начнешь разбирать книги,  зачитаешься  через  десять
минут. И уборке конец.
     Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашел этот  телефон.
Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором  году.
И записан был на Фролову К.Г.
     Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и  быть  не  могло.  Но
вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они
на моем месте, делали бы то же самое. и я поехал на Сивцев Вражек.
     Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и  жала  ли
они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила
Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол.
     Уже стемнело. По новому  району,  среди  одинаковых  панельных  башен
гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине  продавали  французских
кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня  появился  соблазн  купить
курицу и принести ее, как обещал, хоть и с двадцатилетнем опозданием. Но я
хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому,  как
гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали.
     Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко,  позвонил  в
дверь рядом.
     - Скажите, Фролова Нина Сергеевна - ваша соседка?
     Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно:
     - Они уехали.
     - Куда?
     - Месяц как уехали на Север. До весны не вернуться. И Нина Сергеевна,
и муж ее.
     Я извинился, начал спускаться по лестнице. И  думал,  что  в  Москве,
вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения.
     И тут дверь сзади снова растворилась.
     - Погодите, - сказал тот же парень. - Мать что-то сказать хочет.
     Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
     - А вы кем ей будете?
     - Так просто, - сказал я. - Знакомый.
     - Не Вадим Николаевич?
     - Вадим Николаевич.
     - Ну вот, - обрадовалась женщина, - чуть было вас не упустила. Она бы
мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку  на
дверь приколола.  Только  записку,  наверно,  ребята  сорвали.  Месяц  уже
прошел. Она сказала, что  вы  в  декабре  придете.  И  даже  сказала,  что
постарается вернуться, но далеко-то как...
     Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я  сейчас
открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину
пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: "Просто знакомый".
     Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

     "Дорогой Вадим Николаевич!
     Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как  можно  верить  детским
мечтам, которые и  себе  уже  кажутся  только  мечтами.  Но  ведь  хлебная
карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать..."




                               Кир БУЛЫЧЕВ

                            ЗАКОН ДЛЯ ДРАКОНА



                                  ...Вся Африка наполнена слонами, львами,
                                барсами,  верблюдами,  обезьянами, змиями,
                                драконами,  страусами, казуриями и многими
                                другими лютыми зверьями, которые не только
                                проезжим, но и жителям самим наскучили.
                                           Иван Стафенгенден. "География",
                                                   С. Петербург, 1753 год.



                                    1

     Павлыш проснулся за десять секунд до того, как  по  внутренней  связи
его вызвали на мостик.  Проснулся,  потому  что  работали  вспомогательные
двигатели. Если не жить долгие месяцы внутри  громадного  волчка,  который
стремительно ввинчивается в пустоту, почти неуловимый гул  вспомогательных
двигателей не вызовет тревоги. Но еще не зная, что произошло,  Павлыш  сел
на койке и, не открывая глаз, прислушался. А через десять  секунд  щелкнул
динамик и голос капитана произнес:
     - Павлыш, поднимитесь ко мне.
     Капитан сказал это сухо, быстро, словно был занят чем-то совсем иным,
когда рука протянулась к кнопке вызова. Капитан  оторвался  от  своих  дел
ровно настолько, чтобы сказать четыре слова.
     Снова щелчок. Тихо. Лишь настырно, тревожно, как еле слышная пожарная
сирена, гудят вспомогательные двигатели, корабль меняет курс.
     В штурманском углу мостика горел свет. Глеб  Бауэр  раскрыл  звездный
атлас, придавив им ворох навигационных карт.  Капитан  стоял  у  пульта  и
курил, слушая по связи старшего механика. Потом сказал:
     - Надо сделать так, чтобы хватило. Мы не можем задерживаться.
     - Привет, доктор, - сказал Глеб.
     Павлыш заглянул ему через плечо, разглядывая объемный снимок  планеты
на  странице  звездного  атласа.  Сквозь  завихрения  циклонов  на  снимке
проглядывали зеленые и голубые пятна.
     - Что случилось? - спросил он тихо, чтобы не отвлекать капитана.
     - Берем больного. Срочный вызов, - ответил Бауэр.
     Капитан набирал на пульте данные, которые передали механики.
     - Должно получиться, - сказал он наконец.
     Он отошел от пульта  и  показал  Павлышу  на  потертое  "капитанское"
кресло, в котором сам никогда не сидел, но, как хозяин,  всегда  предлагал
посетителям. "Попасть в кресло" означало серьезный и  не  всегда  приятный
разговор.
     - Садитесь и прочтите, что мы от них получили. Немного, правда, но вы
поймете.
     Павлыш принялся читать голубые ленты гравиграмм.
     "База-14 космическому кораблю "Сегежа". Срочно.
     Станция на  Клерене  запрашивает  медицинскую  помощь.  Кроме  вас  в
секторе никого нет. Сообщите возможности".
     Вторая гравиграмма:
     "База-14 космическому кораблю "Сегежа". Срочно.
     Ваш  запрос  сообщаем.  Связь  с  Клереной  неустойчива.  Подробности
неизвестны. Даем позывные станции. Если не сможете оказать  помощь  своими
силами, информируйте базу".
     Третьей шла гравиграмма с Клерены.
     "Рады, что вышли на связь. Есть пострадавшие. Врач тяжелом состоянии.
Желательна эвакуация.  На  станции  спасательный  катер.  Можем  встретить
орбите".
     В следующей гравиграмме Клерена сообщала данные для корабля о месте и
времени встречи, затем шел текст, имевший прямое отношение к Павлышу:
     "...Ваш запрос состоянии остальных пострадавших  сообщаем:  справимся
своими  силами.  Предложение  прислать  врача  принимаем   благодарностью.
Работаем сложной обстановке. Доклад пришлем катером".
     Капитан увидел, что Павлыш дочитывает последний листок.
     - Извините, - сказал он, - что не разбудили  сразу.  Решили,  что  не
откажетесь. Подарили полчаса сна - царский подарок.
     Павлыш кивнул.
     - Но, впрочем, отказаться не поздно...
     - Если сомневаешься, - вмешался  Бауэр,  -  я  с  удовольствием  тебя
заменю. Я даже больше похож на доктора. Для этой роли ты выглядишь слишком
легкомысленно.
     - Когда рандеву с катером? - спросил Павлыш.
     - Сегодня вечером. В двадцать двадцать.
     - А характер ранений доктора... и что там за сложности?
     - Через полчаса снова выйдем на  связь.  Милош  справится  здесь  без
тебя?
     -  Он  летом  проходил  переподготовку.  К  тому  же  здесь   хорошая
аппаратура и связь с базой - всегда можно получить консультацию.
     - Я так и думал, - сказал капитан с облегчением.
     - Сколько я там пробуду? - спросил Павлыш.
     - Месяца  два,  -  сказал  капитан.  -  Если  будет  плохо,  придется
сворачивать станцию.



                                    2

     Как только сообщили, что катер поднялся с планеты, Павлыш поспешил  к
переходнику. На то, чтобы выгрузить раненного и взять Павлыша, было  шесть
минут. Бауэр шел сзади, катил контейнер с медикаментами и вещами,  нужными
на станции, и вслух завидовал. Следом  вышагивал  Милош  и  повторял,  как
урок: "Второй ящик слева, в правом углу...". Он не столько  опасался,  что
забыл, как лечить, страшнее было забыть, где что лежит.
     - Он тебе поможет, если что, - сказал Павлыш, не оборачиваясь.
     - Кто?
     - Твой пациент. Он же медик.
     ...Когда люк отошел в сторону и  два  человека  в  потертых,  голубых
когда-то комбинезонах вкатили носилки, Павлыш с первого взгляда понял, что
этот пациент еще не скоро начнет подсказывать Милошу, как его лечить.
     В белой массе бинтов была широкая щель - глаза, и узкая щель  -  рот.
Глаза были открыты и застыли, будто  в  испуге.  Павлыш  провел  над  ними
ладонью - показалось, что человек мертв. Но узкая щель в бинтах  дрогнула,
человек заметил жест Павлыша.
     - Ничего, - сказал он тихо, - ничего...
     Капитан наблюдал эту сцену с мостика, по  телесвязи.  Он  понял,  что
Павлышу трудно ступать в проход, в катер и оставить больного.
     - Иди, Слава, - сказал капитан. - Если надо, вызовем базу.
     Носилки стояли в проходе. Люди, вкатившие их, ждали.
     - Там, - начал доктор. Он  был  в  сознании,  но  говорить  ему  было
больно, а удерживаться в сознании невероятно трудно. Он будто цеплялся  за
край действительности, висел на  нем,  держась  кончиками  пальцев,  хотел
сказать что-то важное...
     - Пошли, - сказал один из людей с планеты. Он был очень велик. - А то
не успеем.
     - Тут письмо, - второй человек, ниже ростом и, видно, очень  худой  -
комбинезон на нем висел - протянул Милошу  большой  синий  конверт.  -  Мы
только это успели подготовить. Здесь отчет и данные наблюдений.
     Милош взял конверт, но вряд ли сообразил, что делает.  Бауэр  отобрал
конверт у него.
     Павлыш положил руку на плечо Милошу.
     - Приступай, - сказал он.
     Раненный был без сознания.



                                    3

     "Наверно, эти люди очень устали, -  думал  Павлыш.  -  Или  я  им  не
понравился". Катер вошел в высокие  облака.  Громоздкий  человек  управлял
машиной. Он был сказочно грязен. И хоть второй человек,  худой,  тоже  был
сказочно  грязен,  все-таки,  если  устраивать  между  ними  соревнование,
выиграл бы пилот. Павлыш подумал, что не иначе как  у  пилота  на  планете
есть коварный враг, который утром окунул его в болото. А может быть, у них
нет воды и притом разбились все зеркала.
     Словно догадавшись, о чем думает новый доктор, пилот обернулся.
     - Дикое зрелище, правда? -  Голубые  глаза  на  буром  лице  казались
фарфоровыми.
     Павлыш не посмел оспаривать его мнение.
     - Мы не познакомились. Я - Джим, - сказал громоздкий пилот.
     - Лескин, - отозвался худой. Он полулежал в кресле, закрыв глаза.
     - Владислав Павлыш. Слава, - и сказав, Павлыш подумал,  что  поспешил
приглашать собеседников к интимности.
     - Доктор Павлыш, - сказал Лескин. - Что ж, очень приятно.
     - Что с больными? - спросил Павлыш.
     - Разное, - ответил пилот  Джим.  Лескин  снова  закрыл  глаза.  -  У
Леопольда сломана нога. У Татьяны-большой лихорадка.  У  остальных  -  что
придется. На вкус, на цвет товарищей нет.
     - А у вас? - сразу перешел к делу Павлыш.
     - У меня? - Пилот в затруднении повернулся к Лескину, но поддержки не
получил. Тогда он  отпустил  штурвал  и  закатал  выше  локтя  рукав.  Там
обнаружился глубокий еще не заживший шрам, словно по руке ударили топором.
- А лихорадкой я уже два раза болел, - поспешил он успокоить Павлыша.
     - Джим, не запугивай доктора, -  сказал  Лескин.  Голос  у  него  был
высокий и чуть капризный.
     - Как спустимся, я вами займусь, - сказал Павлыш. - Через два  дня  и
следов не останется.
     При этих словах Лескин окончательно проснулся и сказал назидательно:
     - Вы нетактичны, молодой человек. Стрешний - замечательный врач.
     - Я не хотел поставить под сомнение...
     - А я повторяю, что Стрешний - отличный врач и делал все, что было  в
человеческих силах. Вы же, не зная наших условий...
     Павлыш хотел было огрызнуться, потому что считал себя  тоже  неплохим
врачом, но сдержался. Лескин, вернее всего,  ревновал.  Стрешний  был  его
другом. А Павлыш выступал в роли безусого лейтенанта, которого прислали во
взвод, где вчера ранили любимого командира.
     У Лескина было длинное  мятое  лицо  с  мягким,  обвислым  носом,  но
большего разобрать было нельзя: лицо было  разрисовано  грязью,  словно  у
индейца, вышедшего на тропу войны.
     - Рация у нас слабенькая, - провел  отвлекающий  маневр  пилот  Джим,
который явно был человеком миролюбивым, что вообще свойственно гигантам. -
Экспедиционная, второй вариант. Мы уж обрадовались, что вы  к  нам  идете.
Очень боялись, что доктор не выдержит. А этот юноша у вас толковый?
     - Он третий механик, - сказал Павлыш. -  По  второй  специальности  -
хирург.
     Павлыш не стал сообщать новым знакомым о своих сомнениях и тревогах.



                                    4

     Катер замер. Кресло снова прижалось к спине. Павлыш нащупал на  груди
пряжку. Лескин протянул руку в серой перчатке, чтобы  помочь.  Пилот  Джим
уже поднялся и опустил шторку на пульт.
     - С приездом, - сказал он. - К счастью, моросит...
     Рядом с ним Павлыш чувствовал себя недомерком.
     Лескин подобрал сумку Павлыша.
     - Не спешите, - сказал он, - нас встретят.
     В дверь постучали. Три раза.  Джим  пробрался  назад,  чтобы  открыть
грузовой люк. Лескин сказал:
     - Не задерживайтесь.
     Павлыш шагнул через порожек, и Лескин, поддерживая  его  под  локоть,
настойчиво, словно хотел посекретничать, потащил к вездеходу, стоявшему  в
трех шагах от  катера.  Люк  вездехода  был  распахнут,  перед  ним  стоял
мальчишка, измазанный, как и остальные, глядел на небо  и  не  обратил  на
Павлыша никакого внимания. Джим вытаскивал контейнер,  Павлыш  хотел  было
ему помочь, но здесь  это  было  не  положено  -  Лескин  втолкнул  его  в
вездеход, в обычный экспедиционный вездеход, обжитой, словно  дом.  Павлыш
даже кинул взгляд на второй от люка  крюк,  где  должна  была  висеть  его
камера, как еще в прошлом году.
     Джим и мальчишка вталкивали в люк громоздкий контейнер, и это было не
просто. Они торопились. Лескин уселся у открытого  верхнего  люка,  глядел
наружу и молчал.
     Когда погрузка закончилась, маленький водитель обернулся к Павлышу  и
сказал глубоким, красивым голосом:
     - Здравствуйте, доктор. - Я - Татьяна-маленькая.
     Павлыш представился, еле удержавшись от желания сообщить, что никогда
еще не видел столь грязной женской физиономии.
     Татьяна-маленькая  уверенно  уселась  на  место  водителя  и  рванула
вездеход так, что Павлыш чуть было не  врезался  головой  в  свой  любимый
крюк. Он подумал, что не успел даже заметить, какая здесь погода. Вездеход
подкидывало на ухабах. Они не удосужились сделать дорогу.



                                    5

     Вездеход  проехал  ровную  площадку  и  резко  остановился.  Свет  за
иллюминаторами изменился. Стал теплым, желтым.
     - Вот и приехали, - сказала Татьяна.
     Павлыш  отметил,  что  его  спутники   сразу   расслабились,   словно
напряжение, владевшее ими, исчезло.
     - Помогите подхватить  контейнер,  -  сказал  Джим.  -  Обидно  будет
разбить что-нибудь, когда мы уже приехали домой.
     - Там, кстати, селедка, - сказал Павлыш. - И черный хлеб.
     - Селедка, - сладострастно произнес Джим. - Я сам  понесу  ящик,  как
скупой рыцарь свой любимый сундучок. - У Джима была слабость к  цитатам  и
поговоркам.
     Татьяна открыла люк, и никто не мешал Павлышу выйти первым.
     Вездеход стоял в гараже, сооруженном надежно, как крепостной бастион.
Двери были закрыты. Гараж был освещен  ярко,  и  с  первого  взгляда  было
видно, что он удобен и даже уютен, как бывают уютны рабочие  кабинеты  или
мастерские, хозяева которых не заботятся о впечатлении  на  окружающих,  а
просто живут здесь и трудятся.
     Перед  вездеходом  стояла  тонкая  женщина  с   короткими,   легкими,
вьющимися темными волосами, которые опускались челкой на лоб. У  нее  было
маленькое лицо с острым подбородком и большими глазами, с губами полными и
чуть загнутыми кверху в уголках. Она была принципиальной чистюлей - ни  на
комбинезоне, ни на лице, ни на узких ладонях не было ни пятнышка грязи.  С
водой здесь в порядке, отметил Павлыш.
     - Доктор Павлыш? - спросила она, но не стала ждать очередного ответа.
- Здравствуйте. Меня зовут Нина Равва. Я начальник станции. Вы будете жить
в комнате, где раньше жил Стрешний. Отдохните, потом пообедаете с нами.
     - Спасибо, - ответил  Павлыш,  поборов  желание  сообщить  начальнику
станции, как приятно встретить чистого человека.
     Что-то загрохотало по крыше, словно на нее рухнул камнепад. Задрожали
лампы. Одна из них лопнула, и посыпались осколки.
     Все замерли, ждали. Камнепад продолжался.
     - Что это? - спросил Павлыш, но никто не услышал.
     - Пошли! - крикнул Джим. - Он теперь не скоро угомонится.
     - Сколько раз я говорил, - сказал Лескин, - чтобы покрасить  крышу  в
зеленый цвет.
     - Надо бы... - начала Татьяна-маленькая, но Нина ее перебила.
     - И не думай. - Они друг друга отлично понимали.
     Павлыш обратил внимание на широкую полосу пластыря на лбу Татьяны  и,
когда та провожала его до комнаты, сказал ей:
     - Если у вас тоже царапина, загляните ко мне, а то загноится.
     - У меня почти зажило, - ответила Таня, и Павлыш не поверил.
     - И вообще шрам украшает  разведчика.  Совершенно  не  понимаю  Нину,
которая даже челку отпустила, чтобы никто не видел, как ей дракон  по  лбу
полоснул. Хорошо еще, что глаз цел.
     Они остановились перед дверью.
     - Заходите, - сказала Таня. - Здесь жил Стрешний.  Только  ничего  не
перекладывайте. Доктор вам этого не простит. Он аккуратный.



                                    6

     - Обед  через  полчаса,  -  сказала  Татьяна.  -  Мы  проходили  мимо
столовой. Третья дверь от вас. Запомните?
     - Спасибо, а где госпиталь?
     - Вам Нина все расскажет. Вы за больных не беспокойтесь. Если бы дело
только в них, мы бы вас не звали. Будут другие, - закончила она убежденно,
и тут  же  переменила  тему:  -  В  шкафу  -  вещи  Стрешнего.  Вы  можете
пользоваться. Он не обидится. Там накомарник и так далее.
     Татьяна исчезла.
     Оставшись  один,  Павлыш  решил  переодеться.  Он  прибыл   в   синем
повседневном мундире Дальней Службы и был похож на попугая среди воробьев.
Он распаковал сумку, достал  мыло,  щетку.  По  раковине  суетливо  бегали
маленькие насекомые, похожие на черных муравьишек. Павлыш смыл  их  струей
воды, умылся, потом подошел к окну. Сквозь решетку был виден склон  холма,
на вершине которого стояла станция. По склону, убегавшему  вниз,  к  лесу,
рос  мелкий  кустарник,  среди  которого  поднимались  редкие   коренастые
деревья. А дальше, до горизонта, тянулась  скучная  серо-зеленая  равнина.
Далеко, в дымке, можно было разглядеть еще один холм. Километрах в трех по
равнине текла река,  отражавшая  светлые,  сизые  облака,  полупрозрачные,
пропускавшие  солнечный  свет,  отчего  все  предметы  отбрасывали  легкие
расплывчатые тени, в сами оставались бесплотными  и  невесомыми.  Площадка
перед станцией была  пуста,  лишь  у  края  ее,  над  столбом  с  каким-то
прибором, вился рой насекомых.
     В келье оставались следы  пребывания  Стрешнего.  На  столике  лежали
книги, разрозненные листки, кассеты.  В  углу  валялся  свернутый  грязный
комбинезон. Но койка была аккуратно застелена.
     Среди бумаг на столе лежала толстая книга в зеленом переплете. Павлыш
открыл ее. Доктор оказался консерватором. Он не только вел дневник, но вел
его от руки. Почерк доктора показался Павлышу  легким  для  чтения,  буквы
округлые, каждая отдельно.
     Глаза помимо воли пробежали по первым строчкам:
     "...Мой дневник не может представлять  ни  научной,  ни  литературной
ценности. Скорее, это средство, организовать собственные мысли..."
     Павлыш захлопнул дневник. Никто ему не давал права читать его.
     Тут Павлыш понял, что прошло  уже  сорок  минут.  Нехорошо.  Все  уже
собрались в столовой, новый человек на далекой станции - событие, придется
отвечать на обязательные вопросы, а ведь  далеко  не  всегда  знаешь,  что
нового в Большом театре и закончена ли шахта на Луне.  Павлыш  взглянул  в
зеркало. Доктор должен подавать  пример  окружающим  -  подтянут,  выбрит,
аккуратен. А тут раздался взрыв.
     Станция содрогнулась. Кто-то пробежал по коридору. И стало тихо.



                                    7

     Столовая была пуста. Люди покинули  ее  в  спешке  -  чистые  тарелки
стояли на столе,  из-под  крышки  кастрюли  поднимался  пар,  стулья  были
отодвинуты, один из них упал, и никто не удосужился его поднять...
     - Ох уж эти тайны, - в сердцах пробурчал Павлыш, ставя стул на место.
- Загадки, тайны и летучие голландцы. Сейчас окажется, что я  здесь  один.
Остальные исчезли в неизвестном направлении.
     Собственный  голос  прозвучал  неестественно,  и  Павлыш  осекся.  Он
постоял несколько секунд, прислушиваясь, потом покинул столовую и пошел по
коридору к выходу, к гаражу.
     Станция была невелика, но казалась обширной из-за  множества  дверей,
закоулков и  тупичков,  лабораторий,  складов  и  комнатушек  неизвестного
назначения. Потыкавшись в двери, Павлыш остановился перед дверью  побольше
других, которая, как ему показалось, вела  в  гараж.  Дверь  была  закрыта
изнутри на основательный самодельный засов. Павлыш с трудом отодвинул его.
Ошибка: оказалось, что дверь вела прямо на улицу. В лицо  Павлышу  пахнуло
теплым влажным воздухом, наполненным жужжанием  насекомых.  Павлыш  сделал
шаг наружу, и тут его грубо схватили за плечо и рванули назад.
     Лескин закрывал засов.
     - Вы с ума сошли? - спросил он бесцеремонно.
     - Извините, - ответил Павлыш, - я еще не освоился с обычаями.
     - Если будете осваиваться, недолго здесь проживете, - сообщил Лескин.
К удивлению  Павлыша,  он  был  умыт  и  оказался  вполне  респектабельным
человеком лет пятидесяти,  с  лицом,  изборожденным  глубокими  морщинами,
словно природа использовала для их изготовления не резец, а стамеску.
     - В лучшем случае напустили бы полную станцию  комаров,  -  продолжал
Лескин. - Перезаразили бы всех лихорадкой. Себя в  первую  очередь.  И  не
обижайтесь. Привыкните. Тоже при виде  открытой  двери  будете  впадать  в
ужас. Вы столовую искали?
     - Нет, - ответил Павлыш. - Обедающих.
     - Обедающие в гараже. Обед задерживается. А я вас искал.
     Дверь в гараж оказалась совсем рядом.
     - Заходите, - сказал Лескин уже мирно. - Сейчас они вернутся.
     Гараж был пуст. Вездеход  исчез.  Лескин  прислушался  и  поспешил  к
рубильнику у ворот гаража.
     - Не пугайтесь, доктор, - сказал он.
     Павлыш не знал,  чего  ему  следует  пугаться,  и  на  всякий  случай
отступил к стене.
     В  расступившихся  воротах  гаража  показался  тупой  лоб  вездехода.
Вездеход полз медленно, с достоинством, как лесоруб, возвращающийся  домой
с добрым бревном. Так же торжественно  вездеход  пересек  гараж  и  замер,
уткнувшись в дальнюю стенку. На буксире он приволок громадную серую  тушу,
с которой свисали два черных лоскута, каждый с парус фрегата.
     На фоне белого прямоугольника ворот прыгали две человеческие фигурки.
Они вели себя, как куклы в театре теней, размахивали  ручками,  суетились.
Нечто большое и темное застило на  мгновение  свет,  и  тут  же  затрещали
выстрелы. Кто - то поднял рубильник, дверь закрылась и словно отрезала шум
и суматоху.
     - Все здесь? - спросила Нина.  Лицо  ее  было  закрыто  чем-то  вроде
паранджи. Она держала в руках пистолет.
     - Все, - ответил Джим, спрыгивая с вездехода. - Я пересчитал.
     Татьяна-маленькая подошла к серой туше, поставила на нее ногу.
     - Магараджа Хайдерабада и убитый им тигр-людоед. Где фотограф?
     - Не паясничай, Татьяна, - сказал Лескин. - Может, он еще живой.
     - Ни один тигр не уходил живым  от  выстрела  молодого  магараджи,  -
возразила Татьяна.
     Татьяна где-то потеряла пластырь. Весь лоб у нее был в крови.  Павлыш
заметил это, но в тот же момент ноги поднесли его к чудищу, распластанному
на полу. Это был дракон. По крайней мере, другого  слова  Павлыш  не  смог
подобрать. Голова была не меньше метра в длину, поблескивали желтые  зубы,
стеклянные глаза угрожающе пучились, а черные паруса оказались крыльями.
     Так вот кто виновник бед и несчастий, поверженный и побежденный.
     - Вот такая птичка-невеличка, - сказал Джим, подходя к Павлышу. -  Не
приходилось раньше встречать? Размах крыльев - пятнадцать метров.
     - Не дай бог, - сказал Павлыш. - Я не стремлюсь к таким знакомствам.
     Рядом с Павлышем стоял невысокий лысеющий  человек  с  полным  добрым
лицом.
     - Это он вас преследовал? - спросил Павлыш.
     -  Преследовал?  -  сосед  Павлыша  мягко   улыбнулся.   Словно   ему
понравилось, как звучит это слово. - Преследовал. Как мягко сказано. Будто
девушку преследовал настойчивый поклонник. Нет,  он  на  нас  охотился.  -
Человек неловко опирался на палку.
     - Значит, вас можно поздравить?
     -  Да,  это  первый,  -   сказала   Нина,   откидывая   паранджу.   -
Познакомьтесь: Леопольд. Наш сейсмолог и геофизик.
     - Поглядите, - сказала Татьяна, поднимая край крыла. -  Это  я  вчера
стреляла. В крыло попала.
     - А как же смертельный выстрел  магараджи?  -  спросил  Леопольд.  Он
поморщился. Стоять ему было больно. Он держал ногу на весу.
     Под  крылом  обнаружилась  лапа,  которая   заканчивалась   загнутыми
когтями, похожими на ятаганы.
     - Кинжал бы сделать, - сказал Джим. - Цены ему на Земле не  будет.  У
коллекционеров.
     - Еще наберешь себе кинжалов, - сказала Нина, - этого мы разрежем  на
мелкие кусочки, чтобы узнать, как он устроен.
     Она посмотрела на Павлыша, как  бы  давая  понять,  что  это  уж  его
задача.
     - Так он не единственный? - спросил Павлыш.
     Вопрос развеселил разведчиков.
     - А с кем же мы воевали, пока вездеход в гараж  заезжал?  -  спросила
Татьяна. - Там его родственники. Они будут жестоко мстить.
     И как бы в подтверждение ее слов вновь загрохотало по  крыше.  Грохот
стоял такой, что объясняться приходилось знаками. Плотно  скроенный  гараж
раскачивался, и Павлышу захотелось поскорее убраться в открытую дверь, что
вела внутрь станции. Джим погрозил потолку массивным кулаком, но этот жест
никакого действия на  хулиганов  не  оказал.  Лескин  вытащил  пистолет  и
направил его вверх. Нина схватила его  за  руку.  Все  стояли,  запрокинув
головы и ждали - и тут крыша не выдержала.  В  отверстие,  показавшееся  в
лопнувшем металле, хлынул белый свет, и Павлыш разглядел  желтые  ятаганы,
рвущие металл, словно картон.
     От  недолгого,  но  шумного  и  яростного  боя  с  драконом,  который
обязательно желал отомстить  за  смерть  своего  родственника,  у  Павлыша
остались сбивчивые, отрывочные воспоминания, как у человека, который хочет
представить себе по порядку, как проходила семейная  ссора,  но  не  может
понять, с чего она началась. Он помнил, как Лескин стрелял вверх,  помнил,
как дракон протискивался в дыру и одна из его  лап  болталась  в  воздухе,
норовя схватить кого-нибудь из людей, отступивших  к  стене,  помнил,  что
Джим подключил пожарный шланг и струя воды, попавшая  в  раскрытую  пасть,
заставила чудовище отпрянуть, но, что он делал в эти две-три  минуты  сам,
так и не вспомнил, хоть и надеялся, что не проявил особой трусости.
     - Вот и все, - сказала  Нина,  глядя  в  широкое,  с  рваными  краями
отверстие, над которым низко  летели  облака.  -  Придется  сегодня  ночью
чинить крышу. Добровольцы есть?
     - Я сделаю, - сказал Джим. - Вы мне не помощники.
     - А я? - спросил Павлыш.
     - Вам придется возиться с этим. - Нина показала на дракона.
     - Не вздумайте от него чем-нибудь заразиться, - предупредил Лескин.
     - А теперь вернемся  в  столовую,  -  сказала  Нина,  -  и  продолжим
прерванную трапезу. Леопольд, отправляйся в лазарет, доктор зайдет  к  вам
после обеда.
     Павлыш наскоро обработал рану Татьяны-маленькой, которая с одинаковым
стоицизмом переносила боль и укоры Павлыша и  даже  успела  поведать,  как
удалось убить дракона.
     - Это еще доктор Стрешний придумал. Ведь их ничего  не  берет.  Можно
даже пулей в голову попасть, но мозг такой малюсенький, что  только  добро
переводить. Стрешний догадался сделать чучело человека  и  присоединить  к
заряду взрывчатки. Три  дня  они  приманку  не  брали.  Может,  только  на
движущуюся цель реагируют...
     - Их много? Потерпите, сейчас кончаю.
     - Ничего, я терпеливая. Сразу много не бывает.  Я  их  уже  различать
научилась. Этот, которого взорвали, довольно маленький. А  есть  мамаша  -
она просто застилает солнце. Это она, по-моему, к нам лезла. Они кружат  в
небе как коршуны - и совсем не страшно. А пикируют, как камень. Секунда  -
и он здесь. Если ты в черном или зеленом,  еще  может  обойтись,  а  любое
светлое пятно для них, как для быка красная тряпка. Вы,  может,  заметили,
что мы даже лица грязью мажем?
     - Заметил.
     - Это не патология, а необходимость.
     - А как-нибудь без грязи нельзя?
     - Что еще придумаешь? Грима у нас нет. Скафандры - светлые. В  них  и
вовсе не выходи. Можно обернуться платком. Нина так и делает. Но в здешней
жаре только она и может в нем работать. Грязь удобнее.
     - Можно идти?
     - Пошли.



                                    8

     - Садитесь, доктор, - сказала Нина. - Пора вводить вас в курс дела.
     Павлыш поспешно сел. Татьяна убежала в госпиталь кормить больных.
     - Мы вас как будто специально пугаем. Не планета, а кошмар  какой-то,
- сказала Нина. - Фантастический роман. Срочный вызов с  далекой  станции.
Там какая-то неведомая угроза уносит  жизнь  за  жизнью.  Затем  появление
незнакомцев, носилки, загадочное путешествие над страшной планетой.
     Джим принес кастрюлю с супом и разлил по  тарелкам.  Половник  в  его
руке казался чайной ложкой. И тарелка у него была особая, видно,  возил  с
собой - в нее умещалось литра три.
     - Разгадка таилась в страшном  чудище,  которое  преследовало  мирных
ученых, - сказала Татьяна.
     - И его кормили молоденькими научными сотрудницами, - поддержал Джим.
     Лескин не участвовал в игре. Он  принялся  за  суп,  ел  методично  и
как-то скучно, словно взрослый, случайно  попавший  на  детский  праздник.
Татьяна вернулась из лазарета, села.
     - Как же получилось, что  о  драконах  не  было  известно  раньше?  -
спросил Павлыш.
     - Сами удивляемся, - сказала Нина. - Почему-то  первая  экспедиция  о
них ни словом не упомянула. Я думаю  потому,  что  их  лагерь  был  далеко
отсюда, на берегу моря, там были свои проблемы и своя фауна.
     - Тоже не всегда приятная, - добавила Татьяна.
     - Да. А  когда  они  искали  место  для  постоянной  станции,  то  им
приглянулся наш холм. Тогда шли дожди. Проливные дожди, с утра до  вечера.
А в дожди эти твари не летают. Отсиживаются в гнездах.
     - Это мы сейчас ходим, головы задрав, - сказала Татьяна.  -  А  тогда
было, как на курорте. Только-только дожди кончились, потеплело. Мы с Ниной
куда-то ехать собрались, я в вездеходе сидела, а она прибор несла. Как она
среагировала, уму непостижимо, - я сижу, а  Нина  влетает  в  люк,  прибор
где-то потеряла, люк захлопнула, а он к-а-а-к  бабахнет  по  крышке.  А  я
ничего не понимаю... Помнишь, Нина?
     Нина кивнула. А Павлыш позволил себе усомниться, что Нина  когда-либо
гуляла по этой планете, как по курорту.
     -  Хорошо,  -  сказала  Нина,  дождавшись,  когда  Татьяна  закончила
рассказ. - Все ясно. Павлыш  уже  видел  дракона.  У  нас  есть  и  другие
проблемы. И лучше с ними познакомиться сразу. Проблема номер два - комары.
Это не комары, а изверги, для меня лично хуже драконов. Жало  в  сантиметр
длиной, пробивают любую ткань. Они выходят на охоту за  нами,  как  только
зайдет солнце. Если искусают, заболеешь лихорадкой. Сейчас Татьяна-большая
в госпитале лежит. Вот так и живем - днем драконы,  ночью  комары,  а  нам
приборы круглосуточно проверять...
     - Вы не подумайте, - сказал  Лескин,  покончив  с  супом,  -  что  мы
жалуемся на жизнь. Везде свои трудности.
     - Я и не думал...
     - Погодите. С другой стороны, вы можете недооценить наши  проблемы  в
силу той легкости, с которой  у  нас,  к  сожалению,  принято  говорить  о
серьезных вещах. Если не принять мер, то мне трудно представить,  чем  это
кончится. Вы ешьте, суп остынет.
     - Он не может, - сказала Татьяна, - он придумывает, как избавиться от
дракона. Мы все через это прошли, доктор.
     Лазарет оказался кельей чуть больше других. На одной половине  стояло
две кровати. Ближняя к двери была застелена, на второй лежал Леопольд.  За
ширмой, на другой половине тоже была  кровать.  На  ней  спала  темнокожая
курчавая женщина.
     - Таня, ты спишь? - спросил Леопольд, когда Павлыш кончил осматривать
его ногу.
     - Нет. Я проснулась. Доктор, я хочу с вами познакомиться, - голос был
слабым.
     У  Татьяны-большой  был  жар,  лоб  влажный,  глаза  блестят...  Губы
казались светло-голубыми на шоколадном лице.
     - Через час начнется последний припадок, - сказала Татьяна. -  Я  уже
знаю. Третий раз болею. При этой  лихорадке  все  как  по  часам.  Зато  я
драконов не боюсь. Они на черных не бросаются.
     - А на той неделе кто на тебя бросался? Медведь?
     - Это был дракон-дальтоник, - сказала Татьяна.
     Она поглядела на Павлыша не без кокетства. Павлыш ей понравился.
     - Там на полке должна стоять  тетрадь  доктора  Стрешнего,  -  сказал
Леопольд. - На ней  написано  "Комариная  лихорадка".  В  ней  же  история
болезни Татьяны.
     Павлыш  достал  тетрадку.  Знакомый  почерк.  Словно  Павлыш   принял
дежурство в клинике.



                                    9

     Когда Павлыш добрался до гаража, дракон уже был разложен  на  полу  -
перепончатые  крылья  расправлены,  когтистые  лапы   прижаты   к   брюху,
оскаленная пасть запрокинута.  Дракон  стал  почти  похож  на  бабочку  на
булавке под стеклом.
     Джим стоял на крыше вездехода  и  снимал  дракона  сверху.  Остальные
ждали, пока он кончит съемку, и  мешали  ему  советами.  Особенно  Лескин,
который считал, что Джим все  делает  неправильно.  Он  был  астрономом  и
считал фотографирование своей епархией.
     Дракон был страшен.  Нетрудно  было  представить  себе,  каков  он  в
рабочем состоянии - управляемый снаряд в полтонны весом.
     - И за что он нас так не любит? - задумчиво сказала Таня - маленькая.
     - Плохо то, - сказала Нина, увидев вошедшего Павлыша,  -  что  мы  не
можем до окончания срока бегать от  драконов.  В  конце  концов,  они  нас
поодиночке перережут.
     - Вы не устали, Павлыш? - спросила Нина. -  Тогда  будете  руководить
вскрытием.
     Павлыш вдруг понял, что пора знакомства прошла. Никто больше не будет
сравнивать его со Стрешним, заранее уверенный в том,  что  прежний  доктор
был лучше. Начинается работа. Павлыш вышел на дежурство и теперь он должен
придумать, как отделаться от драконов.
     ...К полуночи Павлыш измотался так, словно весь  день  таскал  камни.
Главное  было  позади  -  расчлененный  дракон  по  частям   рассован   по
холодильникам и сосудам. Примитивная, но удачно скроенная машина где-то на
уровне птеродактиля. Его было очень трудно убить.  Наверное,  мина-ловушка
была оптимальным средством борьбы с ним. Еще  лучше  обзавестись  зенитной
пушкой. Правда, Павлыш понимал, что  любой  запрос  такого  рода  на  базу
привел бы к тому, что на станцию вместо пушки прислали бы психиатра.
     - Ну что ж, - сказал в ответ на эту информацию Джим, который  никогда
не унывал. - Будем закладывать мины. Где наша не пропадала...
     - Отнеси сердце в холодильник, - сказал Павлыш. - Потом займемся  его
желудком. И на сегодня все.
     Павлыш освоился и даже начал  помыкать  разведчиками.  Джим  послушно
поволок на склад пластиковый мешок с десятикилограммовым сердцем дракона.
     В половине второго, обнаружив, что желудок дракона почти  пуст,  если
не считать дюжины камешков, Павлыш объявил конец  рабочего  дня,  довольно
длинного первого дня на незнакомой планете (еще утром он был в  нескольких
тысячах километров от этого райского уголка). Они с  Джимом  долго  мылись
под душем, стараясь, довольно безуспешно, стереть с себя запах дракона.
     - Выяснил, доктор, кого жрут драконы? - спросил Джим, вытираясь.
     - Никого они не жрут, - ответил Павлыш. - Я не шучу.
     Уже засыпая, Павлыш добрался до каюты  и  провалился  в  сон,  как  в
бездонную яму.



                                    10

     - Доброе утро, доктор, - сказал Джим. Он стоял над кроватью  Павлыша,
наклонив голову, потому что ему везде приходилось нагибаться. - Я тебя  не
разбудил?
     Вопрос был лишним. Он разбудил Павлыша.
     - Сколько я проспал?
     - Недолго, - ответил Джим. - Семь часов. После  вчерашних  дел  можно
проспать и больше. Но мы с Таней-маленькой собирались в лес, и я  подумал,
что тебе может быть интересно. Заодно вывезем останки  дракона.  А  то  он
очень плохо пахнет. Кстати, Татьяна-большая уже встала и дежурит на кухне.
И даже поставила чай в  расчете  на  то,  что  ты  по  утрам  завтракаешь.
Опасайся! Татьяна - женщина тропическая и очень эмоциональная. Ну  хорошо,
я пойду грузить мясо.
     Сначала Павлыш заглянул  в  лазарет.  Леопольд  читал.  Нога  его  не
беспокоила. Павлыш присел на край койки, и они поговорили с  Леопольдом  о
пустяках. Доктора  любят  на  утреннем  обходе  поговорить  о  пустяках  с
выздоравливающими. Кроме того, Павлышу и Леопольду было приятно поговорить
друг с другом, они испытывали друг к другу взаимную симпатию.
     Татьяну-большую Павлыш нашел в столовой.  От  вчерашнего  приступа  и
следа не осталось. Она обрадовалась, увидев доктора, и Павлыш подумал, что
она вообще-то очень здоровый и энергичный человек и ей весело и  интересно
жить на свете. Пятнистый комбинезон сидел на ней элегантно,  как  парадный
мундир капитана звездного лайнера.
     - А, знаменитый драконоборец, здравствуйте! -  сказала  Татьяна.  Она
уплыла на кухню, гремела там кофейником. Потом крикнула  оттуда:  -  Когда
перебьете всех драконов, оставьте мне одного маленького.
     - Зачем?
     - У нас в деревне он  будет  пользоваться  большим  успехом.  Старики
говорят, что раньше в наших краях было много драконов.  Потом  перевелись.
Некоторые до сих пор в эти сказки верят. Раньше вообще было  много  разных
зверей.
     - А теперь?
     - Теперь некоторых не осталось.
     - ...Я вам советую обратиться к нашему главному теоретику  -  доктору
Стрешнему. От него должен остаться дневник. Он всегда  уверял,  что  он  -
последний представитель племени мемуаристов.
     - Я видел этот дневник. Но не имел разрешения его читать.
     - Стрешний бы не обиделся. А вы там отыщите  что-нибудь  полезное,  у
него  были  некоторые  соображения,  может  быть,  они  натолкнут  вас  на
разгадку.
     Татьяна принесла кофе. Вошел Джим.
     - Пора ехать, - сказал он.



                                    11

     Джим прицепил тележку с останками дракона к вездеходу, и они  отвезли
груз вниз, к мусорной яме. Других драконов не  было.  Шел  мелкий,  частый
дождь, а драконы такой погоды не любят.
     Потом вездеход отправился вниз, к реке, где у Джима была работа:  как
геолог он  давно  собирался  осмотреть  там  обнажения,  но  все  руки  не
доходили.
     Павлыш сидел рядом с Таней-маленькой, которая вела машину.
     - Здесь много зверья? - спросил Павлыш.
     - Мало, - ответила Таня. Она закусила нижнюю губу, темная прядь упала
на бинт. Таня показалась Павлышу похожей на маленького ковбоя, которому на
родео попался особенно вредный мустанг.
     Пологие берега ручья, поросшие кустами и колючей травой,  становились
все круче, ручей, пополнявшийся ключами и дождевой  водой,  превращался  в
настоящую реку. По полосе  гнилой  травы  и  обломков  ветвей  можно  было
догадаться, как высоко поднималась вода в  половодье.  Вездеход  перевалил
через толстый поваленный ствол и  замер  у  невысокого  обрыва,  где  река
подточила склон холма.
     Джим вылез первым. Он задержался у люка, вглядываясь в небо.
     - Я займусь делами, - сказал Джим, - а  вы,  если  хотите,  погуляйте
вокруг. Только осторожно.
     Павлыш с Таней прошли несколько метров вниз по течению и остановились
над прозрачной быстриной, где играли синие мальки.
     - А комары здесь есть?
     - Не знаю, - сказала Татьяна,  поднимая  капюшон,  потому  что  дождь
неожиданно усилился и капли, взбивая мыльные пузыри, застучали по воде.
     Павлыш увидел на земле клочок белой шерсти. Он поднял его.
     - Вы говорили, что здесь мало зверей...
     - Это сурок пострадал. Наверное, сурок, - Татьяна подошла. - А вы мне
сначала показались снобом. Знаете, такие  прилетают  иногда,  из  Дальнего
Флота. Все на них блестит, как на древнем генерале. И смотрят они на  вас,
болезных, с презрением: ах, какие  вы  грязные  и  неухоженные,  какие  вы
обыкновенные!
     - Вы изменили свое мнение к лучшему?
     - Дракона вы славно распотрошили. Будто всю жизнь этим занимались.
     Разговаривая, они прошли дальше, в лес. Впереди, на  полянке,  Павлыш
услышал какую-то возню. Он схватил Таню за руку, и она, на мгновение позже
Павлыша поняв, в чем дело, замерла.
     Поверх  кустов  поляна  казалась  пустой  и  безжизненной.  Шуршание,
чавканье доносились снизу. Они осторожно приблизились к прогалине.
     Две небольшие птицы дрались над  полуобглоданным  скелетом  какого-то
крупного животного.  Не  обращая  на  них  внимания,  здоровая  многоножка
вгрызалась в череп, сбрасывая ножками белые пушинки шерсти.
     - Татьяна! Павлыш! - кричал Джим. - Вы куда подевались?
     - Пошли, - сказала Татьяна. - Это всего-навсего сурок.
     - Сурок? Я думал, что они маленькие.
     - Большие, но безобидные. Мы их иногда встречаем в лесу.
     Джим стоял у вездехода. Дождь перестал.
     - Скорей! - крикнул он. - Дракон прилетел!
     Павлыш поднял голову. Под самой тучей медленно кружил дракон.  Павлыш
подтолкнул Татьяну, чтобы она первой  забиралась  в  люк.  Опуская  крышку
люка, Павлыш еще раз взглянул вверх. Дракон все так же кружил над ними, на
вид мирный и безопасный.



                                    12

     Когда вездеход добрался до холма,  небо  совсем  просветлело.  Облака
неслись  быстро,  будто  спешили  куда-то,  в  другой  район,  где  срочно
требовался дождь. Начало парить.
     Павлыш не стал дожидаться, пока вездеход подойдет  к  дверям  гаража,
откинул люк и выскочил на упругую, вытоптанную землю у здания станции.
     - Я открою дверь! - крикнул он Джиму.
     - Назад! - крикнул Джим.
     И тут же Павлыш почувствовал острый укол.  И  еще  один...  Нападение
комаров было неожиданным и предательским: ведь им положено было дожидаться
ночи. Павлыш остановился, отмахиваясь от них.
     Джим что-то кричал.
     Павлыш понял, что единственное спасение - скорее скрыться  в  гараже.
Он подбежал к двери и взялся за широкую рукоять,  чтобы  отвести  дверь  в
сторону.  Двигатель  вездехода  взревел,  будто  машина  тоже  кричала  на
Павлыша, и тут Павлыш непроизвольно взглянул вверх.
     Дракон падал на него, как камень.
     Павлыш  не  мог  оторвать   глаз   от   увеличивающегося   словно   в
мультипликационном фильме чудовища.  Он  даже  различил  зубы  в  открытой
пасти. И  в  то  же  время  не  мог  заставить  себя  побежать,  скрыться,
спрятаться - это было нереально, это не могло к нему относиться... Ведь он
мирно открывал двери гаража и никогда не обижал драконов...
     На самом деле Павлышу только казалось, что он  стоит  неподвижно.  Он
успел метнуться в сторону и упасть вдоль стены, а дракон,  вытянув  когти,
щелкнул ими, словно кастаньетами, в метре от земли, и пока  он  соображал,
почему в когтях нет такого тепленького и вкусненького человечка, вездеход,
чуть не раздавив Павлыша, подпрыгнул  к  стене,  и  дракону  волей-неволей
пришлось подниматься вверх, проклиная людскую солидарность.
     Дверь гаража открылась  и  Лескин,  выскочив  оттуда,  помог  Павлышу
укрыться в здании. Вездеход вполз следом, и дракону ничего не  оставалось,
как долбить клювом многострадальные ворота гаража.
     - Ну, теперь до ночи носа не высунешь, - сказал осуждающе  Лескин.  -
Дождь  кончился,  драконы  взбесились,  а  некоторым  из  нас   доставляет
удовольствие изображать из себя гуляющую мишень.
     - Поздравляю с боевым крещением, - сказала подошедшая Нина Равва.
     Начальница, как ей и полагалось, была спокойна и доброжелательна.
     - Обидно как, - сокрушалась Татьяна-маленькая. -  Теперь  и  в  самом
деле не выйдешь. А я хотела новую мину заложить.
     - И почему это драконы не любят врачей? - спросил задумчиво Джим,  ни
к кому не обращаясь. - Нарочно за ними гоняются!
     - Драконы знают,  что  когда-нибудь  у  нас  появится  врач,  который
отгадает, почему драконы хотят нас съесть, - ответила Нина.
     - И это не я? - спросил Павлыш.
     - А вы уже напали на след?
     Павлыш подумал, что опасность, которая нависает постоянно, становится
частью  быта.  Пройдет  еще  несколько  недель  такой  жизни,  и   драконы
сравняются с комарами. Люди  научатся  стрелять  в  драконов  из  рогатки,
морить их дустом, отпугивать  чем-нибудь.  И  будут  работать.  Нельзя  же
останавливать работу только  потому,  что  за  тобой  охотятся  неуязвимые
драконы.
     - Павлыш, - сказала Нина. -  Вам  следует  посетить  свой  кабинет  в
качестве пациента. У вас щека разодрана. И вообще вы грязны  как  смертный
грех. А врач должен всем нам подавать пример.
     Так Павлыш вступил в кровное братство.



                                    13

     Умывшись и заклеив щеку  пластырем,  Павлыш  присел  у  стола,  чтобы
перевести дух. Им овладела  предательская  слабость.  Даже  при  умеренном
воображении нетрудно было себе представить, каково  пришлось  бы  Павлышу,
протяни дракон свои когти на полметра дальше. А у Павлыша воображение было
развито отлично.
     Он взял в руки дневник доктора, открыл  его,  захлопнул  снова.  Надо
поговорить с Ниной. Дневник, и в самом деле, может пригодиться.
     И тут же, словно подслушав его мысли, вошла Нина.
     - Я вам не помешала? Пластырь придает вам боевой вид.
     - Спасибо. Хоть я к этому не стремился.
     - Читаете записки Стрешнего?
     - Хотел бы, но не решаюсь. Вряд ли он предназначался для посторонних.
     - В этом вы ошибаетесь. У доктора была слабость, - может,  в  роду  у
него был графоман, - он не только любил читать вслух отрывки из  дневника,
но и подсовывал его всем,  кто  пытался  избежать  этого  развлечения  под
предлогом того, что не воспринимает чтения вслух.
     - Это относилось к вам?
     - Ко мне. Так что читайте спокойно. Стрешний будет рад.
     - Джим сказал, что драконы не любят врачей? А как  все  случилось  со
Стрешним?
     - Он занимался комарами. Устроился на склоне в кустах,  а  когда  шел
обратно, задумался, забыл взглянуть на небо... Это еще что за шутки?
     Нина смотрела на пол. По полу черной ниточкой бежали муравьишки.
     - Я их уже вчера видел, но не придал значения.
     - Нет, это что-то новое. Если еще и они кусаются...
     Павлыш проследил за направлением муравьиной ниточки - она поднималась
к умывальнику и возвращалась обратно, скрываясь под койкой.
     - Они спешат на водопой, - сказал Павлыш. - На нас,  как  я  понимаю,
внимания не обращают.
     - Хорошо бы...
     Нина стойко несла бремя ответственности. Она - начальник  станции,  с
нее спрос. Павлыш подумал,  что  молодой  женщине  надо  обладать  особыми
данными, чтобы  занять  место,  которое  обычно  занимают  матерые  волки,
разведчики, прошедшие по двадцать планет.
     Уже потом, через несколько дней, Павлыш узнал,  что  Нина  относилась
именно к этой породе матерых. Это была ее шестая планета, и никто в центре
не сомневался, что она справится с работой не хуже  других.  Она  была  из
тех, мягких на вид, всегда ровных и вежливых стальных человечков,  которые
без видимых усилий везде становятся первыми - и в школе, и в институте,  и
в науке. Она несла на себе бремя ответственности за станцию, и ни  у  кого
не возникало вопроса, почему этот жребий пал на нее. Но чтобы это  понять,
Павлышу пришлось прожить на станции не один день.
     - Я пришла, потому что подумала, что новый человек  должен  взглянуть
на наши беды иначе - у нас уже выработались стереотипы, они мешают.
     - Может, вы все-таки чем-то прогневили драконов?
     Нина смотрела на муравьиную дорожку.
     - Надо будет проверить, как они  пробрались  на  станцию.  Займетесь,
Павлыш?.. Как мы могли прогневить драконов?
     - Беспричинной агрессивности в животном мире не бывает.
     - Мы на них не  нападали.  И  готовы  к  компромиссам.  Но  они  ведь
доступны только разумным существам.
     - Вы могли не заметить. На кого еще нападают драконы?
     - Вы вчера исследовали его желудок.
     - Нина, ты здесь? - в дверях показалась Таня-маленькая. Ее комбинезон
был украшен ожерельем из зубов дракона. Зрелище было жуткое.
     - Тебя Лескин всюду разыскивает. Он уверен, что магнитное поле  ведет
себя неподобающим образом.
     - Ну и что?
     - Как всегда. Он уверен, что добром это не кончится.
     - Я пошла, - сказала Нина. - Лескин пессимист.  В  каждой  экспедиции
положено иметь  пессимиста.  У  меня  подозрение,  что  психологи  нарочно
подсунули его нам, чтобы уравновесить безудержный оптимизм Тани.
     Оставшись один, Павлыш снова открыл дневник доктора Стрешнего.
     Доктор и в самом деле любил писать подробно  и  обстоятельно.  Павлыш
представил  себе,  как,  наклонив  голову,  доктор  любуется   завершенной
конструкцией фразы, стройностью длинных абзацев и видом редких,  старинных
слов. Первые страницы были заняты описанием холма, строительства  станции,
посвящены быту, характеристикам его  спутников,  характеристикам  длинным,
подробным,  однако  осторожным   -   доктор   рассматривал   дневник   как
литературное произведение и никого не хотел  обидеть.  На  пятой  странице
дневника Павлышу встретилось первое рассуждение, относящееся к  теперешним
событиям.
     "Дожди скоро сойдут на нет. Начнется весна. Планета  должна  обладать
умеренно  богатой  фауной,   нынешнюю   скудость   я   склонен   объяснить
неблагоприятным временем  года.  Я  могу  представить,  как  с  повышением
температуры и появлением солнца  из  нор,  из  гнезд  и  берлог  выползут,
выбегут, вылетят различные твари, и некоторые из них могут быть  настолько
сообразительны, что захотят вступить с нами в  какие-то  отношения.  Я  не
имею ввиду разум. Мой опыт подсказывает мне, что для развития  разума  эта
планета еще не созрела. Однако очень немного шансов за то, что нас обойдут
вниманием, -  уж  очень  мы  очевидны  и  шумны,  непривычны  и  по-своему
бессознательно агрессивны. Сегодня утром у меня возник небольшой  конфликт
с  Татьяной-большой,  которая   наблюдала   за   стройботом,   сооружавшим
"выгребную яму" станции, - ведь от части отходов мы избавиться не сможем и
должны их как-то спрятать.  Именно  спрятать.  Не  нарушая  обычной  жизни
нашего окружения. Со свойственным этой милейшей женщине  легкомыслием  она
удовлетворилась  тем,  что  стройбот  выкопал  глубокую   яму.   "Где   же
герметическая крышка для нее?" - задал я  закономерный  в  моем  положении
вопрос..."
     Прошло еще  несколько  дней,  и  ожидания  доктора  Стрешнего  начали
сбываться.
     "Сегодня меня укусил комар. Скорее всего, это не комар, а  насекомое,
функции которого по отношению к нам, людям, схожи с  функциями  комара  на
Земле, - он мал, тихонько жужжит и, главное, кусается.  Поэтому,  дабы  не
отягощать нашу фантазию придумыванием новых названий, будем называть этого
мучителя комаром. Я тут же предупредил Нину, что нам следует принять  меры
против засилья комаров. Именно  засилья,  подчеркнул  я,  ибо  значительно
больше шансов на то, что этот кровопийца не случайный  экзотический  гость
на нашем холме. За ним последуют иные любители моей крови..."
     Через три дня Леопольд заболел лихорадкой. Его трепало три дня, и три
дня доктор Стрешний боролся с врагом невидимым, неизвестным,  непобедимым,
к счастью, не настолько упорным, чтобы погубить  свою  жертву.  На  третий
день лихорадка отступила. Сочетание опыта и некоторого  везения  позволило
доктору связать лихорадку с  комарами,  и  потому  в  течение  недели,  за
которую почти все сотрудники станции  успели  переболеть  (включая  самого
Стрешнего), дневник  был  полностью  посвящен  комарам.  Из  этих  записок
Павлыша заинтересовали фразы, которые он подчеркнул, чтобы не потерять.
     "Комары гнездятся где-то по-соседству с нами. Вылетают  после  захода
солнца и, видно, хорошо реагируют на тепло. Я до  сих  пор  не  знаю  двух
очень важных вещей: кто, помимо нас, является объектом нападения  комаров,
и,  второе,  каков  их  жизненный  цикл.  В  первую  же  свободную  минуту
отправлюсь на поиски их убежища".
     Сделать этого доктор не успел, потому  что  появились  драконы.  Беда
пострашнее комаров. В дневнике подробно описывались все  случаи  нападения
драконов на людей. Доктор старался найти в них какую-то логику, связь.  Он
сам поставил восклицательный знак на полях страницы,  где  было  написано:
"Дракон не оставил мысли настичь  Леопольда,  даже  когда  тот  скрылся  в
здании. Он старался проникнуть в дверь, вытащить его наружу".
     Павлыш не заметил, как вошла Татьяна-маленькая. Дверь была открыта, и
Павлыш, углубившись в чтение, понял,  что  она,  заглядывая  через  плечо,
читает вместе с ним дневник, только когда у него над  ухом  звякнули  зубы
дракона - Татьянино ожерелье.
     - Я не хотела вам мешать, доктор, - сказала она. - Но я  вам  сегодня
почти спасла жизнь, и вы не имеете права меня выгнать. Тем  более,  что  у
меня тоже есть своя теория.
     - Выкладывайте, - сказал Павлыш, закрывая дневник.
     - Конечно, драконы людей не любят. И знаете почему? Когда -  то,  лет
десять назад, сюда прилетала звездная экспедиция. Не наша, чья-то  еще.  И
они тоже были антропоидами. Пока эти люди здесь жили, они жутко невзлюбили
драконов. Гонялись за ними, искали их гнезда, разбивали молотками драконьи
яйца и убивали птенцов. А у  драконов  замечательная  память.  Вот  они  и
решили, что их враги вернулись. Убедительно?
     - А что ты предлагаешь? - ушел от прямого ответа Павлыш.
     - Я? Пока что ходить на четвереньках, а в свободное  от  этого  время
искать остатки базы тех, кто был раньше нас.
     - Почему на четвереньках?
     - Чтобы они нас за людей не принимали.
     - Чепуха, конечно, - сказал Павлыш, решив, что Татьяна шутит.  И  тут
же подумал, что в шутке скрывается любопытное наблюдение. - А ведь правда,
когда дракон на меня пикировал, он щелкнул когтями слишком высоко.
     - Ага, - обрадовалась Таня, - ведь это  основание  для  эксперимента.
Правда?
     Павлыш улыбнулся, ничего не ответил. Таня тут же  испарилась.  Павлыш
снова открыл дневник Стрешнего. Наугад.
     "Я  полагаю,  что  популяция   холма   стабильна   и   ограничена   в
пространстве, а дальность полета комара невелика. Надо проверить,  пометив
несколько особей..."
     Павлыш перевернул страницу.
     "...Когда наступает ночь и тебе не спится, ибо ничто не отгоняет  сон
надежнее,  нежели  неразрешимая  проблема,   стоящая   перед   тобой,   то
воображение, не скованное дневными  реалиями,  разрывает  рамки  логики  и
подсказывает решения,  которые  днем  показались  бы  нелепыми,  детскими,
наивными... Я пишу именно ночью, сейчас третий час, станция  спит  -  хотя
нет, не спит Джим, у него приступ лихорадки, я недавно заглядывал к  нему.
Меня окружают образы,  рожденные  прошлым  этой  планеты,  где  нет  места
человеку,  в  которое  человек  не  вписывается  и,  возможно,  не  сможет
вписаться в настоящее. Мы привыкли награждать окружающий мир разумом - это
остаток тех далеких эпох, когда и лес, и  горы,  и  море,  и  солнце  были
живыми, большей  частью  злыми  и  коварными,  редко  добрыми  существами,
которым было дело до любого слова, мысли, сомнения первобытного  человека.
Мир, еще не подвластный людям, враждебный им, был населен чуждым  разумом,
направлявшим на людей дожди и снега, ветры, засухи и свирепых  хищников...
А здесь? Не скрывается ли за целенаправленной  озлобленностью  драконов  и
комаров воля, чуждый нам, враждебный разум, для которого наши  конкретные,
кусающие враги - не более, как орудия мести, а может и проще -  лейкоциты,
изгоняющие из организма чуждое начало.  За  решеткой  окна  сыплет  мелкий
дождь, планета выжидает... Нет, пора спать".
     На этом записи обрывались. Доктору не удалось вернуться к дневнику.



                                    14

     Посреди  столовой  стояла  Татьяна-маленькая.  Разлохмаченная,  глаза
горят, драконьи зубы сверкают на груди. Над ней возвышался мрачный Лескин.
Нина сидела за столом и старалась не улыбаться.
     - Если бы ты погибла, - разъяснял Лескин Тане, - то нам  пришлось  бы
сворачивать  станцию.  Неужели  ты  полагаешь,  что  кто-нибудь   разрешит
экспедицию, в которой собрались разведчики, отдающие себя  на  растерзание
разным тварям?
     - Нет, - сказала Таня-маленькая. - Я так не думаю.
     - Ага, - Лескин увидел Павлыша. - У меня есть подозрения, что  доктор
причастен к этой выходке.
     - Я не причастен, - поспешил с ответом Павлыш. - Потому что не  знаю,
что произошло.
     - Танечка, - сказала Нина ласковым голосом. - Посвяти Павлыша в  курс
дела.
     - Клянусь, что доктор здесь ни при чем! - воскликнула Татьяна.  -  Он
даже и не подозревал. В общем, я выгнала на площадку вездеход, накинула на
себя одеяло, выползла  через  нижний  люк  и  отправилась  через  открытое
пространство.
     - Джигит не боится рогов и  копыт,  -  загадочно  процитировал  Джим.
Осуждения в его голосе не было.
     - Я поползла, а драконы надо мной летали.
     - Не летали, а пикировали, - поправил Лескин.
     - И пока Лескин, который  наблюдал  за  этим  из  окна  обсерватории,
пробирался сквозь решетку, забыв,  где  дверь,  -  продолжала  Таня,  -  я
приползла обратно. А он расстроен, что не успел меня спасти.
     - Ясно, - сказал Павлыш. - Вы хотели убедиться, нападают  ли  драконы
на ползучих тварей. И изображали такую тварь.
     - Вы очень сообразительный, - согласилась Татьяна.
     - И они кинулись, - сказал Джим. - И хорошо, что опыт не удался. А то
пришлось бы нам ползать. Представляете меня ползучим?
     Татьяна-большая крикнула с кухни:
     - Я несу бульон,  и  перестаньте  рассказывать  ужасы,  а  то  у  вас
пропадет аппетит!
     Павлыш сел на свое место рядом с Ниной. Та спросила его негромко:
     - Вы обратили внимание, что Татьяна отползла на  несколько  метров  и
успела вернуться?  И  драконы  щелкали  когтями  у  нее  над  головой,  но
промахивались?
     - Вот именно! - услышала эти слова Татьяна-маленькая.
     - Мужчины  имеют  право  падать  на  колени  только  у  моих  ног,  -
подытожила дискуссию Татьяна-большая.  -  К  женщинам  это  не  относится.
Учтите это, доктор. Не смейте унижаться перед драконами.
     - Учту, - сказал Павлыш.
     - И все-таки я не могу справиться с возмущением, - вмешался Лескин. -
Нельзя же, в конце концов, регулярно сводить к  шутке  трагический  аспект
нашего прибывания  на  этой  планете.  Вы  смеетесь,  забыв  не  только  о
грубейшем нарушении дисциплины, совершенном Татьяной, но и  забываете  при
этом, что наше поведение приведет к тому, что драконы нас всех перебьют.



                                    15

     Вечером, когда солнце село и наступил тот благословенный  час,  когда
драконы убираются восвояси, а комары  еще  толком  не  принялись  за  свое
черное дело, станция опустела. У каждого накопилось  множество  неотложных
дел, все выбились  из  графика  и  спешили  наверстать  часы  вынужденного
безделья.
     Павлыш догнал Джима у выхода.
     - Ты очень спешишь?
     - Нет, не очень.  -  Вежливость  и  отзывчивость  были  его  сильными
сторонами. Наверное, в школе он давал списывать нерадивым  ученикам.  Все,
кому не лень, эксплуатировали Джима. Павлыш знал, что Джим спешит,  потому
что кроме своей работы, ему надо было обойти  датчики  Леопольда.  Но  что
делать - Павлыш был не лучше других.
     - Джим, покажи мне норы.
     - Какие норы?
     - Доктор Стрешний наблюдал, как комары вылетают из нор.
     - Наверно, они везде вылетают. Пойдем, покажу тебе норы.
     Джим шел впереди. Он был закутан в одеяло с подшитыми на  кистях  рук
резиновыми манжетами. На голове высилось пластиковое сооружение, схожее  с
шлемом старинного водолаза. Большие  очки  и  повязка  придавали  ему  вид
полярника, из последних сил стремящегося к  полюсу.  Павлыш  понимал,  что
мало чем от него отличается. Свою спецодежду он позаимствовал у Стрешнего,
а Леопольд, мастер на все руки, этот костюм подогнал и усовершенствовал.
     - Смотри, - сказал Джим, остановившись у откоса. - Норы.
     Откос был усеян пещерками сантиметров тридцать в диаметре.
     - Кто здесь кроме комаров живет?
     - Стрешний думал, что сурки. Они в дождь живут в  норах,  а  в  сухой
период откочевывают в лес.
     - А они не кусаются?
     - Что ты, они безобидные.  У  них  не  рот,  а  пустая  формальность.
Хоботок. Они им в земле роются, насекомых выискивают.
     - Какие же они сурки?
     - Кто-то первый их так назвал. Назвали бы муравьедами,  были  бы  они
муравьедами. Хоть груздем, только не клади в корзинку. Я пойду, ладно?
     Павлыш устроился у норы и решил подождать. Моросил дождь, драконов не
ожидалось. Комары резвились вокруг, но их было мало. Под защитным костюмом
в двойных перчатках было жарко. Норы казались глазами  чудовища.  Ниточки,
ведущие к разгадке, пересекались где-то рядом. Но пока Павлыш  не  мог  их
разглядеть.
     Словно струя пара протянулась из черной норы. Она изгибалась  кверху,
распыляясь веером по  ветру.  Павлыш  пригляделся.  Мама  родная!  Это  же
комары! Десятки тысяч насекомых покидали свое жилье, отправляясь на охоту.
Доктор был прав. Они гнездились в норах.
     Комары  реагировали  на  тепло.  Они  сворачивали  с   курса,   чтобы
полакомиться кровью Павлыша, - не  только  из  ближайшей  норы,  но  и  из
дальних, из кустов, ниже по склону...
     Через две минуты нервы у Павлыша не выдержали, и он припустил наверх.
Он добежал до станции, увешенный комарами, как елка инеем, и долго  смывал
их горячим душем. Зато придумал более или менее приемлемый метод борьбы  с
комарами: поставить у нор что-нибудь теплое - и готова ловушка.
     Трех комаров Павлыш сохранил. Принес их в коробочке к себе  в  келью.
Раздевшись,  выдвинул  сантиметров  на  пять  ящик  стола,  положил   туда
коробочку, приоткрыл и стал ждать. Ждать  пришлось  недолго.  Комары,  как
истребители-перехватчики, вырвались из щели ящика и, ни разу не сбившись с
курса, вцепились в протянутую им навстречу руку. Павлыш вытерпел уколы и с
некоторой жалостью к себе смотрел, как набухали его кровью тела кровопийц.
Наконец, изверги насосались и удовлетворенно, один за другим, поднялись  с
руки и отправились искать  укромного  места,  чтобы  отдохнуть  от  трудов
праведных. Такое место нашлось в простенке между койкой и умывальником.
     Павлыш листал дневник Стрешнего и поглядывал  на  комаров.  Те  мирно
дремали на стене. Может быть, на них не распространяется... И тут один  из
комаров неловко взмахнул крылышками, попытался взлететь, но не мог и  упал
на пол. И замер. Через несколько  секунд  его  примеру  последовал  второй
комар. И третий.
     Павлыш присел на корточки. Комары  лежали  на  полу  лапками  кверху.
Дохлые. Можно было не проводить  дальнейших  анализов.  Комары  отравились
кровью Павлыша. Закон взаимной несъедобности (что за открытие в биологии и
каннибализме!) был на этой планете всеобщим.  Отношения  людей  с  местной
фауной никогда не станут гастрономическими. Комаров влекло только тепло.



                                    16

     - Как бы взглянуть на сурка? - обращаясь к Нине,  спросил  за  ужином
Павлыш.
     - Я их вблизи и не видела, - сказала  Нина.  -  Только  мельком.  Они
очень пугливые и осторожные.
     - Они на пингвинов похожи, - сказал Татьяна-большая.
     - Я добуду для вас, - сказала Таня-маленькая. - Я видела  одну  жилую
нору внизу.
     Сурок был нужен Павлышу. Комары жили в сурочьих норах.
     Сурка Татьяна приволокла на следующее утро.
     - Доктор, - объявила она, заглядывая в лазарет, где Павлыш  занимался
с Леопольдом лечебной  гимнастикой.  -  Ваше  задание  выполнено.  Пленный
доставлен.
     Павлыш сразу догадался, в чем дело.
     - Допрашивать буду я сам. Где его разместили?
     - Лежит связанный в танке.
     - Он не сопротивлялся?
     - Нет. Я хотела его на станцию занести, а Нина запрещает.
     - А почему? - спросил Павлыш, спеша за Таней по коридору. -  Ведь  на
улице водятся драконы.
     - Она думает, что он заразный. Разве ее переспоришь?
     - Конечно, она права... А дождь идет?
     - Драконов не видно. Не бойтесь.
     - Я не боюсь драконов. Кто в наши дни боится драконов?
     Вездеход стоял у приоткрытых дверей гаража. Рядом ждала Нина, которая
сегодня была дневальной и потому получила в наследство фартук с  оборками.
Однако он не превратил начальника в домашнее существо. Даже челка, которая
должна была закрывать шрам на  лбу  и  при  том  отлично  гармонировала  с
фартучком, не спасала положения.
     Нина сказала:
     - Я отлично готовлю. Вы в этом сами убедитесь сегодня.
     И тут же продолжала другим тоном:
     - Павлыш, если вам это животное абсолютно необходимо, возитесь с  ним
сами. Я не позволю никому до него  дотрагиваться.  Он  совершенно  дохлый,
чумной какой-то.
     - А ты откуда знаешь? - возмутилась Таня. - Он же в вездеходе  лежит.
Его никто, кроме меня, не видел. Он душечка, очень милый.
     - Я заглядывала внутрь. Я тоже любопытная... Татьяна!
     Татьяна была уже возле вездехода. Она распахнула люк,  и  прежде  чем
Павлыш успел помочь, выволокла связанного сурка наружу.
     - Я его уже трогала руками, - сказала она.
     Павлыш нагнулся над сурком. Тот лежал на боку и мелко дышал. Размером
он был со среднюю собаку. У  него  было  округлое,  продолговатое  тело  с
короткими ручками и ножками, и если поставить его  столбиком  у  норы,  то
можно принять за настоящего сурка. На этом сходство кончалось - достаточно
было взглянуть на переходящую  в  хоботок  белую  морду.  Сурок  дергался,
стараясь освободиться от пут, но делал это как-то формально,  будто  хотел
показать, что не настолько уж он смирился с судьбой, как кажется.
     - Только не развязывайте, - предупредила Татьяна, - а то сбежит.  Где
я еще такого поймаю? Сурки на дороге не валяются.
     Сурок вздохнул. Он-то валялся на дороге.
     Несколько комаров вилось над сурком. В любой момент мог  появиться  и
дракон. Павлыш, отстранив Таню, подхватил сурка  на  руки  -  он  оказался
очень легким и горячим, понес его внутрь.
     Сурок умер через  два  часа.  Он  был  истощен,  болен  всеми  своими
болезнями (Нина, как всегда, оказалась права), спасти его Павлыш  не  мог,
зато исследовал его кровь, содержимое желудка -  сурок  все-таки  сослужил
свою службу науке.
     Картина складывалась довольно логичная, не хватало последнего штриха.
Когда Павлыш возился со своей жертвой,  в  лабораторию  заглянула  Нина  и
задала  несколько  вопросов.  И  Павлыш  понял,  что  ей  ясен  путь   его
рассуждений.
     Последний штрих нашелся поздно вечером.



                                    17

     Павлыш в столовой играл в шахматы с милейшим Леопольдом,  вел  мирную
беседу об искусстве - оба  ставили  Ботичелли  выше  Рафаэля  и  несколько
гордились собственной смелостью. Вдруг в комнату ворвалась Татьяна-большая
в защитной одежде, страшная,  как  марсианин  со  старинной  картинки,  и,
срывая маску, воскликнула:
     - Больше в этом аду работать не буду! Отправьте меня  на  Юпитер  или
Меркурий, пусть там не будет воздуха, ничего не будет!
     - Что случилось? - вскочил Павлыш.
     - Нина вас  зовет,  доктор.  Она  считает,  что  это  интересно.  Она
какой-то моральный урод. Она даже мышей не боится. Это уж слишком. Да куда
же вы! Оденьтесь сначала! Там комары. А тебя, Поль, я никуда не пущу.  Без
ноги остался, теперь без головы... Я буду играть с тобой в шахматы.
     Разумеется,  Леопольд  ее  не  послушался.  Он   догнал   Павлыша   у
переходника. Одет он был странно - Павлыш не сразу догадался, что он успел
стянуть с Татьяны защитный плащ. Павлыш  поддержал  Леопольда,  и  тот  на
одной ноге допрыгал до выхода. За дверью в глаза ударил свет прожектора, и
голос Джима остановил их:
     - Замрите! Кто сделает первый шаг - погибнет.
     Павлышу неясно было, шутит ли геолог или неточно цитирует  очередного
классика. Но он послушно замер. Голос Джима доносился сверху,  из  темноты
за лучом прожектора.
     - Они на куполе обсерватории, - сказал Леопольд.
     Павлыш огляделся. Ничего. Потом взгляд его упал вниз.
     Вся  площадка  была  покрыта  черным  текущим  ковром.  Словно  земля
раскрыла все поры и выпустила наружу  мириады  муравьишек.  Казалось,  что
стоишь на берегу нефтяной реки.
     - Доктор, вы такое видели? - спросила Нина сверху.
     - Нет, не приходилось, - ответил Павлыш, отмахиваясь от комаров.
     -  Если  это  будет  продолжаться,  -  сказал  Лескин,   -   придется
эвакуировать станцию.
     Муравьи текли за порогом,  в  полуметре  от  башмака  Павлыша.  В  их
бессмысленном, на первый взгляд, копошении чувствовалась система.  И  хоть
каждый муравей бежал в свою  сторону,  все  море  постепенно  перемещалось
вправо, к краю холма.
     - Они пришли откуда-нибудь? - спросил Павлыш. - Кто  видел,  как  это
началось?
     Голос  Татьяны-маленькой  внезапно  раздался  с  крыши  над   головой
Павлыша, будто с одной из вышедших специально, чтобы осветить  эту  сцену,
лун.
     - Я пошла на склад за запчастями к рации, смотрю  муравьи  бегают.  Я
тогда позвала Нину, она с Лескиным в обсерватории была. И Джим пришел. Все
так быстро произошло, что  я  отступила  на  крышу,  а  они  -  на  купол.
Интересно, это навсегда или временно?
     - Временно, - сказал Павлыш, делая шаг вперед. - Муравьи не кусаются.
- Он разгреб  ногой  муравьиный  поток,  который,  все  ускоряя  движение,
водопадом скатывался за пределы освещенного круга.
     К тому времени, когда остальные слезли со  станционных  вершин,  лишь
арьергард муравьиной армии проходил по  площадке.  Земля  была  взрыхлена,
словно кто-то прошелся по ней граблями.
     - Значит, они вылезали прямо из-под земли?
     - Да, я видела, - сказала Татьяна-маленькая.
     - Знаете, это напоминает мне переселение леммингов, - сказала Нина.
     Павлыш кивнул. Он был согласен с Ниной. Нина думала о том же,  что  и
он сам. И Павлыш был на девяносто процентов  уверен,  что  и  с  драконами
можно справиться и он знает как, хотя десять процентов риска заставили его
воздержаться от оглашения своих рецептов. До завтра.



                                    18

     Утром Нина спросила:
     - Павлыш, вам понадобится вездеход?
     - Я только что хотел его попросить у вас.
     - Что, у Ньютона упало яблоко? - спросил Джим.
     - Упало, - согласился Павлыш. - Осталось подобрать.
     - Татьяна, проверь аккумуляторы,  -  сказала  Нина.  -  В  оба  конца
километров двадцать пять. А дороги никакой.
     - Нина! - воскликнул Павлыш. - Вы гений.
     - Не ручаюсь, - сказала Нина. - Надо было раньше догадаться.
     - Нина у нас во всем первая, - поддержала Павлыша Таня - маленькая. -
Даже в биологии. Куда мы едем, доктор?
     Павлыш обернулся к Нине.
     - Не кокетничайте, Слава, - улыбнулась Нина. - Вы знаете лучше  меня.
К соседнему холму. Правильно?
     - Правильно.
     - А с доктором поедет Таня-маленькая и Джим. Остальные - здесь.
     - В конце-концов, - сказал Лескин, - я совершенно свободен...
     Дорога через лес оказалась трудной, вездеход в твердых, но не  всегда
благоразумных руках Тани-маленькой прыгал, как кузнечик. Просто чудо,  что
пассажиры не поломали себе руки и ноги.
     - Мы, как я понимаю, - произнес Лескин, когда вездеход замедлил  ход,
пробираясь сквозь кустарник, - едем посмотреть, где  живут  драконы.  Если
верить рассуждениям нашего начальника и Павлыша, они прилетают с соседнего
холма. Что ж, логично...
     Он замолчал, давая возможность Павлышу продолжить.
     - Мы нанесем им удар прямо по голове?
     Павлыш только тут заметил, что Лескин взял  с  собой  пистолет.  Джим
тоже заметил это и сказал:
     - Только не твоей пушкой, Лескин.
     - Я не просил брать с собой оружие, - сказал Павлыш.
     - А я, доктор, лишен вашего альтруизма. Вы не можете знать,  что  нас
ждет. Мой опыт подсказывает...
     Татьяна нахмурилась и заставила вездеход перепрыгнуть через неширокий
овражек. Пассажиры вездехода посыпались друг на друга и  беседа  на  время
прервалась. Когда машина снова выбралась на ровное место, Татьяна сказала:
     - Павлыш  гуманист,  а  мы,  разведчики,  жестокие  люди.  Павлыш  не
позволит нам обижать безобидных крошек. У  них  же  есть  дети.  А  Лескин
выйдет к ним с пальмовой ветвью.  И  правильно,  что  Нина  разрешила  ему
поехать. Без астронома станция в конце концов обойдется.
     - Вы действительно полагаете, доктор, -  сказал  Лескин,  не  обращая
внимания на речь Тани, - что драконов надо щадить?
     - И не я один. Нина тоже так думает. И Таня, по-моему...
     - Я от них без ума, - сказала Татьяна и бросила машину вперед.
     Уцепившись за ремень над сиденьем, Павлыш произнес монолог:
     - Человечество, - сказал он с чувством, - величайший из преступников,
и лишь долгим раскаянием оно  может  замолить  свои  грехи.  Кто-то  умный
сказал: "Где появляется человек, природа превращается в окружающую среду".
Мы тщательно изменили эту среду в своих интересах, не думая о природе.  Мы
уничтожили массу живых существ, некоторых начисто.
     - И вы бросаете обвинение в наш  адрес,  -  сказал  Джим,  -  что  мы
подняли руку на  природу  этой  планеты  исключительно  ради  того,  чтобы
драконы нас не сожрали.
     - Мы рады их не трогать, - сказала Татьяна. - Но они  нас  все  равно
трогают. Держитесь, сейчас прыгнем.
     Машина снова прыгнула. Павлыш потерял счет прыжкам и ухабам. Вездеход
вилял по девственному лесу, перебираясь через ручьи и овраги.
     - Мы мыслим и действуем по древним стереотипам, -  сказал  Павлыш.  -
Вот все здесь люди образованные, слушали лекции о  невмешательстве  и  так
далее. И  готовы  следовать  заповедям,  которые  с  таким  трудом  дались
человечеству. Но стоило вас задеть, как взыграл охотник. Убей  дракона!  -
вот какой вы придумали лозунг.
     - Павлыш, не обобщайте, - сказала Таня. - Охотник  взыграл  только  в
Лескине. Он не верит в дружбу с хищниками.
     - Не верю, - сказал Лескин твердо.
     Павлыш понял, что  его  монолог  не  оказал  на  окружающих  большого
влияния. Они обо всем этом знали не  хуже  Павлыша.  Хорошо  рассуждать  в
вездеходе, куда хуже, если тебе надо снимать показания с приборов,  а  над
тобой кружит дракон и ничего не знает об экологии и гуманизме.
     Вездеход пересек по дну широкую реку, выполз на дальний берег и начал
медленно взбираться по склону, огибая большие деревья.
     - На холм подниматься? - спросила Татьяна.
     - Уже приехали? - удивился Павлыш. - Тогда  лучше  въехать  повыше  и
найти открытое место, но так, чтобы не привлекать внимания.
     - Придется кружить, - сказала Татьяна. - И мы в  результате  поднимем
больше шума, чем въезжая на холм прямиком.
     - Ну, как знаешь.
     Машина  заурчала,  продираясь  сквозь  кусты.  Стало  светлее.  Потом
вездеход нырнул носом и  оказался  на  ровной  террасе.  За  иллюминатором
тянулся обрывчик, усеянный сурочьими норами. Машина остановилась.
     - Чуть на сурка не наехала, - сказала Татьяна. -  Выскочил,  растяпа,
перед носом. Правил уличного движения не знает.
     Павлыш увидел в боковой иллюминатор, как из норы, метрах  в  пяти  от
вездехода, высунулась узкая белая морда с вытянутым, словно  для  поцелуя,
рыльцем. Маленькие черные глаза смотрели на машину с обидой.  Хоботок  был
черным от облепивших его муравьев. Сурку помешали обедать.
     - Глядите, - воскликнула Татьяна, - маленьких гонят!
     По долине спешил, переваливаясь, сурок.  Передние  лапы  болтались  у
живота, он подгонял ими к норе двух детенышей,  которые  сопротивлялись  и
норовили улизнуть, чтобы вблизи взглянуть на  невиданного  гостя.  Наконец
родителю удалось загнать чад в нору и заткнуть ее телом  так,  что  наружу
торчал лишь округлый белый зад.
     - Поедем дальше? - спросила Таня.
     - Да, они нас не боятся. Выберемся на плоскую вершину.
     Казалось, что сурков там сотни. При виде вездехода они  бросали  свои
неспешные дела, замирали столбиками, затем либо улепетывали, либо  уходили
не спеша, соблюдая достоинство. Над сурками вились стайки комаров,  но  те
не обращали на них внимания.
     Вездеход перевалил через пригорок и  замер  на  краю  обширной  голой
площадки, где росло громадное изогнутое ветрами дерево.



                                    19

     Площадка была пуста, но обжита - кое-где  валялись  увядшие  ветви  и
шары драконьего помета. Она была вытоптана. "Жаль, - подумал Павлыш, - что
экспедиция попала сюда впервые в разгар дождей,  которые  смыли  с  нашего
холма все эти очевидные следы чужого жилища".
     - Логово, - сказал Лескин со значением.
     - Спрятали бы пистолет, - сказал ему Павлыш.
     -  Я  не  буду  стрелять  без  нужды,  -  в  голосе  Лескина  звучало
предостережение, словно Павлыш хотел отдать его товарищей  на  растерзание
драконам, а он был их единственным защитником.
     - А как же гуманизм? - спросила Таня.
     - Всему есть разумные пределы, - ответил Лескин без улыбки.
     Павлыш откинул боковой люк.
     - Комары налетят, - предупредил Джим.
     - Вряд ли.
     - Поглядите, - сказала Татьяна. - Там, под деревом.
     В углублении между корнями, выстланном ветками,  лежало  три  круглых
яйца, каждое с полметра в диаметре.
     - Татьяна, подгони туда вездеход, - приказал Лескин.
     - Что вы задумали?
     - Не вмешивайтесь,  доктор!  -  взорвался  Лескин.  -  Хватит  с  нас
правильных слов и разумных действий. Ваши любимчики -  злобные  хищники  и
всегда будут угрозой для людей. Если есть возможность уменьшить число этих
гаденышей, мы должны это сделать!
     - Это похоже на истерику! - Павлыш старался говорить спокойно.  -  Вы
стараетесь поставить себя на одну доску  с  местными  тварями  и  наводить
справедливость в их мире с позиции силы.
     - Не в их мире! В нашем мире! Этот мир уже никогда  не  будет  таким,
каким он был  до  прихода  человека.  Мы  должны  сделать  его  удобным  и
безопасным.
     Павлыш взглянул на Джима и Таню. На чьей они стороне?
     - Лескин, ты этим ничего не добьешься, - сказал Джим.
     Астроном  опустил  пистолет.  Вспышка  миновала.  У   всех   осталось
тягостное чувство ненужной размолвки. Татьяна, разряжая паузу, сказала:
     - Возьмем одно яйцо? Самое крупное во вселенной.  Музеи  не  простят,
если мы этого не сделаем.
     - Может, в следующий раз? - спросил Павлыш, но не стал спорить.
     Вездеход подъехал к дереву. Павлыш взглянул  на  Лескина.  Тот  сидел
спокойно, но избегал встретиться с доктором взглядом. Высунувшись из люка,
Павлыш посмотрел наверх. Никого.
     - Не беспокойтесь, - сказал Лескин, - я прикрою в случае чего.
     Павлыш  спрыгнул  на  вытоптанную  землю.  Лескин  вылез   вторым   и
остановился, прижавшись спиной к  борту  машины.  Вроде  бы  смирился,  но
Павлыша не оставляло предчувствие, что  он  ждет  любого  предлога,  чтобы
открыть стрельбу. "Ну, конечно, - подумал  Павлыш,  -  сейчас  уедем".  Он
поднял ближайшее яйцо. Оно было тяжелым и скользким.  Павлыш  передал  его
Джиму.
     - Смотрите, какая кроха! - Татьяна по пояс вылезла из верхнего люка.
     По площадке к вездеходу не спеша  топал  сурчонок,  вытянув  хоботок,
расставив лапки и являя собой высшую степень любопытства.
     - Захватим его тоже! - крикнула Татьяна.  Павлыш  шагнул  к  сурку  и
замер...
     Вслед за сурчонком к  дереву  мирно  брел  серый  дракон.  Он  лениво
переставлял лапы, крылья вяло волочились по земле. Со стороны  можно  было
подумать, что это мудрец, размышляющий о бренности жизни. Дракон был здесь
хозяином и отлично об этом знал. Он равнодушно взглянул на вездеход...
     - В машину! - крикнул Павлыш Лескину, полагая, что тот стоит  за  его
спиной.
     Павлыш подхватил сурка, как  ребенка,  которому  угрожает  злой  пес,
метнулся к вездеходу и пропустил тот момент, когда Лескин начал  палить  в
морду приближающемуся дракону.
     И в решающий момент получилось так, что некому было  его  остановить.
Павлыш метнулся к машине с сурчонком  на  руках,  кинул  его  Татьяне,  не
успевшей спрятаться в люк. Джим стоял внутри вездехода,  укладывая,  чтобы
не разбилось, драконье яйцо... и последующая минута состояла из более  или
менее длительных отрывков, не связанных вместе.
     Павлыш нырнул в люк, чтобы успеть к рычагам вездехода - ведь  Тане  с
сурчонком на руках на это потребовалось бы лишнее время...  Притом  Павлыш
успел краем глаза заметить, как  остановился,  осел  на  хвост  пораженный
дракон, как он раскрывает желтую пасть и расправляет напрягшиеся крылья...
Лескин продолжает с остервенением палить в дракона и идет ему навстречу...
а сверху, камнем валится другой дракон...
     Павлыш рванул машину так, чтобы отрезать дракона от Лескина, и  перед
ним, как в неумелом любительском  фильме,  мелькали  тучи,  ствол  дерева,
завалившаяся набок земля, черные крылья... Только бы не задеть  Лескина...
Крики, грохот... Ударив Павлыша в плечо, в боковой  люк  выскочил  Джим...
Татьяна помогает ему втащить в вездеход тело астронома, и  когти  драконов
барабанят по броне вездехода...
     Потом наступила тишина, как звон в ушах... сквозь звон пробивался гул
невыключенного двигателя и хриплый стон.
     - Я должен был, - твердым спокойным голосом сказал  вдруг  Лескин,  -
защитить Павлыша... Я хотел... - и голос оборвался.
     Павлыш заставил себя отпустить рычаги управления.  Сделать  это  было
нелегко, потому что пальцы словно вмерзли в металл. Лескин лежал  на  полу
кабины. Татьяна разрезала  окровавленный  комбинезон.  Сурчонок  сжался  в
комок в углу, зажмурился.



                                    20

     Спасательный катер вызвать они не могли - негде сесть. Везти  Лескина
на вездеходе до станции было опасно. Он потерял много крови.  Павлыш,  как
мог, перевязал его и дал обезболивающее.
     - Спустимся к реке, - сказал он: теперь некому  было  оспаривать  его
власть.
     Джим сел на место водителя.  Павлыш  с  Таней  поддерживали  Лескина,
оберегая его от ударов. Джим вел машину осторожно, но все  равно  вездеход
подкидывало. Может, даже лучше, что Лескин потерял сознание.
     Выйдя к реке, вездеход вошел в воду и километра четыре плыл  вниз  по
течению. У низкого, пологого берега, метрах в ста  от  которого  начинался
невысокий прозрачный лес, Павлыш попросил Джима вывести вездеход на  берег
и остановиться у первых деревьев. Лескина вынесли на траву. Доктор с Таней
остались с ним,  а  Джим  должен  был  гнать  машину  за  медикаментами  и
спасательной капсулой, в которой без риска можно  доставить  раненного  на
станцию.
     - Опасно все-таки, - сказал Джим, возвращаясь в  машину.  -  А  вдруг
прилетят?
     - Не беспокойся, - сказал Павлыш. - Драконов не будет.
     - Ты уверен, доктор?
     Павлыш  с  Татьяной  смотрели,  как  вездеход  пересекает   реку   и,
проламываясь сквозь кустарник, поднимается по дальнему склону.  Он  исчез,
но некоторое время до них доносился треск ветвей и рев машины. Потом стало
тихо. Иногда постанывал Лескин. День был облачный, сухой.
     - Не сердитесь на него, Слава, - сказала Таня.  Она  сидела  рядом  с
Павлышем, обхватив колени руками. Павлыш поднял  кисть  Лескина,  проверяя
пульс. - Он думает, что защищал вас.
     - Я не сержусь.
     - А яйцо дракона разбилось.
     - Я и не заметил. А как сурчонок?
     - Остался в кабине. И не знает, что все случилось из-за него.
     Ветер перебежал через реку, взрябил воду.
     - Знаете, Таня, - сказал Павлыш, - может  быть,  скоро  наша  станция
будет стоять здесь.
     - На берегу? Хорошо бы. - Таня совсем не удивилась.
     - Вам нравится?
     - Вода рядом, купаться можно. Летом жарко будет. А почему?..
     - Я расскажу тебе небольшую детективную историю. Ведь каждый детектив
должен кончаться сольным выступлением сыщика, который  сознается  в  своих
заблуждениях и делится прозрениями, приведшими к выводу, кто  же  подсыпал
яд в любимую чашку графини.
     - Рассказывай, сыщик, - сказала Татьяна. Она устала, беспокоилась  за
Лескина и поддерживала игру без обычного энтузиазма.
     - Что я застал, прибыв на станцию? - продолжал  Павлыш.  -  Драконов,
которые нападают на людей. И затравленную экспедицию.
     - Это преувеличение.
     - Разумеется. Вся литература строится на преувеличениях. А какие были
версии? Что на планете живут троглодиты и драконы приняли нас за них. Вряд
ли. Уровень эволюции не тот. Вторая версия твоя: прилетали  сюда  когда-то
пришельцы и разозлили драконов, у которых хорошая память.
     - Я понимаю, это так, чепуха, а не версия.
     - Эта версия не хуже любой другой: либо мы  помешали  драконам,  либо
они нас за кого-то принимают. Мне повезло. В день,  когда  я  приехал,  вы
поймали дракона. Я его исследовал. И  что  же  обнаруживается?  Метаболизм
драконов не позволяет им питаться людьми. Больше того, тут же я узнаю, что
комары, которые с ожесточением нападают на людей, также не могут пить нашу
кровь. Они от нее  погибают.  Получается  все  равно,  как  если  бы  люди
собирали только поганки и нарочно  питались  ими,  умирая  в  мучениях.  И
главное, те и другие буйствуют лишь в районе нашего холма. В лесу  их  уже
нет.
     - И тогда появилась новая версия, - сказала Татьяна.
     - Конечно. Назовем ее версией трагической ошибки. Мы заняли  их  дом,
не заметив этого. Комары летят на тепло - тепло сурков. Откуда  им  знать,
что это не то тепло. А драконы принимают нас за других,  за  свою  обычную
добычу.
     - Почему же, когда дракон тебя хотел схватить, он щелкнул когтями  на
высоте метра от земли? Когда я устроила эксперимент  с  ползанием,  дракон
также промахнулся, сжав когти в метре от земли? И почему они бросаются  на
светлое?
     - Их подводит инстинкт. Они привыкли охотиться именно так.
     - Но ведь сурков на нашем холме нет!
     - Это нас и сбивало с толку. Иначе трудно было бы не догадаться в чем
дело. И именно это заставило нас занять место сурков в рационе комаров.
     - А где же... - начала Таня, но Павлыш перебил ее:
     -  Значит  существует  экологическая  ниша.  Каждый  холм  -  стойкое
сообщество. Комары живут в норах сурков и пьют их кровь. И, вернее  всего,
сами они тоже чем-то нужны суркам. Может быть, те едят их  личинки.  Сурки
питаются муравьями и тоже контролируют их численность...  Драконы  не  без
пользы соседствуют с  этим  сообществом.  Но  строго  следят,  чтобы  была
неприкосновенна их территория. И поедают слабых, нерасторопных.
     - А я сидела на крыше, - вспомнила Татьяна.
     - Нашествие расплодившихся сверх  меры  муравьев  и  стало  для  меня
последним штрихом в картине этого мира, - сказал Павлыш. -  Ладно,  пойдем
дальше. Что же получается? Мы прилетаем, высаживаемся на холме.  В  период
проливных дождей, когда жизнь на планете замирает.  Мы  начинаем  строить,
заваливаем норы, сурки гибнут или убегают в  лес.  Там  нет  их  привычной
пищи, и они постепенно вымирают. Помнишь сурка, которого ты  привезла?  Он
был больным и полудохлым. Комары в процессе эволюции  привыкли  обходиться
"своими" сурками. Улететь они не могут. Сурков нет, комары летят на тепло,
кусают нас и дохнут. А драконы лишаются крова родного. Они рады бы сменить
холм, но у каждого холма, вернее  всего,  есть  свой  род  властителей,  и
другие драконьи роды не пустят к себе на холм чужаков...
     - А если здесь тоже  будет  что-то  похожее?  -  Татьяна  обернулась,
прислушиваясь к звукам леса.
     - Все зависит от нас. Перед тем как переселяться, поглядим, не мешаем
ли мы кому-нибудь.
     - Согласна, - сказала Татьяна. - Мне тут нравится.



                                    21

     "Сегежа" вышла на орбиту через десять недель после того, как  Павлыша
обменяли на доктора Стрешнего. Она  должна  была  спустить  свой  катер  с
грузами для станции. Нина с Павлышем  отправились  к  посадочной  площадке
пешком,  потому  что  Татьяна-маленькая  с  Джимом   чинили   вездеход   -
безотказный работяга забастовал именно тогда,  когда  надо  было  показать
гостям, что они прибыли на образцовую станцию.
     Они укрылись от жгучего солнца  под  навесом,  рядом  со  станционным
спасательным катером. По скользкому,  блестящему  боку  катера  шествовала
длинная вереница оранжевых пауков. Впереди самый большой, командир, за ним
остальные по росту. Пауки не удерживались на металле, порой кто-нибудь  из
них гулко падал на пластиковый пол, остальные тут же смыкали строй.
     - Гнездо отыскали, - сказал Павлыш.
     Пауки любили птичьи яйца и всегда шныряли по-соседству.
     - Грабители, - сказала Нина. - И как положено, трусливы.
     Она накрыла ладонью наука-разведчика, бегавшего  перед  строем.  Паук
притворился мертвым. Нина выкинула его в кусты. Остальные пауки  забегали,
рассыпали строй, не зная, куда идти.
     - Пускай суетятся. Может, попугай успеет перепрятать яйца.
     Цицерон, который не отставал от Нины, решил, что Нина бросила  паука,
чтобы он притащил его обратно, и поспешил в кустарник.
     - Далеко не отходи! - крикнула Нина.
     С ветки слетел большой попугай. Он высмотрел  блестящую  пуговицу  на
мундире Павлыша и решил взять ее на память. Павлыш отмахнулся:
     - Лучше бы яйца как следует прятал. Не видишь, что пауки идут?
     - Тебе хочется улететь? - спросила Нина.
     - Нет.
     - И мне не хочется. Тем  более,  что  работы  здесь  хватит  надолго.
Может, останешься?
     - Стрешний возвращается.
     - Вы с ним сработаетесь.
     - Ты же знаешь, что я все равно улечу.
     Попугай сделал еще один заход, целясь в пуговицу.
     - Мы постепенно вживаемся в эту не очень дружную семью.
     - Спасибо. Не будь меня, результат был бы тот же.
     - Не знаю. Всегда остается опасность эскалации  вражды.  И  с  каждым
шагом все труднее обернуться назад и  отыскать  мгновение  первой  ошибки.
Ведь могло  случиться,  что  станцию  бы  сняли,  а  планету  закрыли  для
исследований, пока не найдется "действенных методов  борьбы  с  враждебной
фауной".
     Из-за поворота показался исцарапанный лоб вездехода. Машина замерла у
ангара. Таня выпрыгнула из люка. За ней вывалился Наполеон.
     - Нина, - сказала Татьяна,  -  мы  заказывали  открытые  тележки.  Их
привезли?
     - Сейчас узнаешь. Потерпи. Наполеон, ты куда?
     Татьяна догнала Наполеона, щелкнула по белому хоботку, тот обиделся и
сел на выгоревшую траву.
     Катер с "Сегежи", сверкая под солнцем, медленно опускался на  поляну.
Цицерон, перепугавшись, примчался из  кустов  и  уткнулся  мордой  Нине  в
живот. Он забыл о пауке и сжимал его в кулачке, как конфету.
     Люк катера откинулся, и к земле протянулся пандус. Жмурясь от  яркого
света, появился Глеб Бауэр. Он разглядел Павлыша,  вышедшего  из  тени,  и
крикнул:
     - Слава, ты загорел, как на курорте!
     Доктор Стрешний, показавшийся вслед за Бауэром,  сразу  посмотрел  на
небо. Нина сказала:
     - Это не сразу проходит.
     Сурок Цицерон осмелел и направился через поляну к  Глебу,  протягивая
лапу, словно за подаянием. Его страшно избаловали.
     - Присматривай за сурками, Таня, - сказал Павлыш. -  У  Клеопатры  не
сегодня-завтра появится потомство.
     - Не страдай, Слава, - сказала Нина. - Ты  просто  не  представляешь,
как будешь жить без своей Клеопатры.
     Глеб умилился, глядя на Цицерона.
     - Что за чудо! Как зовут тебя, пингвин?
     Цицерон понял,  что  к  нему  обращаются,  и  склонил  голову  набок,
размышляя, чем поживиться от нового человека.
     - Это сурки? - спросил Стрешний, поздоровавшись. - Так и  не  удалось
поглядеть на них вблизи.
     - Нельзя попрошайничать, - сказала Нина Цицерону.  -  А  то  прилетит
дракон и тебя возьмет.
     Наполеон   вскочил   и   засеменил   к   людям,   изображая   жадного
кладоискателя, который опоздал к дележу приисков на Клондайке.
     Высоко-высоко в  ослепительном,  солнечном  небе  кружил  дракон,  не
обращая на людей и сурков никакого внимания.



     Кир Булычев.
     Котел


     Раньше в городке не было  металлического  завода.  Были  механические
мастерские N 1. Они располагались в кирпичном сарае, где до революции была
паровая кузня Иннокентия Мясокушева.
     В 1976 году мастерские  получили  статус  завода  и  ассигнования  на
расширение и модернизацию. На эти ассигнования перед сараем  был  построен
четырехэтажный корпус заводоуправления и разбит газон.
     Завод был убыточным. Заказы приходилось вымаливать по всей области. А
1 января 1990 года наступил смертельный кризис.
     Опираясь на собственные силы, завод сократил одного  сторожа  и  одну
уборщицу. Это не спасло положения. Не из чего стало платить зарплату.
     8 февраля в кабинет директора завода вошел  юркий,  маленького  роста
человек с зеленоватым лицом, в темном костюме, надвинутой на уши  шляпе  и
сапогах на высоких квадратных каблуках.
     Этот человек  уверенно  сел  напротив  директора,  шляпы  не  снял  и
спросил:
     - Заказ нужен?
     Директор не сразу  понял.  Он  решил  было,  что  разговор  пойдет  о
продуктовом заказе к мужскому празднику.
     - Икра будет? - спросил директор.
     - Икры не будет, - сказал шустрый. - Нашей фирме нужен котел.
     - Что за фирма? - спросил директор. Гость ему не нравился.
     Шустрый вытащил из портфеля папку, из папки плоский пакет.
     Из него - скрепленные, как положено, документы.
     Директор смотрел на шустрого и думал: какой же он национальности?  Не
мог догадаться, но было ясно, что не русской.
     - Не одолеем, - сказал директор, проглядев документы.
     Выгнать бы его из кабинета, но ситуация не позволяет.
     - Почему? - прищурился шустрый.
     - Профиль не наш, - сказал директор. - С  материалом  плохо.  Текучка
кадров. И вообще... Мы завалены заказами!
     - Врешь, - сказал шустрый. Так вот, на "ты" и сказал. - Врешь. Нет  у
тебя никаких заказов. А наш  заказ  тебя  спасет.  Иначе  из  чего  будешь
зарплату выдавать? Из чего административный корпус достраивать?
     - На одном вашем котле, - ответил директор, - завод не вытянуть.
     - Пойми ты, балда, - так и сказал. -  Пойми  ты,  балда!  Этот  котел
только начало. Нам, может быть, понадобится триста таких котлов.
     Директор поежился. В кабинете запахло псиной.
     - А вы откуда будете? - спросил директор.
     - Там написано.
     И в самом деле. На бланках было напечатано: "Учреждение  А.Д."  Адрес
не указан. Только номер почтового ящика.
     - А что такое А.Д.? - спросил директор.
     - Много будешь знать, скоро к нам попадешь, -  улыбнулся  шустрый.  И
так улыбнулся, что директор понял, по какому ведомству проходит шутник.
     - Надо подумать, - сказал он.
     - Думай, - ответил шустрый. -  А  мы  тем  временем  заказ  в  Потьму
передадим. У нас это быстро делается. Мы фирма солидная.
     - В Потьму! - фыркнул директор. - Им и кружку не склепать.
     - Заставим, - сказал шустрый. - Думай до завтра. Проверяй.
     Он повернулся и пошел прочь из кабинета,  не  попрощавшись.  Низ  его
пиджака вздрогнул и оттопырился. Будто у шустрого там был  хвост,  которым
он нетерпеливо помахивал.
     Директор набрал областной номер и стал проверять: что за "А.Д.",  где
базируется, как у них там с финансами. И так далее. Узнал он  немного,  но
ничего предосудительного.  Документы  в  порядке,  счет  в  банке  есть  и
солидный, а то, что фирма засекречена, это с фирмами бывает. Говорили, что
СП, но неизвестно с каким западным капиталом.
     В общем, куда бы директор не звонил, ему советовали: решай сам.  Дали
тебе самостоятельность - вытаскивай предприятие из прорыва.
     Соглашаться было опасно. Опыта изготовления больших котлов  у  завода
нет.  Но  положение  критическое.  А   тем   временем   слухи   о   заказе
распространялись по  заводу.  Заводоуправление  выстроилось  шпалерами  по
директорскому коридору. Рабочие стояли у ворот безмолвного цеха.
     Директор никому ничего не сказал. Прошел сквозь строй и сел в машину.
     Ночью директору приснилось два сна.
     В первом явилась покойная мама.
     - Коля, голубчик, -  говорила  она,  склоняясь  к  директору,  как  к
маленькому. - Не соглашайся. Лучше с протянутой рукой сидеть  на  паперти,
чем служить врагу человеческому. Сам черт приходил к тебе! Откажи!
     Потом  в  сонном  воображении  директора  возник  его  дядя  Савелий,
известный в свое время мерзавец и доносчик.
     - Колюня! - кричал он, - не соглашайся. Нам хуже будет.
     - Кому вам? - спросил директор.
     Дядя был страшно исхудавшим, со следами побоев и ожогов на лице.
     - Подумай, и ты тут будешь, со мной рядом! В одном строю.
     Потом возникла ухмыляющаяся зеленая рожа шустрого заказчика.
     - Представление закончено, - сказала  рожа.  -  Ты  не  имеешь  права
ставить личные интересы выше общественных.
     На этом директор проснулся - голова трещит, словно вообще не спал.
     - Ты чего такой? - сказал жена.
     - Отстань.
     - Мне соседка говорила, что вы большой заказ получили? Госзаказ!
     - Если бы госзаказ!
     - Так радуйся!
     - А ты в черта веришь, Маша? В черта, в потусторонний мир.
     - Окстись! Мы же неверующие!
     - А как ты думаешь, моя мама после смерти куда могла попасть?
     - Твоя мама была добрым человеком, - сказала Марья Дмитриевна. -  Она
наверняка в раю.
     - А дядя Савелий?
     - Этот точно в аду.
     - Почему же они оба против заказа?
     - У тебя жар?
     В объяснения директор углубляться не стал,  а  поспешил  на  бурлящий
завод.
     Когда  в   десять   двадцать   в   кабинете   возник   шустрый,   все
заводоуправление уже подслушивало под дверью.
     Директор был один. Ему хотелось  задать  заказчику  вопросы,  которые
задают только наедине. Заказчик это понимал.
     Он даже не стал спрашивать - принял  директор  решение  или  нет.  Он
иначе начал беседу:
     - Ваша мама плохо информирована. Ею манипулируют. Она обитает  далеко
от нас, реальной обстановки знать не может.
     Директор спросил шепотом:
     - А дядя?
     - Вы же знаете, каким он был мерзавцем,  -  ответил  шустрый  и  снял
шляпу. - Жарко здесь у вас.
     Под шляпой были курчавые волосы, как у Пушкина на портретах.
     Из них торчали небольшие матовые рожки.
     "Не скрывается, - с раздражением подумал директор. - Обнаглел."
     Он покосился на дверь. Дверь покачивалась под напором любопытных.
     - Документы в порядке, - сказал черт. - У нас опыт.
     - А почему тогда мой дядя возражает? - спросил директор.
     - Потому что у нас сейчас жуткий дефицит  котлов.  Все  стареет,  все
выходит из строя. Переполняем котлы  до  отказа.  Все  равно  одновременно
обслуживаем не больше семи-восьми процентов клиентуры.  Рэкетиры  неделями
сидят в холодке, ждут очереди. И боятся, что котлов на всех не хватит. Так
что перспективы перед твоим предприятием сказочные.
     Тут дверь рухнула внутрь и в  кабинет  ввалилась  бухгалтерия,  отдел
главного технолога, плановики - заинтересованные лица.
     Директор кинул испуганный взгляд на черта, но тот  уже  снова  был  в
шляпе и подмигнул директору - как заговорщик заговорщику.
     -  Хорошо,  что  вы  пришли,   товарищи,   -   сказал   директор.   -
Рассаживайтесь. Начинаем работать  в  обстановке  хозрасчета.  Сейчас  наш
заказчик изложит вкратце требования к продукции. Будем думать вместе.
     Думали  вместе,  смотрели  техническую  документацию.  По  проектному
заданию первый котел должен был достигать двенадцати метров в диаметре,  а
у них там на "А.Д." все котлы стандартные. Но высотой  не  велик.  Полтора
метра. Странный котел.
     - Для какой цели? - спросил главный технолог.
     - Чтобы головы высовывались, - вежливо ответил шустрый.
     - Грешников что ли варить? - засмеялся шутке технолог.
     - Вот именно, -  засмеялся  в  ответ  шустрый.  -  А  глубже  нельзя,
захлебнутся в кипятке.
     Директор  в  ужасе  посмотрел  на  своих  сотрудников,  но  никто  не
испугался. Некоторые улыбнулись, другие, кто  без  чувства  юмора,  ждали,
когда можно вернуться к деловому разговору.
     - А как вы будете  их  к  себе  перевозить?  -  спросил  директор.  -
Двенадцать метров. Сварные.
     - Перевезем, - сказал шустрый.
     А дальше все говорили по делу.
     Главный  технолог  предложил  поставить  на  котел  электронику   для
регулирования температуры воды, но заказчик отказался, сказал, что  у  них
все по-старинке, на дровах.
     Бухгалтерша  подсчитала,  сколько  выходит  в  премиальный  фонд,   и
сказала, что недостаточно. Шустрый обещал  посоветоваться  с  начальством.
Начальник  единственного  цеха  заявил,  что  придется   вынести   станки.
Снабженец высказал мысль, что листовое железо такой толщины  в  кредит  не
дадут. И вообще не дадут.
     Прошло две недели. Снабженцы  раздобыли  немного  железного  проката,
станки из цеха вынесли,  кузнецы  уже  гнули  металл,  сварщики  проверяли
горелки - все шло как надо. Как-то приехал шустрый, заглянул в цех,  начал
торопить рабочих, объяснять, какое ответственное задание.
     - Слушай, командир, - сказал, перекрывая шум в  цехе,  могучий  мужик
Сидорчук. - Это правда, бабы говорят, что  ты  -  черт  и  твоя  фирма  не
"А.Д.", а просто ад называется?
     И в цехе наступила тишина.
     Оказывается, все об этом уже думали, с женами советовались, а  многие
видели вещие сны, но друг с другом не делились.
     - Не все ли тебе равно, Сидорчук? - спросил шустрый.  -  Ты  спасаешь
родной завод, ты  честно  трудишься.  Не  все  ли  равно,  для  чего  твоя
продукция используется?
     - Нет, - сказал Сидорчук, - не все  равно.  Я  работаю  для  гуманных
целей.
     Все стали шуметь. Даже директор прибежал.
     Договорились, что вопрос будет решаться  в  обстановке  гласности  на
общем собрании трудового коллектива.
     Первым вышел перед народом сам заказчик. Он  снял  шляпу,  чтобы  все
видели его рога, и сказал:
     - Чего нам таиться? Мы все свои люди.
     - Мы тебе не свои! - крикнули из зала.
     - Ты, Печкин, сегодня еще  свой,  а  завтра  будешь  мой,  -  ответил
шустрый.
     Печкин замолчал, больше не перебивал.
     - Я должен рассеять  недоразумение,  -  сказал  шустрый,  обмахиваясь
шляпой. - Долгие годы и столетия представители  правящей  церкви  обливали
меня и моих сотрудников ушатами клеветы. На нас рисовали карикатуры,  нами
пугали детей. Нашу благородную миссию представляли в невыгодном свете.
     - Ближе к делу! - сказал Сидорчук.
     - Куда уж ближе. Кто мы такие?
     - Черти, - сказала какая-то женщина.
     - Пускай черти, - согласился шустрый. - Мы продолжаем  дело,  которое
на  вашем  свете  делают  правоохранительные   органы.   Мы   -   санитары
человечества. Мы вынуждены веками иметь  дело  с  худшими  представителями
человеческой   цивилизации,   наказывая   их,   перевоспитывая,   стараясь
перековать их закоренелые души в настоящие, чистые, благородные.
     - А что, у вас тоже сроки дают? - спросил Сидорчук.
     - А как же иначе? Не вечно же в котле греться?
     - А какие?
     - Бывают и большие, - сказал шустрый. - Недавно мы в чистилище Пилата
передали. Две тысячи лет отбыл. А иногда, - шустрый повысил  голос,  чтобы
перекрыть шум зала, - и полгода хватает.
     - Называйте вещи своими именами! - закричал Алик Хренов из ОТК, -  вы
же применяете жестокие пытки!
     - Только за дело. И, кстати, не мы  решаем,  кого  нам  передадут  на
воспитание, а кого сразу в чистилище. Наше  дело  работать.  А  для  этого
нужны нормальные условия. Чтобы не сидело в каждом котле по  сто  человек,
строгость должна быть разумной.
     Черт сел, а потом стали выступать другие.
     Поднялся Сидорчук. Он многое понял. Он сказал:
     - Я сомневался. А теперь мне ясно - мы же не против людей  выступаем,
а против тех, которые  наказаны  за  дело.  То  есть  помогаем  порядку  и
дисциплине.
     Жена Сидорчука аплодировала громче всех. Они планировали купить новый
телевизор.
     - Подумаем о чести родного завода, - сказал директор. -  Сегодня  мне
звонили, поздравили с тем, что наше предприятие вышло из прорыва.  Не  для
себя стараемся, для народа.
     Директор мечтал уехать в  область.  Подальше  от  чертей  и  маминого
призрака. Но уезжать можно  только  с  передового  предприятия,  иначе  на
хорошее место не рассчитывай.
     Выступила Сенькина из месткома. Она уже знала, что в обкоме профсоюза
рассматривают этот вопрос о переходящем вымпеле для завода.
     - Я собрала цифры по району, - сказала она. - Среди работников нашего
завода  резко  сократилось  пьянство  и  рукоприкладство.  Вчера  ко   мне
обратилась учительница Кучкарева из третьей школы. Просит привести  в  цех
детей на экскурсию. У нее в классе много шалунов  и  даже  хулиганов.  Она
надеется, что экскурсия поможет укреплению дисциплины. В связи  с  этим  у
меня просьба нашему заказчику. Вы не могли бы присутствовать на экскурсии?
Пускай дети убедятся. Без шляпы, конечно.
     - А хвост показывать? - ухмыльнулся шустрый.
     - Если вы сможете, - Сенькина смутилась, в зале засмеялись. - Если вы
сможете, не снимая брюк... Там девочки будут.
     - Я босой приду, - сказал шустрый. Пускай посмотрят на копыта.
     - Так что я заканчиваю на оптимистической ноте, товарищи! - закричала
Сенькина. - Мы с вами вступили на более высокий морально- трезвый  уровень
и постараемся его неустанно повышать.
     Алик Хренов  из  ОТК  высказал  пожелание,  чтобы  сотрудники  "А.Д."
помнили о принципах высокого гуманизма.
     Шустрый грубо оборвал его:
     - Ты за качеством следи, чтобы швы не текли, гуманист.
     В самом конце тетя Шура, уборщица, постаралась  внести  отрицательную
ноту в общее торжество.
     - Что же это получается? - сказала она. - Получается, что мы на врага
человеческого работаем?
     Шустрый поморщился.
     - Какой же я враг? Приведите  мне  конкретные  факты  моей  вражеской
деятельности, женщина?
     - А ты приведи, приведи! - крикнула жена Сидорчука.
     - На пенсию уйду, - сказала тетя Шура. - Чтобы твою мерзкую  рожу  не
видеть.
     - До встречи, - ответил шустрый. - А фактов у вас нет.
     Несмотря на  то,  что  из  этого  поединка  шустрый  вроде  бы  вышел
победителем, какая-то неуверенность воцарилась в зале. Так хорошо до этого
было - все друг друга любили, все соглашались. И сомнения были  похоронены
коллективно. А тут тетя Шура с ее старозаветными нормами...
     Положение спас начальник планового  отдела.  Он  уже  имел  беседу  с
директором, получил твердое обещание, что при расширении административного
корпуса ему достанется отдельный кабинет.
     - Мы тут взрослые люди, - сказал он. - Может, перестанем  друг  друга
сказочками кормить? Что за разговоры:  черт,  дьявол,  враг  человеческий.
Наука уже твердо доказала  -  дьявола  нет.  Ничего  этого  нет.  Так  что
расходимся по рабочим местам и куем котел.
     - А как же рога? - спросила недалекая Лычикова из бухгалтерии.
     - Какие рога?
     - На ихней голове.
     - Тебе еще рано  знать,  откуда  у  мужчин  бывают  рога,  -  ответил
плановик.
     Зал облегченно засмеялся. Всегда найдется  простое  и  реалистическое
объяснение   странному   событию.   И   многие   мужья   начали   шустрому
сочувствовать. Он, правда, крикнул с места, что не женат, но потом  махнул
рукой и тоже смеялся вместе со всеми.
     Потом все разошлись по рабочим местам, а шустрый зашел к директору  в
кабинет. Они за последние недели сблизились.
     - Вы уж простите, - сказал директор. - Что так получилось.
     - Ничего, я даже доволен. Теперь, по  крайней  мере,  полная  ясность
отношений, - сказал шустрый. - А про рога даже смешное объяснение. Правда?
     - Почему у нас так получается, - в сердцах воскликнул директор. -  Мы
честно трудимся, никому не мешаем, а некоторые люди сеют сомнения.
     - В этом беда человечества, - серьезно ответил шустрый.
     - Ведь не мы же дрова под котлы подкладываем! - сказал директор.
     - Тонко замечено, - согласился шустрый.
     - Распустились у нас пресса и даже телевидение. Клеймят тружеников не
по делу. Рыбы в реке нет - сразу кричат - проектировщики виноваты. А в чем
проектировщик виноват? Он ни одной рыбешки в  жизни  не  уничтожил.  А  то
кричат: архитектор виноват - церквушку разрушил...
     - Туда ей и дорога! - подхватил шустрый.
     - А он, архитектор, ничего против церквушки не имеет. Не рушил он, не
рушил. За что его обливают грязью?
     - За что?
     -  За  то,  что  честно  выполнил  свой  долг.  Стране  нужна  прямая
магистраль, он ее и нарисовал.
     - Приятный ты  человек,  Коля,  -  сказал  шустрый.  -  Диалектически
мыслишь. Я рад, что мы с тобой сотрудничаем.
     - Спасибо, - потупился директор. И подумал: "Скорей отсюда, скорей  в
область. Забыть бы твою поганую рожу".
     Когда же они вышли  из  проходной,  черт  вдруг  остановился,  словно
только сейчас вспомнил о важном.
     - Есть у меня предложение, - сказал он. - Хоть мы этого не делаем, но
в виде исключения приглашаю тебя на ходовые испытания. Побываешь у  нас  в
"А.Д.", посмотришь котел в деле, а то еще развалится. Ну как?
     Директор вдруг смутился.
     - А когда надо ехать?
     - Через месяц тебя устроит?
     - Через месяц не могу, - с облегчением  произнес  директор.  -  Через
месяц я буду в туристической поездке. В Румынии. Так что в следующий раз.
     - Ну как знаешь, - вздохнул черт. - А то пропуск тебе уже выписан.
     Он протянул директору холодную влажную ладошку и стоял,  смотрел  ему
вслед.
     Директор прошел мимо газона и у своей машины  рухнул  в  разверзшуюся
под ним пропасть.
     Здесь не место и не время объяснять, как  могла  возникнуть  пропасть
почти в центре города. И нет смысла тратить время на  описание  того,  как
одна бригада рыла траншею,  но  засыпала  кое-как,  потому  что  план  был
выполнен, да как в ту траншею прорвались сточные воды с соседнего  завода,
потому что  кто-то  еще  не  так  спроектировал,  да  как  углубилась  эта
пропасть, потому что кому-то, кто должен был ее ликвидировать, пришла пора
уезжать в отпуск...
     Тело директора  унесло  подземными  водами,  а  нематериальная  часть
попала на технические испытания нового котла, который уже был доставлен  в
"А.Д.".
     Директор стоял в стороне, наблюдая, как к котлу, украшенному цветами,
гнали голых изможденных грешников и как грешники были вынуждены хлопать  в
ладоши, радуясь тому, что отныне их будут кипятить в  более  прогрессивных
условиях.
     - Эй, Коля! - крикнул из толпы обнаженный дядя Савелий.
     Шустрый  представил  директора  своему   начальству,   и   начальство
укоризненно сказало:
     - И сдалась вам эта Румыния!  Согласились  бы  с  самого  начала,  не
пришлось бы вас к нам на вечные времена перетягивать.
     Начальство увидело, как побледнел директор, и сказало утешительно:
     - Будете у нас консультантом по продукции вашего предприятия.
     Когда вода уже согрелась, но еще не закипела, черти стали загонять  в
котел грешников. Когда загнали всех, шустрый обернулся к  стоявшему  рядом
директору и спросил:
     - А ты что не раздеваешься? Тебя что, в костюме кипятить?
     - Как так? Да я же консультант!
     - Консультировать можно и изнутри,  -  ответил  шустрый,  подталкивая
директора к котлу, а тот, будучи бесплотной душой, не мог  сопротивляться.
Он только надеялся, что  котел,  выкованный  на  его  заводе,  обязательно
развалится.


                             Кир БУЛЫЧЕВ

                            РЕЧНОЙ ДОКТОР
                       (фантастическая история)



     Там был родник. Вода в нем была целебная.  Тысячу  лет  назад,  а
может, больше, росло у родника дерево. Люди думали, что  в  нем  живет
бог реки, которая брала начало от родника.  Еще  и  сегодня  не  очень
старые старики помнят, как со всей округи приходили сюда  за  водой  с
банками, бидонами, даже с ведрами. У родника был деревянный помост,  а
сам он обложен валунами.
     Когда  здесь  начали  строить  новый  район,   пятиэтажные   дома
выстроились по откосу, а разбитые  бетонные  плиты,  мусор,  арматуру,
мешки из под цемента - все,  что  не  нужно,  строители  сбрасывали  с
откоса вниз и погребли родник.
     Конечно же, сколько на родник ни сваливай мусора,  он  всё  равно
пробьётся. Только вода перестала быть целебной, потому что родник, сам
того не желая, захватывал своим быстрым течением крошки  штукатурки  и
цемента, ржавчины и краски. А раз овражек стал  свалкой,  то  и  люди,
которые жили в новых домах, и не знали о целебном  роднике,  кидали  в
него ненужные вещи.
     Часов в девять утра по  пыльной  улице  микрорайона  шел  молодой
человек, одетый просто и легко. Был он на первый взгляд  обыкновенный,
только если присмотреться, увидишь,  что  его  волнистые  волосы  были
какого-то странного зеленоватого оттенка.
     Через  плечо  у  молодого  человека  висела  небольшая  сумка  из
джинсовой ткани.
     Молодой человек задержался  возле  сломанного  тополя  у  шестого
корпуса "б", достал из сумки  рулон  широкой  синей  ленты,  перевязал
ствол, отыскал поблизости палку и приспособил её к деревцу.
     Потом молодой  человек  дошёл  до  последнего  дома,  за  которым
начинался спуск к свалке, и стоял  там  довольно  долго,  рассматривая
наполненный  мусором  овражек  и  прослеживая  взглядом,   как   между
бетонными плитами, консервными банками и ломаной  мебелью  пробивается
родник, как он вытекает из овражка, пропадает в ржавой трубе.
     - Жуткое дело, - произнёс  молодой  человек  вслух  и  осторожно,
видно, не желая замарать кроссовки, начал опускаться к роднику.
     Со свалки на встречу ему прибужали две бродячие  собаки.  Они  не
испугались молодого человека. Но близко не подходили, сели рядом.
     Молодой человек открыл сумку, вынул из нее  небольшую  штуковину,
похожую на пистолет с дулом-раструбом. Потом сказал собакам:
     - Я начинаю.
     Собаки не возражали.
     Молодой человек направил раструб на  ближайшую  к  нему  бетонную
плиту и нажал на курок своего пистолета.
     Из раструба вырвался широкий луч, невидимый под  солнцем,  но  не
совсем прозрачный. Если смотреть сбоку, то предметы  за  ним  казались
туманными и дрожащими.
     Это и заметили Гарик  Пальцев  и  Ксюша  Маль,  которые  как  раз
спускались к роднику.
     В том месте, где луч дотронулся до мусора, тот начал съёживаться,
таять, словно был снежный.
     Сильно пахло озоном. Стало теплее, со свалки доносилось  шуршание
и тихий скрежет. Когда самые большие плиты растворились и серый  дымок
над ними  рассеялся,  молодой  человек  подошел  еще  ближе.  И  начал
осторожно убирать завал,  часто  включая  и  выключая  свой  пистолет,
короткими выстрелами уничтожая то погрузившуюся в  землю  бутылку,  то
ржавую кастрюлю, то порванную шину.
     Ребятам, которые смотрели на него сверху, не было страшно, и  они
хотели подойти поближе. Но молодой человек,  не  оборачиваясь,  сказал
им:
     - Подождите, ближе нельзя, можно обжечься.
     Минут через пять образовалась широкая неглубокая  яма,  по  краям
которой мусор спекся,  словно  края  глиняной  миски.  А  на  дне  ямы
показались совсем старые бревна и остатки  столбов,  врытых  в  землю.
Между ними были видны черная земля и песок.
     Молодой человек спрятал пистолет в сумку и спустился  к  столбам.
Там из углубления изливалась струя чистой воды.
     Молодой человек вытаскивал из земли лишние  предметы,  освобождал
горло родника.
     - Теперь можно подойти? - спросила Ксюша Маль.
     Откинув со лба тыльной стороной ладони прядь  непослушных  волос,
он  улыбнулся  ребятам.  Ксюша,  которая  была  очень  наблюдательной,
заметила, что волосы молодого  человека  необыкновенного  зеленоватого
цвета.
     - Вы что делаете? - спросил Гарик Пальцев.
     - Разве вы еще не поняли? - удивился молодой человек. Он  вытащил
из земли согнутый лом и легко отбросил его в сторону,  будто  это  был
гвоздь.
     - Вы чистите родник, - ответил Гарик.
     Молодой человек отгребал ладонями грязь и землю,  обнажая  чистый
песок. И на глазах родничок начал бить веселое, сильней, и  вода  ярче
заблестела под солнцем.
     - Вы речной доктор, - сказала Ксюша Маль.
     - Правильно, - кивнул  молодой  человек.  -  Меня  можно  назвать
речным доктором, а ещё меня называют речным богом.
     - Бога нет, - сказал Гарик.
     - Правильно, - согласился молодой человек. - Но я есть.
     - А кто вам разрешил? - спросил Гарик.
     - Разве надо разрешение, чтобы лечить и делать добро?
     - Не  знаю,  -  ответил  мальчик.  -  Но  все  всегда  спрашивают
разрешения.
     - Если ждать, то река умрет. - сказал речной доктор.
     - Почему вы раньше не пришли? - спросила Ксюша.
     - У меня много дел, -  произнес  молодой  человек.  -  Я  прихожу
точько тогда,  когда  совсем  плохо.  Бывают  случаи,  что  люди  сами
понимают и исправляют свои ошибки.
     Говоря так, речной доктор кончил  чистить  родник  и,  отвалив  в
стороны грязь, отыскал под ней вершины  погрузившихся  в  землю  серых
валунов. Без заметного усилия он  выкатил  один  за  другим  валуны  и
подвинул поближе к роднику, чтобы они его ограждали.
     - Вы очень сильный, - сказала Ксюша. - А чем вам помочь?
     - Я ещё не знаю, - ответил речной доктор. - Но если  у  вас  есть
время, оставайтесь со мной. Мы пойдём вниз по течению и  будем  вместе
работать.
     - Давайте я домой сбегаю за лопатой, - предложил Гарик.
     - Спасибо, не надо.
     Молодой человек поднялся, отряхнул ладони от земли.
     - Чего не хватает? - спросил он.
     Ребята посмотрели на родник.  Он  выбивался  из  песка  невысоким
весёлым  фонтанчиком,  разливаясь  по  светлому  песку.  Вокруг,   как
часовые, стояли серые валуны.
     Ожидая ответа, речной  доктор  вынул  из-за  пояса  широкий  нож,
точными и быстрыми ударами отсек гнилые  верхушки  торчащих  из  земли
столбов, извлёк из земли толстые  доски,  остругал  их  и  положил  на
столбы. У родника образовался мостик.
     - Ну что же вы молчите? - сказан речной доктор.
     - А можно сделать ещё красивее? - спросила Ксюша.
     - Подскажи, - улыбнулся речной доктор и сунул руку в сумку.
     - Не хватает травы.
     Молодой человек извлек из сумки  руку.  Он  раскрыл  кулак  -  на
ладони лежала кучка семян.
     - Я знал, что ты так скажешь.
     И он сказал эти слова так,  что  Ксюше  стало  приятно,  что  она
угадала.
     Речной доктор рассыпал семена  по  земле  вокруг  родника,  потом
зачерпнул ладонями воды из родника и полил семена.
     - Помогайте мне, - попросил он.
     Ребята тоже спустились к роднику и стали черпать ладонями воду  и
поливать вокруг. Вода была очень холодная.
     - А пить можно? - спросила Ксюша.
     - Нельзя. - сказал Гарик - Вода некипячёная.
     - Можно, - ответил  речной  доктор.  -  Теперь  можно.  Эта  вода
выбивается из  самой  глубины  Земли.  Она  проходит  через  подземные
пещеры, пробивается сквозь  залежи  серебра  и  россыпи  алмазов.  Она
собирает молекулы редких  металлов.  В  ней  нет  ни  одного  вредного
микроба. Люди знали, что она целебная.
     Ксюша  первой  присела  перед   родником,   набрала   в   ладошки
хрустальной воды и выпила её. Вода была холодной, даже зубы ломило,  и
немного газированной. В ней была свежесть и сладость.
     Потом пил Гарик, и снова Ксюша.


     - А когда Ксюша выпрямилась, напившись, она увидела,  что  вокруг
родничка выросла густая зелёная трава. Откуда-то  прискакал  кузнечик,
влез на травинку и принялся раскачиваться. Зажужжал шмель.
     - Ну и трава у вас, - восхитился Гарик. - Такой не бывает.
     - Такой не бывает, - согласился речной доктор. - Но она есть.
     Гарик сорвал несколько травинок и понюхал. Они пахли травой.
     И тут они услышали, как над их головами кто-то пискнул.
     На кромке поросшей травой котловины,  на  оплавленной,  спёкшейся
границе между свалкой и родником сидели два бродячих пса. Один молчал,
а второй раскрывал рот, словно зевал, и от этого получался писк.
     - Пошли отсюда! - пуганул псов Гарик.
     - Почему? - удивился речной доктор.  -  Собакам  тоже  надо  пить
чистую волу. Идите сюда.
     - Они грязные, - ответил Гарик. - У них блох много и микробов. На
свалках живут.
     - Они живут на свалках, - сказал  речной  доктор,  -  потому  что
люди, у которых они жили раньше, выгнали их из дома. А  я  с  этим  не
согласен.
     - Я тоже не согласна, - поддержала доктора Ксюша.
     - Не буду я после них пить, - заявил Гарик.
     Речной доктор засмеялся. У него  были  такие  белые  зубы,  каких
Ксюше ещё не приходилось видеть. И он умел угадывать мысли. Потому что
в ответ на мысль Ксюши сказал:
     - Я всегда пью только настоящую, чистую воду.
     Собаки спустились к роднику и стали пить. Они виляли  хвостами  и
косились на людей, потому что привыкли им не верить.
     А напившись, стали бегать вокруг и кататься по траве. Гарик хотел
было погнать их прочь, чтобы не мяли  траву,  но,  когда  открыл  рот,
чтобы прикрикнуть на них, встретился со взглядом речного доктора.  Тот
словно спрашивал: неужели ты сейчас их прогонишь?
     И Гарик вместо того, чтобы кричать на собак, ответил:
     - Всё это чепуха. Вы здесь немного почистили, а завтра всё  снова
замусорят.
     - Я надеялся,  -  сказал  речной  доктор,  -  что  вы  больше  не
позволите губить родник.
     - А как же мы, скажите на милость, это сделаем? - спросил  Гарик.
- Вы нам, может, свой пистолет оставите?
     - Не знаю, - сказал речной доктор. - Честное слово,  не  знаю.  Я
думал, что у вас есть своя голова на плечах.
     Он посмотрел наверх. Конечно, Гарик был  в  чём-то  прав  -  весь
склон до самых домов был такой же печальный и грязный, как  родник  до
прихода речного доктора. И лужайка вокруг родника казалась маленькой и
беззащитной.
     - Моя работа, - сказал речной доктор, - это  спасение  рек.  И  я
ничего не смогу поделать, пока я один.
     Они помолчали. Мирно журчал родник. Собаки улеглись на траве.
     - А что дальше? - спросила Ксюша.
     - Дальше мы пойдём вниз по течению, - ответил речной доктор. -  И
посмотрим, чем мы можем помочь реке. Вы со мной?
     - Конечно, мы с вами, - сказала Ксюша.
     Выбравшись из свалки, ручеёк пробирался, почти  невидимый,  среди
поломанных кустов к дороге и пропадал в ржавой трубе.
     Речной доктор то и дело наклонялся,  подбирая  из  воды  бутылки,
банки, пластиковые пакеты, кирпичи, но не кидал в сторону, а прятал  в
карман своей сумки. И все эти вещи пропадали там,  как  спички.  Гарик
даже заглянул в этот карман, но ничего не увидел.
     - Они нам пригодятся, - объяснил речной доктор.
     - Вы и целый дом туда положить сможете? - спросил Гарик.
     - Нет, дом не поместится, - засмеялся речной доктор. Вроде бы  он
на все вопросы отвечал и ничего не скрывал, но всё равно  был  окружён
тайной, и все это чувствовали. Даже собаки, что бежали за людьми, вели
себя тихо.
     Речной доктор не спешил, но делал всё так  быстро  и  ловко,  что
трудно было уследить за его руками.  Вот  ему  чем-то  не  понравились
кусты, росшие у ручейка: он расправил  их  ветви,  очистил  землю  под
корнями - и кусты распрямились. Проплешины между кустов  и  по  берегу
ручейка, залитые мазутом  и  какой-то  краской,  он  двумя  движениями
очистил и засеял травой, а лужу, в  которую  разливался  ручеёк  перед
трубой, засыпал песком. Песок достал из  кармана  сумки,  куда  раньше
кидал мусор.
     Речной доктор объяснил:
     - Вы, наверное, знаете, что стекло и кирпич, бетон  и  штукатурку
делают из песка, гравия и прочих таких же простых вещей. А я всё  умею
возвращать в первоначальный вид. Никакой тайны.
     Гарик кивнул. А Ксюша подумала: конечно, нет никакой тайны в том,
что стекло делают из песка. Но есть большая тайна в  том,  как  стекло
снова превратить в песок.
     Они остановились перед трубой.
     Речной доктор наклонился и заглянул внутрь. Труба была  не  очень
большая, с полметра диаметром. Внутри были видны какие-то наросты,  из
воды вылезали чёрные горбы.
     - Надо почистить, - сказал речной доктор.
     Гарик понял, что доктору не пролезть в трубу, и предложил:
     - Погодите, я разденусь и всё сделаю.
     Молодой человек внимательно поглядел на Гарика,  положил  жёсткую
ладонь на его рыжие, торчком волосы и сказал:
     - Спасибо, Гарик. Ксюша подумала: я ни разу Гарика  по  имени  не
называла. А доктор знает его имя.
     Речной доктор протянул сумку Гарику:
     - Встречай меня на той стороне.
     Потом мгновенно скинул рубашку, кроссовки, носки, отдал Ксюше.
     Из кармана  джинсов  речной  доктор  вытащил  плоскую  серебряную
коробочку,  махнул  рукой,  чтобы  все  остальные  перебирались  через
насыпь, и влез в дыру.


     Гарик с Ксюшей и собаки ждали доктора у выхода из  трубы.  Что-то
он задерживался. Вода  из  трубы  текла  тёмная,  мутная  и  с  каждой
секундой становилась грязнее.  Гарик  заглянул  внутрь,  но  там  было
совсем темно. Тут же ему пришлось отпрыгнуть от трубы - из неё полезла
тёмно-серая скользкая масса, ухнула в бурую воду ручейка  и  перекрыла
ему путь.
     А вслед за грязью из трубы  выполз  весёлый  и  жутко  измазанный
речной доктор. Он широко улыбался, только зубы и белки глаз были такие
же ослепительно белые, как раньше.
     Речной доктор, видно, устал. Он сел на берег ручья, перевёл дух и
попросил:
     - Гарик, дай сумку.
     Тот протянул ему сумку. Речной доктор  вытащил  оттуда  пистолет,
велел  ребятам  отойти  в  сторону  и  выжег  громадную  кучу   грязи,
перекрывавшую ручеёк.
     Ксюша заглянула в трубу. Она  была  изнутри  гладкая,  блестящая,
будто посеребрённая, и по ней текла прозрачная вода.
     Речной доктор вымылся под струёй воды, вытекавшей из трубы.
     - Дайте мне свой пистолет, - сказал Гарик. - Там дальше  железная
тачка валяется.
     - Нельзя. - сказал речной доктор. - Тут нужна осторожность.  Если
захочешь, я возьму тебя в ученики.
     - А мне можно в ученики? - спросила Ксюша.
     - Конечно!
     Речной доктор оделся. Пришлось задержаться, чтобы  посеять  траву
на берегах ручейка.
     Странно, подумала Ксюша, мы прошли от трубы метров сто, а  ручеёк
уже стал шире. Почему это?
     - А потому, - ответил речнол доктор, - что  по  дороге  в  ручеёк
влились ещё два  родника,  вы  их  не  заметили,  они  на  дне,  я  их
расчистил. Вот и третий.
     Но это был не родник, а  приток.  Тоненький,  словно  струйка  из
чайника. Струя была белёсой, и молочная муть расплывалась по ручейку.
     - Посмотрим, - сказал речной доктор и легко  взбежал  по  склону,
поросшему лебедой и лопухами, усеянному бутылками и банками -  следами
пиршеств, которые там закатывали соседние жители.
     Бежать пришлось недалеко. Струйка  воды  выбивалась  из-под  горы
белого порошка, что был свален возле большой теплицы.
     - Это удобрения, - заметил Гарик.
     - Я с тобой согласен, - сказал речной доктор. - Но это не значит,
что их надо спускать в реку.
     - Только их не надо уничтожать, - попросила  Ксюша,  увидев,  что
речной доктор хочет достать свой пистолет. - Они полезные.
     - Химические удобрения редко бывают полезными, -  пояснил  речной
доктор. - Но если ты настаиваешь, мы их подвинем.
     Он выставил вперёд руки и дотронулся до  груды  удобрений.  Груда
медленно и послушно отползла на два метра. Речной  доктор  нахмурился,
видно, ему было тяжело, а собаки принялись прыгать и лаять  -  им  это
понравилось.
     На примятой траве  осталась  белая  пыль.  Речной  доктор  достал
пистолет и сказал Ксюше:
     - Не бойся.
     Он расширил луч  настолько,  что  тот  стал  похож  на  конус,  и
буквально им сдул пыль с травы. И тогда Ксюша  увидела  место,  откуда
выбивался родничок, - трава там была мокрая, земля тоже мокрая.
     - Это что вы  здесь  хулиганите?  -  услышали  они  пронзительный
голос:
     От дверей теплицы к ним бежала грузная женщина  в  синем  халате.
Она размахивала лейкой.
     - А что случилось?  -  спросил  её  молодой  человек.  Он  широко
улыбался и совсем не испугался крика.
     - Что я, не вижу, что ли? Не вижу, да?
     - Что вы видите? - спросил речной доктор.
     - Ты удобрения крадёшь, а мне отвечать?
     - Это неправда, - сказал  речной  доктор.  -  И  вы  это  отлично
знаете.
     - Знаю. А где удобрения?
     - Вон там.
     - Но они здесь были?
     - Не знаю, - ответил речной доктор. - Я знаю только,  что  всё  у
вас цело, ничего не пропало.
     Грузная женщина растерялась. Никто ничего не крал, но подвинул, а
так не бывает.
     Тогда Гарик решил все объяснить.
     - Ваши удобрения, - сказал он, - завалили родник. А  этот  родник
впадает в ручей. Он размывал удобрения, понятно?
     Женщина не стала слушать Гарика. Она подошла к груде удобрений  и
стала её рассматривать, словно куст роз.
     Молодой человек молча показал ребятам рукой, что надо уходить,  и
они поспешили прочь. А женщина всё не  понимала,  зачем  было  двигать
гору удобрений. И  только  когда  они  уже  вернулись  к  ручейку,  то
услышали сверху крик:
     - Чтоб ноги вашей тут не было!
     Как приятно вернуться  к  ручейку!  Он  зажурчал,  заблестел  под
солнцем. Гарик встал над ним - одна нога на правом берегу, другая - на
левом.
     - Я гигант! - закричал он.
     - Уже десять часов, - сказал  речной  доктор.  -  Вам,  наверное,
домой пора.
     - Нет!  -  сразу  закричали  Ксюша  и  Гарик.  -  Мы   совершенно
свободные.
     - У нас каникулы, - объяснила Ксюша. - Мы в пятый класс перешли.
     - Ну ладно, - согласился речной доктор, - пошли дальше. Устанете,
скажете мне.
     - Мы не устанем.
     Они шли по берегу прозрачного  ручейка  целый  километр.  По  обе
стороны тянулся кустарник, за ним огороды.  Время  от  времени  речной
доктор останавливался, уничтожал мусор, укреплял  берег,  подсыпал  на
дно песок.
     За заводом ручеёк нырнул в лес. Лес был пригородный, истоптанный,
замусоренный, весь порезанный  дорожками  и  тропинками.  Но  июньская
листва и трава ещё были свежими, птицы пели весело, солнце  грело,  но
не пекло.
     На полянке стояли столы на вкопанных в землю  столбах,  а  вокруг
скамейки для отдыха. Речной доктор сказал:
     - Привал. Лёгкий завтрак.
     Он сел на скамейку, раскрыл свою бездонную сумку и вытащил оттуда
большую бутылку с молоком, батон и высыпал на расстеленную газету кучу
белой черешни.
     - Молоко с черешней нельзя, - сказал Гарик.
     Речной доктор улыбнулся и расставил на столе белые чашки.
     - Черешня мытая, - сказал он.
     Затем вынул из  сумки  круг  толстой  колбасы,  половину  порезал
кружочками, а половину разделил на две части и отдал собакам.
     Завтрак был вкусным. Ксюша спросила:
     - А вы где живёте?
     - В разных местах. - ответил речной доктор.
     - Я думаю, что вы инопланетный пришелец, - сказал Гарик.
     - Почему, - спросил доктор,  -  если  человек  работает,  то  все
вокруг думают, что он приехал издалека? Или даже с другой планеты?
     Ребята не знали почему, поэтому доктору не ответили.
     Сам доктор выпил чашку молока, и  пока  его  друзья  ели,  обошел
полянку, собрал с неё все  бумажки  и  банки  и  даже  залечил  кем-то
подрубленное дерево. Но Ксюша с  Гариком  уже  привыкли  к  тому,  что
речной доктор всё время занят, и не обращали на него внимания.
     Подкрепившись, пошли дальше.
     Ручеёк уже стал таким широким, что  через  него  не  перешагнёшь,
надо перепрыгивать.
     И тут они увидели на берегу рыболова. Самого настоящего.
     Рыболов был на вид младше Гарика  и  Ксюши,  лет  восьми.  Вместо
удочки он держал в руке палку с верёвкой.
     - Как ловится? - спросил речной доктор.
     - Не знаю, - ответил рыболов.
     Он вытащил свою удочку из воды. На  конце  верёвки  был  согнутый
гвоздик. Без всякой приманки.
     - Так ты ничего не поймаешь, - сказал Гарик. - Где червяк?
     Мальчик снова опустил верёвку в воду и замер, глядя в воду.
     - Чудак, - удивился Гарик. - Откуда здесь быть рыбе?
     - Правильно. - согласился речной доктор. -  Рыбы  здесь  нет.  Но
обязательно должна быть.
     Из сумки он вынул банку, в ней было много мальков.
     Опрокинул банку, и мальки  серебряными  стрелками  разбежались  в
разные стороны.
     - Вот здорово! -  обрадовался  Гарик  -  К  будущему  году  рыбки
подрастут, а этот рыболов как раз червяка выкопает.
     - Так долго ждать не надо, - сказал речной доктор. - Смотри.
     Мальки уже подросли. Одни из них  обкусывали  стебли  водорослей,
другие закапывались в тину на дне.
     - Как всё у вас быстро получается, - удивилась Ксюша.
     - Надо спешить, - сказал речной доктор.
     - Эй! - раздался крик.
     Они обернулись. Мальчик с палкой-удочкой прыгал на берегу,  а  на
конце верёвки блестела серебряная рыбка.


     - Ой-ой-ой! - закричал  мальчик  и,  размахивая  палкой,  побежал
прочь. Он сам не верил в своё счастье.
     Речной доктор рассмеялся.
     - А вам не жалко рыбу? - спросила Ксюша. - Я думала, что  вы  всё
охраняете.
     - Если человек поймает рыбку, ничего страшного для  реки  нет,  -
объяснил речной доктор. - Я не выношу рыболовов с сетями, динамитом  и
другими варварскими приспособлениями.
     Они пошли дальше по берегу ручья.
     Некоторые из рыбок, уже подросшие, плыли рядом с ними.
     Через полчаса ручеёк слился с другим, который  вытекал  из  чащи.
Только наш ручей был чистым, а влившийся в него - мутным.
     - Друзья мои, - попросил речной доктор. - подождите меня здесь. Я
скоро вернусь. Только никуда не уходите.
     Ребята согласились. Они решили отдохнуть на берегу  под  ивой,  а
собаки сели вокруг, словно их охраняли.
     Солнце пригревало, и Ксюша незаметно для себя задремала.
     Проснулась она от весёлого голоса речного доктора.
     - Подъём! - крикнул он. - Всё в порядке.
     Ксюша и Гарик посмотрели на ручейки. Они были совершенно чистыми.
     - А что там было? - спросила Ксюша.
     - Пустяки, - ответил речной доктор. - Совсем пустяки по сравнению
с тем, что нам предстоит.
     Он пошёл вперёд, и Ксюша так никогда  и  не  узнала,  что  доктор
делал в лесу.
     А что предстояло, друзья речного доктора  не  знали  и  знать  не
хотели. Они были твердо уверены, что речной доктор всё может.
     Постепенно ручей превратился в речку. А лес вокруг стал густым  и
диким.
     - Надо искупаться. - обрадовался Гарик.
     - Сейчас будет широкое место,  -  сказал  речной  доктор.  -  Тут
должны жить бобры. Если они не будут возражать,  искупаемся  возле  их
плотины.
     Но, к сожалению, искупаться не пришлось. Кто-то разрушил бобровую
плотину, и вода утекла через прорыв. Речной доктор огорчился.
     - Кому это понадобилось? - спросил он сам  у,  себя.  Потом  тихо
свистнул и прислушался.
     Никто не ответил на свист.
     - Вы бобров зовёте? - спросил Гарик.
     - Их здесь нет, - ответил доктор.
     Рыжая собака вдруг начала бегать по берегу у плотины,  вынюхивать
что-то на земле, подняла голову и тявкнула.
     Вторая подбежала к ней, и обе поспешили вдоль берега.
     - Пошли! - позвал Гарик.
     Собаки уводили людей всё дальше от реки.
     - Какие странные бобры, - прошептала Ксюша, - я и не  знала,  что
они уходят так далеко от воды.
     - Если твой дом разрушили, то надо искать другую речку, -  сказал
Гарик.
     Впереди послышались голоса.
     Собаки выбежали на прогалину.
     Там была старая вырубка, стояли толстые  пни,  между  ними  росла
высокая трава. На пнях сидели люди и мирно беседовали, передавая  друг
другу бутылку. Их было трое. Они были очень  довольны  собой.  И  ясно
почему: на четвёртом пне лежали два убитых бобра.
     - Ой! - воскликнула Ксюша. - Убили!
     Браконьеры обернулись, хотели вскочить,  бежать.  Но  сообразили,
что против них только молодой человек и двое детей.
     - Валяйте отсюда, - сказал толстый браконьер, Он протянул руку  к
ружью, прислонённому к тонкой ёлочке.
     Ксюша и Гарик замерли,  глядя  на  речного  доктора.  А  спутники
толстяка, молодые парни, громко засмеялись.
     - Вы преступники, - спокойно сказал речной доктор. - Отдайте  мне
бобров и уходите из леса.. Я не хочу вас больше видеть.
     Браконьеры покатились от смеха.
     - Во даёт! - закричал самый  молодой  из  них  и  присосавшись  к
бутылке, запрокинул голову.
     - Если хочешь жить, - посоветовал толстый браконьер, взяв ружьё и
делая шаг к речному доктору, - то сейчас отсюда  у  бежишь  и  детишек
возьмёшь. И обо всём забудешь.
     - А если не убегу? - спросил речной доктор.
     - Тогда твои детишки останутся сиротками, - ответил толстяк,  его
спутники расхохотались ещё сильнее.


     - Вы мне противны, - сказал речной доктор.  И  спокойно  пошёл  к
толстому браконьеру.
     - Назад! - закричал тот, но сам отступил.
     - Учтите, - сказал речной доктор, - я вас всех запомнил.
     - Убью! - заревел медведем толстяк.
     - Погоди, - остановил его молодой друг. - Я его без  пули  проучу
так, что забудет, как в лес ходить.
     Он поднял с земли тяжёлый сук и двинулся к речному доктору.
     Обе собаки, рыча, кинулись на него.
     Сук засвистел в воздухе.
     Одна из собак увернулась, а вторая не  успела,  с  жалким  визгом
взлетела вверх и упала  возле  пня.  А  молодой  браконьер,  продолжая
размахивать суком, уже подошёл к речному доктору. Ещё  мгновение  -  и
ударит!
     - Беги! - крикнул Гарик.
     Но речной доктор никуда  не  убежал.  Движения  его  были  такими
быстрыми, что никто  и  не  увидел,  как  он  сумел  выхватить  сук  у
браконьера,  перехватить  его  руку  и  так  рвануть,  что   браконьер
перевернулся, ноги его мелькнули в воздухе.
     Второй молодой браконьер как стоял  с  бутылкой  в  руке,  так  и
остался стоять, а толстяк бормотал:
     - Сейчас стрельну! Вот сейчас стрельну!
     - Ты не стрельнешь, - сказал  речной  доктор.  -  Потому  что  ты
мерзавец, а все мерзавцы трусы. Ты думал,  что  втроём  вы  побьёте  и
выгоните нас, поэтому и махал ружьём. Теперь ты уже  думаешь,  как  бы
убежать, но сохранить добычу. А ну, отдавай ружьё!
     - Стрельну! - повторил толстяк, отступая.
     Но речной доктор шёл к нему, протянув вперёд руку.
     И тогда  толстяк,  больше  от  страха,  чем  от  злости,  всё  же
выстрелил.
     Выстрел был оглушительным. Речной доктор пошатнулся.
     Молодой браконьер кинул в  сторону  бутылку  и  бросился  бежать.
Толстяк стоял и смотрел  на  ружьё.  Но  это  продолжалось  не  больше
секунды.  Речной  доктор  прыгнул  вперёд,  выхватил  ружьё  из   руки
браконьера и, взяв за ствол, так ударил прикладом о  пень,  что  ружьё
разлетелось на куски. Толстяк силился что-то сказать, но связных  слов
у него не получалось. Только - а-а, а-бы, бы-вы...
     - Ой! - Закричала Ксюша.
     Она увидела, что речной доктор поднял руку к  груди  и  по  белой
рубашке расплывается пятно крови. Кровь сочится между пальцами.
     - Ты его убил! - закричала Ксюша. И от злости  к  этому  толстому
браконьеру весь страх у неё прошёл.
     Она кинулась на него и начала колотить кулаками в живот.
     Та собака, что осталась цела, пришла Ксюше на помощь и  вцепилась
браконьеру в брюки.


     Гарик подобрал сук, который потерял молодой браконьер,  с  трудом
поволок его за собой, стараясь поднять его и ударить врага.
     - Отойдите, - тихо приказал речной доктор ребятам и собаке. - Я с
ним сам поговорю так, что он больше никогда в жизни не посмеет  прийти
в лес.
     Слова звучали тихо, но так, что слышно их было  в  самом  дальнем
конце леса. И от этих слов толстый браконьер завыл  и  понёсся  прочь,
спотыкаясь о корни и пни.
     Речной доктор подошёл к оставшемуся браконьеру, рывком поднял его
с земли и кинул вслед толстяку, словно  это  была  ватная  кукла.  Тот
захромал за своими друзьями.
     - Скорей, - сказала Ксюша. - скорей пошли в  город.  Вам  надо  в
больницу.
     - Я вылечусь сам, - ответил речной доктор. - Разве вы забыли, что
наш родник целебный? Только у меня к вам, друзья, просьба. Донесите до
воды собаку, ей тоже нужна помощь.
     Сам речной доктор взял бобров, ребята понесли собаку.
     Прежде чем заняться своей раной, речной доктор  положил  у  самой
воды мёртвых бобров, потом показал ребятам, как  надо  положить  рядом
собаку, открыл сумку, вытащил из нее розовую губку, окунул  в  воду  и
принялся протирать разбитую голову собаки. Собака застонала  и  речной
доктор попросил:
     - Потерпи Рыжик. Сейчас всё пройдёт.
     Погладил собаку по спине и приказал:
     - Спать!
     И собака послушно заснула.
     - Теперь, - сказал он ребятам. - займемся мною.
     Он скинул рубашку и протёр розовой губкой свою грудь. Выжал губку
в речке, и вода стала красной.  Но  кровь  перестала  идти,  и  речной
доктор сказал Гарику, который стоял рядом и не знал, чем бы помочь:
     - Мое счастье, что ружье у него было заряжено дробью, а не пулей.
Он меня мог убить.
     - Я его выслежу, - пообещал Гарик. - Он не уйдет безнаказанным.
     - Его выдадут собственные дружки. - сказал речной  доктор  -  Они
так перепугались, что побегут доносить на него, чтобы самим под суд не
попасть.
     - Можно я вашу рубашку выстираю? - спросила Ксюша.
     - Спасибо. - ответил речной доктор. -  А  то  мне  надо  заняться
бобрами.
     - Вы будете шкуры снимать? - удивился Гарик.
     - Ещё чего, - улыбнулся доктор. - Я  постараюсь  их  оживить.  Их
убили совсем недавно, и есть надежда, что бобры не совсем погибли.
     И пока Ксюша стирала рубашку речного доктора, он вынул  из  сумки
небольшой шприц и ампулу с голубой жидкостью. Набрал жидкость в  шприц
и сделал бобрам уколы. Потом протер  их  губкой,  смоченной  водой  из
речки. Но бобры не шевелились.
     Тем временем проснулся Рыжик. Видно, он совсем забыл, что  с  ним
случилось, потому что казался очень веселым и бодрым.
     Он подошёл к речному доктору,  который  пытался  оживить  бобров,
посмотрел, склонив голову и подняв  одно  ухо,  и  вдруг  оглушительно
залаял.
     И тут - ну прямо чудо! - один из бобров открыл  глаз,  сжался  от
страха и боком-боком сполз в воду. Второй за ним.
     И вот они, высунув наружу из воды плоские морды, быстро поплыли к
дальнему берегу.
     - Спасибо. Рыжик, - поблагодарил речной доктор. - Это  называется
шоковая терапия. Ты их так перепугал, что бобры ожили.
     Рыжик завилял хвостом.
     - Возьмите, - сказала Ксюша, протягивая рубашку речному  доктору.
- Только она мокрая.
     - Большое спасибо. - Речной доктор натянул рубашку. - Она на  мне
быстро высохнет. Тем более что нам предстоит починить  плотину.  Бобры
ещё слабые, а вода в речке упала.
     Бобры поняли что люди не желают им зла, и  стали  подтаскивать  к
плотине сучья, которые разбросали браконьеры, когда спускали  волу  из
бобрового затона, чтобы их отыскать.
     - Ну  вот,  -  обрадовался  речной  доктор,  когда  плотина  была
восстановлена, - теперь вода поднимется,  и  я  надеюсь,  что  хозяева
плотины её быстро достроят.
     Они пошли дальше. Через полчаса путешественники отыскали в  речке
глубокое место и искупались. А потом речной доктор  вытащил  из  сумки
флягу с каким-то кисловатым, терпким  соком.  Все  выпили  по  глотку,
только собаки пить не стали. От сока сразу пропала  усталость  и  даже
жара перестала  мучить.  Ребята  готовы  были  шагать  до  вечера  без
остановки.
     Но шагать без остановки не пришлось.  Вскоре  они  вышли  к  тому
месту, где речка протекала под мостом. А по  нему  проходила  железная
дорога.
     За много лет под мостом и по его сторонам накопилось в воде много
мусора. То из поезда что-то кинут,  то  прохожий  бросит  бутылку  или
банку с моста. Тут пришлось остановиться и поработать.
     Лес кончился. Речка дальше виляла по полю. Но посевы не  доходили
до самой реки - по обе ее стороны росли ивы.
     В одном месте, недалеко  от  деревни,  были  мостки.  На  мостках
стояла женщина и стирала белье. Речной доктор остановился, вздохнул  и
сказал:
     - Вот с такими людьми труднее всего.
     - А что она делает? - спросил Гарик.
     - Она стирает белье с мылом, которое вредно для воды.
     Женщина,  видно,  почувствовала,  что  разговор   идёт   о   ней.
Выпрямилась и спросила:
     - Что вы на меня глядите?
     - Вы только не сердитесь, - попросила Ксюша.  -  Но  вы  стираете
белье, а мыло губит рыбу.
     - Какая у нас рыба. -  засмеялась  женщина.  -  Старики  говорят,
здесь раньше рыба водилась. Теперь только лягушки.
     - Вы не правы, - сказала Ксюша. - Ваша речка  -  самая  чистая  в
мире. Она начинается от целебного родника, и вода в ней особенная.
     - Что-то я не замечала.
     - Вы не замечали,  -  ответила  Ксюша,  -  потому  что  мы  речку
очистили только сегодня. И рыба в ней будет.
     И как будто услышав слова  девочки,  из  воды  выпрыгнула  рыбина
размером с ее руку. По речке пошли широкие круги.
     - Видели? - спросила Ксюша.
     - Ой, - крикнула женщина, - отроду не видела!


     - Теперь так всегда будет. - сказала Ксюша. - Только, пожалуйста,
не стирайте здесь с мылом. Вы дома постирайте, а тут полошите.
     Женщина смотрела вниз, где у мостков резвились рыбки.
     - Чудеса. - удивлялась сна - И кто это сделал?
     - Вот он, речной доктор.
     - Давно пора было речкой заняться.  -  сказала  женщина,  собирая
белье в корзину. - А ты спроси у  своего  доктора,  может  он  сказать
нашему председателю, чтобы лесок не рубил?
     - Я ему обязательно скажу. - пообещала Ксюша и побежала вслед  за
речным доктором.
     Когда догнала его, доктор сказал, не дожидаясь, пока Ксюша начнет
рассказывать:
     - Спасибо тебе, но лесу я помочь, к сожалению, не смогу. Я только
речками командую.
     - У вас есть лесной доктор? - спросил Гарик.
     - Есть, но он занят. Ему очень трудно...
     Вскоре они увидели впереди высокие трубы завода  и  много  низких
корпусов.
     - Вот наш враг, - показал на них речной доктор.
     И хотя на вид завод был совершенно обыкновенный и даже трубы  его
дымили несильно, ребята сразу догадались,  что  имеет  в  виду  речной
доктор.
     - Он в нашу речку вредные вещества сливает, - догадался Гарик.
     - Сейчас увидите, - ответил речной доктор.
     Речка была еще совсем чистая, трава  по  берегам  зеленая,  но  с
каждым шагом Ксюше становилось все страшнее. Ей даже казалось, что она
издали видит, как вода меняет цвет там, у завода.
     Ксюша не ошиблась.
     Завод сам к речке не подходил. Он расположился на высоком берегу.
Между его высоким бетонным забором и рекой тянулись какие-то склады, у
самой воды было несколько огородиков, рядами сбегали  к  реке  кустики
картошки.
     Между двумя огородами улеглась толстая труба.  Она  нависала  над
речкой, и из нее лениво изливался поток бурого цвета.  И  видно  было,
как жижа расплывается в прозрачной воде, вытесняет её,  смешивается  с
ней, - и дальше, вниз, текла уже не  вода,  а  жидкость,  которой  нет
названия.
     Они остановились возле трубы.
     Ксюша увидела, как несколько рыбок, которые плыли за ними сверху,
засуетились возле границы между водой и жидкостью и поспешили обратно.


     - Доктор! - сказала Ксюша в ужасе. - Скорее закройте трубу.
     - А дальше что? - спросил речной доктор. - Они её тут же откроют.
     - Всё равно что-то надо сделать, - попросил Гарик. - А  то  зачем
мы очистили речку?
     - И в самом деле - зачем? - задумчиво ответил речной доктор.
     Ксюша увидела, как одна из  рыбок,  видно,  рассеянная,  нечаянно
вплыла в заражённую часть реки и тут же перевернулась брюшком вверх. И
её понесло вниз по течению.
     - Что? - раздался голос. - Не нравится вам наша речка?
     Голос   принадлежал   старичку,   маленькому,   скрюченному,    в
широкополой  соломенной  шляпе,  который  стоял,  опершись  о  лопату,
посреди огорода.
     - Не то слово, - ответил речной  доктор.  -  И  неужели  вам  все
равно?
     - Нам не всё равно, - сказал старичок.  -  Только  нас  никто  не
спрашивает.
     - Разве они не видят? - спросила Ксюша, показывая на завод.
     - Они штрафы платят,  -  объяснил  старичок.  -  Им  лучше  штраф
заплатить, чем безобразие прекратить. У  них  премии  за  план.  Штраф
государство платит, а премия - себе в карман.
     - И все молчат? - спросил Гарик.
     - Почему все? Есть у нас один, он даже в газете написал.
     - И что?
     - Уволили его с завода.
     - И он сдался? - спросила Ксюша.
     - Он не сдался. Он глупый, он думает, что-то можно изменить.
     - А где он?
     - Вон там, у входа стоит.
     Старичок показал вверх. В ворота выходили и входили люди, а возле
ворот стояла маленькая фигурка с белым плакатиком.
     - Пошли посмотрим, - предложил речной доктор.
     Они поднялись вдоль трубы наверх, прошли вдоль бетонного забора и
оказались у ворот.
     Человек, на которого показал  старичок,  держал  прикрепленный  к
палке плакат. На плакате было написано:

                    "ПРЕКРАТИТЕ ГУБИТЬ ПРИРОДУ!"

     Люди шли мимо, некоторые  улыбались,  некоторые  останавливались,
некоторые укоризненно качали головой.
     - Здравствуйте, - сказала Ксюша. - Вы хотите спасти нашу речку?
     Мужчина ответил:
     - Да, я буду здесь стоять, пока не спасу речку.
     - Значит, вы наш союзник, - обрадовался Гарик.  -  Только  мы  не
стоим, а идём. Мы сегодня уже много  километров  прошли  и  всю  речку
очистили.
     - Мне приятно с вами познакомиться, - сказал речной доктор. -  Мы
в самом деле хотим очистить речку, чтобы люди в  ней  могли  купаться,
пить из неё воду и ловить рыбу.
     - Боюсь, что ничего не получится, - сказал мужчина. - Меня  зовут
Петр Ванечкин. Я раньше здесь работал. Но  я  очень  устал.  Никто  не
обращает на меня внимания.
     - Но почему? - удивилась Ксюша. - Ведь все видят.
     Тут из ворот выбежал очень худой человек.
     - Освободите проход! - закричал  он  на  Петра  Ванечкина.  -  Вы
мешаете нормальной работе. Я милицию вызову.
     - Вызывай, Кузькин, - сказал Ванечкин.
     - Эй! - крикнул Кузькин проходившим мимо рабочим. - Помогите  мне
его выгнать.
     Но рабочие только засмеялись.
     Кузькин начал толкать Ванечкина, старался вырвать у него  плакат.
Это ему почти удалось, но в последний момент Гарик подхватил плакат  и
отбежал с ним в сторону.
     Кузькин хотел бежать за Гариком, но его остановил речной доктор.
     - Кузькин? - спросил он. - Тимофей Викторович? Главный технолог?
     - Я самый, - ответил Кузькин.
     - Вот с вами я и хотел поговорить, - сказал речной доктор. -  Ваш
завод сбрасывает в речку  отравляющие  вещества.  Я  очень  прошу  вас
прекратить это делать.
     - Ещё вас мне не хватало. - рассердился Кузькин. -  С  минуты  на
минуту  Лодзинский  из  управления  приедет.  А  мы   тут   безобразие
допускаем. Что, если с ним телевидение будет?
     - Не надо  ждать,  пока  будет  телевидение,  -  попросил  речной
доктор. - Сейчас же прекратите сбрасывать отраву.
     - Производство  остановить,  да?  -  закричал  Кузькин.  -  Народ
оставить без ценной продукции? Вы, не знаю, как  нас  зовут,  типичный
диверсант и вредитель. А ну, покажите документы!
     - Ах, Кузькин, Кузькин, - сказал печально речной доктор. -  Я  же
знаю, почему вы так сердитесь. Вы же экономите на очистных сооружениях
и за эту экономию премию получаете.
     - Это точно, - подтвердил один из рабочих, стоявших вокруг.
     - Есть уже шесть постановлений прекратить производство на заводе.
А вы с директором их прячете.
     - Мы не прячем! - возразил Кузькин. -  Мы  о  рабочих  заботимся.
Если производство остановим, то они зарплату не получат.
     - Кузькин, я вас предупредил, -  сказал  речной  доктор.  -  Я  с
обманщиками и вредителями природы шутить не  люблю.  Чтобы  немедленно
прекратить сброс в речку вредных веществ. Вы меня слышите?
     - Может, вы, инспектор? - спросил Кузькин. -  Тогда  инспекция  у
нас уже работала. У меня документ есть, что выбросы завода в  пределах
нормы. И штрафы, как положено, мы все заплатили.
     - Я не хочу смотреть на ваши бумажки, - сказал речной  доктор.  -
Бумажками речку не спасти. К таким, как вы и ваш директор, у меня  нет
жалости. Вы не только убиваете  речку,  вы  убиваете  всех  людей.  Не
сегодня, так завтра.
     - Товарищи трудящиеся! - завопил Кузькин. - Вы  его  слышите?  Он
хочет остановить  наше  замечательное  производство.  Вы  не  получите
зарплату и премию! Ваши дети будут голодные!
     Рабочие молчали. Конечно, некоторым было все равно, какая река  -
грязная или чистая. Другим было жалко речку. Но  не  настолько,  чтобы
из-за нее оставаться без работы.
     - Хватит, надоело! - заявил речной доктор. - Я пошел.
     И он быстро пошёл вниз, к тому месту, где из трубы лилась отрава.
     - Только без этого! - испугался Кузькин.
     Он вытащил из кармана свисток и засвистел.
     Из ворот выглянул пожилой вахтёр.
     - Взять его! - крикнул Кузькин, показывая на речного  доктора.  -
Он без документов.
     Вахтёр неуверенно пошёл за речным доктором.
     Но речной доктор был не один. Рядом с ним шагали Ксюша и Гарик, а
следом шёл  Пётр  Ванечкин  с  плакатом.  В  отдалении  шли  несколько
рабочих, которым было интересно поглядеть, чем всё это кончится.
     Кузькин догнал речного доктора у самой реки.
     Речной доктор ждал его.
     - Я сейчас... Я сейчас... - Кузькин задыхался от бега и ярости. -
Ты только тронь!
     Но речной доктор ничего не стал делать с трубой. Вместо этого  он
ловко схватил Кузькина, поднял его в воздух, и тот на  глазах  у  всех
превратился в худую длинную щуку.
     - Попробуй сам, - сказал речной доктор и кинул  Кузькина  в  воду
недалеко от трубы.


     Все так растерялись, что стояли с разинутыми ртами. Только  Ксюша
и Гарик не удивились.
     Щука заметалась в грязной воде, выпрыгнула, выпучив белые  глаза,
и отчаянно поплыла вверх,  к  чистой  воде.  Она  разевала  рот,  била
хвостом, потом  поплыла  к  берегу,  видно,  хотела  упросить  речного
доктора, чтобы он ее вернул в человеческий облик.
     Речной доктор стоял на берегу, сложив руки на груди, и ничего  не
делал.
     Зато Рыжик вдруг кинулся в воду, догнал Кузькина, который неловко
пытался уйти от собаки в глубину, схватил главного технолога зубами за
хвост и выволок на берег. Так, держа  за  хвост,  притащил  к  речному
доктору и кинул на траву у его ног.
     - Ну что? - спросил речной доктор у щуки. -  Хотите  ещё  плавать
или начнёте думать?
     Щука закрутилась у ног речного доктора.  Рыжик  зарычал  и  хотел
было снова схватить технолога, но тот превратился в человека и  собаке
пришлось отойти.
     Кузькин кашлял, хлопал глазами. Все стояли вокруг и молчали.
     Наконец Кузькин пришил в себя и сказал:
     - Я буду жаловаться!
     - На что? - спросил речной доктор.
     - Я  буду  жаловаться,  что  вы  меня  схватили  при   исполнении
служебных обязанностей и чуть не погубили. Пытались погубить!
     - Каким образом?
     - Сами знаете!
     - Теперь вы поняли, каково рыбам в такой воде?
     - Я не рыба! Я главный технолог.
     - Послушайте. Кузькин, вы мне надоели. Если вы  будете  и  дальше
сопротивляться, то я вас заставлю эту воду пить.
     Тут не выдержали нервы у зрителей.
     - Ну это слишком! - раздались голоса из толпы.
     - У него же дети есть!
     - Всё-таки живой человек!
     Кузькин сразу осмелел.
     - Все будете свидетелями! - сказал он. - Мы его засудим.
     - Вы, по-моему, ничего не поняли, - пояснил речной  доктор.  -  Я
сюда пришёл не развлекаться, а спасти  речку.  Для  этого  мне  нужно,
чтобы речку перестали травить. Разве это так сложно понять?
     - Хулиган. - ответил Кузькин.
     Тут он весь подобрался, как тигр перед прыжком, и  кинулся  вверх
по склону, к воротам, куда как раз въезжала "Волга".
     - Из управления едут, - сказал Ванечкин.
     - Странный человек, - удивился речной доктор. - Я  такого  просто
не встречал. Он совсем не испугался, что я превратил его  в  щуку.  Об
этом сразу забыл.
     - Он у нас такой, - сказал один из зрителей.
     Видно было, как Кузькин подбежал к машине. Из нее вышел человек.
     - А вот и директор побежал, - заметил Ванечкин. -  Только  учтите
если вам станет плохо, если на вас будут гонения, я с вами!
     - Может, бог с ней, с речкой? - спросил один из рабочих. - Она уж
лет десять как отравленная. Ничего, живем.
     Но разговор кончить не удалось, потому что  с  горы  спешил  вниз
Кузькин  с  солидным  подкреплением.  С  директором  и  Лодзинским  из
управления.
     - Вот он! - кричал Кузькин. - Он, себе позволяет...
     - Так, - сказал директор, подходя первым. -  Кузькин  утверждает,
что вы здесь  фокусы  показываете,  людей  превращаете  в  рыб,  чтобы
испугать   наших   трудящихся.   Так   вот,   отвечу   вам   со   всей
ответственностью - нас не запугаете!
     - Попрошу документы, - потребовал  Лодзинский  из  управления,  -
Если вы общественность, вам надо действовать через положенные  каналы.
У вас есть разрешение на демонстрацию фокусов?
     - По-моему, они безнадёжные, - сказал речной доктор.
     - Совершенно безнадёжные, - согласился Ванечкин.
     - Может, их тоже в рыб превратить? -  спросил  речной  доктор.  -
Пускай дышат тем, что в реку спускают.
     - Попрошу без фокусов, - сказал Лодзинский, но на  всякий  случай
отступил подальше.
     - Начнём, как всегда, с Кузькина. - Речной доктор поднял руку.
     Но Кузькин припустился в гору  с  такой  скоростью,  что  обогнал
собственный визг.
     - Тогда ваша очередь, товарищ директор. - сказал речной доктор.
     - Милиция! - закричал директор, - Нас превращают!
     И тоже побежал наверх. За ним Лодзинский из управления.
     А из трубы все текла и текла страшная жижа.
     - Надо остановить производство,  -  сказал  Ванечкин.  -  Они  не
выполняют указаний санинспекции.
     - А как остановить? - спросил речной доктор.
     - Технологию надо менять.
     - К сожалению, этого я не умею. -  ответил  речной  доктор.  -  Я
специалист по речкам, а не по заводам.
     - Или надо сделать замкнутый цикл, - посоветовал один из рабочих.
     - Как? - спросил речной доктор.
     - Чтобы ничего с завода не выливалось.
     - А потом? Они его опять разомкнут?
     - Пока они будут размыкать. - сказал  Ванечкин,  -  я  до  Москвы
дойду! Мы их остановим.
     - Я попробую, - согласился речной доктор.
     Он наморщил лоб, уставился на трубу и принялся что-то бормотать.
     От речного доктора исходило такое напряжение, что у окружающих из
пальцев посыпались искры.
     И вдруг у всех на глазах труба начала двигаться.  Она  двигалась,
как огромная змея: голова, из которой хлестала  жижа,  приподнялась  и
обернулась к заводу. Она поднималась, волоча за собой длинное тело,  а
грязный поток, выливаясь,  потёк  по  огороду,  отчего  молодые  кусты
картошки начали съёживаться и вянуть.
     - Стой! Стой! - закричал старичок-огородник. - Меня-то за что?
     - Я исправлю. - ответил речной доктор. - Зато все  теперь  видят,
что значит отрава, которую выпускает в речку ваш завод.
     Тем  временем  голова  трубы  добралась  до   бетонного   забора,
проломила его я исчезла на заводском дворе.
     - А что там будет? - спросил кто-то из рабочих.
     - Сейчас  увидите.  Над  забором   поднималось   большое   здание
заводоуправления. И все  увидели,  как  труба  начала  подниматься  по
стенке здания, добралась до окна на втором этаже. Разлетелись стекла -
голова трубы исчезла в комнате.
     - Что там? - спросила Ксюша.
     - Там кабинет директора, - ответил Ванечкин.
     Целую минуту ничего не происходило. Видно было только, как  труба
всё втягивается и втягивается в окно.
     А потом в здании начали раскрываться окна  и  из  окон  принялись
выпрыгивать люди.
     Труба уже полностью уползла со склона.
     - Что дальше будет? - снова спросила Ксюша.
     - Наш конец трубы, - сказал речной доктор. - отыскал  уже  второй
конец, в который собиралась с завода эта жижа. Теперь жижа будет  течь
по кругу. Я правильно понял, что такое замкнутый цикл?
     - Нет, неправильно.  -  вздохнул  Ванечкин.  -  Вы  плохо  знаете
технологию. Ведь в трубе останется только та жижа, которая там была. А
новая?
     Из ворот выбежали измазанные директор, Кузькин  и  Лодзинский  из
управления. Они попрыгали в машину, но шофер открыл дверь и из  машины
убежал.
     Директор, Кузькин и Лодзинский принялись бегать за шофёром.
     - Я думаю. - сказал речной доктор, -  что  с  такой  трубой  этот
завод работать не сможет.


     - Это точно. -  согласился  Ванечкин.  -  Через  час  весь  завод
зальёт. Придётся им останавливать производство.
     Он протянул руку речному доктору, попрощался с ним и сказал:
     - Я поехал в Москву. Пока они будут разбираться, успею что-нибудь
сделать.
     Наконец Кузькин поймал шофёра, втроём они затолкали его в  машину
и уехали.
     - Вы бы уходили. - посоветовал один из рабочих речному доктору. -
Они сейчас милицию вызовут. Вам придется отвечать за хулиганство.
     Речной доктор словно его не  слышал.  Он  смотрел,  как  одна  за
другой переставали дымить трубы завода.
     - Ой! - воскликнул старичок огородник. - Вы только поглядите!
     Они обернулись к реке. Вода в ней поднялась.
     Тёмная жижа исчезла - уплыла вниз по течению.  И  вся  река  была
прозрачна, как горный ручей. Сверху приплыли рыбы и резвились в  воде.
На дне был виден каждый камешек.
     А на берегах реки ниже по течению, на берегах голых и  серых,  на
глазах вылезала из земли трава.
     - Слушай, - предложил один рабочий другому. - Давай покупаемся?
     Все рабочие начали раздеваться и тут же прыгали с берега в воду.
     - Лучше, чем в Чёрном море! - закричал один из них.
     - Спасибо, речной доктор! - закричал другой.
     - Мне не надо вашей благодарности, - сказал речной  доктор.  -  Я
прошу об одном: не давайте трубе снова выливаться в эту реку.  Это  же
ваша вода!
     - Не учи, сами понимаем! - послышалось в ответ.
     - Пойдём дальше, - сказал речной  доктор.  -  Меня  не  оставляет
беспокойство. А что, если у Ванечкина ничего не получится?
     Ребята не знали, получится у Ванечкина или нет.
     Они хотели уйти, но их остановил старичок-огородник. Он  напомнил
речному доктору, что тот обещал вылечить его картошку. И речной доктор
сделал это без труда. За одну минуту. Рабочие ещё не  успели  из  реки
вылезти.
     Когда речной доктор, Гарик, Ксюша  и  собаки  пошли  дальше  вниз
вдоль прозрачной реки, рабочие кричали  им,  что  они  будут  помогать
реке. И ещё советовали уходить поскорее...
     Скоро завод остался позади.
     За  ним  начинался  большой  заводской  посёлок.   В   нём   были
пятиэтажные дома, но больше одноэтажных домиков.
     У посёлка река была перегорожена дамбой, чтобы получился пруд.
     Видно, устроили его давно, когда ещё не было завода. А теперь  он
превратился в большой вонючий отстойник - ни одна травинка не росла по
его берегам, ни одно дерево не подступало близко. Только зелёная  тина
пышно покачивалась у берегов.
     Прозрачная вода речки вливалась в  пруд,  и  видно  было,  что  в
верхней его части вода начинает светлеть и очищаться.
     - Давайте посмотрим. - сказала Ксюша, которая немного  устала,  -
как этот пруд сам по себе очистится.
     - Нет, - не согласился Гарик. - Надо уходить. Ты же слышала,  что
они милицию позовут.
     - Мы ничего плохого не сделали.
     - Как не сделали?  -  возразил  Гарик,  -  Всё-таки  целый  завод
остановили. И директора испачкали, и Кузькина в щуку превращали.
     Он говорил "мы", считая, что  они  всё  делают  вместе  с  речным
доктором. Он  вообще  думал  попроситься  к  доктору  в  ученики.  Это
интереснее, чем ходить в школу.
     Речной доктор вроде бы их не слышал. Он осмотрел пруд и сказал:
     - Ждать, пока он сам очистится,  нельзя.  Там  на  дне  скопилось
столько вредных веществ, что пруд и  за  месяц  не  промыть.  Придётся
действовать.
     - А милиция? - спросил Гарик.
     - Будем рисковать. Может, они не догадаются сюда за нами прийти.
     Речной доктор быстро пошёл вдоль пруда, остановился возле  дамбы,
сквозь которую  по  бетонному  жёлобу  протекала  серая  речка,  потом
посмотрел вниз по течению.
     - Эй!  -  крикнул  он  тоненькой  девушке  в  больших   очках   и
противогазе, которая шла  по  голому  берегу  реки,  читая  журнал.  -
Отойдите от реки, сейчас я воду спускать буду!
     - Что вы сказали? - спросила девушка. Голос сквозь  маску  звучал
глухо.
     Речной доктор показал ей рукой, что надо отойти.
     Девушка не  стала  спорить.  Продолжая  читать,  пошла  вверх  по
склону.


     - Приготовились, спускаем пруд! - сказал речной доктор.
     И направил свой пистолет на  дамбу,  в  ней  образовался  прорыв,
сквозь который с плеском и стоном понеслась вниз вода,  заливая  серые
берега. А серая жидкость в пруду стала понижаться,  обнажая  такое  же
серое дно.
     Девушка, увидев, что  началось  наводнение,  перестала  читать  и
поспешила к речному доктору.
     - Что вы делаете? - спросила она. - И без вас дышать нечем!
     - Я хочу, чтобы вы сняли противогаз.
     - Это невозможно. - ответила девушка. - У нас в посёлке все ходят
в противогазах. Даже спят в противогазах. Товарищ Кузькин сказал,  что
у нас самые лучшие в мире противогазы.
     - Зачем же вы всё это терпите? - удивился речной доктор.
     - А мы не терпим, мы привыкли, - сказала девушка. - Я  даже  хожу
гулять на берег. Если в противогазе, то не очень противно.
     - Нельзя! - вдруг закричал речной доктор. - Нельзя привыкать!  Вы
не смеете привыкать к грязи и ничтожеству! Вы перестанете быть людьми,
если разрешите губить природу. Неужели вы не знаете, что человек - это
только маленькая часть природы?
     - Зачем же кричать? - удивилась девушка. - Я и так всё слышу Я  с
вами совершенно согласна. Но мы ничего не можем поделать.  И  если  вы
спустите воду из нашего пруда, то завтра его снова наполнят  такой  же
гадостью.
     - А вы посмотрите! - воскликнула Ксюша  -  Вы  посмотрите,  какая
вода в речке.
     И только тут девушка увидела,  что  вместо  серой  грязи  в  пруд
вливается прозрачный поток.
     - Как? - удивилась она. - Неужели так может быть?
     Она побежала к домам и стала кричать:
     - Мама! Тётя Дуся! Галя, Валя, Маля!  Идите  сюда!  Здесь  чистая
вода!
     А в пруду воды оставалось всё меньше и всё больше серого ила.
     - Эх, - сказал речной доктор, - не думал я, что придётся  сегодня
так много работать.
     Он направил широкий луч на серую  массу  на  дне,  и  она  начала
исчезать Её было так много, что воздух согрелся,  и  Ксюша  с  Гариком
отбежали от берега, собаки за ними. Такая стояла у пруда жара.
     Серая тина, серый ил, серый камень,  в  который  превратилась  за
годы грязь на дне, исчезали. Речной доктор спешил.
     Над прудом стоял пар, потому что речка приносила  чистую  воду  и
вода спешила наполнить углубления на дне.
     Вскоре речной доктор скрылся за губами пара.
     А от посёлка бежали люди, все в противогазах. Они боялись подойти
к пруду и спешили туда, где в него вливалась прозрачная вода.
     Ксюша не знала, сколько прошло времени. Наверное, не очень  много
- у речного доктора пистолет мощный.
     У её ног плескалась прозрачная вода, и кипела она  уже  только  у
дамбы.
     Раздался гудок.  От  посёлка  неслись  две  машины  -  "Волга"  и
милицейский газик. Они остановились недалеко от пруда.
     Первым  выскочил  Кузькин.  За  ним  вылезли  директор  завода  и
Лодзинский из управления. Из газика вышли милиционеры  и  в  изумлении
глядели на неузнаваемый пруд.


     Речного доктора они не видели, потому что он был скрыт  в  клубах
пара, но Ксюшу с Гариком Кузькин увидел сразу.
     - Вот они! - закричал он. - Его сообщники. Они одна компания.
     Клубы пара рассеивались. Стало видно, что  на  разрушенной  дамбе
стоит молодой человек с сумкой через плечо. В руках у него  ничего  не
было.
     - Держи его! - с этим криком директор побежал к речному  доктору.
За ним Кузькин и Лодзинский. Правда, Кузькин и  Лодзинский  отстали  -
они не хотели, чтобы их превращали в рыб.
     Речной доктор стоял неподвижно. Он не смотрел  на  директора,  он
осматривал бывший  пруд  и  был  доволен.  По  очищенной  земле  текла
прозрачная река.
     Директор остановился возле речного доктора и сказал:
     - Сдавайся, хулиган!
     - Я никуда не убегаю, - ответил речной доктор.
     Подошли два милиционера. Лейтенант и сержант.
     - Что вы тут делаете? - спросил лейтенант.
     - Разве не видно? - удивился речной доктор. - Я очистил ваш пруд.
     - И правда очистил, - удивился сержант.
     - А завод вы остановили? - спросил лейтенант.
     - Его давно нужно было остановить. Это  не  завод,  а  убийца,  -
ответил речной доктор.
     - Вам придется пройти с нами, - сказал лейтенант.
     - Осторожнее! - предупредил Кузькин издали. - А то он вас в  рыбу
превратит.
     - Я ничего не делаю из хулиганства, - сказал речной доктор.  -  Я
вообще очень серьёзный. И думаю, что лучше вам  меня  не  задерживать,
потому что я ещё не кончил мою работу.
     Тут  к  ним  стали  подходить   жители   посёлка.   Они   снимали
противогазы. Первой к речному доктору подошла девушка с  книжкой.  Без
противогаза она оказалась очень красивой, только бледной.
     - Большое спасибо,  -  поблагодарила  она.  -  Вы  сделали  очень
хорошее дело.
     - Спасибо! - говорили другие жители посёлка.
     - Не задерживайтесь! -  посоветовал  лейтенант.  И  взял  речного
доктора за локоть.
     Жители посёлка стали шуметь и требовать, чтобы доктора отпустили.
     - А мы его не обижаем, - успокоил сержант. - Вы нас  тоже  должны
понять. К нам поступила  жалоба,  что  этот  человек  остановил  целый
завод. И тут непонятно, что делал. Мы разберёмся, и если товарищ ни  в
чём не виноват, проверим документы и отпустим.
     - Они правы, - согласился речной доктор. - Они на работе. Я пойду
с ними и скоро вернусь.
     Он снял с плеча сумку и передал ее Гарику.
     - У нас ещё осталось много работы, - сказал он. -  Увидимся  ниже
по течению. У заповедника. Понял?
     Милиционеры повели речного доктора к своему газику.
     А Кузькин побежал за ними следом. Он кричал:
     - Сообщников возьмите! Пока они  на  свободе,  я  не  могу  спать
спокойно.
     Но лейтенант только отмахнулся, а сержант обернулся и спросил:
     - Вы дорогу домой найдёте?
     - Найдём, - ответила Ксюша.
     Речной доктор, садясь в газик, улыбнулся им и подмигнул.
     Машины  уехали.  Жители  посёлка  разбрелись   по   берегу.   Они
любовались речкой и с  удовольствием  дышали  свежим  воздухом.  Возле
ребят остались только девушка, которую звали Милой, и её тётя Дуся.
     - Пошли к нам, - пригласила тётя Дуся. - Он вам кем приходится?
     - Он наш друг, - ответила Ксюша.
     - Небось далеко от дома вас увёл?
     - Нет, недалеко, - быстро  ответил  Гарик.  Он  не  хотел,  чтобы
взрослые начали суетиться, если узнают, как далеко отсюда он живёт.
     - Мы пойдём вниз по реке, - поддержала  Ксюша.  -  Речной  доктор
будет нас там ждать.
     - Ой, боюсь, не скоро он придёт, - сказала тётя Дуся. -  Для  нас
он хороший человек, а завод всё-таки без спросу остановил.
     - Мы пошли, - сказал Гарик.
     - Нет, - сказала Мила. - Я вас одних не отпущу. Хотите идти  вниз
по реке, пойдёте со мной.
     Гарик с Ксюшей переглянулись.
     - Ладно. - согласился Гарик.
     Всё-таки лучше идти с девушкой, чем совсем одним.
     - А то заходите, пообедайте, - снова позвала тётя Дуся.
     Но Гарик её уже не слушал. Он понимал, что  теперь,  раз  речного
доктора нет, спасателем реки придётся быть ему самому.
     Он сунул, не глядя, руку в сумку, и тут же  его  пальцы  нащупали
ворох семян. Гарик вытащил пригоршню семян и побежал по берегу  вокруг
пруда, раскидывая семена. Добежал до прорыва в дамбе и  не  знал,  что
делать дальше - как засеять дальний берег пруда. Но  внезапно  налетел
сильный порыв ветра, его пальцы сами разжались, и семена понеслись  на
тот берег, ровненько ложась на землю, - и всюду  вокруг  пруда  начала
подниматься зелёная трава.
     А жители посёлка, которые гуляли  по  берегу,  начали  хлопать  в
ладоши и смеяться - это было как фокус, как во сне.
     Ребята с Милой пошли дальше, вниз по реке.
     За ними побежали собаки, которые  куда-то  убегали,  пока  речной
доктор лечил пруд.
     - Кто он такой? - спросила Мила. - Он такой красивый и весёлый.
     - Он речной доктор, - ответил Гарик.
     - А может быть, он речной бог, - добавила Ксюша, - хотя, конечно,
никаких богов не бывает.
     - Я думаю, что он биолог, -  сказала  девушка  Мила.  -  И  очень
талантливый.


     Чем дальше они спускались по реке, тем удивительнее было  видеть,
как она на глазах возрождалась. Если бы речной доктор  был  рядом,  он
объяснил бы друзьям, что сама вода, чистая и  целебная,  может  лечить
природу. Вот уже без помощи Гарика трава начала  сама  пробираться  на
берегах, распрямлялись пожелтевшие раньше времени  и  пожухлые  листья
кустов.  Мальки,  приплывшие  сверху,  сверкали  среди  водорослей,  а
невесть откуда приползшие раки уже рыли  норы  под  берегом.  Стрекозы
носились над водой  гонялись  за  мушками,  синицы  за  стрекозами.  А
лишние,  мертвые  предметы   старались   исчезнуть   с   глаз.   Ксюша
собственными глазами видела, как ржавая кастрюля, которая  валялась  в
тине, как только ее промыло чистой водой, принялась быстро погружаться
в песок, с глаз долой...
     Солнце уже перевалило зенит, и ребята, и собаки устали.
     - Где он будет нас ждать? - спросила Ксюша у Гарика.
     - Ниже по течению. - ответил Гарик - У заповедника.
     Разумеется, он тоже не знал, где  встретит  речного  доктора,  но
верил в то, что доктор умнее и сильнее всех, даже милиционеров. И если
сказал, что надо идти вниз по реке, значит, надо  идти.  Теперь  Гарик
был главным. У него была сумка. Он стал если не  доктором,  то  речным
санитаром.
     Мила, конечно, этого не могла понять. Она речного доктора  совсем
не знала, хотя он ей очень понравился. Поэтому она беспокоилась о  нем
совсем иначе.
     - Может пойти в милицию? - спросила она. - Мы попросим отдать нам
доктора на поруки. Если нужно, я весь наш посёлок подниму.  Ведь  люди
ему очень благодарны.
     - Подожди, - сказал Гарик. - Я уверен, он сам освободится.
     По правому берегу, где они шли, начались дачи.  Потом  пионерский
лагерь. Множество ребят бежали к реке. Они радовались  чистой  воде  и
хотели купаться. Но вожатая не пускала их в речку.
     - Нельзя!  -  повторяла  вожатая.  -  Вы  же  знаете,  что   река
отравлена.
     - Но она чистая! - кричали пионеры.
     - Это только кажется, что чистая. Мы не знаем, какие  вещества  в
ней растворены.
     - Никаких  веществ.  -  подходя,  сказал  Гарик.  -  Я  вам   это
гарантирую.
     - Мальчик! - воскликнула вожатая. - Откуда ты можешь знать?! Пока
санитарный врач не разрешит, я не могу рисковать здоровьем детей.
     Собаки словно поняли, о чем идёт спор, побежали к  воде,  подняли
столб хрустальных брызг и поплыли от берега.
     Ксюша подобрала сарафан и вошла в воду.
     - Девочка! Прекрати немедленно! - испугалась вожатая.
     Ксюша засмеялась и бухнулась в воду. Было жарко,  сарафан  быстро
высохнет.
     И тогда дети кинулись в реку.
     - Не волнуйтесь, - успокоила Мила вожатую. - Я  точно  знаю,  что
река очищена. Завод перестал работать. Его закрыли.
     - Вы уверены? - спросила вожатая. - Ваши дети неорганизованные, а
за моих я отвечаю.
     - Вы лучше сами искупайтесь, -  посоветовал  Гарик.  -  Смотрите,
какая жарища.
     - Купаться я не буду. - сказала вожатая. - Но  мой  долг  идти  в
воду, чтобы  с  детьми  чего-нибудь  не  случилось.  К  счастью,  я  в
купальнике.
     Она  сбросила  платье  и  осторожно  вошла  в  воду.  Сначала  по
щиколотки, потом по колени. Вода весело плескалась у её ног, заманивая
вглубь. И тут вожатая не  выдержала.  Она  взвизгнула,  зажмурилась  и
нырнула, отчего поднялся фонтан брызг.
     На середине реки показалась её, голова. Голова крутилась  во  все
стороны, и вожатая кричала:
     - Далеко не отплывать! Не нырять! Не окунаться!
     Но все ныряли, отплывали и окунались.
     - Ксюша! - позвал Гарик. - Нам надо спешить. Вылезай.
     Ксюша с сожалением вылезла из воды. И они пошли дальше.
     Ниже лагеря снова начался лес.  Лес  был  молоденький,  сосновый.
Саженцы росли прямыми рядами. Там  в  речку  впадала  другая  речушка.
Путники остановились, размышляя, как через  неё  перебраться.  Речушка
была узкой, но глубокой.
     Гарик увидел, что шагах в  ста  выше  по  течению  через  речушку
перекинуто бревно.
     Они подошли к бревну. К нему вела  тропинка.  Рядом  с  тропинкой
была вывеска, прибитая к столбу:

       "Ивановское лесничество. Заповедник. Сосновый питомник"

     Гарик первым перешёл речку по бревну.
     Бревно было тонкое, оно качалось, поэтому переходить было трудно.
     - Осторожнее! - сказал Гарик Ксюше. Он встал на берегу и протянул
руку, чтобы Ксюше было за что схватиться.
     Ксюша легко перебежала по бревну, но в последний момент  потеряла
равновесие и Гарик еле успел схватить её за руку.
     Последней пошла Мила.
     Она сделала первый шаг, испугалась.
     - Ой, я сейчас упаду.
     И как только решила, что сейчас  упадёт,  ноги  её  ослабли,  она
отчаянно замахала руками. Гарик бросился к ней на помощь, но сам  чуть
не рухнул в воду.
     Так вот, быстро махая руками, словно хотела взлететь в небо, Мила
ухнула в речку.
     На секунду она скрылась под водой.


     И тут же вода вскипела, словно Мила там встретилась с  крокодилом
и вступила с ним в смертельную схватку.  Гарик  с  Ксюшей  замерли  от
удивления, а собаки принялись носиться вдоль берега и отчаянно лаять.
     Из под воды показались две головы.
     Одна принадлежала Миле, а вторая - другой девушке, которой раньше
не было.
     Обе головы отфыркивались, мигали, отплёвывались.
     Четыре  руки  молотили  по  поверхности  воды,  и  казалось,  что
узенькая речка вот-вот выплеснется на берег.
     Правда, девушкам ничего не угрожало - они  вынырнули  как  раз  в
двух шагах от большой ивы, росшей на берегу.
     Через минуту обе девушки были на берегу.
     Обе тряслись от пережитого страха, обе  обняли  с  разных  сторон
ствол ивы.
     Тогда ребята смогли их рассмотреть.
     Впрочем, Милу рассматривать не было нужды -  она  не  изменилась,
только промокла, и её пышные чёрные волосы распрямились.  Зато  вторая
девушка их удивила.
     Во-первых, тем, что она была очень бледной, во-вторых, тем, что у
неё были зеленоватые прямые волосы, точно такого  же  оттенка,  как  у
речного доктора. Но и это не самое удивительное: девушка была одета  в
купальный костюм  зелёного  цвета,  составленный  из  чешуек,  которые
переливались перламутровым блеском.
     Девушка перевела дух и сказала низким хрипловатым голосом:
     - Я думала, что умру от страха.
     - А я почти умерла, - отозвалась Мила.
     - Ну а зачем же вы падаете людям на голову?  -  спросила  зелёная
девушка.
     - Я не знала, что вы сидите под мостиком. -  сказала  Мила.  -  К
тому же я нечаянно упала.
     - Я не сидела под мостиком. - обиделась зелёная  девушка.  -  Что
мне там делать? Я плыла.
     - Что-то мы вас не видели, - сказал недоверчиво Гарик.
     - А как вы могли меня увидеть, если я плыла под водой?
     - Вы подводная пловчиха?
     - Это неважно, - ответила зелёная девушка. - До свидания.
     И она повернулась, чтобы снова войти в воду.
     Но тут же обернулась, и  лицо  её  было  испуганным,  словно  она
увидела привидение.
     - Где ты это взял? - спросила она,  указывая  на  сумку,  которая
висела через плечо Гарика.
     - Мне речной доктор дал, - сказал Гарик.
     - Речной доктор? А, конечно, он себя так называет. Но где он сам?
     - Вы его знаете? - спросил Гарик.
     - Знаю, знаю! Не увиливай от ответа, мальчик. Ты украл эту сумку?
     - Как вам не стыдно! - возмутилась  Мила.  -  Речной  доктор  дал
Гарику эту сумку. При мне. Гарик ему помогает.
     - Значит,  случилось  что-то  страшное!  -  воскликнула   зелёная
девушка. - Только не скрывайте от меня всей правды! Он никогда  бы  не
расстался с сумкой. Что с ним, умоляю, что с ним? Его убили?
     Ксюша  поняла,  что  девушка  в  самом  деле  очень  испугана   и
переживает. Может, она его сестра? У них волосы одного цвета.
     - Ничего  страшного,  -  Ксюша  постаралась   успокоить   зелёную
девушку. - Речной доктор попал в милицию. Но он скоро оттуда уйдёт, мы
договорились, что подождём его.
     - В милицию? Разве он совершил что-то ужасное? Нет, не  скрывайте
от меня ничего. Лучше страшная правда, чем жалкая ложь.
     И тогда Ксюша, конечно, очень коротко рассказала зелёной девушке,
как они познакомились с речным доктором, как путешествовали по реке  и
что случилось на заводе, а потом на пруду.
     Зеленая девушка выслушала рассказ, не перебивая, только кивала  и
иногда вздыхала. А  когда  Ксюша  поведала  ей,  как  речного  доктора
арестовали, на глазах у неё  показались  слезы,  сорвались  с  длинных
ресниц и покатились по щекам. И Ксюша поняла, что слезы у девушки тоже
зелёные. Хотя, может быть, на её лицо падала тень от листвы.
     - И он сказал, чтобы вы его ждали? - спросила она наконец.
     - Он сказал, чтобы мы пошли вниз по реке. - ответил Гарик.
     - А где, в каком месте вы должны встретиться?
     - У заповедника.
     - Значит,  здесь.  -  сказала  зелёная   девушка.   -   Я   очень
обеспокоена.
     - Почему вы о нём беспокоитесь? - спросила Мила.  Ей  девушка  не
очень  понравилась.  Мила  понимала,  что  девушка  знакома  с  речным
доктором, а Миле доктор очень понравился. И она немного ревновала. Тем
более, она  полагала,  что  зелёной  девушке  не  стоило  таиться  под
бревном, пугать Милу.
     - Мы с ним родственники, - ответила девушка.
     - А я думал, что он инопланетный пришелец. - сказал Гарик.
     - Не говори глупостей, - попросила зелёная  девушка.  -  И  отдай
сумку. Тебе рано ещё до неё дотрагиваться.
     - Речной доктор мне её дал, ему я её и  отдам,  -  не  согласился
Гарик. - А вас я не знаю и не знаю, где вы были, когда мы сражались на
реке и в лесу.
     - Гарик прав. - сказала  Мила,  которой  зелёная  девушка  совсем
разонравилась. - У нас нет оснований вам доверять.
     Но Ксюша так не думала. Она понимала, что зелёная девушка говорит
правду. Конечно, она похожа на речного доктора.
     - А кто вы такая? - спросила Ксюша. Но  не  строго  спросила,  не
сердито, а по-дружески.
     - Я здешняя русалка, -  ответила  зеленая  девушка.  -  Разве  не
понятно?
     - Совершенно не понятно, - сказала Мила.
     - И вообще вы на русалку совершенно не похожая, -  сказал  Гарик,
который не хотел отдавать сумку случайным встречным.
     - А вы раньше видели много русалок? - спросила зелёная девушка.
     - Видел, - угрюмо ответил Гарик. - На картинках видел. И оперу по
телевизору показывали. Где ваш хвост?
     - Ах, какая наивность. - сказала русалка. - Я убеждена, что ты ни
одной русалки в жизни не видел.
     - Это неважно. - сказала Мила. - Я  тоже  не  видела  русалки,  а
также не видела драконов, гномов и леших. И вообще я в эти  сказки  не
верю.


     - А в то, что обыкновенный человек может очистить  пруд,  который
вы, люди, загубили, в это вы поверить можете? - рассердилась русалка.
     Мила ничего не ответила, а Гарик сказал:
     - Все равно вы сумку не получите.
     Русалка вздохнула. Она не знала,  что  делать  дальше.  Друзья  у
речного доктора оказались очень упрямые.
     И тут ей вдруг пришла в голову тревожная мысль.
     - Скажите. - спросила она. - А он давно в милиции?
     - Уже час, наверное, - ответила  Мила  -  Мы  с  тех  пор  далеко
отошли.
     - Час? И вы молчали?
     - А что мы должны были говорить? - удивилась Мила.
     - Неужели вы не понимаете, что ему нельзя  так  долго  находиться
далеко от реки? Он не может жить далеко от реки! Неужели вы ничего  не
поняли? Где эта милиция?
     - Она в городе, за посёлком.
     - Так бегите туда!
     - Я же говорила, что нужно бежать. - сказала Мила.
     - Нет, -  ответил  Гарик.  -  Я  верю  речному  доктору.  Он  мне
приказал, чтобы я ждал его на реке.
     Конечно, Гарику было страшно, не случилось ли чего с доктором. Но
он верил в него. И хотел его слушаться. Бывает так в жизни: ты человек
непослушный, никто тебе не указ. А вдруг встречаешь в жизни  человека,
которого хочется слушаться. Так вот и  случилось  с  Гариком,  который
вообще-то был человеком непослушным.
     - Ну как мне вам доказать! - чуть не плакала русалка.
     - Пошли в милицию, - согласилась Мила. - Я пойду.
     - А если они тебя не послушаются? - спросила Ксюша.
     - Конечно, не послушаются. - подтвердил Гарик.
     И тут  он  подумал  о  пистолете.  Ведь  есть  пистолет,  который
способен разрушить целую дамбу, в  одну  секунду  расплавить  бетонную
плиту. Неужели ему не под силу разломать стену отделения милиции?
     Гарик чуть было не закричал: "Эврика!" Но сдержался. Эти  женщины
перепугаются. Начнут  отговаривать,  скажут,  что  это  уже  война,  а
воевать у нас нельзя. Что сам в милицию угодишь.
     Значит, надо ничем не выдать своего решения,  затаиться.  И  если
речной доктор сам не  придёт,  надо  тихонько  сбежать,  добраться  до
милиции, подождать, пока никого не будет рядом, прицелиться в стенку -
и доктор будет на свободе!
     - Я знаю, кого позвать на помощь, - сказала  русалка.  -  Он  нам
подскажет. Идите за мной!
     Русалка нырнула в речку и поплыла вниз, туда, где речка вливалась
в главную реку. Остальные поспешили по берегу за ней.
     - Ой! - воскликнула русалка,  увидев,  какая  прозрачная,  чистая
вода в реке. - Он спас реку!
     - А вы не знали? - спросила Ксюша.
     - Нет, я сегодня здесь  не  была.  И  вообще  старалась  сюда  не
заплывать - так и отравиться можно.
     - Вы живёте в этой маленькой речушке? - спросила Ксюша.
     - Не совсем так, - ответила русалка. - Я  живу  в  лесном  озере,
иногда в доме лесника.
     Русалка ничего больше не стала рассказывать.  Сунула  в  рот  два
пальца и оглушительно засвистела.  Гарик  даже  позавидовал:  ни  один
мальчишка в их микрорайоне не умел так свистеть.
     - Подождём немного,  -  сказала  русалка,  выбираясь  из  воды  и
усаживаясь на берегу хрустальной реки.
     - Скажите, кто всё-таки речной доктор? - спросила Мила.
     - Это сложный вопрос, - ответила русалка.
     В этот момент послышался шум мотора и на берег выкатил  мотоцикл.
На мотоцикле сидел молодой мужчина с белыми выгоревшими волосами  и  с
такой же бородкой. Он был одет в форму лесника - у него  была  зелёная
фуражка со скрещёнными дубовыми листочками спереди, зелёная  куртка  и
форменные брюки.
     - Ты меня звала, Нюша? - спросил он, останавливая мотоцикл.
     Русалка вскочила и подбежала к нему.
     - Случилось несчастье! - воскликнула она. - Речной доктор попал в
милицию. Его посадят в тюрьму.
     - За что? - спросил лесник.
     - Неужели ты не понимаешь?
     Русалка обернулась к  реке.  Лесник  тоже  посмотрел  на  реку  и
обрадовался.
     - Неужели он спас нашу реку? А я не верил, что ему это удастся.
     - Мишенька! - сказала русалка - Я же тебе говорила, что доктор не
может жить вдали от реки. Это очень опасно. Но ему никто не поверит. К
тому же... к тому же у него нет никаких документов.
     - Но что мы можем сделать?
     - Ты должен ехать  в  милицию  и  выручить  его.  Ты  же  лесник.
Скажешь, что доктор ничего плохого не  сделал.  Что  он  спас  реку  и
принёс огромную пользу!
     - Мы тоже можем это подтвердить! - сказала Мила.
     И ребята начали уговаривать лесника. Даже собаки прыгали  вокруг,
но не лаяли.
     - Хорошо, - согласился Мишенька. - Я поеду, только не  знаю,  что
из этого получится. Наверное, директор завода и этот вредитель природы
Кузькин на него уже написали жалобу.
     - Они и привели милицию, - подтвердила Ксюша.
     - Хорошо, ждите здесь, - сказал лесник Мишенька - А ты, Нюша,  не
вылезай на солнце, перегреешься.
     - Я поеду с вами. - предложил Гарик.
     - Зачем? Ты отдыхай.
     - Нет. - сказал Гарик. - Мне надо отдать речному доктору сумку. И
вообще я могу вам пригодиться.
     Если  другие  способы  освободить  доктора  не   помогут,   Гарик
расскажет леснику про пистолет. Всё-таки лесник мужчина, он  пистолета
не испугается.
     - Ладно, садись сзади, - согласился лесник.
     Он развернул мотоцикл, и они помчались по тропинке вдоль  молодых
сосновых посадок.
     Гарик держался руками за  лесника.  Мотоцикл  так  тарахтел,  что
разговаривать было нельзя. Главное, думал Гарик, не потерять сумку.
     Через несколько минут тропинка влилась в лесную дорогу.
     Лесник повернул направо, к посёлку.


     Но проехали они совсем немного. Впереди показалась чёрная  точка.
Она быстро увеличивалась, и  стало  ясно,  что  это  второй  мотоцикл,
который едет навстречу.
     Мотоциклы встретились и разминулись.  И  Гарик  принялся  стучать
кулаком в спину леснику.
     - Обратно! - кричал он. - Обратно! Это он!
     Гарик успел  разглядеть,  что  встречный  мотоцикл  был  синим  с
жёлтым, милицейским. С  коляской.  За  рулем  сидел  сержант,  который
арестовал речного доктора на дамбе, а в коляске - речной доктор.
     Лесник и сам сообразил, кого они встретили. Развернул мотоцикл  и
поехал обратно. Милицейский мотоцикл съехал на обочину и остановился.
     Речной доктор с трудом выбрался из коляски.
     Гарик первым добежал до него. Он был так рад, что  никак  не  мог
найти слова, чтобы выразить свою  радость.  Стал  стаскивать  с  плеча
ремень сумки и говорил:
     - Вот, там всё в порядке... там всё  в  порядке...  я  ничего  не
потерял.
     Речной доктор обнял Гарика за плечи и прижал к себе.
     Лесник сказал сержанту:
     - А мы к вам ехали. Просить за него.
     - Зря, - сказал сержант.  -  Не  отпустили  бы  его.  Официальное
обвинение. Большой убыток промышленности. Конечно, по суду,  я  думаю,
его бы оправдали - общественность бы вступилась. Но  сам  понимаешь  -
документов у него нету...
     - Так почему же ты его привёз? - спросил лесник.
     - А я, Миша, - сказал сержант, - свой долг служебный нарушил. Мне
он сказал,  что  ему  без  реки  долго  не  прожить  -  такая  у  него
конституция. И я ему поверил. Другие не понимают,  не  поверили.  А  я
поверил. И знаешь, почему поверил? Я же на этой  речке  родился,  рыбу
ловил, купался. За эту речку, как за родную сестру, переживал. Я этому
человеку должен в ноги поклониться, а не в тюрьму  его  сажать.  Понял
это, дождался, как все на обед пошли, открыл камеру,  посадил  его  на
мотоцикл, остальное ты знаешь.
     - Ты  правильно  сделал,  -  похвалил  лесник.  -  Спасибо  тебе.
Пилипенко.
     - Не стоит благодарности, - сказал сержант.
     Он пожал руку речному доктору и сказал:
     - Вы уж о  нас  не  забывайте.  Приезжайте.  Может,  ваша  помощь
понадобится. Если какие неприятности, сразу ко мне.
     - А тебе неприятности будут? - спросил лесник.
     - Не знаю и не думаю. - ответил сержант Пилипенко. - Документов у
гражданина не имеется,  так  что  вроде  его  и  не  было.  И  товарищ
лейтенант очень ему сочувствовал.
     И сержант умчался на своем мотоцикле бороться с преступностью.
     - Вы поезжайте обратно, -  попросил  Гарик.  -  Я  пешком  дойду.
Речному доктору надо скорее в речку.
     - Ничего. - сказал Мишенька. -  Мы  все  уместимся.  Вы,  товарищ
доктор, покрепче держите мальчика. А я осторожно поведу. Вам  как,  не
дурно?
     - Я дотерплю, - сказал речной доктор.
     Они поехали обратно. Лесник вёл мотоцикл осторожно.  Гарику  было
тесно - его сжали двое мужчин. Но он, конечно, не жаловался.
     - Сержант - молодец! - крикнул он.
     - Обыкновенный человек, - отозвался  лесник.  -  Голова  своя  на
плечах есть.
     - Жалко, если его накажут, - сказал Гарик.
     - Он об этом жалеть не будет, - сказал лесник. - Он прав,  а  это
самое главное. Речной доктор спас реку, сержант спас доктора. Если  мы
друг о друге будем думать, всё будет нормально...
     Потом они все пообедали в  доме  лесника.  После  обеда  взрослые
долго разговаривали, речной доктор с лесником обсуждали,  как  чистить
реку вниз по течению. А ребята легли спать.
     Они  проснулись,  когда  солнце  уже  садилось.   Попрощались   с
доктором, русалкой Милой. Речной доктор обещал Гарику, что обязательно
возьмёт его к себе в  ученики.  Только  не  сейчас,  а  после  шестого
класса.
     Потом  лесник  Мишенька   отвёз   ребят   домой,   в   микрорайон
Космонавтов. Он ехал  медленно,  чтобы  собаки,  бежавшие  следом,  не
отстали.
     Они вместе спустились вниз к роднику.
     Кто-то, уже расчистил среди свалки  широкую  дорожку  к  роднику.
Молодые ребята начали оттаскивать в сторону бетонные плиты и мусор.  У
родника стоят целая очередь людей с вёдрами, мисками и  бидонами.  Все
набирали воду из родника и несли домой. Никто не толкался,  не  шумел,
все были весёлые.
     Вокруг родника была широкая зелёная лужайка. А  пенсионер  Ложкин
уже установил там большую вывеску:

     "Вода целебная. Сорить, курить и безобразничать запрещено".

     Но  никому  и  в   голову   не   приходило   сорить,   курить   и
безобразничать.


                  перепечатано из газеты "Пионерская правда", 1988 год




   Кир Булычев.
   Сильнее зубра и слона



 Сканирование и проверка  Несененко Алексей tsw@inel.ru 31.01.1999


1

    - Вам письмо, Мишенька, - прошелестела редакционная
секретарша, беленькое пушистое существо с детским точным
прозвищем Курочка.
    Миша Стендаль поморщился. У него сидел пенсионер с
жалобой, шел солидный разговор о водопроводе, пенсионер
величал Мишеньку по отчеству, так что обращение Курочки было
неуместным.
    - Положите на стол, Антонина Панфиловна, - сказал Миша.
    Курочка вспыхнула от такого афронта и обиженно уцокала
каблучками из комнаты.	Миша вздохнул, обратился к
пенсионеру:
    - Продолжайте, я слушаю.
    А сам покосился на письмо. Письмо было личное.
    "Гор. Великий Гусляр. Редакция газеты "Гуслярское
знамя". Т. Стендалю М. А.".
    Но главное, обратный адрес. Стендаль даже перестал
слушать пенсионера, только поддакивал и ждал момента, когда
можно будет письмо вскрыть. Обратный адрес был такой:
"Гуслярский район, Заболоцкое лесничество. Зайке Терентию
Артуровичу".
    Терентий Зайка был старым знакомым Стендаля,
представителем семейства талантливых изобретателей. Месяца
три назад Зайка приезжал в город на самоходной русской печи
своего изобретения, и тогда Стендаль написал о нем яркий
очерк, который был перепечатан в сокращенном виде в
областной газете.
    Стендаль давно просился к Зайкам в гости, ждал
приглашения. И вот письмо...
    Наконец, пенсионер ушел. Стендаль сразу потянулся к
письму, вскрыл его и прочел следующее:
    "Здравствуй, дорогой друг Михаил Бальзак!"
    Слово "Бальзак" было аккуратно вычеркнуто и поверх
написано "Стендаль". Терентий вечно забывал, с каким
великим писателем Миша однофамилец, - рассеянность,
простительная для самородка.
    "Пишет тебе Терентий Зайка, если вы меня не забыли.
Жизнь у нас тихая, природа начинает оживать после зимней
спячки, хотя до весны еще не близко. Зимний период для
нашей семьи выдался занятый. Надо подготовиться к лету, к
борьбе с лесными пожарами, вредными насекомыми и туристами,
подкармливаем диких животных, ведем текущие дела и немало
времени отдаем научной работе. Как вы знаете, Миша, наш
батя Артур Иванович, мой брат Василий и лично я склонны к
размышлениям. Раза два приезжали корреспонденты, жаль, что
тебя с ними не было, но мы с чужими людьми держим себя
сдержанно, потому что некоторые из них гоняются за
сенсацией. Печка наша на ходу, не жалуемся. Последние три
месяца мы посвятили биологии. Кое-чего добились. Если тебе
интересно, приезжай к нам в субботу или воскресенье, буду
ждать тебя с нетерпением, адрес ты знаешь.
    Остаюсь преданный тебе друг Терентий".
    От Гусляра до Заболотья полтора часа на автобусе, а
оттуда до кордона по проселку час пешком, если не будет
попутки.
    Когда Стендаль, одурев от долгой езды и духоты, выбрался
из автобуса, его ждали.
    Стоял хороший, яркий, морозный, искристый мартовский
день. Солнце светило по крышам, бросало сиреневые тени
голых деревьев на серебристый снег, посреди площади стояла
большая, беленая - на снегу не сразу различишь - русская
печь. В печке трепетал огонь, из трубы тянулся прозрачный
дымок, рядом с печкой стоял Терентий Зайка собственной
персоной в темном костюме, при галстуке, в блестящих
ботинках.
    - Эй! - обрадовался корреспонденту - Терентий! Какими
судьбами? Не простудись!
    - Здравствуйте, Миша, - ответил Терентий. - А я за
вами.
    По площади шли люди, бежали дети, никто не обращал
внимания на русскую печь, на которой приехал Терентий.	В
округе привыкли к чудачествам Заек, но уважали за талант и
добрый нрав.
    В истории человечества встречаются гениальные
изобретатели. Порой они имеют обыкновение уединяться для
того, чтобы готовить гибель всему живому, или сходят с ума
от одиночества. Совсем иное дело Зайки. Эта дружная семья
состоит из Артура Ивановича, его сыновей Василия и Терентия,
а также из Васиной жены Клавдии. В обыденной жизни эта
семья ничем не отличается от окружающих Василий и Терентий
окончили в Заболотье среднюю школу, отслужили в армии,
работают, учатся заочно в лесотехническом институте.
Василий в этом году защищает диплом. Артуру Ивановичу не
пришлось получить высшего образования, война помешала.
Однако он начитан, способен к иностранным языкам. В лесной
глуши выучил английский, французский, японский, хинди,
санскрит, латынь и некоторые другие. Полиглотство Артура
Ивановича не пустое, оно направлено на чтение журналов и
научной литературы Василий и Терентий - верные помощники
отцу и мастера - золотые руки. В силу того, что они
работают коллективом, Зайкам удалось сделать некоторые
изобретения, которые не по зубам целым
научно-исследовательским институтам как у нас, так и за
рубежом. Клава в этом коллективе служит здоровой
оппозицией, критическим центром. Если она признала новую
работу, работе открывается широкая дорога. Если
забраковала, лучше сменить тему.
    Есть в деятельности Заек и недостаток - мало кто с ней
знаком. Виной тому излишняя скромность. Они даже порой
заблуждаются, полагая:	если что-то изобрели, значит, в
больших городах это давно известно.
    Терентий принял у гостя из рук тяжелую сумку с
гостинцами и покачал головой:
    - Зря вы себя так утруждали, Миша.
    Стендаль забрался на лежанку, укутал ноги тулупом,
Терентий подбросил в печку дровишек. Печка немного
приподнялась на воздушной подушке, накренилась, сильнее
потянуло дымом. Терентий сидел спереди, свесив ноги и
управляя изящно вырезанными из дерева рычагами.
    Печка шла мягко, километров сорок, не больше, ели
покачивали темными лапами, белки выбегали на дорогу,
приветствовали лесника взмахами хвостов.
    - Ой! - сказал Стендаль. - Погляди.
    На краю дороги стоял бурый медведь оранжевого цвета.
Медведь сложил на животе лапы и мычал, покачивая головой.
    - Что, красиво? - спросил Терентий, притормаживая.
    - Красиво! Да медведь-то оранжевый.
    - Ясное дело, оранжевый, я не дальтоник, вижу.
    Терентий метнул в медведя бубликом, тот подхватил
подарок и удалился в лес.
    - Мы преследовали две цели, - сказал Терентий, прибавляя
скорость. - Во-первых, контроль над крупными хищниками.
Его издали видно, хочешь, наблюдай, хочешь, контролируй
численность.
    - А вторая цель? - Оранжевая точка мелькнула в просвете
между стволов и исчезла.
    - Вторая цель - создание новых мехов. Ты еще увидишь -
у нас два зеленых волка бегают.
    - Это великолепно!	- воскликнул Стендаль.	- И цвет
крепко держится?
    - Цвет натуральный. Другого не держим. А вот насчет
великолепно или нет, у нас разногласия.
    - Почему же?
    - А потому что медведю тоже питаться надо.	На одних
ягодах не проживешь, а он теперь в лесу как светофор. Вот и
пришлось ему обратиться за помощью к людям. Подкармливаем.
Или вот взять, к примеру, зеленых волков...
    И тут Стендаль увидел, что по дороге, низко опустив
головы и, вытянув в струнку хвосты, вслед за печкой несутся
два зеленых волка. Зрелище было почище, чем оранжевый
медведь.
    - Вон они!
    - Они, это точно. Не бойся, они не кусаются. Они
обедать торопятся.
    И в самом деле, волки обогнали печку и пронеслись
дальше.
    - Летом такому волку раздолье - маскировка в лучших
традициях. А зимой он как пальма на снегу. Тоже пришлось
взять на снабжение.
    За такой беседой и коротали дорогу.
    - А ты чего, Терентий, без пальто, в одном костюме? -
спросил Стендаль. - Тоже изобретение?
    И уже догадывался:	или в синем костюме Терентия
вживлены электрические нитки, или, может, вокруг него лежит
силовое поле.
    - С детства, - ответил Терентий, - имеем обыкновение
обливаться холодной водой. Батя нас всегда в строгости
держал. Вася, тот раньше в проруби регулярно купался.
Теперь Клава возражает.
    - Ясно, - сказал Стендаль с некоторым разочарованием.
Очень уж сложно сплеталось в Зайках научное, передовое с
обыденным.
    Печка въехала в открытые ворота.

2
    - Вы уж простите за нескромность, отведайте нашего,
домашнего, - сказал Артур Иванович, приглашая гостя за стол.
Стол был уставлен снедью.
    Миловидная Клава в широких джинсах и белой, расшитой
большими цветами куртке навыпуск смущенно зарделась, когда
Стендаль похвалил пищу - телятину в кляре, артишоки,
малиновый мусс, протертый луковый суп и другие неприхотливые
достижения домашней кулинарии.
    - А ты, Клавочка, не стесняйся, - сказал Василий, очень
похожий на младшего брата, такой же золотоволосый, тонкий и
аккуратный. - Гость воздает тебе должное. Чего уж
стесняться.
    После сладкого Клава подала мужчинам кофе.
    - Сами выращиваем кофе, - сказал Терентии.	- В
теплицах, на гидропонике. Жаль, ты рано приехал, ананасы
еще не поспели. К апрелю первые пойдут.
    - А мы ему в город пошлем, - сказал Артур Иванович. -
Пусть побалуется витаминами.
    - Большое спасибо, - сказал Стендаль. Он наслаждался
уютом и гостеприимством Заек. От камина тянуло теплом, под
ногами лежали разноцветные экспериментальные шкуры диких
животных. В душе жило сладкое томительное ощущение грядущих
чудес.
    Артур Иванович, словно угадав мысли Стендаля, произнес.
    - Мы о вас, Миша, простите за прямоту, наслышаны от
Тереши. Он очень тепло отзывается.
    - Ну что вы!
    - И вот решили мы показать вам наши последние опыты, а
вы уж сами думайте, что достойно опубликования на страницах
прессы, а с чем еще надо погодить.
    - Я готов! - Стендаль вскочил с мягкого кресла, готовый
к действиям.

3
    Зайки вывели Стендаля на голубой заснеженный двор. Уже
вечерело. Примораживало. Солнце спустилось к вершинам
елей.
    За высокой проволочной сеткой виднелось несколько темных
холмиков.
    - Ну вот, - сказал Артур Иванович. - Полагаем,
простите, что это может вас заинтересовать. Поди сюда,
баловница.
    Один из холмиков зашевелился, и из него вытянулась вверх
длинная шея с клювом на конце. Открылись стеклянные глупые
глаза, страус поднялся на ноги и медленно, словно делал
большое одолжение, подошел к загородке. Вид страуса был
несколько необычен, ибо он казался одетым в толстую шубу -
такие у него были длинные перья или шерсть, даже ноги были
укутаны. В мороз он чувствовал себя легко и вольно, не
подумаешь, что тропическое существо.
    Артур Иванович угостил страуса конфетой и тот вежливо
взял ее сквозь сетку.
    - Другие не встают, - сказал Артур Иванович, показывая
на остальные холмики, из которых выросли длинные шеи и клювы
повернулись к людям. - Другие на яйцах сидят. Это наше
главное достижение. Что морозоустойчивые - куда ни шло, но
что яйца на снегу научились высиживать - большое достижение.
С пингвинами скрещивали. Внешний вид и размеры страуса, а
повадки пингвиньи.
    Стендаль смело сунул руку в загон, потрепал птицу по
клюву и чуть не лишился пальца.
    - Осторожнее, - укорил его Василий. - Он чужих не
признает. Неукротимая птица.
    - Значит, Миша, - подытожил Артур Иванович, - работаем
мы в двух основных направлениях. Первое направление ты
видал - это разноцветные животные. Вторая задача, которую
решаем, - продолжал Артур Иванович, - приближение некоторых
тропических животных, даже, простите за выражение,
экзотических, к нашим условиям.
    - Замечательно,- сказал Стендаль. - Вы разрешите
написать об этом в нашей газете?
    - Пиши, милый, - сказал Артур Иванович. - Пиши.
Поможешь преодолеть трудности по внедрению а жизнь.
    Они пересекли двор, и пошли по просеке.
    - А теперь, если хочешь, покажем тебе один незавершенный
опыт, - сказал Артур Иванович. - Не для публикации, а для
интереса.
    Просека кончилась, упершись в поляну. Там находился
загон, обнесенный толстыми бревнами.
    Посреди загона стоял зубр, какого Стендалю не
приходилось видеть даже в зоопарке. Ростом он превосходил
Стендаля, длиной достигал трех метров, морда у него была
тупая и безжалостная. Первобытное чудовище. Но, правда,
натурального цвета. Стендаль, хоть и не трус, отступил на
шаг от загородки.
    - Внушает почтение? - спросил Терентий. - Вельзевулом
зовут.
    Вельзевул оглядел присутствующих маленькими злыми
глазками и вдруг без предупреждения наклонил голову и
бросился на людей. Бревна, из которых была сложена
изгородь, содрогнулись от страшного удара, и по всему лесу
прокатился жуткий гул.	С деревьев посыпался снег, взлетели
испуганно вороны. Зубр отошел на несколько шагов назад,
чтобы возобновить нападение.
    - Дикая сила, - сказал уважительно Артур Иванович. Он
был здесь самый маленький, даже ниже и легче Клавочки, но
единственный не отпрянул назад, когда зубр штурмовал
бревенчатую преграду.
    - Клава, ты готова?
    - Готова.
    - Смотри, осторожнее, - сказал Василий. Он был
серьезен.
    Что-то будет, понял Стендаль. Клава подошла к изгороди,
оперлась рукой о бревно и легко перелетела в загон.
    - Стойте! - вырвалось у Стендаля.
    Но никто не поддержал его. Зубр медленно повел головой
в сторону Клавы, пытаясь уразуметь своим маленьким мозгом,
кто посмел нарушить его уединение.
    - Ты, Миша, не беспокойся, мы не изверги, - улыбнулся
Терентий. - Мы Клаву любим.
    - Обратите внимание, пресса, - сказал Артур Иванович. -
Это зрелище, простите за беспокойство, достойно внимания.
    Клава спокойно ждала, пока зубр приблизится к ней. А
тогда сначала отступил для разгона и начал рыть снег
копытом.
    И вдруг с глухим ревом бросился на Клаву.
    Та стояла прямо, дубленка распахнулась, шапочка чуть
сбилась набок.
    "Беги", - беззвучно шептал Стендаль.
    Но Клавочка и не думала бежать. Она дотронулась
кончиками пальцев до рогов несущегося Вельзевула, и все
дальнейшее произошло так быстро, что Стендалю захотелось
закричать как при наблюдении хоккейного матча по телевизору
"Еще раз покажите! В замедленном темпе!"
    Потому что Клава, взявшись за рога зубра, не только
остановила эту махину, но и умудрилась неуловимым движением
повалить зубра в снег.
    И когда Стендаль опомнился, Клава уже стояла над тушей и
придерживала ладошкой голову своего противника.
    - Отпустить? - крикнула Клава.
    - Отпусти, чего животное унижать, - откликнулся Артур
Иванович. - И сюда беги, а то спохватится.
    - Я быстро, - Клава отпустила зубра и легко побежала к
изгороди. Зубр и не думал подниматься, он лежал, моргал
глазками и переживал. Словно бандит, которому дал достойный
отпор маленький ребенок.
    Клавдия уже стояла рядом с мужчинами.
    - И что ты думаешь, Миша, по этому поводу?	- спросил
Терентии.
    - Ничего не думаю, - сознался Миша. - Она что какое-то
место знает, чтобы его выключить?
    Клава весело засмеялась. Она приблизилась к журналисту,
дотронулась тонкими пальчиками до его груди, и в тот же
момент Стендаль понял, что поднимается в воздух. Земля
находилась где-то далеко внизу и притом была наклонена. Там
же, внизу, всей семьей стояли Зайки и, задрав головы,
улыбались. А Клава держала Стендаля над головой на одной
руке, и это не составляло для нее никаких трудностей, потому
что она при этом спросила гостя:
    - А скажите, Миша, это правда, что в гуслярском
универмаге японские складные зонтики давали?
    - Простите, я не в курсе, - откликнулся сверху Стендаль,
хотя положение, в котором он находился, не склоняло к беседе
о японских зонтиках.
    - Отпусти его, Клава, - сказал Артур Иванович. - Он уже
убедился. А то наука превращается в дешевые шутки.
    Клава осторожно поставила Стендаля на снег.
    - Пошли домой, - сказала она. - Надо мне отдохнуть.
    Зубр медленно поднимался на ноги, отворачиваясь от
унизивших его людей.
    - Клава, иди вперед с Васей, - сказал Артур Иванович. -
Ты помнишь, где глюкоза лежит?
    - Сейчас, одну секундочку, - ответила молодая женщина, -
надо еще одно дело сделать, а то все руки не доходят.
    Она свернула с дороги к вылезающему из чащи клыкастому
пню в три обхвата.
    - Осторожно, шубку не замарай, - предупредил ее Артур
Иванович.
    Клава легонько пошатала пень, как хирург пробует больной
зуб, прежде чем взяться за него щипцами. Пень громко
заскрипел.
    - Ты его туда, в сторону положи, - сказал Василий. - Я
его потом распилю.
    Клава рванула пень, оглушительно взвыли рвущиеся корни,
и откатила громаду куда велел Василий.
    - А теперь пошли, - сказала она, запахивая дубленку.

4
    Василий с Клавой покинули гостя. Остальные вернулись в
горницу к камину.
    - Как тебе, Миша, достижения Клавы? - спросил Терентий.
    - Я с нетерпением жду объяснений! - ответил Стендаль,
прихлебывая из кружки квас, чтобы остудить свои чувства.
    - Проще простого, - сказал Терентий. - Надо только
задуматься. А мы. Зайки, очень даже любим задумываться.
    Артур Иванович согласно кивнул.
    - Вот ты задумывался, по какому принципу работают мышцы?
    - Ну сокращаются. И расслабляются...
    - Это не принцип, - вздохнул Терентий. - А принцип у
них, как у любого двигателя - сжигают топливо, выделяют
энергию, совершают работу.
    - Ну разумеется, - согласился Миша.
    - То-то, что не разумеется. Вот ты можешь, например,
поднять двадцать килограммов.
    - Больше, - утвердительно возразил Миша.
    - А спортсмен может сто или даже двести. Для этого он
такую массу мускулов на себе наращивает - смотреть страшно.
И все чтобы жалкие двести килограммов поднять.	Очень
неразумно мы устроены.
    - Здесь, Тереша, прости за вмешательство, ты не прав, -
блеснул голубыми глазами Артур Иванович. - Устроены мы
разумно, только ограничитель стоит на нашей машине. Чтобы
топлива на подольше хватило. Умный человек пятьдесят
килограммов на спину взвалит и весь день топает. А топливо
в мышцах себе горит, идет гликолиз, хранится актомиозин,
подробностей тебе говорить не будем, все равно, прости за
недоверие, не поймешь.
    - Не пойму, - покорно согласился Стендаль.
    - А если нам нужно все топливо сразу истратить, костер
зажечь? Ведь мышцы на это способны. Их волокна такой
крепости и эластичности, что ты, Стендаль, прости, не
представляешь. Может, помнишь, в школе опыты делали:
лягушечью лапку электротоком раздразни, она целую гирю
поднимет. Так вот представь себе, что мы ограничитель
сняли, подбросили в мышцу креатинфосфат. И пускай все
топливо в мышцах сгорит за десять минут, зато результат
достойный.
    - А потом что? - спросил Стендаль. - Ведь природа
жестоко наказывает тех, кто пренебрегает ее законами.
    - Смотри, как правильно рассуждает! - обрадовался
Терентий.
    - А ты не злоупотребляй, - сказал Артур Иванович. -
Сделал свое дело, сразу в постельку, прими компенсацию и
следуй режиму. Что же это за изобретение, если во вред
человеку? И пока мы не изобретем способа быстро в человеке
потерянную энергию восстанавливать, мы наше средство в народ
не пустим, не опасайся.
    - А когда опыты закончите? - спросил Стендаль деловито.
Ему уже виделась статья, которая прославит его в
журналистском мире.
    - Не спеши. Может, еще год работать будем. А то
получится опасное для окружающих баловство.
    - Как жаль, что я не взял фотоаппарат!
    - Еще успеешь.
    Стендаль не слушал. Он уже представлял себе, какие
возможности откроются перед человеком. Ведь если в мозгу у
человека тоже есть мышцы, можно будет за минуту придумать
то, над чем бьешься месяцами, и впустую. Правда, эту мысль
он высказывать вслух не стал, потому что не был уверен:
есть ли в мозгу мускулы.
    - И когда, вы думаете, можно будет об этих опытах
написать?
    - В конце лета приедешь, поговорим. А что, про мех и
страусов для газеты не подойдет?
    Стендалю даже стыдно стало, словно он опорочил другие,
тоже важные открытия.
    - Я и не думал так. Я обязательно напишу о ваших
замечательных достижениях.
    Но проблема мышечного ограничителя настолько захватила
воображение журналиста, что он с трудом мог думать о
чем-либо ином.

x x x
    Автобус приехал в Гусляр в двенадцатом часу ночи. Он
остановился на площади, и немногочисленные пассажиры вышли
на скрипучий снег. Стендаль поежился от крепкого морозца,
поднял воротник и поспешил домой.
    Славный выдался день. День больших открытий и встреч с
интересными людьми. Пройдет месяц, может, два. Зайки
пришлют, как договорились, условленную телеграмму, и
Стендаль сразу опубликует в газете статью об
антиограничителе. Первым из всех журналистов мира. Таковы
преимущества дружбы с великими изобретателями.	А пока надо
создать очерк о домашнем хозяйстве лесников. И там будет
светлый образ отважной и работящей Клавы, такой простой и
такой привлекательной женщины...


   Кир Булычев.
   Загадка Химеры


 Сканирование и проверка  Несененко Алексей tsw@inel.ru 31.01.1999


    Комету назвали Химерой, потому что у нее было три ядра,
что необычно, и хвост загибался на конце подобно
драконьему. А, как известно, драконий хвост и трехглавость
считаются атрибутами этого мифологического чудовища.
    Вблизи, когда хвост расплылся вуалевым облаком, сквозь
которое просвечивали звезды, сходство с Химерой поблекло.
    Глеб Бауэр сказал:
    - "Земля-14", скорость мы подравняли. Ты меня слышишь,
Агнесса?
    Ответ пришел через несколько секунд.
    - Батрак спрашивает, вы уверены?
    - Уверен, - сказал Бауэр. - Мы войдем в хвост практически
ползком. Льдинки невелики. Как и ожидалось.
    - Ядра?
    - Тоже, как и ожидалось. Боковые - глыбы льда.
Центральное ядро потяжелее...
    Вход в хвост кометы был незаметен. Только приблизившись к
ядрам километров на пятьсот, патрульный корабль впервые
столкнулся с осколком льда - ни Бауэр, ни Крайтон этого не
почувствовали, лишь на экранах внешней защиты вспыхнули
зеленые искры.
    - Концентрация твердого материала увеличивается, -
сказал Бауэр, снова вызвав "Землю-14". - Даю торможение на
тридцать секунд.
    - Только лед?  - донесся голос Эдуарда Батрака
    - Включаю анализатор, - сказал Крайтон, переводя
компьютер на связь с базой. - А визуально здесь и пыль, и
камешки, и прочая ерунда, которую Химера подобрала на своем
пути.
    Корабль завис над центральным ядром. Теперь он стал
неотличим от сотен льдин и камней, тянущихся за ядром,
беззвучно, спокойно, с неуловимой для газа скоростью
несущихся к Солнцу. Пройдет еще несколько недель, и комета
взорвется, испарится, исчезнет, приблизившись к светилу.
Поэтому и пришлось спешить, снимать с рейса патрульный
корабль. Особых открытий не ждали, но проверить неизвестную
комету следовало. Ведь, вернее всего, она летела миллионы лет
навстречу гибельному столкновению с Солнцем.
    - Все правильно, - услышали они голос Батрака. -
Анализатор подтверждает, слой льда скрывает базальтовую
основу. Лед неровный, кое-где базальт выходит на
поверхность. Вы уверены, что сможете спуститься?
    - Не беспокойтесь, Эдуард, - мягко ответил Крайтон. -
Будет вам к ужину кусочек базальта.
    Корабль широко расставил опоры, шипы опор вгрызлись в
корку льда. Гравитация была почти нулевой.
    Крайтон с Бауэром быстро подготовили портативный бур,
гравитометр, микрокомпьютер, аппарат для плавления льда,
кинокамеру, потом надели на скафандры ракетные ранцы.
    До базальтового участка от ракеты было метров триста.
Поверхность базальта оказалась гладкой, словно отшлифованной
временем и пространством.
    - Как будто искусственный, - с надеждой произнес
Крайтон.
    - Не думаю, - отозвался в его шлеме голос Бауэра. - Общая
форма ядра неправильна
    - Знаю, - согласился Крайтон. Молодых разведчиков всегда
терзает мечта о Контакте.
    Бауэр собрал бур. Крайтон пролетел с гравитометром чуть
дальше. Базальт был обыкновенным. Природа однообразна - она
никак не может выйти за пределы периодической системы
Менделеева. Что обычно на Земле, то обычно и на другом конце
Галактики. Крайтон только хотел поделиться этой светлой
мыслью с Бауэром, как стрелка гравитометра колыхнулась.
    "Наверное, каверна, полость естественного
происхождения", - подумал Крайтон, которому очень хотелось,
чтобы это была не каверна.
    Он пролетел несколько метров, и стрелки вернулись в
исходное положение. Так. Теперь немного назад. Потом вправо...
    - Ты чего не отвечаешь?  - спросил Бауэр.
    - Погоди, полость отыскал, хочу проследить.
    - Ладно. Иду к тебе. Ты только не спеши, а то еще
свалишься с планеты. - Глеб усмехнулся собственной остроте.
Крайтон не отвечал, он был занят. Как он определил по
гравитометру, полость была узкой и тянулась, словно туннель.
    Стоп!  Стрелки колыхнулись сильнее. Призраком подлетел
Глеб Бауэр, затормозил, замер рядом. Ему ничего не надо было
рассказывать - он только заглянул Крайтону через плечо.
Потом дотронулся до клавиши, включая экран гравитометра, что
Крайтон попросту забыл сделать. По экрану пробежала желтая
полоска - гравитометр запомнил аномалию, прочертил
исследованную часть. Под желтой полосой, перпендикулярно к
ней, пробегала вторая, тусклее. Значит, второй туннель был
расположен ниже. И если присмотреться, можно было понять, что
вторая полоса пересекала третью, совсем тусклую.
    - Шесть метров, восемь и двадцать пять, - сказал Бауэр.
    - Что ж я не включил?  - удивился Крайтон. - Замечтался?
    - Самокритика хороша только тогда, когда из нее делают
выводы. Теперь лучше проверь свою интуицию.
    Крайтон включил микрокомпьютер. Глубину туннелей Бауэр
угадал почти точно.
    - Пробурим?  - спросил Крайтон
    - Успеем...
    Они медленно пролетели над центральным ядром еще метров
сто. Корабль почти скрылся за близким горизонтом.
    Желтая полоса ближайшего туннеля засветилась, словно
раскаленная вольфрамовая нить. Туннель подошел к самой
поверхности.
    - А ты говорил - бурить, - я сказал Глеб,
останавливаясь. Достаточно было поглядеть под ноги, чтобы
увидеть округлую линию.
    Это был шов закрытого люка.
    - Я говорил, что базальтовый участок показался мне
слишком гладким. - Голос Крайтона дрогнул. Он поднял голову и
увидел близкий, в протуберанцах, диск Солнца. - А могли бы и
не полететь, - сколько Батрак уламывал совет!
    - Все равно полетели бы, - сказал Бауэр равнодушным
голосом старого космического волка, который сотни раз
сталкивался с чужими цивилизациями, хотя это и было
неправдой.
    Он пристально смотрел на люк.
    - Базальт. Такой же базальт...
    - У нас мало времени, - энергично отозвался Крайтон.
    - Правильно. Но не совсем так. Сначала вернемся на
корабль, поговорим с "Землей- 14".
    - Но... - И Крайтон осекся. Бауэр действовал по
инструкции.
    - Не думаю, что они скроются от нас, - сказал Глеб,
подталкивая Крайтона в сторону корабля, и взлетел. - Они
ждали миллионы лет.
    - Ты думаешь, там кто-то есть?
    - Ни одного шанса, - сказал Бауэр. - Но кто-то был.
    Полчаса ушло на переговоры с "Землей-14". Агнесса,
подобно Крайтону мечтавшая о Контакте, прежде чем передать
информацию Батраку, разразилась восторженными восклицаниями.
Батрак связывался с другими станциями. Бауэр был на связи, а
Крайтон еле сдерживал нетерпение. Наконец пришел ответ...
    Прежде чем бурить люк, решено было подробнее обследовать
с помощью гравитометра систему туннелей. Крайтону это занятие
было куда больше по душе, чем сидение в корабле, но все
равно он спешил, надеясь как можно скорее вернуться к люку.
    Возвращаться к нему не пришлось.
    Еще один закрытый люк обнаружили под тонким слоем льда в
километре от корабля. Затем нашли третий. Дальше толщина льда
увеличивалась, и потому поиски люков пришлось прекратить. Но
люки были и там.
    Они стояли у третьего люка. Бауэр подготовил бур.	Бурить
надо было очень осторожно. Прежде всего, следовало узнать,
есть ли в туннеле давление. Если в них воздух, можно
погубить... ну, если не существ, которых там могло и не быть,
так то, что от них осталось Крайтон, пока суд да дело,
отлетел в сторону, чтобы обследовать последний участок
базальта.
    Там он и нашел открытый люк.
    Почему-то базальтовая крышка провалилась внутрь
выходившего на поверхность туннеля и застряла под углом в
вертикальной шахте. В щель набился лед. Крайтону стало
грустно. Где-то в глубине души он хотел верить, что в ядре
кометы скрываются живые существа. Теперь стало ясно, что там
давно уже никого нет.
    Они быстро расплавили лед и базальтовую крышку. Потом
спрыгнули, вернее, слетели вниз в туннель.
    Туннель был прям, кругл, его черные стены были тщательно
отшлифованы и мрачно отражали свет фонарей. Чуть заворачивая
вправо, туннель вел в глубь ядра.
    - Они были чуть ниже нас ростом, - сказал негромко
Крайтон, словно боялся потревожить хозяев.
    - Да, - согласился Бауэр, включая кинокамеру.
    Через несколько метров они остановились. Бауэр решил
взять образец облицовки туннеля. Облицовка была настолько
твердой, что трижды пришлось сменить сверло бура. Наконец в
стене образовалась небольшая впадина.
    - Базальт проанализируем на корабле, - сказал Бауэр. - Но
думаю, что они работали относительно просто.   Спрессовывали
базальт под большим давлением.
    Крайтон кивнул. Он включил ракетный ранец и полетел
дальше. Туннель однообразно и бесконечно разворачивался
навстречу. На пересечении с другим, точно таким же туннелем
он остановился и подождал Бауэра.
    - Зачем?  - спросил он. - Зачем они это делали?
    Бауэр пожал плечами, насколько это возможно в скафандре.
    - Мы пролетели метров двести - здесь ни двери, ни
комнаты. Один туннель, второй туннель.
    - Под нами тоже туннель... - сказал Бауэр.
    Через двадцать минут, на несколько уровней ниже, они
вновь остановились.
    - Этого не может быть, - сказал Крайтон. - Во всем должен
быть смысл. А какой может быть смысл в том, чтобы изрезать
эту глыбу базальта туннелями и ничего не оставить нам
больше.
    - Смысл есть, - буркнул Бауэр. - Беда в том, что мы не
можем его понять.
    - Не поймем?
    - Закинь нас сейчас к древним майя или ацтекам. Ты
думаешь, нам были бы понятны все их действия, логика их
поступков?  Здесь же иная цивилизация, исчезнувшая
неизвестно сколько миллионов лет назад, зародившаяся
неизвестно в скольких парсеках от нашей Земли...
    - А если это шахты?  - спросил Крайтон.
    - Зачем?  Чтобы добывать базальт из базальтового куска?
    - А если тут были алмазы?
    - В базальтах не бывает алмазов.
    Туннель впереди расширился. Это было уже разнообразием.
Бауэр снова включил кинокамеру. От широкого туннеля отходили
в разные стороны несколько узких ходов.   Предчувствие
чего-то нового, разгадки или хотя бы намека на разгадку
охватило Крайтона. Он обогнал Глеба, и... туннель
оборвался. Прямо перед ними была стена льда.
    - Ну вот, - сказал Бауэр. - Выход закрыт.
    - Он когда-то продолжался дальше?
    - Без сомнения. Может быть, катаклизм, погубивший
планету, оторвал от нее этот кусок, а все остальное осталось
неизвестно где...
    И именно здесь, под ледяной стеной, Крайтон увидел
первый предмет, относившийся к обитателям или строителям
туннелей - вогнутый кусок металла сантиметров шестьдесят
длиной, шириной - двадцать.
    - Похоже на сегмент трубы, - сказал Бауэр. Он немного
помедлил. - Ну а теперь нам пора возвращаться. Боюсь, что,
когда они уходили отсюда, все тщательно подчистили, чтобы мы
ни о чем не догадались.
    - Хитрецы, - вздохнул Крайтон и бросил взгляд на экран
гравитометра. Неизвестно, что заставило его сделать это -
может быть, слова Бауэра:  "Ну, а теперь нам пора
возвращаться".
    В сетке желтых полосок-туннелей на экране светился круг.
Близко, метрах в двадцати от них, была какая-то шарообразная
полость.
    ... Туннель, подводивший к ней, заканчивался базальтовым
люком. Они вскрыли его и оказались внутри странной сферы, вся
поверхность которой состояла из гигантских сотов, закрытых
крышками. Впрочем, нет, некоторые соты были открыты. В них не
было ничего.
    - Как солнечные батареи, - сказал Крайтон. - Возможно,
это энергоцентр?
    - Да нет, все проще, - устало отозвался Бауэр. - Мы с
тобой оказались под властью заблуждения. Антропоморфного.
    - Не понял.
    - Мы вбили себе в головы, что столкнулись с чужой
цивилизацией. Высокой...
    Бауэр подошел к закрытой ячейке, поддел крышку буром.
    В ячейке они увидели метровую личинку. Бауэр дотронулся
до еЛ покрова, и личинка рассыпалась в пыль.
    - Вот и все, - вздохнул Глеб. Крайтон вспомнил кусок
"металла" в туннеле. Теперь было ясно, что это обломок
покрова взрослого существа - инопланетного червя, муравья?
- пробивавшего бесконечные ходы в своем муравейнике...
    - Ну что ж, - сказал Крайтон. - Самый неожиданный
результат всегда лучше, чем загадка. Чем отсутствие
результата. Пусть теперь ученые разбираются в том, что мы
нашли на Химере.


   Кир Булычев.
   Кому это нужно?


 Сканирование и проверка Несененко Алексей tsw@inel.ru 31.01.1999


    - И кому это нужно? - спросил вежливо Николай.
    С Волги тянуло свежестью, из-за леса выполз в ожерельях
огней пароход.	С него доносилась музыка, под тентом на
корме танцевали.
    - В первую очередь науке, - ответила я. Ответ был не
так уж хорош, но лучшего я не придумала. Ничего не нужно
просто науке. Наука - это один из способов нашего общения с
миром наравне с поэзией. Следовательно... но эту мысль я
развивать не стала. Николаю приятен был сам факт беседы со
мной, женщиной-ученым из Москвы. Из клуба шли соседи,
только что кончилось кино. Проходя мимо нашей лавочки, они
присматривались, некоторые здоровались с нами.	Вот это было
Николаю приятно.
    - Науке, разумеется, нужно, - сказал Николай.
    Любопытно, подумала я. Когда-то я прожила в этой
деревне три года, ходила здесь в школу и была немного
влюблена в Николая, он был старше меня лет на десять, уже
вернулся из армии и работал шофером. Прошло двадцать лет, и
я стала совсем взрослой, вернулась на неделю к себе в
деревню, потому что некуда больше было сбежать из Москвы, и
оказалось, что Николай куда моложе меня. И не только
потому, что он почти не изменился, даже не женился. Главное
- он с первых минут, как я вошла в дом к бабе Глаше, признал
мое старшинство. А я приняла это признание как должное.
    - И все-таки, - сказал Николай, стараясь говорить
научно,- должны быть практические приложения.
    - Было практическое применение, - сказала я. - Будут и
другие
    - Расскажи.
    Я рассказала Николаю кратко, не в силах передать
неловкого ощущения провалившегося фокуса, о той сессии в
Литературном музее Зал был неполон, но это ничего не
значило, потому что сливки литературоведческого мира были
налицо Саня Добряк, мой ассистент, торжественно налаживал
аппаратуру, а мне все казалось, что я одета неподходяще для
такого торжественного случая. По физиономии Добряка я
понимала, что волнуюсь, - он очень чуток к моим настроениям.
Мне остро не хватало черного фрака с розой в петлице.
Зрители глядели на меня доброжелательно, но с некоторой
скукой во взорах. Я постаралась обойтись без формул и
технических подробностей, я просто объяснила, что в работах
графологов, хоть их и принято обвинять в шарлатанстве (не
без оснований), есть зерно истины, почерк связан с
характерам человека, душевным состоянием, воспитанием и так
далее. Я рассказала о том, как мы получили заказ от
криминалистов - заказ на первый взгляд фантастический, но не
настолько уж фантастический в самом деле. Смысл его
заключался в том, что, если почерк действительно совершенно
индивидуален, нельзя ли отыскать соответствия между ним и,
скажем, внешностью человека. Я призналась, что на настоящем
этапе этой цели нам добиться не удалось, хотя мы не теряем
надежды.
    Покончив с общей частью, я рассказала литературоведам о
сути наших достижений:	нам удалось нащупать связь между
почерком и голосом человека. Мы понимаем, что до
окончательной победы еще далеко, но, так как литературоведы,
прознав о нашей работе, обратились к нам с просьбой
продемонстрировать ее, то вот мы явились к уважаемым
специалистам, чтобы они проверили, убедились и так далее.
    Когда я закончила, литературоведы зашевелились,
закашляли, а я, поддавшись тщеславию, предложила желающим
выбрать любой из текстов, написанных рукой Великого Поэта
прошлого века, для демонстрации Фотокопии текстов лежали на
столе, мы старательно выбирали чистовики без правки,
    После минутной заминки из первого ряда поднялся старик
академической внешности, наклонился над столом, вытащил из
кипы один из текстов, и я поняла, что он робеет, как
студент, достающий на экзамене билет. Старик пошевелил
губами, читая текст, затем кивнул и сказал вслух:
    - Вот это.
    Саня ловко соскочил со сцены, принял текст и передал
мне. Он предоставлял мне честь самой нажать кнопку.
    Я вложила листок в сканирующую рамку, настроила динамик,
нажала нужные кнопки. Аппарат наш, далекий от совершенства,
поднатужился и чуть хриплым, быстрым, высоким голосом
принялся читать стихи.	Литературоведы слушали внимательно,
склонив головы в разные стороны, и, по-моему, всем своим
видом старались убедить меня, что им уже приходилось слушать
голос Великого Поэта, хотя могу поклясться, что среди них не
было ни одного человека старше ста пятидесяти лет.
    Завершив строфу, поэт вздохнул и замолк.
    Литературоведы переглядывались, размышляя, аплодировать
или нет. Я понимала сложность их положения. Если им
показали научный эксперимент, то хлопать не положено. Если
же это был просто фокус, можно и ударить в ладоши.
    В результате кто-то из них неуверенно хлопнул, затем
другой, третий, и с облегчением зал наградил нас с Саней
аплодисментами.
    Затем нас тепло поблагодарили, сообщили, что наше
достижение открывает перспективы, и пожелали дальнейших
успехов. Выполнив свой долг, ученые разошлись по домам
трактовать неопубликованные строки Великого Поэта. А мы с
Саней собрали аппаратуру и поехали обратно в лабораторию.
    По дороге я произнесла небольшой монолог, призванный
утешить Саню, а может, и меня саму. Я сказала, что
специалисты, перед которыми мы сейчас выступали, привыкли
считать себя монополистами в любой области знания,
причастной к Великому Поэту. То, чего они не могут, они
отвергают как ненужное. Голос его им не нужен. Они не
могут извлечь из него пользы для литературоведения.
    Я была несправедлива к специалистам, но не могла
справиться с обидой. Лучше бы они обошлись без
аплодисментов, а задавали вопросы.
    Вот все это я и рассказала Николаю.
    - Ничего, Лера, - утешил он меня. - Скоро и лица
научишься по руке угадывать. Тогда милиция тебе спасибо
окажет. Только не ошибись, а то невинного привлечете.
    - Спасибо, - сказала я. - Комаров сегодня много. Пошли
домой.
    Баба Глаша ждала нас пить чай. Мы больше не говорили о
науке. Да и не смогли бы, даже захотевши. Тетя Глаша
словоохотлива и не терпит конкуренции.
    Через час Николай ушел к себе, а я легла спать за
занавеску, привычно глядя на стенку, густо увешанную
репродукциями из журналов и многочисленными семейными
фотографиями, бурыми от старости.
    - Я свет тушу, - сказала баба Глаша. - Ты не
возражаешь?
    - Туши, - сказала я. - Спокойной ночи.
    Баба Глаша долго ворочалась, вздыхала.
    - Не спится? - спросила я
    - Не спится, - призналась баба Глаша. - Мне много сна
не надо. Если б не ты, я бы пошила немного.
    - Мне свет не мешает, вы же знаете.
    - Порядок нужен. Я вот сколько лет одна живу, а все не
привыкну. При Антоне у нас порядок был. Ложились по часам,
вставали тоже. Я по молодости ворчала, а теперь понимаю,
прав он был.
    - Приезжайте к нам в Москву, мы всегда рады будем. А то
все обещаете, а никак не соберетесь.
    - Как-нибудь соберусь. Столько лет с места не
трогалась. Чувство у меня есть, ты знаешь.
    Я знала. Все у нас в семье знали, и в деревне все
знали. Антон пропал без вести. "Похоронки" на него баба
Глаша так и не получила. Вот и казалось ей рассудку
вопреки, что он, может, еще вернется. Она никуда из деревни
не уезжала, даже дом никогда не запирала. И не уходила из
дому, не оставив еды в печи и свежей заверки в чайнике:
    Антон был большим ценителем чая. И не поедет баба Глаша
в Москву - никогда, до конца дней не покинет своего поста...
Потом я заснула.
    Утром проснулась, и первое, что увидела, открыв глаза,
веселый взгляд курчавого Антона на свадебной фотографии. И
его же, другой, усталый взгляд на фотографии военной. И
подумала, что погиб он, когда был мне ровесником. И с тех
пор прошло больше лет, чем он прожил.
    Баба Глаша готовила, услышала, что я встаю, сразу начала
собирать на стол. Я прошла в сени умыться. И оттуда,
приоткрыв дверь, спросила:
    - Баба Глаша, у тебя письма Антона сохранились?
    - Какие письма?
    - Ну, писал он тебе с фронта, например?
    - Два письма были.	И все, как отрезало.
    - Достань.
    - Зачем тебе?
    - Нужно.
    Мы сделали голос Антона. Голос оказался низким, строгим
и очень усталым. Потом Саня Добряк записал его на пластинку
- у бабы Глаши есть проигрыватель.
    Через месяц я получила письмо от Николая. Я вынула его
из ящика, спеша на работу, и прочла уже в лаборатории.
    "Дорогая Калория!
    Кланяется тебе известный Николай Семенов. Все собирался
тебе раньше написать, да дел много и писать было нечего. У
нас все по-прежнему, только вот твоя пластинка произвела
сильное впечатление. Глафира вторую неделю слезы льет,
говорит, что ты ей жизнь вернула. Боюсь, заиграет она
пластинку - готовь новую. Может, и зря ты ей такой подарок
сделала..."
    Дочитать я не успела. Пришел академического вида
старик, в котором я узнала литературоведа, выбравшего для
прослушивания текст поэта. У него была идея, которая
привела Добряка в восторг. Он принес с собой совершенно
перечеркнутый черновик Великого Поэта, в котором вот уже сто
лет специалисты стараются угадать две строчки.	Ученый решил
попробовать зачеркнутые строчки на нашей машине:  а вдруг
поэт произнесет их вслух и мы догадаемся.
    Я не очень верила в успех, но спорить не стала. Саня
Добряк принялся готовить аппаратуру, а я дочитала письмо.
    " Просила она тебе привет передавать, обещает в Москву
приехать, только, наверно, обманет. И вот ее точные слова.
"Как по телефону, ну точно как по телефону" Это она про
голос Антона. Помнишь, я тебе вопрос задавал:	кому это
нужно?	Теперь получил я наглядный пример и беру свои слова
обратно. Даже сам к тебе имею просьбу, сделай пластинку для
меня. Маленькую. Записку к пластинке прилагаю. Записка
эта пролежала у меня двадцать лет. Остаюсь с уважением
Николай".
    Я развернула пожелтевшую записку, испещренную круглыми,
еще детскими буквами. "Коля, - было написано там, - тебе
кажется, что я еще слишком молодая, чтобы ты обращал на меня
внимание. Это не так..."
    - Калерия Петровна, - сказал ученый, - вы только
послушайте!
    Только тогда я догадалась, что аппарат работает и
знакомый мне голос Великого Поэта то взметывается почти
фальцетом, то пропадает, зачеркнутый в черновике.
    - Только послушайте!
    - Еще раз?	- спросил Добряк
    - Разумеется. Хотя нет никакого сомнения, что вторая
строка начинается со слов "тихий гений". И спорить
бессмысленно. Он же лично подтверждает!
    А когда счастливый ученый ушел, я обратилась к гордому
победой Добряку.
    - Прокрути эту записку.
    - Тоже он? - не глядя на записку, спросил Добряк.
    - Нет, - сказала я.
    Саня включил Машину
    - Коля, - раздался детский голос, дрожащий от слез, -
тебе кажется, что я еще слишком молодая, чтобы ты обращал на
меня внимание. Это не так...
    - Что еще такое! - воскликнул Добряк. - Что за детский
сад? Что за бред?
    - Ладно, - засмеялась я. - Давай записку обратно. Но в
будущем не советую оскорблять любимую начальницу. Учти, что
она не всегда была взрослой.
    - Чтобы вы? Так? Унижались перед мужчиной!
    Добряк был в гневе.
    - Мне было пятнадцать лет, - сказала я виновато. - А он
был настоящим шофером.


   Кир Булычев.
   Каждому есть что вспомнить


     Знание-сила #5-1984


     Почти  все  человеческие  трагедии  начинаются исподволь, с незаметного
пустяка.  Именно  незаметность  первого  толчка  и  делает  трагедии   столь
неожиданными и сокрушительными.
     Выступая  на  квартальном  совещании  в  горисполкоме,  Корнелий Удалов
почему-то  сослался  на  опыт  своей  молодости,   на   творческое   горение
строителей,  возводивших  в  конце  сороковых годов здание универмага. И был
доволен  тем  вниманием,  с  которым  выслушали  этот  исторический   пример
слушатели.
     После совещания к Удалову подошел товарищ Белосельский и сказал:
     -- Пора делиться опытом с молодежью.
     После чего он подозвал редактора гуслярской районной газеты Малюжкина и
добавил:
     -- Товарищ Малюжкин, не проходите мимо.
     -- Не пройдем,-- ответил Малюжкин.
     Уже  на  следующий  день,  после  работы,  к  Удалову домой явился Миша
Стендаль, корреспондент и старый знакомый Корнелия Ивановича. Он  присел  на
край  скамейки под сиреневым кустом и некоторое время наблюдал, как Удалов с
Грубиным проигрывали в домино соседям по дому -- Ложкину и  профессору  Льву
Христофоровичу  Минцу, великому изобретателю, временно проживающему в городе
Великий Гусляр.
     Корнелий Иванович  догадывался  о  цели  визита  Стендаля,  но,  будучи
человеком скромным, делал вид, что тот зашел к нему случайно, скажем, занять
опарышей для рыбалки.
     Когда  партия  кончилась,  Миша  с  прямотой,  свойственной  молодости,
разрушил эту иллюзию, сказав:
     --А я за статьей пришел.
     Все насторожились, потому что раньше Удалов никогда статей не писал.
     --Может, сам напишешь,-- сказал Удалов неуверенно.--Я скажу, что  надо,
ты в библиотеке старые газеты посмотришь, а?
     --  Нет,  Малюжкин  велел, чтобы вы сами, Корнелий Иванович,-- возразил
Стендаль.-- Он получил указание.
     Наступила пауза. Удалов глядел в темнеющее  летнее  небо,  по  которому
плыло зеленоватое закатное облако, и стеснялся соседей.
     --  С  каких  пор,--услышал  он  ехидный  голос  старика Ложкина,-- наш
Корнелий пишет в прессу?
     Понятно было, почему начал именно Ложкин. Сам он по меньшей мере раз  в
месяц относил в редакцию гневные письма, посвященные непорядкам в городе, но
так   как   большинство  писем  на  поверку  оказывалось  неточным  в  своей
фактической основе, то отношения  с  газетой  у  Ложкина  не  сложились,  и,
естественно, он не хотел, чтобы они складывались у других.
     -- Да это так... заметка,-- ответил Удалов краснея.
     --  Неправда!  --  сказал  Миша  Стендаль, надевая очки и вытаскивая из
кармана  большой  блокнот,  распухший  от  адресов  и  интервью.--  Корнелий
Иванович  выступает  на  наших  страницах  с большим материалом, посвященным
истории строительных организаций Великого Гусляра и героическому  труду  его
молодости.
     --  Это  кто  же  героически  трудился?  -- спросил Ложкин, который был
убежден, что во всем мире лишь ему удалось героически потрудиться.
     До этого момента Удалов был убежден, что откажется от создания  статьи.
Он ведь даже в школе отставал по части сочинений. Но последние слова Ложкина
вызвали  у  него возмущение. И следующий шаг на пути к трагедии выразился во
фразе, которая непроизвольно вырвалась у Корнелия Ивановича:
     -- Каждому есть что вспомнить!
     --  Корнелий  Иванович  прав,  --  сказал  профессор  Минц,   аккуратно
складывая в коробочку костяшки домино. В последние месяцы он пристрастился к
этой  игре,  стараясь  выключить на время непритязательного развлечения свою
гениальную голову, иначе бы он мог вычислить наверняка исход любой партии  в
домино  в  самом  ее начале.--Любой из нас -- это сокровищница воспоминаний,
уникальных, бесценных, которые, к сожалению, проваливаются в бездну времени,
выпадают из памяти и  исчезают  для  потомства.  Из-за  этого  каждое  новое
поколение   частично   повторяет   наши   ошибки.   А  мы  обязаны  помогать
подрастающему поколению.
     -- Ему некогда информироваться,-- заметил Саша Грубин.-- Он млеет.
     И  с  этими  словами  Грубин  показал  на  открытое  окно  в   квартире
Гавриловых.  На  подоконнике  сидел,  укутав  голову  громадными наушниками,
подросток Гаврилов, что не мешало, однако, стоявшему рядом  динамику  реветь
на весь двор.
     -- А что? -- сказал Удалов. -- И напишу. Обо всем напишу. И как голодно
было,  и  как  мы  мерзли,  но  выходили  на  рабочие места, и какие мы были
сознательные.
     Тут он решительно встал. Стендаль поднялся следом, но Корнелий сказал:
     -- Иди, Миша, отдыхай, я сам справлюсь. Завтра к обеду статья будет  на
твоем столе.
     Удалов отправился к себе, а Ложкин сказал вслед, негромко:
     -- Сомневаюсь. Для этого способности требуются.
     Удалов  поднялся  по  лестнице,  не  зная,  что  шагает навстречу своей
трагедии. Дома была  только  жена  Ксения.  Она  удивилась,  потому  что  по
выверенному  жизнью расписанию Корнелий должен был еще часа полтора играть в
домино, а затем прийти домой  с  видом  измученного  трудовой  деятельностью
человека и потребовать ужин.
     Ничего  такого  не случилось. Удалов проследовал к столу сына Максимки,
уселся, отыскал чистую тетрадку, затем долго шарил но ящикам и коробочкам  в
поисках ручки, которая бы писала. Не нашел, взял карандаш, открыл тетрадку и
замер над ней, подобно тому, как замирают почти все великие писатели, прежде
чем написать первое слово.
     Ксения  была  так  поражена,  что  вышла  из  кухни,  встала в дверях и
спросила:
     --Чего натворил?
     --Натворил?
     -- Объяснительную пишешь?
     -- Нет,--сказал Удалов,-- статью надо написать. Заказали мне статью.
     Ксения, конечно, не поверила, потому  что  ее  муж  никогда  статей  не
писал. Она подошла поближе и увидела, что тетрадка пустая.
     -- Где статья? -- спросила она.-- Не вижу.
     --  Так  я  же  думаю. Я думаю, а ты над душой стоишь. Разве так статью
напишешь?
     -- Интересно, что это теперь статьей называется.
     Ксения, будучи женщиной доброй, но вздорной, всегда подозревала мужа  в
супружеских  изменах, хотя он к этому не давал никаких оснований. Отсутствие
оснований никак не успокаивало Ксению. Она лишь убеждалась, что  муж  ее  не
только неверен, но и дьявольски хитер, если за тридцать лет совместной жизни
ни  разу  не  попался.  И поэтому она нетерпеливо ждала, когда же он наконец
попадется с поличным.
     Ксении казалось, что если она  сейчас  уйдет,  то  Удалов  примется  за
нежное послание или, еще хуже, начнет сочинять разлучнице любовные сонеты.
     Но  стоять  так  просто  было бессмысленно. Корнелий при своей хитрости
будет сидеть, и все. Значит, следовало сделать вид, что  поверила,  а  потом
незаметно вернуться и застать его врасплох.
     -- Нужна мне твоя статья! -- сказала Ксения с презрением и медленно, не
оглядываясь, ушла на кухню.
     А Удалов поводил карандашом над чистой страницей и написал: "Как сейчас
вспоминаю". Потом стал думать, что же он вспоминает.
     Он  пришел  на  стройку после седьмого класса, в конце войны, учеником.
Учеником штукатура. А когда это было? Вроде бы зимой. Нет, тогда дождь  шел.
А  там  был  бригадир,  дядя  Леша.  Нет, дядя Паша. Такой, с усами. Вот усы
Удалов помнил, и это его обрадовало. Усы стали как  бы  якорем.  Потом  дядя
Саша   уехал  на  Дальний  Восток.  Или  в  Среднюю  Азию.  Он  был  хорошим
наставником. Совсем не пил и Корнелия, у которого  отец  пропал  на  фронте,
жалел.  В  чем проявлялась его жалость? Важно вспомнить, потому что в статье
хорошо бы написать о наставнике молодежи. Как он говорил: "Ты, Корнюша,  как
пуговица,  круглый  и под ногами катаешься. Все боюсь наступить". Или это он
сказал не Корнелию, а Гошке Сидорову, который на Дусе женился. Нет, на  Дусе
он  потом  женился,  а  сначала на Маше хотел жениться. Маша такая смешливая
была, черноглазая, с длинной косой. Они  с  ней  в  палисаднике  целовались,
только  это  потом  уже  было,  в  сорок  седьмом, наверное. И рука Удалова,
погруженного в туманные воспоминания, вывела на  странице  большими  буквами
"Маша". Потом еще крупнее: "Машенька".
     На  этом  сладкие  воспоминания  прервались  возмущенным криком Ксении,
которая подкралась как раз вовремя, чтобы увидеть,  как  блудливая  рука  ее
мужа выводит на странице женское имя.
     -- Так я и знала! -- громко возмущалась Ксения, и это возмущение, ломая
перегородки  и  стены,  прокатилось по всему затихающему дому.-- Развратник!
Уходи к ней, чтобы детям не стыдно было с тобой проживать...
     Дальнейший монолог Ксении протекал в том же духе, и нет  нужды  тратить
время на цитаты из него.
     Удалов отмалчивался даже после того, как в голову ему полетела тарелка,
потому  что  объяснить  забывчивостью  и  далекими  воспоминаниями появление
женского имени не мог. И кто бы ему поверил?
     И когда минут через десять он очутился на лестнице, где решил переждать
затянувшуюся грозу, он не возмущался  и  был  даже  спокоен.  Его  тревожило
другое  --  за пределами воспоминаний о поцелуе Машеньки и доброте дяди Паши
никаких ярких картин его память не сохранила. Но ведь если дядя Леша --  еще
куда  ни  шло  --  в  статье  помещался,  то  Машеньке, чтобы добиться права
возникнуть  на   газетной   странице,   надо   было   совершить   что-нибудь
конструктивное.
     Удалов  стоял на лестничной площадке, ощущая тупую усталость. Надо было
с кем-нибудь посоветоваться.
     Ноги сами привели Удалова к двери профессора Минца.  К  счастью,  из-за
двери  доносились  шумы  футбольного  репортажа.  Это было хорошим знаком --
профессор не работал, а отдыхал. Удалов постучался и вошел.
     Отдых профессора Минца -- понятие условное. Да,  он  слушал  футбольный
репортаж,  да,  он  решал  кроссворд, да, он раскладывал левой рукой пасьянс
"Невский проспект". Но в  тоже  время  мозг  Льва  Христофоровича  продолжал
настойчиво  трудиться,  завершая  решение  неразрешимой  задачи о квадратуре
круга.
     -- Чем могу помочь? -- спросил Лев Христофорович, который был  отличным
физиономистом.-- Семейные неурядицы?
     Понятно, что монолог Ксении он слышал -- его слышали и в Вологде.
     -- Проблема совсем иная,-- сказал Удалов.-- Проблема статьи. Мне нечего
сказать людям.
     --  Чепуха!  --  ответил  профессор.-- Каждому из насесть о чем сказать
людям.
     -- Я забыл,-- признался Удалов.-- Так, в общих чертах, помню  --  почти
сорок  лет прошло, а деталей не помню. А мне статью сдавать завтра. Позор. И
Ксения должна быть успокоена. Пока не поверит, что дело в статье  о  далеком
прошлом, нет мне домашнего покоя.
     -- Память подводит?
     --  Думал, у меня память как память. И вдруг -- надо же! Ощущения есть,
даже положительные, а деталей-- кот наплакал. Сроков не  помню,  дат...  Что
делать?
     --  Делать?  --  Минц  задумался и пошел к широкой полке над письменным
столом, где стояли известные уже всему дому и  цивилизованному  человечеству
снадобья  и  средства, которых сегодня не знает наука, но которые завтра или
послезавтра обязательно произведут в ней переворот.
     Изобретения универсального гения  Льва  Христофоровича  непредсказуемы,
парадоксальны  и удивительны. Они призваны облагодетельствовать людей. Но, к
сожалению, порой настолько опережают время, что их эффект не  вписывается  в
обыденную   жизнь.   Результаты   вдруг   оказываются  прямо  противоположны
ожидаемым. Именно поэтому благое намерение профессора, который шел к полке с
открытиями, в самом деле было еще одним шагом  к  личной  трагедии  Корнелия
Удалова.
     Минц  поводил рукой над бутылками и коробочками, затем его указательный
палец замер над одной из них.
     -- Вот то, что нам надо.
     Он извлек небольшую бутылочку, в которой лежали сизые,  несъедобные  на
вид  облатки.  Одну  из  таблеток  он вытряс из бутылочки на листок бумаги и
протянул листок Удалову.
     -- Что это? -- спросил Корнелий Иванович.
     --Условно,  до  утверждения  фармакологами,  я  именую   это   средство
церебромагом. Понятно?
     -- Непонятно. И медициной не утверждено?
     --  Обычная бюрократическая волынка, -- ответил Минц. -- Надо проверить
на мышах, тараканах, обезьянах и добровольцах. Лишь потом выпускают в серию.
Что разумно, но меня не касается. Я могу гарантировать  полную  безопасность
для  вашего,  Корнелий  Иванович,  здоровья, но в то же время призываю вас к
разумной осторожности.
     -- А что будет? -- Удалов держал таблетку  перед  ртом,  но  не  спешил
глотать.  При  всем  доверии  к гению Льва Христофоровича, он хотел и дальше
наслаждаться радостями жизни.
     -- Ничего особенного. Церебромаг включает спящие  клетки  памяти.  Все,
что  вы  прожили,  все,  что видели, навсегда отпечаталось в вашем мозгу. Но
проводящие пути засоряются. И вам кажется, что вы многое забыли.  Но  только
кажется!  Завтра  утром  вы  проснетесь и убедитесь в том, что это -- только
кажется! Глотайте.
     И Удалов проглотил таблетку.
     Потом он пошел домой.
     Ксения, которая к тому времени убедила себя, что Удалов  ушел  к  своей
Машеньке,  удивилась  его  возвращению,  но  вида  не показала, была мрачна,
молчалива и в  глаза  не  глядела.  А  на  восклицания  Корнелия:  "Кисочка,
пойми!",  она  отвечала однообразно: "Знаю, кто твоя кисочка". Но не знала о
ней ничего, кроме имени, и это смущало и заставляло перебирать в памяти всех
Машенек, Марусь, Марий и Марь Петровен.
     Удалов устал уговаривать, лег спать, кинув прощальный взгляд на  чистую
тетрадь на столе сына -- первая страница с крамольными словами была вырвана.
Понятно кем.
     Утром Удалов проснулся сразу. От душевного неудобства.
     Он знал -- случилось что-то очень плохое. Но не сразу сообразил, что.
     Это был момент истинного начала трагедии.
     Удалов  еще  не  знал,  что  девятый  вал  обрушился на его беззащитную
голову.
     Он все помнил!
     То есть он не  осознал  еще,  что  все  помнит,  но  сжался  от  одного
конкретного   воспоминания,  потому  что  оно  было  очень  болезненным.  Он
совершенно четко представил себе, что сейчас войдет мать с  перекошенным  от
злости лицом и скажет:
     -- Где чайник? Где чайник с розовыми цветочками, мерзавец, спрашиваю?
     И  от  ужаса  неминуемой  физической  расправы Удалов захныкал тонким и
жалобным голоском, разбудил Ксению, которая, конечно, не  знала,  каким  был
голос ее мужа в возрасте пяти лет.
     Потому  что  инцидент  с  разбитым  чайником  произошел еще до войны, и
наказание за этот проступок  никак  не  соответствовало  вине  --чайник  был
разбит  неумышленно,  но у матери не было другого чайника. И забыл Удалов об
этой экзекуции много лет назад.
     Не в силах удержать слез, Удалов поднялся с постели,  отворачиваясь  от
Ксении,  потому  что  к  нему  возвратилось горькое мгновение тридцатилетней
давности -- когда он застал Ксению, тогда еще тонкую, игривую и недоступную,
целующейся в Василием Криватым у ее палисадника, и случилось  это  именно  в
тот  день,  когда  Удалов  наконец-то решился объясниться ей в любви. И хоть
впоследствии Ксения уверяла, что ее поцелуи были не более как сестринскими и
объяснялись тем,  что  Василий  уезжал  на  целину,  горе  --  неожиданность
жестокого  удара -- пронзило вдруг сердце пожилого и давно разлюбившего жену
Корнелия Ивановича, и он кинул на  нее  взгляд,  полный  такой  неприязни  и
обиды,  что Ксения не посмела ничего спросить. Она привыкла говорить о своем
муже, будь он рядом или отсутствовал, тоном презрительным и даже сварливым--
хоть  бы  провалился!  --  муж  был  никчемным  грузом,  проклятием,  вечным
напоминанием  о  бесцельно прожитой жизни. Но в случае, если возникала, чаще
всего вымышленная, опасность потерять  его,  в  Ксении  просыпалась  орлица,
готовая  лететь  в  партком  с  заявлением:  "Мой муж -- никчемный мерзавец,
немедленно верните мне мужа!"
     И вот сейчас, встретив горький взгляд Корнелия, Ксения истолковала  его
ложно,  мысленно  связала  с  таинственной  Машенькой  и  поняла,  что  пора
готовиться к походу в общественные организации.
     А Удалов, выйдя в ванную, чтобы умыться и почистить  зубы,  уже  понял,
что  виной его состоянию -- обострившаяся память, и начал побаиваться самого
себя. Стараясь изменить течение событий, он принялся вслух себя уговаривать:
     -- Подумаем о приятном, а?  Вспомним  чего?  Ну  как  в  загс  ходил  с
Ксенией? Или как пятерку получил на контрольной в шестом классе.
     Обе  эти  сцены  послушной мгновенно вспыхнули в мозгу во всех деталях,
вплоть  до  синего  платья  регистраторши  в  загсе  и  насморка   свидетеля
Сименского,  но  радость  была  чисто формальной и сердце не задела. Зато он
почемуто вспомнил, как по выходе из загса Ксения сломала каблук, и  как  она
расстроилась   из-за  этого,  и  как  тогда  же,  глядя  на  покрасневшее  в
неожиданном гневе лицо молодой жены, Удалов с ужасом понял,  что  выбор  его
был неверен и ему предстоит отныне много раз, пока не кончится жизнь, видеть
эти покрасневшие от гнева щеки и слышать этот визгливый голос.
     Удалов,  близкий к слезам, с неровно бьющимся сердцем вышел из ванной и
направился было к письменному столу, чтобы приняться за статью.  Разумеется,
он отлично помнил теперь все наставления дяди Георгия (именно Георгия) и тот
яркий  день, когда они, молодые члены бригады, дав обещание завершить кладку
второго этажа, не уходили  со  стройплощадки  восемнадцать  часов  кряду.  И
Удалов  уже был готов сесть за стол, чтобы зафиксировать это воспоминание на
бумаге -- воспоминание  приятное,  несшее  в  себе  чувство  удовлетворения,
приобщения к созидатедьному труду... и вдруг он замер. Рядом с тем большим и
добрым   воспоминанием  в  памяти  как  клещ  таилось  воспоминание  мелкое,
присосавшееся к главному:  ведь  именно  в  тот  день...  С  какой  ясностью
Корнелий  мысленно  увидел  эту  картину:  вот он стоит наверху и видит, как
через улицу бежит к нему песик Брысь, беспородный, никчемный, но свой. И как
несущийся грузовик сшибает собачку. Буквально на глазах.
     Ксения, вышедшая за мужем в большую комнату,  увидела,  что  тот  почти
одет, стоит с зубной щеткой в руке над письменным столом и тихо рыдает.
     Удалов спиной почувствовал взгляд жены, отбросил зубную щетку и выбежал
на улицу.  Но добежал лишь до ворот. Невероятная горькая боль пронизала его,
как только он увидел почерневшие от старости, отполированные временем столбы
ворот... Это было в войну, у Удалова был друг Митя, Удалов жить не  мог  без
друга Мити. И однажды он увидел, как сквозь ворота, с трудом, задев за столб
осью  правого колеса, выезжает тяжелогруженая телега, наверху сидит плачущий
Митя -- никто не сказал Удалову, что Митя с бабушкой  и  матерью  уезжают  в
город  Вологду, и никому из взрослых не пришло в голову, что Удалов не может
жить без Мити, а Митя -- без Удалова...
     Корнелий  Иванович  гладил  почерневший  столб  ворот  и  понимал,  как
непростительно было все эти десятилетия не думать о Мите и вычеркнуть его из
памяти...
     --  Корнелий  Иванович!  --  из  окна  второго  этажа  выглянула лысая,
блестящая  голова  Льва  Христофоровича.--  Как  дела  со  статьей?  Помогло
средство?
     -- А идите вы...-- Удалов махнул рукой и быстро пошел со двора.
     Ксения выбежала из подъезда и замерла, не смея бежать за мужем.
     -- Что с ним? -- спросил Минц.
     --  Не  знаю, Лев Христофорович,-- ответила Ксения.-- Что-то случилось.
Уходит он от меня, вижу, что уходит, а ни в чем не виновата...
     А в это время Удалов стоял в ста метрах от дома. Конечно, он никуда  не
уходил.  Он  лишь  старался  спрятаться от воспоминаний, но каждый новый шаг
наталкивал его на них.
     Он замер над прудиком. Нет, это  сегодня  водоем  кажется  прудиком.  А
тогда,  в  детстве,  когда  Удалова  сбросили  в  воду два пятиклассника, он
представлялся большим и бездонным озером. Но страшнее тогда было не  это,  а
то,  что  пятиклассники  отобрали  деньги, выданные матерью на молоко, и еще
страшнее -- то, что вечером собирались  обедать  к  тете  Агриппине  и  мать
велела беречь выглаженные штаны.
     Удалов побежал прочь от прудика,
     Он  бежал  посреди  улицы,  ничего  не  видя  и стараясь не смотреть по
сторонам. Он боялся любого предмета, дома, камня,  могущего  вызвать  острое
сжатие в груди или неожиданную вспышку горя.
     Ему  даже  некогда  было  осознать,  что происходит, почему он, человек
уравновешенный и скорее счастливый,  чем  наоборот,  вдруг  попал  в  жуткую
передрягу,  только  из-за того, что у него хорошо заработала память. И он не
видел, что за ним спешат Ксения и профессор Минц.
     -- Все время плачет? -- спрашивал на бегу ЛевХристофорович.
     -- Сердится! -- отвечала Ксения.-- Не улыбнулся ни разу, на меня волком
смотрит, бешеный...
     -- И статью не пишет?
     --Поглядел на нее и зарыдал, буквально слезы полились...
     -- Понятно.
     Они настигли Удалова у реки Гусь.
     Было такое впечатление, что он собрался топиться. Он  быстро  спускался
по  косогору,  расстегивая  рубаху.  В этот момент он видел перед собой лишь
поднимающуюся в мольбе голову Машеньки, слышал ее сдавленный  крик  --  вода
тогда  была  холодной  и  серой,  и лодка, в которой она перебиралась с того
берега, перевернулась уже недалеко от Удалова, который ждал ее,  и  Машеньку
быстро  понесло  течением,  и  надо  было сделать страшное усилие над собой,
чтобы вбежать вводу, холодную и злую,-- а он  ведь  плавал  еле-еле  и  знал
заранее, что Машеньку ему не спасти, но надо было все равно нырять и утонуть
самому,  потому  что остаться на берегу тоже нельзя. И он тогда вошел в воду
по колено -- вода обожгла ноги и прижала брюки  к  икрам  и  начала  толкать
вниз, вслед за Машенькой, и Корнелий все медлил, никак не мог заставить себя
сделать  еще один шаг. А потом увидел, как совсем недалеко с берега в столбе
брызг, как торпеда, врезается в воду дядя Георгий --
     почему он оказался тут? И он плывет, и они с Машенькой все уменьшаются,
растворяются в серой мгле... А потом дядя Георгий  долго  болел  воспалением
легких, а Машенька ничего не сказала Удалову. Но это было потом.
     Ксения успела забежать между водой и Удалевым и встала на его пути, как
танк.
     -- Не пущу! -- кричала она.
     --  Пусти,--  вяло  сказал  Удалов.  Он  понимал,  что  хоть  сейчас, с
опозданием на  много  лет,  он  должен  броситься  в  воду,  чтобы  искупить
тогдашний свой страх. Он никогда не думал, что это так ужасно -- вспомнить.
     Минц нажал ладонью на плечо, заставив сесть на траву.
     Выпейте,-- он протягивал желтую таблетку.
     Ксения набрала в горсть воды из реки, и Удалов покорно запил таблетку.
     --Что вы со мной сделали!-- тихо произнес он.
     -- Простите,-- сказал Минц, который все уже понял.--Побочный эффект.
     -- Я не хочу жить,-- сказал Удалов.
     --  Мне  надо  было  испытать  средство  на  самом  себе,--  сказал Лев
Христофорович.-- Но и то, что мы с вами сегодня узнали, хоть дорогой  ценой,
послужит   темой   для  серьезной  и  в  целом  оптимистической  статьи.  --
Оптимистической?--  спросила  Ксения.  --  Природа  милосердна,--сказал  Лев
Христофорович,--а  я попытался лишить ее милосердия. Я не подумал о том, что
память человека гуманна и потому избирательна.  Мы  куда  острее  переживаем
горе,  разочарование,  потерю,  чем радость или достижение, потому что жизнь
учит нас на наших ошибках. Но горе уходит -- с горем нельзя  жить  рядом.  В
прошлом  мы  запоминаем  хорошее. Дурное уходит в подсознание. Оно живет там
как бы за занавеской. Чтобы не мучить нас. Мы с улыбкой вспоминаемо том, как
мальчишкой  потеряли  двадцать   копеек   и   как   ужасно   было   остаться
безмороженого,  потому  что  эти  двадцать  копеек ты копил целую неделю. Мы
снисходительны  к  ужасу,  который  вроде  бы  выветрился   из   памяти.   А
представляете,  каково  было  сегодня  Корнелию  пережить  заново  все такие
трагедии, которые в самом  деле  с  высоты  лет  давно  уже  перестали  быть
трагедиями.  --  Нет,--  сказал  Удалов.--  Там  рубля два было, мне мать на
молоко дала. А они отобрали.-- Он вытер слезу. Он  на  глазах  успокаивался.
Видно, желтая таблетка начинала действовать.-- Но ведь она утонуть могла.
     Минц  с  Ксенией  переглянулись.  Они не поняли, они решили, что Удалов
заговаривается.
     Поддерживая Корнелия под локти, они повели его обратно.
     Удалов был мрачен и старался не глядеть по сторонам.
     У поворота на Пушкинскую им встретился Миша Стендаль, который спешил  в
редакцию.  -- К двенадцати часам жду статью! -- весело крикнул он. -- Нет,--
вздохнул Удалов.-- Писателя из меня не вышло.
     В этот момент его лицо исказила жалкая гримаса.
     -- Вот здесь,-- произнес он  с  болью  в  голосе,--  я  упал  и  разбил
коленку. Как я плакал? Мне тогда было полтора года...


   Кир Булычев.
   Шкаф неземной красоты


     Знание-сила #10-1984


     Лиза бы и не обратила внимания на этот шкаф. В комиссионный приходят не
любоваться  вещами,  а купить одну, нужную, подешевле. Лиза давно уж научила
себя не видеть соблазнов, которые так и лезут в  глаза.  "Ты  как  кассир,--
сказала  как-то Тамара.-- Миллион рублей в руках, а для тебя -- как будто не
деньги. Хотела бы я так жить".  Тамара  так  жить  не  хотела.  Она  жаждала
владеть  всем  -- вещами, путешествиями, машинами, квартирами, мужчинами, но
была нежадной, готова была поделиться желаемым с близкими. Особенно с Лизой.
     -- Лизавета! -- крикнула Тамара трубным голосом,-- ты только погляди.
     Лиза послушно оторвалась от кухонных гарнитуров и пробралась к  Тамаре,
в  узкий  проход  между  буфетами  и  шкафами.  Рядом с Тамарой она казалась
хрупкой и беззащитной.
     -- Шкаф неземной красоты,-- сказала Тамара.-- Все  в  него  поместится.
Внукам -- наследство. Теперь таких не делают.
     --А я там присмотрела кухонный шкафчик от польского гарнитура.
     -- Лизавета, не отвлекайся! Те шкафчики у всех, а этот -- уникум.
     Лиза  покорилась  и  стала разглядывать шкаф неземной красоты, который,
видно, сделали для богатого купца: по бокам двери до полу, посредине  сверху
застекленный  буфет,  под  ним  полка с мрамором и выдвижные ящики, шкаф был
украшен богатой резьбой, со львами, гербами и на львиных ногах.
     -- Наверх будешь ставить бокалы,--сказала Тамара.
     -- Бокалов у нас нет.
     -- А рюмки? На свадьбу тетя его принесла. А сбоку платья и  костюмы  --
во весь рост... а в ящики -- белье, и еще место останется. Это же мечта!
     -- Пойдем, я тебе кухонный шкафчик покажу.
     -- Ничего подобного. Молодой человек! Куда вы? Сообщите стоимость.
     Вялый,  развинченный  продавец  сделал одолжение, остановившись в устье
прохода. Синий сатиновый халат камнем давил его еще юные плечи.
     -- Стоимость на нем написана. Мне отсюда не видно.
     -- Здесь семьдесят рублей. Почему так дешево?
     --А кто купит? В малогабаритную квартиру не влезет.
     -- Это единственная причина? А он  запирается?  Ключи  есть?  Жуком  не
поеден? Вот видишь, Лизавета, все в норме и по высоте в вашу комнату влезет.
Тем более красное дерево.
     -- Дуб,-- сказал продавец.
     -- Тем лучше. Выписываем.
     -- Тамара...
     --  Если  львов  отпилить  и  продавать отдельно, каждый как минимум по
пятидесяти рублей. Когда надо будет, я тебе устрою.
     -- А Павел Николаевич...
     -- Будет счастлив. Не сразу, но будет. Как только подсчитает.
     -- Ну, вы берете или нет? -- спросил продавец.
     В одной руке он держал тоненькую книжечку квитанций, в другой -- ручку.
     -- Мы завтра вернемся,-- поспешила с ответом Лиза.
     -- Завтра не гарантирую... Может уйти.
     -- Берем,-- сказала Тамара, отталкивая Лизу и спеша к  продавцу.  А  та
вспомнила,  что  денег  с  собой  всего сорок три рубля, а еще масла и хлеба
купить надо. Наверно, у Тамары денег нет тоже, и тогда обойдется.
     Деньги у Тамары нашлись. Включая двенадцать рублей за перевозку.
2
     Павел Николаевич пришел домой поздно, может, лучше, что не  видел,  как
шкаф  вторгался в комнату. Долго стоял перед шкафом, покачиваясь с носков на
пятки, поглаживая лысину, потом сказал коротко: "Дура".
     И пошел на кухню, играть с соседом в шахматы.
     Лиза ждала нотации, даже затвердила текст, наговоренный Тамарой про то,
что шкаф вечный, ценный, про львов,  но  нотация  состоялась  только  утром.
Нагоняй без повышения голоса, даже со скукой.
     Павел  Николаевич  сел  за  стол  в пижаме, прикрылся газетой -- себя и
яичницу отделил от жены. Голос  исходил  из-за  газеты,  видны  были  только
крепкие  пальцы с аккуратно срезанными ногтями, которые постукивали по краям
газетного листа.
     -- Я выделял средства на приобретение кухонного  шкафа,--  информировал
он  Лизу.--  Желательно  белого  цвета.  На  какие шиши мы его теперь купим?
Погоди, я не кончил. Соображение  второе:  в  конце  года  мне  выделяют  на
предприятии  двухкомнатную  квартиру.  Прописывая  тебя  в  прошлом  году на
московской  жилплощади,  я  рассчитывал  на  определенную  отдачу  в  смысле
увеличения  шансов  на  метраж.  Однако в малогабаритной квартире, даже если
этот чурбан в нее влезет, он сожрет  все  увеличение  площади.  Ты  об  этом
подумала?
     -- Но он почти вечный... И львы.
     --  С  тобой  в магазине Тамарка была? Предупреждаю, что дальнейшего ее
пребывания в своем доме я не потерплю. Учти.
     Павел Николаевич встал и пошел переодеваться. От большого  волнения  он
недопил чай с молоком.
     Лизочка  молчала  как  мышка.Она  сама ничего не ела, да и не хотелось.
Павел Николаевич быстро собрался и ушел. А Лизочка достала с  верхней  полки
на  кухне,  из-за  пачек  с солью, сигареты, вернулась в комнату и закурила,
открыв форточку. Если Павел  Николаевич  узнает,  что  она  себе  позволяет,
наверно,  подаст на развод. Лизочка глубоко затягивалась, из форточки тянуло
мокрым ветром, она думала, что Тамара все равно будет приходить, куда ей без
Тамары.
     Убирая со стола, смотрела на шкаф, он ей нравился  больше,  чем  вчера,
может,  из-за  нотации. Шкаф был нежеланным в этом доме -- большой, пузатый,
со львами, а нелюбимый.
     Тамара прибежала без звонка, чтобы ехать на  завод,  а  на  самом  деле
хотела полюбоваться шкафом и узнать, что Лизе за него было.
     --  Гляжу,--  сказала с порога,-- что вещи не порушены, а у тебя синяка
под глазом нету. Что, обошлось?
     -- Сердился,-- сказала Лиза. Конечно, Павел Николаевич  ее  ни  разу  и
пальцем не тронул. А вещи рушить при его бережливости даже смешно.
     -- Что говорил?
     -- Не велел тебя пускать.
     -- Ты, конечно, все на меня свалила.
     -- Сам догадался.
     --  А  я,  значит,  черный демон, дух изгнанья? Ну и шут с ним, с твоим
пузырем. Давно бы от него сбежала...
     -- Тамара!
     -- Не умоляй. Лучше пепельницу принеси. Где рюмки? Поставить надо.  Они
сквозь стекло будут просвечивать, как во дворце.
     -- Пойдем, пора уже.
     В автобусе Тамара все рассуждала, отгородив Лизу грудью от публики.
     --  Ну если бы ты рвалась в столицу, к цивилизации. А ты ведь и в своих
Кимрах жила не хуже-.
     -- Не знаю.
     -- А что ты здесь видишь? Он хоть в театр тебя водил? Ну не  сейчас,  а
когда ухаживал?
     -- Ты же знаешь...
     --  Знаю.  И  не  ухаживал.  Приехал к родным в Кимры, увидал, как ты у
тетки полы моешь, и увез.
     -- Тома.
     -- Только не утверждай, что ты этого борова  любишь.  Такая  любовь  не
имеет права на существование.
     Лиза  ждала  остановки. Там им в разные стороны: Лиза -- аппаратчица, а
Тамара -- машинистка в заводоуправлении.
3
     Вечером Лиза задержалась, собирала профсоюзные взносы, потом забежала в
магазин. Павел Николаевич уже был дома и не один.  Привел  своего  знакомого
столяра.  Они вместе простукивали шкаф, выясняли ценность, а Лизочка собрала
на стол, хорошо, что четвертинка нашлась. Павел Николаевич сам  пьет  редко,
только в компании, но на всякий случай держит запас.
     Проводив гостя, Павел Николаевич встал против шкафа, сам -- как шкаф.
     --  Настоящий  дуб,--  сказал  он,  не  глядя  на Лизу.-- Ты его покрой
мебельным лаком, тонкий  слой  накладывай,  а  трещины  замажешь  коричневым
карандашом.
     Потом  он  ушел к одному профессору, машину ему чинить, а Лиза занялась
шкафом.  Вымыла,  протерла  лаком,   трещины   замазала.   Внутри   посыпала
нафталином.  В нижнем ящике нашла какие-то карточки с дырками по краям. Ящик
был объемистый, но неглубокий. Что в него положить, Лиза пока не  придумала.
Зато  наверх,  под  стекло,  поставила рюмки, подаренные к свадьбе, и старый
фарфоровый чайник с отбитым по краю горлышком, с  трещинкой  на  крышке,  но
очень красивый -- старинный, с птицами.
     Лизе  было интересно представлять судьбу шкафа, воображать, как барышня
в белом платье до пола отворяла  его,  чтобы  вынуть  хрустальный  графин  с
лимонадом, и наливала в хрупкий бокал.
     Когда Павел Николаевич вернулся, усталый, он первым делом вынул чайник,
чтобы  не  портил  вида.  Лиза,  разумеется,  не спорила. Она думала, что он
вообще-то человек незлой  и  справедливый,  но  стесняется,  что  она  может
принять  его  за  ровню,  как  бывает в иных семьях. Но ей это и в голову не
приходило. Все-таки разница в  возрасте  больше  двадцати  лет.  К  тому  же
старший  механик,  золотые  руки.  А что она видела? Кончила восемь классов,
работала в магазине, ездила в туристскую поездку в Киев,  даже  не  мечтала,
что будет жить в Москве... Правда, если бы мечтала, то, конечно, не так, как
получилось.
     В  шкафу  всему  нашлось  место.  Даже ненужным вещам. Павел Николаевич
ничего не выбрасывал и любил рассказывать, как  выбросил  какой-то  винт,  а
понадобилось,  пришлось  рыскать  по  магазинам.  А  у  Лизы хорошая память,
молодая, она  всегда  помнит,  где  что  лежит:  "Лиза,  где  белый  провод?
Лизавета, где ручка от рыжего чемодана?"
     А теперь все в шкафу. И все равно нижний ящик слева пустой.
4
     Тамара поджидала Лизу в проходной.
     --  Держи,--  сказала  она.  --  Билеты  в театр. В месткоме раздобыла.
Пятнадцатый ряд партера.
     -- И мне идти?
     -- Со мной пойдешь.
     -- А как же Павел Николаевич?
     -- Наш местком-то. Он все равно бы не пошел. "Дама с  камелиями".  Дюма
написал. Ты "Три мушкетера" читала?
     -- Читала. Только это другой Дюма. Дюма-сын.
     -- Удивляюсь я тебе иногда. Все ты знаешь, а ни к чему. Так пойдешь?
     --  Если  Павел  Николаевич...  А  Павел Николаевич не возражал. Только
спросил, какова цена билетам. Лиза была готова  к  вопросу  и  сказала,  что
через местком, бесплатные.
     -- Тогда надо посетить,-- сказал он.-- Иди.
     Нельзя  сказать,  чтобы он был страшно жадный, но копил на обстановку в
новой квартире, чтобы все, как у  людей.  Тамара  говорила:  "Ты,  Лизавета,
учти,  он  всю жизнь будет копить, передохнуть не даст. Сначала на гарнитур,
потом на машину, потом еще чего придумает".
     Лиза за полтора года ни разу в театре не была. Даже в кино только  раза
три  ходила.  Да  что там -- свадьбу не праздновали. Свадьба была без белого
платья, без машины с  куклой  на  радиаторе  и  в  красных  лентах.  Скромно
справили.   Товарищи   Павла  Николаевича  пришли,  сосед,  тетка.  Даже  не
целовались. Когда кто-то  "горько"  крикнул,  на  него  с  таким  удивлением
посмотрели, что осекся.
     Лиза открыла шкаф, будто не знала, что там одно выходное платье, синее,
еще в Кимрах шила, а оно на груди не сходится и ужасно немодное.
     --  Я  завтра  задержусь,-- сказал Павел Николаевич, не глядя, как жена
старается натянуть платье.-- Голодный приду. Учитываешь?
     -- Да-да, я все оставлю. Приготовлю и оставлю.
     Павел Николаевич удивился, поднял глаза от кроссворда, но вспомнил, что
сам санкционировал театр и вздохнул с некоторой обидой.
     В синем платье идти в театр было невозможно. Лучше вообще отказаться  и
не позориться перед людьми.
     -- Не пойду я никуда. Ты не беспокойся, все будет готово.
     Павел Николаевич полной розовой рукой снял очки, пригляделся к ней, как
к дурочке.
     -- Билет пропадет. Нельзя не посетить. А я уж как-нибудь...
     Павлу  Николаевичу  важно  было  оставить  за  собой последнее слово. И
обиду. Если Лиза не пойдет, то в обиде будет она. Это не годится.
     А Лиза думала, что туфель тоже нету. Только  чтобы  по  городу  ходить.
Можно сапоги бы одеть, приличные, но кто сапоги в сентябре
     в театр надевает? А что если взять трикотажную кофточку и к ней юбку?
     Лизой  овладело  странное  лихорадочное  смятение. Будто сама судьба не
допускает ее в театр, и никогда уже туда не попадешь в жизни.
     Павел Николаевич собрался спать, погасил свет, а Лиза унесла платье  на
кухню,  кое-где распорола, но зазря. И заплакала. Беззвучно плача, вернулась
в комнату, выдвинула нижний, пустой ящик, забросила платье и туфли  --  чего
вешать-то  распоротое?  -- легла, раздевшись, к краешку, чтобы не беспокоить
Павла Николаевича, и долго не могла заснуть, переживая в  дремоте  сказочные
картинки.  Вот  входит  она в театр -- роскошно одета, платье на ней, как на
той барышне из прошлого, сверкают люстры, и все оборачиваются к ней, любуясь
ее прелестью... и в зеркалах она отражается, любуясь сама собой.  А  во  сне
это  видение  преследовало  ее, и во сне она понимала, что это неправда, что
это видение.
     Утром Лиза чуть не проспала на работу, обошлась опять без завтрака, а в
обед увидала Тамару и сказала ей:
     -- В театр я не пойду.
     -- Ты с ума спятила! Твой взбунтовался?
     -- Нет, разрешил. Я сама.
     -- Что случилось? Ты человеческим языком объясни. Тебе одеть нечего?
     Ну прямо в точку попала! Лиза промолчала.
     -- Ты думаешь, там в бальных платьях ходят? Нет, кто в чем.
     -- И ты пойдешь в чем есть?
     --  Разумеется,--  соврала   Тамара.   Она   недавно   купила   платье,
итальянское, пониже колен, с оборками. Еще не пробовала.
     -- Я тебе свое шерстяное дам,-- сказала Тамара.
     Лиза только усмехнулась. Заворачиваться в него, что ли?
     --  Тебе,--  кричала  Тамара,  когда  они  возвращались в автобусе,-- с
твоими внешними данными можно в спецовке  ходить.  Пошли  в  парикмахерскую.
Римма  без  очереди  нам  прически  сделает. Не хочешь? Ну ладно, я за тобой
зайду.
     Лиза только покачала отрицательно головой.
5
     Наверно, с полчаса Лиза сидела на стуле, просто  убивала  время,  чтобы
скорее  начался  спектакль,  потом поздно будет расстраиваться. Но сидеть не
удалось. Сосед позвал к телефону -- звонила Тамара.
     -- Лиза, я за тобой  не  успею.  У  Риммы  задержусь.  Буду  --  смерть
мужикам.  Я  тебя  у  входа  жду. Усекла? Если не придешь, внутрь не войду и
вечер себе погублю. Может, даже будущую прекрасную семейную жизнь.
     И хлопнула трубкой -- не дала возразить.
     Вернувшись в комнату, Лиза уже не села. А что если она и в  самом  деле
Тамаре  жизнь  погубит?  Никогда этого себе не простит. Разве важно, как кто
одет? Там и не заметят...  В  зале  посидит.  Жаль;  что  платье  распорото.
Полчаса осталось до выхода.
     Лиза  открыла дверцу. Там только выходной костюм Павла Николаевича и ее
халат. Куда же она вчера платье  сдуру  сунула?  Ну  конечно  же,  в  нижний
ящик... Лиза вытащила платье.
     Это  было  другое  платье.  Тоже  синее,  но тянулось оно долго, словно
кто-то  пришил  к  нему  снизу  еще  метр  материи.  И  материал  изменился,
превратился в бархат, расшитый мелким жемчужным бисером...
     "Павел  Николаевич",-- подумала сначала Лиза. Понимала, что такая мысль
равна крушению мира, потому что Павел Николаевич такого сделать не мог...
     Лиза укололась. Из платья торчала иголка с ниткой --  ее  иголка,  сама
вчера воткнула, в старое. А где же оно?
     Лиза  приложила  к  себе платье. Нет, придется примерить. Хоть оно и не
свое, но и чужим быть не может. Какое бы ни было объяснение...
     Платье держалось на плечах тонкими полосками, как сарафан,-- лифчик под
него не годился. Надо достать купальник, он без лямок.
     Платье скользнуло на нее, как  живое,  словно  только  и  ждало,  чтобы
обнять.  И  стало  ясно,  что для нее шилось. Доставало оно до пола и делало
Лизу выше ростом и тоньше -- потому  что  темное  и  строгое  от  жемчужного
узора.
     Лиза  протянула  руку  в  ящик  за туфлями -- не страшно, что такие, не
видно,-- но туфли тоже  подменили.  Они  стали  синими  с  серебром,  словно
специально  для  платья.  Вот  и идти можно... Подумав так, Лиза улыбнулась,
потому что в таком одеянии  нельзя  идти  без  прически.  Но  делать  ничего
особенного  не  стала.  Попудрилась,  правда, губы подвела. Никогда этого не
делала, но помада и пудра у нее были, на  всякий  случай,  может,  чтобы  не
забыть, что ты молодая.
     А  что теперь с волосами делать? Конечно, знай заранее, она бы побежала
в парикмахерскую, взбила бы волосы, завилась, а  то  ведь  просто  патлы  --
простые,  прямые,  правда  густые,  пепельные.  Обычно закручены в косу и на
затылке пучком. Теперь же Лиза их распустила, расчесала... да пробили  часы.
Половина!  Ей за пятнадцать минут никогда не добраться. Неужели все пропало?
Не пустят?
     Лиза схватила кошелек, накинула серый плащ -- и на  улицу.  И  там  еще
одно  преступление  совершила  -- мимо такси проезжало, рука сама поднялась.
Она, конечно, сразу руку опустила  --  вдруг  Павел  Николаевич  увидит,  но
машина  уже  затормозила:  бывает  же, как назло, в парк водитель не спешил,
обедать не ехал -- пожалуйста, хоть на край света. Улыбается.
     Добрались до театра без трех семь. Тамары у входа  уже  не  было.  Лиза
сдала  плащ  на  вешалку,  но  от бинокля отказалась -- и так рубль на такси
выкинула, задержалась на  секунду  перед  зеркалом  поправить  волосы  --  и
оказалось,  что  такой она себе и снилась. А за спиной мужчина остановился и
смотрит.
     Зал гудел, ждал начала, надрывался звонок, словно артисты боялись,  что
люди  не успеют рассесться. Лиза достала из кошелька билет, чтобы вспомнить,
какое место.
     -- Разрешите помочь вам,-- другой мужчина рядом стоит, блондин, на  вид
солидный, а ведет себя, как мальчишка на танцверанде.
     -- Сама найду.
     -- А если вам понадобится всетаки помощь -- только взгляните.
     А  Лиза  и не глядела на него. В ушах звон, лица мелькают, одеты правда
зрители по-разному, но есть и в длинных платьях. А она -- лучше многих.
     В пятнадцатом ряду возвышалась черная башня -- Тамарина прическа. Такая
тяжелая башня -- вот-вот повалит набок голову. Лиза пробиралась  к  подруге,
платье  чуть  шуршало,  и  шуршание  смешивалось  с  остальным  театральным,
праздничным шумом. Хорошо бы место не занято,  а  то,  бывает,  продают  два
билета на одно место. Тамара обернулась и сказала:
     -- Место занято.-- И тут же завопила, чуть не на весь зал:
     -- Лизавета! Я глазам своим не верю!
     Язык ее метался, говорил, а глаза, вишневые глазищи, прыгали по
     Лизиным  плечам  и  синему бархату, цеплялись за жемчужины, и, когда уж
Лиза села, Тамара сказала шпионским шепотом:
     -- Я сейчас умру. Что ты с собой сделала?
     -- Ничего,-- сказала Лиза и ей, было приятно.-- Нашла одно платье...
     -- Нашла? И туфли нашла? И эти плечи нашла?
     Сзади кто-то заворчал: "Потише, действие уже начинается".
     Но для Тамары спектакля уже не было. Такого приключения Тамара  еще  не
переживала. А Лиза уже смотрела на сцену, потому что платье ей было нужно не
для показа, а как пропуск в театр и без театра не нужно.
     Блондин  впереди  мешал  --  оглядывался,  Тамара мешала, ахала. А Лиза
смотрела спектакль.
     Как встали в антракте, Тамара вцепилась как клещ  --  признавайся.  Они
пошли  в  буфет,  встали  в очередь за пирожными и лимонадом, но достоять до
конца не удалось, потому  что  тот  блондин  уже  успел  все  взять  и  даже
бутерброды  с  икрой  и  позвал  их  к  столику,  словно знакомый. Лиза даже
возмутиться не успела, а Тамара уже среагировала: -- Спасибо за приглашение.
Мужчина был возбужден, шутил, говорил  без  остановки,  а  Тамара  хихикала,
словно  все это происходило из-за нее, а Лизе было немножко все это смешно и
приятно было услышать, как девчата за соседним столиком спорили: "Ты забыла,
ее по телевизору в постановке показывали.  Из  Тургенева".  Второе  действие
Тамара  тоже  мешала смотреть -- очень ей блондин с бутербродами понравился.
Уже узнала, что его зовут Иваном. Ах, Тома, неужели тебе  непонятно,  почему
блондин  такой старательный? --Он в НИИ работает,-- шептала Тамара на ухо,--
очень интересный. Только нос мне не понравился. Слишком крупный. Но ведь нос
-- не самое главное для мужчины, а ты как думаешь? Лиза снова ее не слушала.
В общем вечер выдался хороший. И пьеса отличная, и актеры играли отлично.  А
Лиза  как  будто  изменилась -- какое-то магическое влияние оказывало на нее
синее платье. Когда на лестнице после спектакля стояли, одна  жемчужинка  от
платья отлетела. Так что, Лиза бросилась ее искать? Ничего подобного. Иван к
ее  ногам  --  подобрать, а какой-то седой старик сказал с улыбкой: -- Зачем
разбрасывать драгоценности,  девушка?  Иван  протянул  жемчужину,  а  старик
сказал:
     --  Чудесный  жемчуг.  Японский?  Разрешите...--  повертел  в пальцах и
добавил: -- Я -- старый геолог и, должен сказать,  разбираюсь.  Впрочем,  вы
так  прекрасны...  --  и вздохнул. Лиза даже покраснела. А Тамара Ивану свой
телефон диктовала. Зря это, не понимала она простой мужской тактики.  Тамара
для  него  --  ниточка, не больше. А ей, Лизе, все это ни к чему. У нее дом,
Павел Николаевич, работа. И не будет завтра ни туфель, ни платья -- и на том
спасибо. Кому спасибо? Шкафу? Внизу Иван занял очередь  в  гардероб,  Тамара
отлучилась,  а  к  Лизе  подошел  молодой  человек, знакомый на вид. -- Пани
Рената? -- сказал он.-- Я вас узнал. -- Я не пани,-- сказала Лиза. Еще  чего
не  хватало.  И  тут же узнала. Актер. И даже известный. Только позавчера по
телевизору выступал. -- Простите,-- сказал актер -- Признаюсь, что не  знал,
как  мне  подойти  к  вам.  И  придумал  начало  --  про Ренату. Разве плохо
придумал? Лиза сказала, что плохо, но улыбнулась, потому что актер был очень
обаятельный. Тем более, что с разных сторон на них смотрели и  все  мучились
вопросом:  с  какой красавицей разговаривает тот актер? Но тут же разговор и
кончился. Вернулся Иван с плащами, увидел актера и сразу стал  такой  сухой,
вежливый,  что недалеко до неприятностей. Лиза по старым временам знала, что
тут надо парней разводить, а от Тамары проку нет -- она как увидала, какой у
Лизы новый поклонник, -- челюсть отвисла. Лиза -- плащ через  руку,  ничего,
на  улице  оденется,  другой  рукой  Ивана  подхватила  и  к выходу, даже не
попрощалась с актером.
     На улице Иван опомнился и сообразил: -- Убежим от нее? Это  он  имел  в
виду Тамару. До чего проста мужская хитрость!
     -- Нет,-- сказала Лиза почтивесело.-- Не убежим.
     -- Лиза!
     --  И провожать не надо. Прошу вас, не портите вечер. Хороший вечер. --
Хороший, -- признался Иван, но с такой печалью, словно на вокзале.
     Лиза спохватилась,  что  все  еще  держит  его  за  руку.  Отпустила  и
поглядела  на  часы.  Половина  одиннадцатого.  Павел  Николаевич  уже домой
пришел, сердится.  И  такой  большой  показалась  дорога  между  театральным
подъездом  и комнатой с одной лампочкой под потолком, в двадцать пять свечей
-- больше экономия  не  позволяет.  Глаза  у  Ивана  грустные  и  совсем  не
нахальные.  Лиза  знала:  что  она  ему сейчас прикажет, то он и сделает. --
Уходите,-- сказала она.-- А то сейчас выйдет Тамара и я так сделаю, что  вам
ее  придется  домой  провожать.  -- Я и на это готов. Но послушался, ушел. И
вовремя.  Потому  что  выскочила  Тамара  --  черные  вавилоны   на   голове
наперекосяк.  --  Ты  знаешь,  меня этот, артист, задержал. Кто, спрашивает,
такая, почему не знаю? Ну просто с первого взгляда рехнулся. Слушай, он  еще
там стоит. Он решил, что Иван твой муж. Я ему телефон мой дала. -- Зачем? --
Как  зачем?  Кроме  всего  прочего -- билеты обеспечены. На самый дефицитный
спектакль.  Ты  понимаешь?  Лиза  махнула  рукой  и  побежала  к   остановке
троллейбуса.  А  Тамара  осталась.  Металась  между подъездом и Лизой. Потом
вспомнила и крикнула вслед:
     -- А Иван где?
6
     Лиза поднялась по лестнице, открыла дверь своим ключом. В коридоре было
темно, только в щель из-под двери комнаты пробивался свет. Не  спит.  Плохо,
придется платье показывать.
     Лиза стояла, не входила. Ей стало себя жалко. И не может она рассказать
Павлу  Николаевичу про спектакль, и про старика профессора, и как переживала
Тамара. А ведь со своими товарищами он разговаривает, что-то  ему  на  свете
интересно...  И Тамара завтра по всему заводу раззвонит, и еще не придумано,
откуда у нее платье... Она вошла в комнату. Павел Николаевич ее не видел. Он
сидел на полу  перед  шкафом,  лысина  поблескивала  под  лампой,  а  вокруг
разложены разные приборы. Нашел время свои завалы разбирать...
     --  А,-- сказал он, не оборачиваясь.-- Явилась, не запылилась. Голос не
обиженный, не сердитый. Выговора не намечается.
     -- Что ты делаешь?-- спросила Лиза, снимая плащ.-- Ужинал?
     Только тут поняла, что шкаф распахнут, а нижний ящик вытянут на пол.
     -- Понимаешь, заглянул туда, думаю, как использовать -- пустой ведь.  И
при  первом же расчете пришел к выводу о том, что ящик не до конца задвинут.
Следовательно, там что-то находится.
     Павел Николаевич был необычно говорлив. Доволен собой. -- Значит, я его
вынул -- и оказался прав. Там деталей целый вагон. Кто-то  прятал  с  тайной
целью.  Смотри, трансформатор миниатюрный, разве у нас такие делают? Батареи
кадмиево-никелевые, я в этом, простите, разбираюсь. А провода отсоединенные,
я отдельно складываю. У меня один человек есть, он из них ремешки вяжет,  по
три  рубля  с  руками  отрывают. И схемы транзисторные. Тонкая работа. Я уже
шестнадцать панелей снял, а там еще сколько осталось!  Хочешь,  погляди.  Он
говорил  и  говорил,  не  глядя  на  Лизу,  а  Лиза  стояла,  прекрасная как
принцесса,  и  понимала,  что  шкаф  убит.  Никакой  сказки--шкаф   оказался
прибором,  чтобы  осуществлять  желания.  Люди старались, изобретали... -- А
ведь люди старались,-- сказала она  тихо.  Удивленный  не  столько  словами,
сколько тоном Лизы, Павел Николаевич поднял круглую голову.
     -- Старались бы -- не сдали в комиссионку.
     -- Наверно, случайность вышла, ошибка.
     --  Не  надо  было  сдавать.--  Он  отгонял сомнения и опаску. -- Я уже
предварительно подсчитал -- больше чем на сорок рублей получается.  --  Люди
старались,  и  он  еще  много мог сделать... тебе тоже. -- Не мели ерунду,--
Павел Николаевич нырнул в шкаф -- голос оттуда  доносился  глухо.--  Что  за
платье надела? У Тамарки взяла?
     Ответа  он  не ждал, Лиза и не стала отвечать. Не поверит. А поверит --
еще хуже: разозлится, что не сказала вовремя. "Могла записку оставить, мы бы
его использовали". Лучше, что не использовал.
     -- Ты с платьем аккуратнее. Если  пятно  или  что...  Лиза  смотрела  в
зеркало. Бледное, незнакомое лицо и глаза большие и темные -- одни зрачки.
     Что-то  внутри  шкафа  зашуршало, лопнуло. Тяжело дышал, старался Павел
Николаевич.
     И Лиза услышала свой голос. Только потому и догадалась, что  свой,  что
больше некому было так пронзительно, зло, отчаянно кричать.
     -- Вылезай! Кончай сейчас же! Люди же старались...



   Кир Булычев.
   Два билета в Индию


1. ПИТОН ПРИПОЛЗАЕТ НОЧЬЮ

     За четыре дня до конца смены, когда все уже думали, что месяц обойдется
без  происшествий,  в  пионерском  лагере  "Огонек"  случилось  чрезвычайное
происшествие.
     После обеда пионеры второго отряда Юра Семенов и Олег Розов по прозвищу
Розочка поймали  на поляне за кухней  кошку Лариску и хотели привязать к  ее
хвосту консервную  банку  с  гвоздями и  в  таком  виде  выпустить кошку  на
эстраду, где репетировал  хор. Идея  принадлежала  Розочке,  а исполнял  это
черное  дело Семенов. На вопли кошки  из  кустов выскочила пионерка третьего
отряда Юля Грибкова и без предупреждения  начала молотить Семенова по голове
книжкой Дж.  Даррелла "Зоопарк в моем багаже", в которой рассказывается, как
надо охранять  животных. Семенов решил не сдаваться и, как только опомнился,
подбил  Грибковой  глаз и расквасил  нос. К тому же Грибкова исцарапала  ему
правую  щеку. Книжка тоже пострадала. Розочка был  свидетелем,  а потом стал
разнимать врагов и тоже получил свою порцию синяков.
     Вечером Юля Грибкова  сидела  на  той же  поляне  со своим  приятелем и
одноклассником  Фимой  Королевым. Ужинать  она  не пошла, не  хотелось.  Она
ждала,  когда  после  кино  соберутся  вожатые  у директора  и ее выгонят из
лагеря. Всем  почему-то  было  интересно  поглядеть на  Юлю,  девочки ругали
Семенова и Розочку, а ребята смеялись.
     - Твоя бабушка не переживет, - сказал Фима. - Она такая нервная.
     Юля не ответила: и так было все ясно.
     - Придется  тебя спрятать у меня дома, - сказал Фима. - Мои все равно в
отпуске. А  если приедут, передадим тебя кому-нибудь еще из класса.  И  чего
тебя потянуло в бой? Кошке от этой шутки ничего плохого.
     -  А нервы?  -  спросила Юля.  -  А унижение?  Ведь  нервные клетки  не
восстанавливаются.
     - Какие нервы у кошки? - удивился Фима.
     -  Если  звери  не  могут  сказать,  значит,  с  ними  можно делать что
вздумается?
     -  Странная  ты,  Юлька, - сказал  Фима.  - Иногда мне кажется,  что ты
животных любишь без всякого разбора. Ты бы и тигра пригрела. И скорпиона.
     - Плохих  зверей  не бывает, - сказала Юлька.  -  Все равно что  плохих
младенцев. Потом уже люди воспитываются, превращаются в  разных... А сначала
все хорошие.
     Юле не  хотелось говорить  с  Фимой. Лучше  бы  он ушел.  В самом  деле
положение у нее было трудным. Мать  с отцом в  отпуске, бабушка еле ходит...
приедет Юля. "Ты почему раньше, времени?" - "А меня выгнали за драку!"
     - Змеи,  скорпионы, кошки и всякие гады... - задумчиво произнес Фима. -
Я житель города и предпочитаю иметь дело с автобусами.
     Сказав это, он поднял голову к небу и увидел  в листве большого дерева,
что  росло  у  самого  забора, что-то очень  большое и  серое, словно дерево
обмотали толстым кабелем.  Кабель заканчивался головой,  и  на Фиму смотрели
черные глаза.
     -  Э,  - сказал  Фима  и осторожно  показал  рукой  на  дерево.  Что-то
зашуршало, и серый кабель пропал.
     - Ничего не вижу, - сказала Юлька.
     - И  не надо, - сказал Фима.  -  У меня от  твоих  разговоров  в глазах
галлюцинации.
     Вечерело.  Появились  первые  комары,  кружили,  вынюхивали.  От   леса
потянуло запахом  грибов -  лето кончалось.  По  дорожке  шла кошка  Лариса,
может,  хотела сказать спасибо Юльке, но не  дошла, а  вдруг  выгнула спину,
шерсть торчком и зашипела, глядя на кусты. Потом повернулась и умчалась.
     - Что-то там есть, - сказал Фима. - Кошки чуют.
     - Пойду проверю, - сказала Юлька. - Чего сидеть ждать.
     Ей  тоже  показалось, что  в кустах у забора что-то  таится,  большое и
незнакомое.  Кусты  густой  стеной  прикрывали  забор  и  потому вожатые  не
догадывались,  что в заборе есть удобная  дырка, сквозь которую  после отбоя
можно убежать к реке.
     Но стоило Юльке сделать  два  шага  к кустам,  как  кусты покачнулись и
замерли. Тихо.
     Тут сзади  раздался  шум  голосов,  кончилось  кино. Юлька  мужественно
вынесла все смешки и шутки. Вожатые и другие лагерные взрослые пошли в домик
директора,  где  должны  были  обсуждать  чрезвычайное  происшествие.  Юлька
постояла немножко, потом отправилась в свой одноэтажный голубой дом, села на
кровать и стала ждать, как решится ее судьба.
     Она  даже не  знала,  сколько прошло времени, -  стемнело.  С  площадки
неслась музыка, там танцевали. Кто-то забегал в  палату,  что-то  спрашивал.
Юлька  пыталась было  читать Даррелла, но  ничего не  получилось. Да  и свет
зажигать не хотелось.
     Потом к окну простучали мелкие шаги. Юлька догадалась - Фима.
     - Юлька, - сказал он. - Обсудили.
     - Меня обсудили?
     - Я под окном подслушивал. Окно открыто, все слышно.
     -  Ну и что? -  Юлька старалась  спросить  так, чтобы в голосе не  было
страха.
     - Они смеялись, - сказал Фима.
     - Почему?
     -  Они  сначала  старались  серьезно  обсуждать,  а потом  смеялись.  А
Степаныч,  физкультурник,  все  требовал, чтобы кошку привели как свидетеля.
Понимаешь?
     - Ничего не понимаю.
     - Они  решили  тебя не выгонять.  И Семенова тоже. И наша вожатая  Рита
очень ругала Семенова,  а потом Семенов, который  под  окном со  мной вместе
стоял, крикнул, что он в порядке самообороны. А ты как дикая кошка.
     - Ну, если он мне попадется... - начала Юлька.
     - Тогда второй раз тебя не простят.
     Вошли девочки  с танцплощадки  и начали громко разговаривать на  глупые
темы - о мальчишках. Фима убежал, чтобы его не увидели. А потом Юля легла  в
постель и притворилась, что спит.
     На самом деле она не спала. Ей совершенно не хотелось спать. Постепенно
угомонились соседи по палате, заснул весь лагерь, поднялась луна и  осветила
кровати. Зажужжал комар. Далеко-далеко загудел на реке пароход.
     - Юля, - раздался тихий голос под окном. Тихий, как комариный звон.
     Юля  вскочила  с кровати, хорошо,  что та стояла у  окна, и  высунулась
наружу. Никого на улице не было. Дорожки  казались светлыми, почти белыми от
лунного  света,  по  небу  бежали тонкие  рваные  облака,  и  вокруг  стояла
пустынная тишина.
     - Кто здесь? - спросила Юля.
     - Не бойся. Юля, - послышался голос из большого розового куста, который
рос  на  перекрестке  дорожек.  - Мы не шутим. Нам надо  поговорить с тобой,
чтобы никто не видел.
     - Покажись, - сказала Юля. - Ты кто?
     - Ты испугаешься, - сказал голос.
     - Меня уже ничем не испугаешь, -  ответила Юля  искренне. -  Я  боялась
только, что меня из лагеря выгонят.
     -  Спасибо тебе, -  ответил голос. - Тогда мне ничего не  остается, как
перед тобой появиться. И постарайся не падать в обморок от страха.
     В обморок от страха  Юля еще никогда не падала, но такое предупреждение
может  кого угодно  испугать. Ведь  Юля  почти не сомневалась,  что все  это
какая-то месть презренного Семенова.
     И  потому, когда  куст начал раскачиваться  и из-под него на серебряную
дорожку стал  вытягиваться длинный толстый шланг, разматываться, тянуться  к
домику третьего отряда, Юлька  даже почувствовала некоторое облегчение.  Что
угодно, но это был не Семенов.
     На дорожке лежал литой метров в пять длиной,  с Юлькину  ногу толщиной.
Шея его сужалась к плоской широкой голове, длинный  раздвоенный язык  быстро
высовывался  изо рта и  прятался вновь,  неподвижные черные глаза смотрели в
упор, как будто гипнотизировали. Питон прополз по дорожке несколько метров и
свернулся кольцами под самым окном.
     - С ума  сойти,  -  прошептала Юлька,  которая знала  зоологию и  сразу
угадала  при  свете  луны  сетчатого питона,  обитателя  тропических  стран.
Странно, но ее в тот момент не столько удивило,  что змея разговаривает, как
то, что сетчатые питоны у нас ведь не водятся.
     -  И не  говорите,  -  согласилась  громадная  змея. -  Это  совершенно
исключено. Мы здесь не водимся.
     Рот  змеи открывался  в  такт  словам,  но все  равно  казалось,  будто
говорила не змея, а какая-то машинка внутри ее.
     За Юлькиной спиной кто-то сказал сонным голосом:
     - Ну скоро ты спать ляжешь?
     Юлька решительно перемахнула через подоконник.
     - Куда идти? - спросила она шепотом.
     - За кухню, - ответил питон. - В кусты.
     - Тогда  быстрее, -  сказала  Юлька.  - В любой момент  может появиться
собака или сторож.
     Юлька  на  цыпочках  побежала  по  дорожке,  а  питон  пополз  за  ней,
пришептывая на ходу:
     - Ты что, не боишься? Совсем не боишься?
     Юлька  выбежала  на  поляну.  Удивительно, но  она и  в самом  деле  не
боялась. Ведь куда лучше говорящий питон, чем мстительный Семенов.
     Неподалеку  залаяла  собака.  Собака  сторожа.  Питон  прибавил   ходу,
скользнул вперед и исчез в кустах.
     - Сюда,  - сказал он. -  За мной, отважное существо. Отважное  существо
раздвинуло кусты - впереди был лаз в заборе, за ним  сразу начинался  лес. В
лесу было темно и сыро - Юлька пожалела, что не оделась толком.
     Змея исчезла.
     - Где вы? - спросила Юлька.
     Никакого ответа.
     - Вы же сами просили, - сказала Юлька, и тут ей стало страшно.
     В гробовой тишине спящего леса  откуда-то  справа послышалось  зловещее
бормотание, цоканье, словно  проскакала лошадь. Потом знакомый голос  питона
произнес:
     - Говори по-русски. Не пугай человека.
     - Ты проверил? - раздался второй голос. - Она одна? Это не ловушка?
     - Глупости, - сказал питон. - Нам сказочно повезло.
     - Не уверен, не уверен, - ответил второй голос. - Я уже разуверился и в
везенье, и в людях.
     -  Где вы, в конце концов? - сказала  Юля.  -  Я  скоро замерзну,  а вы
выясняете свои отношения.
     -  Сделай  шаг  вправо,  -  сказал  питон.  -  Здесь  светлее.  Я  хочу
познакомить тебя с моим другом.
     Юля  послушно шагнула  в  сторону и оказалась на  маленькой  прогалине.
Посреди нее лежал огромный тигр в плохо повязанном платке.

2. ЖЕРТВЫ КРУШЕНИЯ

     -  Еще  чего  не хватало, - сказала Юлька,  увидев тигра. -  А если вас
кто-нибудь увидит? Вы же можете кого угодно до смерти перепугать.
     - Пока  что все случается  наоборот, - мрачно сказал тигр. Говорил он с
трудом, у него был акцент, из-за чего не все слова были понятны.
     - Садитесь, Юля, - сказал питон.
     Юля  обернулась  и   увидела,  что   питон  сложился  тугими  кольцами,
получилась высокая круглая подушка.
     - Садитесь, не стесняйтесь, - сказал питон. - Земля сырая, а  вы совсем
раздеты.
     Юлька  послушалась и села на упругую прохладную  подушку. Голова питона
покачивалась у самого ее уха. Наступила пауза. Юлька смотрела на тигра, тигр
лежал, положив голову на тяжелые лапы, и сердито смотрел на нее.
     - Простите, - сказала девочка, обращаясь  к тигру. - Вы бенгальский или
уссурийский?  Вообще-то вы  производите впечатление  бенгальского  тигра, но
сейчас плохое освещение...
     - Я произвожу впечатление драной кошки, - сказал тигр.
     -  Что  есть, то есть, - согласился  питон.  - Но нашей гостье  хочется
узнать о нас побольше, не так ли?
     - Очень хочется, - сказала Юлька. - Ведь все это очень странно.
     -  Куда уж, - сказал  питон. - На вашем  месте я бы решил, что сплю.  В
общем, у нас случилось несчастье, и нам нужна помощь.
     - Вы из зоопарка и потерялись? - предположила Юлька.
     - Ни то, ни другое. Жизнь, как всегда, куда более  драматична, - сказал
питон, наклоняя голову так, чтобы заглянуть Юльке в глаза. - Мы прилетели на
Землю позавчера.
     - Прилетели?  - спросил тигр, не раскрывая  глаз. - Мы есть грохнулись,
дрябнулись, фолились, дропнулись...
     -  Мой друг  еще  не совсем освоил  ваш  язык, -  сказал  питон. - И он
несколько поврежден в голове. [
     - Значит, вы из космоса? - удивилась Юлька. - И у вас все такие?
     - Где у нас? - спросил питон.
     - На вашей планете?
     -  Нет! Нас  отправили  в  образе самых обыкновенных существ, чтобы  не
привлекать внимания, - сказал питон.
     - Не привлекать внимания? Да это самый лучший способ привлечь внимание.
И даже панику.
     - Вот именно, -  сказал тигр,  потянулся, сел и широко зевнул, показав,
какие у него страшные клыки.
     - Я же говорю,  что мы упали, - сказал питон. -  Мы летели  совсем не к
вам. Мы летели туда, где наш вид не вызовет никакого подозрения. А именно  в
штат Майсор в Южной Индии, в сердце индийских джунглей.
     - И не долетели?
     -  Ошибки  случаются  даже в такой  развитой  цивилизации,  как наша, -
печально произнес  питон.  -  Нас  специально готовили  для этой экспедиции.
Тщательно   изучили  все  особенности   Южной  Индии,  наши  тела  три  года
перестраивали. Мы должны были, с одной стороны, быть самыми обыкновенными, а
с  другой  -  достаточно  сильными,  чтобы  на  нас  нельзя  было  невзначай
наступить...
     - Но  если  вас можно было переделать,  то  переделали бы  в индусов, и
проблем бы не было. Мы бы сказали, что вы учитесь в университете.
     - Люди! -  сказал  тигр. -  А документы?  А вопросы? А проникновение  в
государственный заповедник?
     -  В  самом деле - в глубине  джунглей  куда  лучше  быть  тигром,  чем
человеком, - сказал питон. - Мы должны были выполнить нашу  задачу, а  через
месяц за нами прилетит корабль, который дежурит сейчас за планетой... Как же
ее зовут?
     - Платон, - сказал тигр, - сколько раз тебя учить?
     -  За Плутоном, - сказала  Юлька - Это очень далеко. Значит, вам  месяц
прятаться надо?
     - Нам надо в Индию, - сказал тигр. - В джунгли. Ты ничего не понимаешь.
     - С  вами ничего не понять!  - сказала Юлька. - Вы  думаете, мне раньше
приходилось на питонах сидеть или с тиграми разговаривать?
     - О,  не сердитесь,  добрая  девочка, - сказал питон.  - Поймите  моего
друга. Он вчера заходил в один  одинокий домик  попросить помощи, а  пожилая
женщина, которая  там  живет, стала бить его по  голове кочергой.  Вы знаете
такой прибор?
     -  Ой,  извините!  - сказала Юлька.  - Я и  не  знала.  Но вы ее  очень
испугали.
     -  Представляете весь ужас, - продолжал питон. - Наша капсула  разбита,
мы чудом уцелели. Наш корабль придет  за нами через месяц и  совсем в другую
страну, показаться на улице мы  не  смеем, а мы должны  выполнить наш долг в
джунглях Майсора.
     - Какой долг? - спросила Юлька.
     - Сто лет назад там упал корабль, который перевозил в соседнюю звездную
систему коллекцию национальных драгоценностей на галактическую выставку. Все
эти сто лет наши ученые высчитывали его  траекторию, и только лет пять назад
удалось   точно  установить,  что  обломки  корабля  лежат  в  самом  центре
государственного майсорского заповедника. И если мы не выполним наш долг, то
пойдут прахом надежды  и труд тысяч  наших  соотечественников. - Питон  тихо
вздохнул и опустил плоскую голову.
     - Тут я вам  помочь не смогу, - сказала Юлька. - Индия далеко, и билеты
для тигров туда не продают.
     - Я же говорил, - сказал тигр. - Надежды нет.
     - Погодите, - сказала Юлька. - Мы с вами еще не начали думать.
     - Вот именно, - сказал питон. - Будем думать.
     - Вы голодные? - спросила Юлька.
     - Не беспокойтесь, - ответил питон. - В этом нет проблемы.
     - Когда подохнем с голоду, то будет проблема, как снять с  нас шкуры, -
сказал тигр.
     Питон снова вздохнул. Ему было неловко за своего коллегу.
     - Уважаемая  Юля, -  сказал он. -  Я должен сказать, что мой  друг лишь
кажется сварливым и  сердитым. В действительности он знаменитый  профессор и
отважный исследователь.
     - Уж прямо не знаю, - сказала  Юлька. -  Как вас накормить? Сколько вам
мяса нужно!
     - Мы не едим мяса, - мягко сказал питон. - Мы вообще  очень сдержанны в
своих потребностях. В этом отношении мы  не будем вам обузой. Нам нужны кров
и дружба.
     - А почему вы позвали именно меня?
     - Странно,  -  ответил  тигр.  -  Кого еще? Молодого  человека по имени
Семенов, который мучает мелкого хищника?
     - Мы просидели весь день в этих кустах, - сказал  питон. - Мы наблюдали
ваш лагерь, отыскивая  именно такое, как вы, существо. Доверчивое,  широкое,
смелое, гордое, отзывчивое, энергичное...
     Тигр, однако, сказал:
     - И такое глупое, что пойдет ночью за незнакомым удавом в лес.
     -  Ах, Транкверри-транковерри, -  грустно  произнес  удав.  - Неудачная
посадка лишила тебя твоих лучших качеств.
     - Я всегда говорил  правду, - ответил тигр. -  А ты. Юля, поправь  мне,
пожалуйста, повязку.
     Повязку оказалось поправить очень трудно, потому что она  была  сделана
из наволочки,  которую пришельцы сняли с чужой веревки; к тому же  тигр  все
время ворчал  и мешал работать.  Поэтому Юлька вернулась в свой домик только
через час. Правда, заснула как убитая.

3. ХИЩНИКИ СРЕДИ НАС!

     Утром  Юльку разбудил горн. Она никак не  могла  прогнать остатки сна -
там все перепуталось.  Так и не проснувшись еще, Юлька выбежала на  зарядку.
Снаружи было прохладно, низкие облака неслись,  задевая за  мачту с  флагом.
Юлька взглянула на лес, подступавший к лагерю, и поняла, что "ее прошедшее -
не  сон. Там,  в лесу,  может даже выглядывая  оттуда в нетерпении, ее  ждут
инопланетные пришельцы.
     - Я хочу познакомить тебя с моими новыми друзьями.
     - Все ясно, - сказал Фима. - Ты нашла головастика и пригрела скорпиона.
     - Ты почти угадал, - сказала Юлька.
     Но докончить она не успела, потому  что на дорожке показалась докторша,
которая позвала Юльку на  проверку ее синяков и царапин.  Фима Королев хотел
было подождать Юльку, а потом  вспомнил, что хотел сделать лук  и  еще вчера
присмотрел для этого за забором ровный и длинный ствол  орешника. Но вчера у
Фимы не было ножа,  а сегодня он  одолжил  большой  перочинный  нож у одного
парня из первого отряда и обещал  вернуть его как можно скорей. Так что Фима
не  стал тратить  времени  даром и побежал к  дыре в заборе, пролез  в нее и
быстро пошел по лесу. Вот тут должен быть нужный ореховый куст... Фима вынул
из  кармана нож,  раскрыл его и сделал  шаг  вперед,  оглядываясь,  чтобы не
пропустить куст.
     И  в  этот  момент  прямо  из-под ног  у  него вылетело  что-то желтое,
полосатое, огромное.
     Трудно сказать, кто  испугался больше - Фима Королев или переделанный в
бенгальского   тигра  пришелец   с  трудным  именем  Транкверри-транковерри.
Наверное, тигр, который решил,  что Фима на него охотится, добежал до реки и
там  спрятался в камышах. А Фима перелетел через забор, пробежал, размахивая
ножом,  до столовой, вылетел на линейку и  тут столкнулся с  Юлькой, которая
как раз вышла из медпункта.
     -  Ты куда убежал? - спросила Юлька. - Можно подумать, - сказала Юлька,
- что за тобой тигр гнался...
     И  она  осеклась - шутка получилась слишком  похожей  на  правду.  Фима
посмотрел на  нее странными, совершенно круглыми вишневыми  глазами, которые
особенно  выделялись на  совершенно побелевшем  лице, потом  еще раз  нервно
оглянулся.
     - А питон тебе не встретился? - спросила Юля.
     - Кто?
     - Питон. Метров шесть длиной.
     Юлька  говорила  совершенно  серьезно,  и Фима понял,  что она  над ним
издевается, презирает  его, потому что ни  один  нормальный человек не будет
говорить, что в окрестностях пионерского лагеря бродят  тигры и бросаются на
людей.
     -  Все ясно, - сказал Фима,  спрятал  нож в  карман и повернулся, чтобы
уйти навсегда.  Он кипел от негодования и обиды.  Вчера он  еще  был  верным
другом и ничем, ничем не заслужил  такой обиды. - Все ясно, - повторил Фима.
- Там еще были слон и два крокодила.
     И очень удивился, потому что вслед ему донеслись спокойные слова Юли:
     - Слона и крокодилов там быть не может. Их всего двое. Тигр и питон.
     - Ага, - ответил Фима. Потом  прошел  еще два  шага. Потом остановился,
посмотрел на Юльку и спросил: - Ты не шутишь, что ли?
     - Шучу? Я сейчас к ним пойду. Поговорить надо, - ответила Юля.
     - С кем?
     - С тигром. И с питоном.
     Юля Грибкова пошла к поляне, словно была уверена, что Королев пойдет за
ней.  Но он  не шел, он стоял, крутил головой и никак  не  мог объединить  в
голове обыкновенность лагерной  жизни и странные  события и странные  слова,
которые ему пришлось услышать.
     - Ты, надеюсь, не боишься? - спросила Юлька, подойдя к кустам у забора.
     - Я? - ответил Фима, не двигаясь с места. - Кого?
     -  Тогда  пошли, - сказала  Юлька. И, не оглядываясь  больше, исчезла в
кустах. Но Фима не двинулся с места.
     Он  хотел  бы  двинуться,  он  считал  своим  долгом  двинуться,  чтобы
остановить Юльку от безумного похода в лес, где на людей  нападают тигры, но
ноги отказались идти в лес, а голос отказался крикнуть вслед Юльке.
     Пока Фима стоял и боролся со своими ногами, чтобы оторвать их от земли,
сзади к нему подошли Семенов и его закадычный дружок Розочка. Вид у Семенова
был сердитый, пластырь  пересекал  лицо, как  у  гвардейцев кардинала  после
поединка  с д'Артаньяном.  Семенову хотелось  мести.  Семенову  надоело, что
второй день  все, включая  малышей,  его дразнят и смеются.  Но не  бить  же
Грибкову! И тут, когда Семенов весь во власти грозных дум шел по дорожке, он
увидел трусливого толстяка Фиму Королева, Юлькиного друга.
     - Где твоя Юлька? - спросил Семенов грозным голосом.
     - А тебе чего? - спросил Фима и  почувствовал,  что его  ноги уже могут
двигаться и скорее  всего в  ту  сторону, которая подальше от Семенова и его
дружка Розочки.
     - Да что с ним разговаривать, - сказал Розочка,  снимая очки и протирая
их. - Я тебе советую, Юра, как следует нажать на этого шпиона и предателя.
     - А он  предатель? - спросил  Семенов,  которого уже исключили из  двух
школ, и каждый мог бы понять, то  он отличался силой, но не умом. Даже банку
к  кошкиному  хвосту  он  не  догадался  бы привязать,  если  бы  Розочка не
рассказал, как это будет смешно.
     - Разумеется,  -  сказал  Розочка и снова  надел очки. -  Если  он друг
Грибковой, значит, он тебя предал.
     Розочка  знал,  что  надо  сказать слово, к которому можно  придраться.
Теперь оно западет Семенову в голову.
     - Ну, предатель! - зарычал Семенов и двинулся на Фиму.
     И  тут Фима понял, что Семенов его побьет, и бросился бежать к лесу, но
не  прямо к  тому месту,  куда пошла Юлька, а  в  сторону. Потому что даже в
тяжелые моменты он помнил, что предавать друзей нельзя.
     Семенов побежал за ним, а Розочка остался на месте, потому  что увидел,
что по дорожке идет физкультурник Степаныч. Розочка сразу присел на корточки
и принялся нюхать незабудку.
     - Куда это твой друг побежал? - спросил физкультурник.
     Невинное,   украшенное  большими   очками  худенькое   личико   Розочки
обратилось к физкультурнику.
     -  Биология, - сказал он тихо и вежливо. - Мы решили написать доклад  о
флоре и фауне нашего края. К началу учебного года. Вот я и изучаю растения.
     - Ага, -  сказал физкультурник.  - А Семенов-то чего  изучает  с  такой
скоростью?
     -  Бабочек,  -  ответил  Розочка.  -  Семенов  побежал  за  капустницей
редчайшей раскраски...
     Если бы  кто  другой  рассказал  эту  историю  физкультурнику, Степаныч
никогда бы  не поверил, что Семенов будет носиться за капустницами, а  потом
писать доклад. Но Розочке он поверил, очень удивился, пожал плечами  и пошел
дальше. Когда он скрылся за углом здания. Розочка осторожно поднялся на ноги
и, сжимая в кулаке незабудку, не спеша пошел в лес.
     Тем  временем  Юлька  все-таки  разыскала  питона. Питон  выполз  из-за
поваленного ствола, повертел плоской головой и поздоровался с Юлькой.
     - Что вы прячетесь? - спросила Юлька.
     - Нас преследуют, - сказал питон. - Только что  неизвестное лицо напало
на нашего тигра с ножом в руке, и тот еле успел скрыться в камышах.
     - Знаю  уже, - сказала Юлька. - Это недоразумение. Скоро он придет, и я
его с вами познакомлю. Он мой друг.
     - Не  знаю, не  знаю,  - вздохнул питон.  -  Транкверри-транковерри так
травмирован...
     - Как же  вы собирались в Индии жить? - спросила питона Юлька. - А если
там настоящие охотники вас бы нашли?
     - Там заповедник, - ответил питон. - А здесь мы не под охраной закона.
     - Может, сходим  с вами в милицию?  - спросила Юлька. - Расскажем все и
попросим их помощи?
     - Ни в коем случае,  - возразил питон. -  Никто не должен знать, что мы
на Земле, - это нарушит основной Закон невмешательства.
     Со   стороны  реки  послышался  страшный  треск   -  будто  сквозь  лес
проламывалось стадо  взбесившихся  буйволов.  Юлька  вскочила и метнулась  к
стволу  -  питон  стрелой  взлетел на дерево,  которое  наклонилось  под его
тяжестью.
     На полянку  вылетел только  один  Фима  Королев.  Ничего не видя  перед
собой, он бросился прямо  к  дереву, где стояла Юлька, врезался в нее, и тут
же, не удержавшись, на голову Фиме упал пятиметровый питон.
     Все  трое упали на  землю и  целую минуту  лежали неподвижно,  пока  не
пришли  в себя. Первой  очнулась  Юлька, поднялась  и  попыталась  стащить с
оглушенного Фимы оглушенного питона. Питон был вялым,  податливым и тяжелым,
как бесконечный диванный валик, а Фима  вроде бы  лишился чувств. По крайней
мере,  Юльке пришлось его как следует  хлопнуть  по  щеке,  чтобы он  открыл
глаза.
     - Опять, - сказал он.
     - Тебе плохо?
     - Опять тигры, - сказал Фима.
     - Вставай и рассказывай.
     - Я не могу встать. У меня нервы не в порядке. На меня дерево упало.
     - Это не дерево, а мой новый знакомый, - сказала Юля. - И я хочу, чтобы
вы тоже познакомились...

4. ТРЕВОГА В ЛАГЕРЕ

     Фима  осторожно  скосил глаза в  ту  сторону,  куда  показывала  Юлька,
зажмурился и постарался встать, чтобы тихо уйти.
     - Здравствуйте, - сказал  питон. - Можете называть меня  Кеном. В самом
деле я только кажусь пресмыкающимся,  а обычно преподаю исторические науки в
высшем учебном заведении на моей далекой планете.
     Фима пришел в себя минут  через десять. Так как он не был биологом, ему
оказалось  труднее привыкнуть к  странному виду  пришельца. Зато Фима всегда
интересовался проблемами космонавтики и надеялся со временем сам отправиться
в космос. Поэтому когда он понял и поверил питону, то очень обрадовался.
     - Контакт, - говорил  он, расхаживая по полянке,  - это  вековая  мечта
человечества. Вместе с вами мы пойдем в космические дали.  Скажите, на каком
принципе работает ваш двигатель?
     - Он, к сожалению, уже не работает. Он сломался.
     - Починим, - сказал Фима.
     - А мы его распылили, чтобы он случайно не попал к кому-нибудь в руки.
     -  Глупо, -  сказал  Фима.  - Теперь  будет  трудно  доказать,  что  вы
настоящие  пришельцы.  Люди  скорее   поверят  в  говорящих  удавов,  чем  в
пришельца.
     - Мы  не собираемся  доказывать, - в который раз повторил питон.  - Нам
надо в Индию, а потом обратно.
     -  Исключено,  -  сказал  Фима.  -  Сначала  вы  встретитесь  с  нашими
пионерами, расскажете о  своих успехах,  потом мы поедем в Академию наук и в
Звездный городок...
     Питон вздохнул, и  Юлька понимала его - у  пришельцев  дело, задание. А
Фимка требует совсем другого. Она хотела  остановить излияния друга, но  тут
издалека донесся отчаянный крик.
     - Что  случилось? -  испугался  питон.  - Неужели кто-то опять напал на
моего друга? Опять его выследил в камышах.
     Юлька первой побежала к реке. За  ней,  стараясь  не  отставать,  Фима,
сзади     скользил     питон.     Вскоре     они    встретили     космонавта
Транкверри-транковерри, вид которого был несчастен. Повязка съехала на шею и
болталась, как  шарф  у человека,  бегущего за автобусом,  к шерсти прилипли
камышины и водоросли, а на ухе почему- то болтались очки Розочки.
     -  Я устал,  -  сказал тигр,  глядя на Фиму. -  Я устал  от  нападений,
преследований и непонимания. Я сушу на берегу  свою шкуру, а из леса выходят
два молодых туземца, один кричит и кидает в  меня камень, второй кидает даже
свои очки...
     В этот момент в лагере заиграл горн. Горн играл сбор.
     - Странно, - сказала Юлька. - С чего бы это?
     - Возможно, это тревога из-за нас, - сказал питон.
     - Оставайтесь  здесь,  -  быстро  распорядилась Юлька. -  Мы  побежим в
лагерь. Если опасность, предупредим.
     Со всех сторон к линейке сбегались пионеры.
     Рядом  с  горнистом  стоял очень серьезный  директор лагеря  Арбузин  и
физкультурник  Степаныч.  За  их  спинами  Юлька  сразу  угадала Семенова  и
Розочку.
     Наконец  на линейке  наступило  подобие  порядка.  Выяснилось,  что все
пионеры  на месте. Директор с облегчением  вздохнул  и вытер платком пот  со
лба.
     - Всем, - сказал  он, -  разойтись по домикам, вожатым быть с ними. Без
моего разрешения ни одного человека с территории лагеря не выпускать.
     - Что случилось? - раздались со всех сторон голоса.
     Директор заколебался,  не  зная,  говорить  или  нет.  Он посмотрел  на
Степаныча, и Степаныч решил, что пора брать инициативу в свои руки.
     -   Слушай  меня!  -  сказал  он  своим  физкультурным  голосом.   -  В
окрестностях  лагеря  наблюдаются  дикие хищники.  Эти  сведения  мы  должны
проверить. Конечно, наверное, это ошибка.
     - Нет, не ошибка! - сказал Розочка. - Где мои очки?
     И тут из рядов третьего отряда раздался голос Юльки Грибковой:
     -  Держи  свои очки, Розов.  И  не надо их терять,  когда купаешься без
разрешения.
     - Я не  понимаю, откуда у  Грибковой мои очки, - сказал Розочка твердым
голосом отличника. - Очки я метнул в морду тигра, чтобы его остановить.
     - А  тигр  их  отдал  Грибковой,  -  подсказал кто-то.  И  весь  лагерь
захохотал. Даже директор с облегчением улыбнулся.
     -  Вы  вот не верите, а  будут  жертвы! -  крикнул Розочка,  когда  все
отсмеялись. Но никто его уже не слушал.
     Юлька шепнула Фиме:
     - Давай вернемся в лес.
     - Погоди, - сказал Фима.
     Он  показал  ей  на  директора  и  Степаныча,  которые  о  чем-то  тихо
переговаривались. Потом директор кивнул  головой  и быстро  пошел к  себе  в
домик, а Степаныч физкультурным голосом объявил:
     -  Приказ директора остается в силе. До  отмены его никто из лагеря  не
выходит.
     И, не слушая возражений, Степаныч поспешил за директором. Юльке с Фимой
удалось  незамеченными отбежать  в  сторону  и  сквозь  кусты  добраться  до
директорского  домика с задней стороны. Окно  было  открыто.  Они  прибежали
вовремя и,  прижавшись к  стене, услышали, как  директор говорит с кем-то по
телефону.
     - Конечно, - говорил  директор. - Слух может  быть ложным. Но  я  прошу
проверить,  нет ли  случаев побега тигров из зоопарков или  из цирка. У меня
двести детей, и я  не могу рисковать... Да, никого в лес не выпускаем... Да.
Буду ждать.
     Потом звякнула телефонная трубка, и директор сказал физкультурнику:
     - Они сказали, чтобы мы не  волновались, проверят. Пришлют сотрудника с
собакой. Осмотрят лес.

5. УБЕЖИЩЕ ДЛЯ ПРИШЕЛЬЦЕВ

     Пришельцы послушно  ждали. Тигр  бродил по  полянке, за  ним  волочился
шарф, питон Кен  обвил сосновый ствол, перекинул голову  через  нижний сук и
раскачивал ею в глубокой думе.
     -  Вы уверены, что не хотите встречаться с милицией?  - спросила Юлька,
вбегая на полянку.
     - Конечно, - ответил тигр. - А что, она приближается?
     - Скоро приблизится, -  сказал Фима Королев. От его прежней робости  не
осталось и следа - люди быстро ко всему привыкают.
     - Что  же  случилось?  -  спросил  питон,  покачивая  над ними  плоской
треугольной головой.
     - Эти мучители кошек, - сказал  Фима,  -  прибежали в  лагерь и подняли
тревогу. Мы с большим трудом убедили всех, что тигр им только померещился.
     - Тогда зачем сюда придет милиция?
     - Чтобы найти вас.
     - Мы не можем встречаться с вашей уважаемой милицией, - сказал питон. -
Этим мы нарушим законы Галактики и сорвем порученное нам дело.
     - Надо вас эвакуировать, - сказала  Юлька. -  В надежное место.  У меня
идея. Сарай. На острове. Где раньше сено было.
     Юлька имела в виду остров на реке, длинный и низкий, почти весь занятый
лугом. Там, посередине, на  небольшом  холмике, стоял полуразрушенный сарай,
кое-как  скрытый кустарником. Со стороны  лагеря остров  отделялся от берега
неширокой протокой.
     К реке надо было выйти не у лагеря, а ниже, в полукилометре.
     Они спешили, но шли осторожно  - впереди Юлька, у  нее хорошие  глаза и
быстрая реакция.  В  середине  Фима с  тигром,  а питон  замыкал  шествие  и
смотрел, нет ли погони.
     Юлька надеялась, что  старая  лодка с  одним веслом,  которая никому не
принадлежала, стоит  у  этого  берега.  Дело в  том, что некоторые ребята из
лагеря и из деревни, что была еще ниже по реке, иногда забирались на остров,
чтобы  половить  рыбы  или  искупаться.  Но   лодка,   как   назло,  стояла,
приткнувшись к траве по ту сторону.
     - Придется плыть, - сказала Юлька.
     - Я не  уверен, что смогу это сделать, - сказал  питон. - Я  никогда не
пробовал. Ведь я не водяная змея.
     Фима  промолчал -  он плохо плавал,  но не  любил в этом  признаваться.
Юлька окинула взглядом эту странную сухопутную компанию. Времени терять было
нельзя.  Она скинула  тапочки и блузку  и,  разбежавшись, прыгнула в  воду -
протока была глубокой  и  быстрой, со дна били  ключи, и Юльке  даже некогда
было оглядываться, а то пронесет  мимо  острова. Она  выбралась  из воды  на
самой косе,  побежала обратно к лодке. Осока резала ноги,  мягкий ил  чавкал
под ногами и  затягивал, так что, добежав  до лодки, Юлька  запыхалась,  тем
более что  надо было еще  вычерпать  из лодки воду.  Вычерпывая  воду, Юлька
посмотрела на  тот берег. Удав лежал,  свернувшись  кольцами и высоко подняв
голову, Фима зашел в воду по колени и сочувствовал ей, тигр нервно бродил по
берегу, как по клетке.
     Весло  оказалось  тяжелым,  грести  было  трудно, лодка вертелась и  не
слушалась,  но  больше всего Юлька  устала  оттого,  что надо  было спешить.
Наконец она  добралась  до  места,  и  Фима подхватил  лодку  за  нос, чтобы
удержать. Потом, пока в нее переползал бесконечный  питон, Фима поднял весло
и крикнул Юльке:
     - Оставайся здесь! Я их перевезу.
     Юлька  кивнула  и  стала  помогать  тигру  перелезть  через  борт,  но,
оттолкнув уже лодку от берега, передумала и поплыла вслед. Лодка  под грузом
пришельцев опустилась настолько, что ее борта сровнялись с водой. К тому  же
Фима греб неровно  и раскачивал  лодку,  а тигр так дрожал от  волнения, что
лодка  трепетала.  Юлька  все   время  ждала,  что  лодка  черпнет   воды  и
опрокинется.
     К счастью, этого не случилось.
     Только у того берега Фима заметил, что Юлька приплыла тоже.
     Пришельцы устроились в сарае на сене, им было удобно, но видно, что они
волновались.
     - Не беспокойтесь, - сказала Юлька. - Как стемнеет, мы вернемся и тогда
что- нибудь придумаем.
     Она  выбежала снова из  сарая, и тут ей в голову пришла еще одна мысль.
Она с помощью Фимы перетащила лодку вдоль берега на ту, невидимую от лагеря,
сторону островка. Потом они переплыли протоку. Юлька отдала  Фиме ботинки, и
они побежали к лагерю.
     Горн звал на обед.
     Когда  они  выходили из  столовой, Юлька  поймала  чей-то  внимательный
взгляд. В стороне стоял Розочка и глядел ей на ноги.
     Юлька  только тут вспомнила,  что ее ноги  по колено  измазаны засохшим
илом.
     Розочка загадочно улыбнулся.

6. МИЛИЦИЯ И ПРИШЕЛЬЦЫ

     Юльку   мучили   плохие   предчувствия.  Что-то  подсказывало  ей,  что
пришельцев  надо   спрятать  в  какое-то   другое  место.   Ее  предчувствия
обострились, когда она увидела через час после обеда, как над лесом кружится
желтый милицейский вертолет. А еще  через  час  в лагерь  въехал милицейский
"газик", в котором были лейтенант и сержант с овчаркой.
     Фима опять сумел подобраться  к  директорскому окну,  чтобы подслушать.
Лейтенант говорил директору, что к ним  позвонил  человек,  живущий у самого
шоссе.  Он  тоже видел тигра. А третий  сигнал  поступил  от одной  женщины,
которая уверяла,  что  тигр ворвался  к ней в дом  и ей пришлось ударить его
кочергой.
     Когда лейтенант с директором  вышли  из домика, собаку и ее  проводника
тесным кольцом окружили ребята. Лейтенант спросил у ребят, не  видел ли  кто
чего подозрительного возле лагеря, а  потом отдельно поговорил с Розочкой  и
Семеновым.  Розочка  и Семенов были  страшно горды тем,  что  дают настоящие
показания настоящему лейтенанту, и пыжились,  как жабы. Юлька с Фимой стояли
в стороне. Юлька сказала Фиме:
     - Теперь ты понимаешь, что пришельцев обязательно найдут?
     - А может, так и надо? И потом разберутся.
     Юлька смерила его уничтожающим взглядом и спросила:
     - Разве мы не обещали помочь?
     - Это ты обещала, - неосторожно возразил Фима.
     Юлька отвернулась  от него, но  уйти не  успела, потому что  к ней  шел
лейтенант  милиции,  а рядом с  ним Розочка. Розочка  улыбался,  и заходящее
солнце отражалось в его очках.
     -  Ты  будешь пионерка Грибкова? -  спросил  лейтенант.  - Вот  товарищ
утверждает, что ты видела хищника, знаешь, где он скрывается, но по каким-то
причинам не хочешь об этом сказать.
     Юля высоко подняла брови.
     - Почему? - спросила она.
     - А в самом деле - почему? - обратился лейтенант к Розочке.
     - У них свои дела, - сказал Розочка.
     - Она психованная по части  зверей, - поддержал Розочку Семенов. -  Она
на меня вчера из-за кошки напала, нанесла даже увечья.
     -  Увечья? -  Лейтенант посмотрел на  Семенова,  но, кроме царапины  на
щеке, заклеенной пластырем, других увечий не нашел.
     - Что же она, сумасшедшая, что ли? - громко спросил Фима Королев. - Я с
ней в одном классе учусь, но не видел, чтобы она дружила с крокодилами.
     -  Отлично,  - сказал  лейтенант.  - Спасибо за  помощь.  Сержант, бери
Акбара, пошли. А ты, - он показал на Розочку,  -  если не боишься, пойдешь с
нами, покажешь точно место, где видел зверя.
     - Я тоже видел, - сказал быстро Семенов.
     -  Одного нам хватит, - сказал лейтенант.  - Чем меньше народу будет по
лесу ходить, тем лучше.
     -  Правильно, - сказал  директор.  - Я  с  вами пойду. Я не  имею права
отпускать своего пионера.
     Лейтенант кивнул. Он понимал директора.
     -  Я согласен,  - сказал  тихий  Розочка,  -  чтобы  вместо меня  пошел
Семенов. Он лучше знает те места. Я был без очков,
     -  Спасибо,  ты настоящий друг, -  сказал  храбрый,  но глупый Семенов,
который решил, что Розочка отказывается от похода ради него.
     Розочка скромно  наклонил  голову.  Фима  фыркнул  -  он-то  все понял.
Розочка услышал  и со злостью  поглядел на Фиму и Юльку. И,  глядя  на  ноги
Юльки, сказал тихо, но так, чтобы слышал лейтенант:
     - Я вам советую посмотреть на острове, где стоит старый сарай.
     - Почему? - спросил лейтенант.
     - Там...  -  Розочка на  секунду задумался и продолжал как ни в  чем не
бывало:  - Там вокруг острова особенная черная грязь, Я видел следы тигра, и
в них была такая грязь.
     Юлька  поняла, что наблюдательный Розочка не  зря смотрел  на ее  ноги,
когда она вернулась с реки. У нее упало сердце.
     - Поглядим, -сказал лейтенант. - Пошли, а то времени до заката почти не
осталось.
     - Что теперь? - спросил Фима, который понял, что положение осложнилось.
     - Надо их предупредить, - сказала Юлька. - Оставайся здесь, я побежала.
Задержи Стенаныча. Видишь, как он глазами водит, чтобы никто не сбежал.
     И Юлька побежала к кухне, оттуда - к дыре в заборе.
     Но, к сожалению, она недооценила Розочку.
     Она уже готова была скрыться в кустах, как услышала сзади голос вожатой
Риты:
     - Грибкова! Юля! Остановись.
     Юлька обернулась. Рита  бежала к ней,  а за  ее спиной стоял, улыбаясь,
Розочка.
     - Неужели вы,  взрослый человек, - сказала Юлька, глядя Рите в глаза, -
всерьез верите в то, что у нас тут водятся тигры? А?
     - Но ведь не в этом дело... - смутилась Рита.
     -  Грибкова  хотела  тигра  предупредить,  -  сказал Розочка.  -  У них
заговор.
     - Ах, Розов, ну что  за чепуху вы несете! - возмутилась Рита, но крепко
взяла Юльку  за руку и повлекла обратно к домику. Степаныч наблюдал  за этой
сценой и не ушел, пока вожатая с непослушной пионеркой не отошла от  опасной
зоны.
     То, что  всеобщее  внимание было отвлечено на  Юльку, дало  возможность
Фиме  совершить  отважный поступок.  Он  воспользовался моментом,  когда все
скрылись за углом  кухни, и, пригибаясь,  бросился к забору. Пролетел сквозь
кусты,  проскочил в лес  -  даже  Розочка  не заметил, как он ломился сквозь
орешник...
     Когда  через час он  вернулся в  лагерь,  то отыскал  мрачную,  готовую
разреветься Юльку за эстрадой.
     - Все погибло. А ты в такой момент где-то прячешься.
     В  другой ситуации  Фима бы смертельно  обиделся.  Но сейчас чувствовал
себя таким героем, что только улыбнулся, как улыбается настоящий охотник при
виде мальчишки с рогаткой. - Я был там, - сказал он гордо. - Там!
     - Как? Ты смог?
     - Кто-то должен был это сделать.
     - Тогда рассказывай скорее! Их поймали?
     - Я  вышел к берегу. Я всех обогнал. Они еще  то место осматривали, где
Семенов тигра пугнул. Я выбежал к реке и закричал, чтобы они прятались.
     - А они?
     - Они молчали.
     - А потом? Может, они тебя не слышали?
     - Наверно, услышали. Пока  я бегал и  кричал, слышу,  идут с собакой. Я
повыше забрался, наблюдал.
     - Ну и что?
     - Они берег осмотрели.  Собака волновалась, даже хвост поджимала.  Наше
счастье, что собаки говорить не умеют.
     - Хоть кто-нибудь из зверей должен не говорить, - заметила Юлька.
     - В общем, они заподозрили. Но лодки у них не было.
     - И вернулись обратно?
     -  Нет. Лейтенант вертолет вызвал.  Я сам видел.  Вертолет  минут через
пятнадцать прилетел, спустился у сарая, тут, я тебе скажу, я так  переживал,
что у меня чуть сердце из груди не выскочило.
     - Дальше, дальше...
     - Из вертолета  вышли двое  и побежали к сараю. Потом вышли  и  кричат:
"Там никого нет!" А ты говоришь - не услышали.
     Юлька нахмурилась.
     - Куда же они могли деться?
     - Я думаю, - сказал Фима, - что они улетели. Их нашли, подобрали, и они
улетели. Так что мы можем  спать спокойно...  -  Он  подумал  немного, вдруг
опечалился  и  добавил:  -  А жаль,  что  никому  не расскажешь.  Ну кто нам
поверит?
     По ту сторону эстрады послышался шум. Голоса.  Юлька с Фимой поднялись.
Оказалось, что  вернулась экспедиция. Когда они подошли поближе, то услыхали
последние слова лейтенанта:
     -  Завтра  с утра продолжим. Так что предупреждаю:  осторожность и  еще
осторожность. Сержант с Акбаром остаются у вас.
     -  Ужином  накормим,  -  сказал  директор.  -  А  следы на  берегу были
тигриные?
     - Без всякого сомнения, - ответил лейтенант.
     Тогда Юлька обернулась к Фиме и сказала ему тихо, но твердо:
     - Готовься.
     - К чему? - спросил Фима.
     - К побегу из лагеря.
     - Из лагеря? Зачем?
     -  Пойми,  - сказала Юлька. - Им некуда деваться. Здесь даже настоящего
леса нет. Мы должны их немедленно эвакуировать. Отвезем в Москву.
     - Юлька, - сказал Фима. -  Ты совершенно не  думаешь о последствиях. Ты
подумала о наших родителях, о школе, обо всем?..
     - Мы позвоним из Москвы в лагерь, чтобы они не, волновались.
     - Нет, я на эту авантюру не пойду, - сказал Фима.
     Он не был  окончательным трусом  -  все-таки  только  что  в лес бегал.
Просто мужчины, вопреки распространенному мнению, куда менее решительны, чем
женщины.
     - Сначала  ты ужинаешь, - сказала  Юлька, - потом берешь куртку,  потом
ждешь отбоя,  потом складываешь  свою постель  так, чтобы  казалось, что  ты
спишь, потом выходишь к дыре в заборе. И там мы встречаемся.
     Сказав  так,  Юлька пошла  в  столовую и  спокойно поужинала. Фима  был
потрясен. У него, несмотря на любовь хорошо покушать,  кусок в рот не шел, а
Юля  ела. Потом  встала  из-за стола,  собрала за  собой посуду и  вышла  из
столовой, ни  на кого не глядя. Даже Розочка  не  смог заподозрить, что  она
что-то задумала.
     А Фима остаток вечера метался по лагерю, несколько раз встречал Розочку
и старался его обойти подальше, заглянул  в кино, выскочил  оттуда, потом на
него напала сонливость,  лотом он решил,  что ни в  коем  случае убегать  из
лагеря не будет. Потом понял, что  не может не убежать, потому что он первый
мужчина  на  Земле, который  встретился  с настоящими пришельцами.  В  конце
концов в половине одиннадцатого, после  того, как  сам директор  заглянул  в
спальню  и проверил,  все ли пионеры  спят,  Фима поднялся,  накинул куртку,
проверил, есть  ли в кармане три  рубля, которые ему на всякий случай дала с
собой мать и  которые пока  не понадобились, и наконец осторожно добрался до
дыры в заборе. Юлька уже ждала его там и прошептала:
     - Я в тебе почти не сомневалась.

7. ПУТЕШЕСТВИЕ В МОСКВУ

     Надвигался  дождь. Даже воздух отсырел, и  ночные запахи в  лесу  стали
сильными  и  пряными.  Лес  ночью казался  куда  больше и дремучее,  чем при
дневном  свете,  и идти  пришлось медленно, чтобы не напороться на сук  и не
споткнуться о корень.
     Когда  они вышли  к реке,  луна еще  светила,  но облака неслись совсем
близко от нее, иногда совсем закрывая.
     - Эй! - крикнула Юлька, подойдя к воде. - Это я, выходите!
     - Ты что думаешь, они под землю от милиционеров прятались?
     - Придется плыть, - сказала Юлька. Она разулась, попробовала воду. Вода
была теплая, парная, так бывает перед дождем...
     И вдруг Юлька услышала, как плещет весло.
     Она посмотрела вверх по течению.
     В дорожке  лунного  света  плыла лодка.  На корме  сидел,  свернувшись,
огромный  питон,  а греб  тигр, сидя  по-человечески. И  хоть Юлька  отлично
знала, что  тигр  - это не тигр, хоть она и страшно обрадовалась,  что видит
вновь пришельцев,  от  такого  зрелища  она рассмеялась  и  долго  не  могла
остановиться.
     Транкверри-транковерри  лихо  врезался   носом  лодки  в  берег,  питон
радостно покачал треугольной головой.
     - Мы уж не надеялись вас еще раз увидеть! - сообщил он.
     - Мы тоже, - сказал Фима.
     - Как же вы смогли спрятаться? - спросила Юлька.
     - Спасибо нашему другу, - ответил питон. - Он своими предупредительными
криками насторожил нас, и мы  уплыли с острова на лодке, так как остров стал
для нас как тюрьма. Мы прятались на том берегу.
     - Да, - сказал Фима, польщенный  тем,  что именно он спас пришельцев, -
лучше бы вас сделали муравьями. Или кротами.
     - И нас бы съел любой, кто хочет, - проворчал тигр.
     Юлька сказала:
     - Сначала пускай Фима  перевезет на дальний берег  тигра. А мы подождем
здесь. Только скорее.
     - Есть, капитан, - ответил Фима, который понял, что в лагерь  вернуться
уже не удастся.
     Когда лодка с тигром и Фимой отплыла, Юлька сказала питону:
     - Мы убежали из лагеря для того, чтобы перевезти вас в Москву.
     - Мы благодарны вам, - сказал питон растроганно. - Вы  не знали нас, вы
изъявили чувство помощи, Я понятно говорю?
     - Не обращайте внимания, - сказала Юлька. - А вот и Фима Скорее!
     На том берегу реки они оставили лодку и прошли узкой дорожкой до шоссе.
Было  уже совсем поздно,  редкие машины  появлялись из-за  дальнего поворота
глазами огней и  пролетали  мимо. Тигр  ежился, ему  было  холодно. Поднялся
ветер.
     - Останавливать будем грузовик, - сказала Юлька.
     - Ясно, что не "Жигуленок", - съехидничал Фима.
     Начал накрапывать дождь.
     - Мы вам доверяем, - сказал питон, словно хотел убедить себя в этом.
     - Нам нечего терять, - ответил тигр, который сидел в кювете, чтобы  его
случайно не осветило фарами.
     При  виде машины, идущей  в сторону  Москвы, Юлька поднимала руку, Фима
стоял рядом и чуть сзади. И им повезло: рядом остановился грузовик.  Фургон.
И пустой.  И шофер согласился  довезти до Москвы. И  согласился, чтобы Юлька
ехала в кабине, а Фима в кузове. И даже сам не стал вылезать из кабины, пока
Фима и звери  устроились под брезентом, и всю дорогу до Москвы пел песни,  и
подвез  их к самому дому, и  даже  денег не взял за то, что подвез, - бывает
такое везение!

8. БАБУШКА, Я НЕ ОДНА!

     Грузовик остановился у  арки,  ведущей во  двор  дома, где  жила Юлька.
Юлька  не  спешила выйти.  Она  очень  долго  благодарила  шофера,  пока  не
почувствовала, как машина  вздрогнула освобождаясь от веса, - это выпрыгнули
звери и Фима.
     Фима спешил  домой: он хотел  спать. А Юльке  предстояло  встретиться с
бабушкой.
     Она поднялась на третий этаж. Звери шли тихо, стеснялись, понимали, что
момент   наступает  ответственный,  их  тоже  мучила   неизвестность,  Юлька
позвонила в квартиру, сделав знак пришельцам, чтобы пока спрятались.
     Бабушка долго не открывала
     -  Юля?!  Ты  ведь должна была послезавтра  приехать. Что случилось? Ты
почему приехала?
     - Погоди, бабушка, - сказала Юлька. - Я не одна. Со мной мои друзья. Им
нужно переночевать. Только, пожалуйста, не пугайся и не сердись.
     -  Меня  трудно испугать, -  ответила  бабушка.  - Где же  они? Вы что,
сбежали из лагеря?
     - Заходите, - сказала Юлька пришельцам.
     Она отступила в сторону, чтобы пришельцам было легче войти в дверь.
     Сначала  вошел  тигр.  Он задержался  в  дверях, поклонился  бабушке  и
сказал:
     - Добрый вечер, извините за беспокойство.
     Бабушка  побледнела. Она стояла, опершись о палку, потому что еще зимой
сломала  ногу и нога  никак  не могла как  следует срастись.  Потом  бабушка
медленно оторвала палку от пола, словно хотела отогнать ею тигра, и тигр тут
же поджал хвост, сделал шаг назад и печально произнес:
     - Ну вот, опять! То кочерга, то палка!..
     Юлька быстро сказала:
     - Бабушка, Транкверри-транковерри совсем  не тот, кем  он тебе кажется.
Он  только внешне  похож  на тигра.  Он  прилетел  к нам на  Землю с  другой
планеты.
     - Похож? - растерянно спросила бабушка. - А  тебе обязательно его домой
приводить?
     - Совершенно обязательно. И ты должна нам помочь, потому что где же мне
спрятать человека, похожего на тигра, если  каждая бабушка вроде тебя  сразу
бросается на него с палкой?
     - Юля, я ни  на кого не  кидаюсь,  - ответила бабушка, - Но  сегодня ты
приводишь домой тигра, а завтра притащишь удава...
     В  квартиру вполз питон, и  бабушке  стоило большого  труда не упасть в
обморок.
     -  Только большая  нужда заставили  нас обратиться к вашей великодушной
помощи, - сказал питон. - Вы разрешите войти в комнату, чтобы  объяснить вам
ситуацию?
     - Да, пожалуйста, - сказала бабушка, - и постарайтесь рассказать все по
порядку...
     Они рассказали... А  потом бабушка  позвонила в пионерлагерь, чтобы там
не  волновались  из-за  того,  что  Юлька  и  Фима  пропали,   велела  Юльке
приготовить  чай.  Пришельцы  из вежливости  послушали бабушкины  рассказы о
прошлом.  Потом космонавтам  было предложено лечь  слать в комнате  Юлькиных
родителей.
     Питон сказал Юльке шепотом:
     - Твоя бабушка - достойный представитель космического братства. Хотя  я
не представляю, как мы доберемся до Индии.
     - Бабушка придумает, - ответила Юлька. - У нее богатый жизненный опыт.

9. СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО

     Утром  Юлька  бессовестно проспала.  Когда  вскочила, то  подумала, что
пропустила зарядку,  потом  увидела напротив знакомую  картинку на  стене  и
сразу все вспомнила. Прислушалась.  Из бабушкиной комнаты  доносились  тихие
голоса. Юлька на цыпочках добежала до двери и выглянула.
     В бабушкиной комнате происходили чудеса.  Тигр, сидя на полу, осторожно
трогал своими лапищами больное  бабушкино колено, а питон, склонив к бабушке
плоскую голову, что-то бормотал на своем языке.
     Увидев внучку, бабушка сказала:
     - Не беспокойся, лишняя консультация не помешает.  Ты же знаешь, что  я
совершенно разуверилась в  нашей  районной поликлинике. Пойди приготовь пока
завтрак.
     Юля поставила чайник и  тут же вернулась в комнату. Скорость, с которой
бабушка  привыкала  к тому,  что  у  нее  в  доме  живут  инопланетяне, была
удивительной. Юлька бабушку недооценивала.
     - Убежден, что наш стимулянт вам не повредит, - сказал тигр. - Если вы,
конечно, не возражаете.
     - А что это вы делаете? - спросила Юлька.
     - Очень  просто, - сказал  питон. -  Когда нас перестроили в эти земные
тела, то  выдали аптечку. Мало  ли что  может случиться?  Аптечка рассчитана
именно  на земных жителей. В ней есть средства от ожогов, от переломов  и от
насморка. Наш друг Транкверри-транковерри осмотрел Марию Михайловну и решил,
что наше средство ей не помешает.
     Тигр провел лапой  по собственному брюху,  и оказалось, что  там у него
есть  карман, как у кенгуру,  только закрытый  на "молнию".  Тигр запустил в
карман лапу,  достал оттуда тюбик, выжал немного  желтого снадобья  себе  на
ладонь и начал растирать больное колено.
     - Горячо, - сказала бабушка.
     - Это хорошо, - сказал питон.
     Тигр кончил массаж,  прикрыл бабушку пледом и отправился  в ванную мыть
лапы, как будто всю жизнь прожил в доме Грибковых.
     - Юля! - сказала бабушка. - А теперь дай мне телефон и записную книжку.
     Юля принесла все, даже не забыла про очки.
     - Спасибо, - сказала бабушка. - Я буду звонить, а ты пока возьми деньги
в  шкатулке  и  отправляйся  в  магазин.  Молока  купишь четыре литра,  пять
десятков яиц, хлеба - восемь батонов... Мы не одни. У нас гости. И я сегодня
с утра уже выяснила их  вкусы. При всей их скромности они должны питаться...
Иди!
     На обратном пути, с трудом волоча сумки, Юлька  встретила Фиму, который
бродил возле ее дома,  но  не решался  подняться  в квартиру,  потому что не
знал, как  прошла встреча бабушки  с  пришельцами. Фима помог  Юльке втащить
сумки наверх.
     Бабушка еще не вставала. Юлька принесла ей кофе и спросила:
     - Ты ничего не придумала?
     - Не только думаю, но и делаю, - сказала бабушка.
     Зазвонил телефон, и бабушка подняла трубку.
     - Коля, ты? - Удивительно было, что бабушкины друзья называют ее Мусей,
а она их Колями и Алешами. - Ну и что? Ясновы, говоришь? И в Москве? Хорошо.
Я сама еще не хожу, но пошлю Юльку... Обязательно скажу зачем.
     Бабушка положила трубку на рычаг.
     - Ты в зоопарк звонила? - спросила Юлька.
     - В зоопарке  нет билетов в  Индию, - ответила бабушка.  - Я  звонила в
цирк. Теперь  слушай внимательно, раз  в  жизни постарайся  сделать так, как
тебе говорят старшие. Сейчас  ты едешь на  Цветной бульвар. Там  ты находишь
дрессировщиков Ясновых. У них сейчас репетиция.
     Бабушка говорила военным  голосом -  она редко его  употребляла. Но  во
время войны бабушка была радисткой и даже прыгала с парашютом.
     - Какая  репетиция?  - спросил Фима. - В цирке?  Я сразу догадался. Эта
мысль  пришла ко мне еще ночью. "Где  бывают тигры?", - подумал я. И ответил
сам себе: "В цирке".
     - И что? - спросила Юлька, которая еще ничего не поняла.
     - Мы  отдаем пришельцев  в  цирк, - сказала бабушка. - Они там  поживут
спокойно,  поработают  как  дрессированные  звери.   По-моему,   все   может
получиться. Но многое будет зависеть от тебя.
     Бабушка уважала  Юлькин  ум и  сообразительность  и всегда старалась не
давать больше советов, чем необходимо.  Так что через полчаса  Юлька  и Фима
были у старого цирка. Фима отыскал служебный вход, который никто не охранял,
и они оказались в пропахших особым, цирковым запахом  помещениях, пробрались
к  странно выглядевшей  утренней рабочей арене как раз  в тот  момент, когда
рабочие ставили металлические загородки. Фима спросил у одного из рабочих:
     - Ясновы здесь работают?
     Рабочий, ничуть не удивившийся присутствию за кулисами чужого мальчика,
ответил:
     - Для них ставим.
     Задние ряды были совсем темными. Юлька  с Фимой поднялись туда  и стали
смотреть сверху, как репетируют дрессировщики.
     Сначала на  арену вышел пожилой мужчина в тренировочном костюме и подал
сигнал. По  крытому  проходу  на  арену  бежали трусцой  звери.  Фима считал
зверей:
     - Львов четыре, не так много... ага, тигр и пантера...
     В  круглую клетку,  где  звери  лениво  рассаживались  по тумбам, вошла
молодая женщина, круглолицая и курносая. Она подходила к зверям и  что-то им
говорила.
     - Ты знаешь, я сейчас больше волнуюсь, чем на представлении,  - сказала
Юлька.
     - А ты  не  волнуйся, - услышала она  голос  сзади. Юлька обернулась. В
следующем ряду  сидел паренек лет двенадцати  с таким же  круглым и курносым
лицом, как у дрессировщицы.
     - Почему? - спросила Юлька осторожно.
     - Верка зверей  чувствует, -  сказал  парень.  - Седьмым чувством. Отец
говорит, что со временем отдаст ей номер.
     - А ты Яснов? - спросила Юлька.
     - Вот именно. А ты чего сюда пришла? Директорская знакомая?
     - Ничего  подобного, - вмешался Фима. - У нас есть тигр, и мы хотим его
сюда отдать.
     - Помолчи! - огрызнулась Юлька. Но было уже поздно.
     - Тигр? - улыбнулся парнишка. - И где же он, в кармане у тебя? Врешь!
     - Это я вру? - закричал Фима.
     Старший Яснов  сказал  одному из  ассистентов,  который стоял  снаружи,
держа наготове шланг:
     - Валерий, выгони детей из зала. Звери нервничают.
     - Фима! - почти заплакала Юлька.
     Валерий вывел Юльку и Фиму на улицу. Фима все еще продолжал ворчать:
     - Он сам на меня напал! Он меня вывел из себя...
     - Знаешь что, - сказала Юлька, - пойди  куда-нибудь пообедай,  отдохни.
Видеть тебя не хочу. Эгоист. Для тебя важнее собственные переживания, а ради
чего мы сюда пришли, ты забыл.
     - Я ему правду сказал. Я хотел ему нашего тигра отдать...
     -  Уходи,  -  повторила  Юлька,  а  сама повернулась  и пошла  в другую
сторону. Потом оглянулась. Фима что-то  раздумывал,  потом достал из кармана
свою заветную трешку  и,  видно,  решил последовать Юлькиному совету.  Когда
Фима скрылся из глаз, Юлька вернулась к цирку.
     Ждать  пришлось долго. Два с лишним  часа. Но Юлька - человек  упрямый.
Наконец из служебной двери выбежал младший Яснов. Юлька догнала его у киоска
с мороженым на бульваре. Она подождала, пока он купил мороженое. Потом Яснов
отошел к скамейке, сел, вытянул ноги и развернул обертку.
     - Яснов, - сказала  Юлька.  -  Не обижайся  на моего  друга. Он  сказал
правду. Только глупо сказал.
     - При-вет! - удивился Яснов-младший. - Явление новое. А ты чего за мной
ходишь?
     - Хочу поговорить с тобой серьезно.
     - Любопытно, - сказал Яснов. - Валяй.
     - Ты фантастику любишь?
     -  Люблю.  Ты  только  побыстрее говори, а  то  мне  на репетицию  пора
возвращаться.
     И  Юлька все  рассказала будущему дрессировщику.  И дрессировщик  Яснов
Семен Семенович решил поверить Юльке, потому что ему было очень интересно. И
еще через час они вошли в Юлькину квартиру.
     Дверь  им  открыл тигр.  За спиной тигра  стояла бабушка  без  палки  и
держала в обеих руках по тарелке. Бабушка не удивилась гостям, а сказала:
     - Всегда приходится за мужчинами посуду мыть.
     Яснов в  квартиру не входил. Он смотрел на тигра. Тигр смотрел на него.
Юлька смотрела на бабушку. Первой заговорила Юлька.
     - Где твоя палка? - спросила она.
     - Зачем  мне палка?  - спросила бабушка. Потом посмотрела на удивленное
курносое лицо Яснова и добавила:
     - Вы, очевидно, из цирка? Заходите. Мы не кусаемся.
     Тигр тоже изобразил на морде что-то вроде улыбки и сказал:
     - Не кусаемся.
     Тогда Яснов окончательно поверил в то, что бывают чудеса и пришельцы, и
растерянно сказал тигру:
     - Здравствуйте.

10. ПРЕМЬЕРА

     -  Верочка,  ты  сошла  с   ума,  -  твердо   заявил   Семен  Семенович
Яснов-старший.  - Мы уезжаем в Индию на гастроли, а ты предлагаешь  взять  в
номер непроверенного зверя.
     - Он работал. Я  же тебе говорю, что он  работал,  - настаивала Верочка
Яснова.
     - Он  работает изумительно, - сказал Семен Яснов-младший. - Я беру  его
под свою ответственность.
     -  Это  удивительно  умный  зверь,  -  подтвердила  бабушка.  -  Я  его
рекомендую.
     - Нет, - сказал Яснов окончательно и вышел из комнаты.
     - Жаль, если все сорвется на этом этапе, - вздохнула бабушка, подходя к
окну. Ходила она легко, сама не уставала удивляться.  - Меня так и подмывало
ему сказать, что тигр разбирается в медицине лучше, чем наши врачи.
     - Тогда бы  он  вызвал  "Скорую помощь", -  сказала Верочка. - Наш папа
консерватор. Он не верит в медицинские познания тигров.
     - Может, подменим? - спросила Юлька.
     - Отец узнает, - сказал Яснов-младший. - Он всех  зверей в лицо помнит.
Скандал получится - весь цирк разлетится.
     Такой  разговор происходил в  комнате  цирковой гостиницы. Казалось бы,
все  наладилось.  Бабушкина информация  была правильной - Ясновы  уезжали на
гастроли  в  Индию. Вера и  Сема,  познакомившись с  пришельцами,  стали  их
горячими сторонниками, даже  уважаемый Транкверри-транковерри после часового
спора   и  скандала  согласился   выступить   на  арене,   изображая  самого
обыкновенного   способного  дрессированного   зверя.  И   вдруг   неодолимое
препятствие со стороны Яснова-старшего.
     - Ну что же, - сказал тогда Яснов-младший. - Я иду на преступление. Дам
Акбару снотворное.
     - Чепуха, - возразила Вера, но не очень уверенно. - Чепуха...
     - Вы хотите прямо сегодня? - спросила бабушка.
     - Завтра будет  поздно, - ответила Верочка. - Через два дня мы выезжаем
в  Одессу, к пароходу.  Если сегодня отец не  примет  нашего  тигра, другого
шанса не будет.
     - Понимаю,  - сказала Юлька. - Я  читала об этом в  биографии какого-то
артиста. Ему все не  давали роли, не давали, пока не  заболел  самый главный
артист.  Тогда  режиссер спросил; "Кто знает роль?"  И наш герой ответил: "Я
знаю!" И прославился в один день.
     - А как же с питоном? - спросила бабушка.
     - Я с ним говорила, - ответила Верочка.  - Он согласен ехать в  Индию в
ящике. В багаже. В случае чего скажем, что это реквизит.
     - Значит, начинаем  операцию "Тигр", -  сказала Юлька. - Кто что  в ней
будет делать?
     - Я устраиваю Акбару выходной день, - сказал Сема.
     -  Я достаю  в  цирке клетку  и  фургон, чтобы привезти нашего тигра, -
сказала Вера.
     -  Я  беру на себя директора цирка, - сказала бабушка. -  Коля когда-то
был женихом моей покойной сестры.
     - А  я буду уговаривать  Транкверри-транковерри, -  сказала Юлька.  - Я
представляю,  как  он оскорбится, если  узнает, что ему  надо проехать через
весь город в клетке.
     На этом военный совет закончился, и его участники разъехались.
     К началу  вечернего представления операция  была  проведена. Сема Яснов
дал тигру Акбару снотворного. Тот лег  на пол клетки и отказался от  всякого
общения с человечеством. Верочка Яснова не  только  приехала за пришельцем с
фургоном, но и успела  по  дороге в цирк  провести  с Транкверри-транковерри
воспитательную беседу и объяснить ему, что надо будет делать на арене. Юлька
ехала  в  фургоне  вместе с  ними  и  все  время  напоминала  взволнованному
пришельцу,  что  от его  поведения  зависит судьба  межзвездной  экспедиции.
Бабушка  приехала  в цирк  заранее  и  уселась  в директорской  ложе,  чтобы
подбодрить пришельца, если будет нужно.
     Один Яснов-старший  ничего не  знал. Он допоздна оформлял документы  на
выезд всей группы и поэтому приехал перед самым началом представления. Он не
очень беспокоился, потому что привык доверять старшей дочери.
     И вот началось второе отделение.
     Заиграл оркестр, за круглую решетку, которой была окружена арена, упали
лучи прожектора, и зрители  захлопали в  ладоши. Юлька сидела во втором ряду
рядом с Фимой, которого она простила.
     Затем  в освещенный круг вышел Яснов-старший в черном костюме и рядом с
ним возникла тоненькая курносая Верочка в сверкающем платье.
     Сема был там, за кулисами. Он вместе с ассистентами выпускал животных.
     Оркестр  замолк. Стало очень тихо. И  в этой  тишине по крытому проходу
из-за  кулис на  арену выбежали один  за другим  четыре льва,  потом  черная
пантера, а потом, после короткой паузы, вышел тигр.
     Вдруг все звери  насторожились. Они  почувствовали чужака. Пантера даже
прижалась к полу и начала бить по земле кончиком хвоста.
     И тут Транкверри-транковерри, вспомнив инструкции Верочки, разинул свою
огромную  пасть,  показал  пантере клыки и  так шумно и страшно  зевнул, что
пантера сама бросилась на тумбу, как побитая кошка.
     Тигр посмотрел,  склонив  голову, на  Яснова.  Яснов  на  тигра.  Юлька
отлично видела,  как  дрогнули губы дрессировщика. Он еще  не  понял, в  чем
дело, но уже сообразил, что происходит что-то неладное.
     Но тигр закрыл пасть, вежливо наклонил  голову, здороваясь с Ясновым, и
прошел на свободную тумбу. Прыгнул на нее и сел, поглядывая на Верочку.
     -  Молодец!  - воскликнула, не сдержавшись, молодая дрессировщица и при
этом развела руки в стороны, как бы представляя зверей зрителям.
     Грянули аплодисменты.  Хмурый Яснов тоже поклонился - он был на работе.
И Юлька поняла, что номер уже не будет отменен. Теперь все будет зависеть от
того, как пришелец  справится  со своей ролью.  Юлька  поглядела  в  сторону
директорской ложи.  Там  сидел седой директор, рядом с ним  бабушка, которая
напряженно улыбалась.
     Верочка  взяла  в руку  большой  обруч  и подняла его. Старший Яснов не
отрывал взгляда от подложного  тигра. Он  и  сердился  на дочь,  потому  что
понял, как его провели, и, разумеется, боялся за нее. Хоть его и уверяли все
битый час,  что  новый  тигр опытный, мирный  и  разумный,  все равно  любой
дрессировщик знает, что  дикий зверь остается диким зверем  и никогда нельзя
ему до конца доверять. Звери, как и положено, один  за другим прыгнули через
обруч. Последним должен был  прыгать Транкверри-транковерри.  Он  спрыгнул с
тумбы, подошел к обручу  и остановился. Отрицательно покачал головой. Видно,
ему это занятие не понравилось.
     - Ну пожалуйста, - сказала Верочка. - Я вас прошу.
     В зале некоторые услышали эти слова и засмеялись.
     Тигр неохотно прыгнул, задел ногами обруч и вышиб его из руки  Верочки.
В зале ахнули. Тигр оглянулся, увидел, в чем дело, и тут,  к изумлению всех,
включая львов, легко изогнувшись,  дотянулся мордой до  лежавшего  на  земле
обруча и, подняв, подал Верочке.
     Зал  разразился  аплодисментами,  потому что  зрители  поняли,  что это
отработанный трюк.
     Яснов удивился - он такого еще никогда не видел. Даже директор  цирка -
Юлька это заметила - хлопал в ладоши.
     Аттракцион уже подходил  к  концу,  и зрители ждали, что же еще сделает
этот  великолепный тигр И  вот когда остальные  хищники  расселись вновь  по
тумбам,  чтобы  выслушать заслуженные аплодисменты и  разойтись,  тигр вдруг
большим прыжком взлетел  над тумбой так высоко, что  все ахнули, и опустился
посреди  манежа.  Даже  Яснов  отпрянул  в  сторону Но тигр  не  дал  никому
опомниться.  Он еще раз подпрыгнул и  сделал в воздухе  сальто. Никто еще не
видел, чтобы тигр делал сальто.
     - Молодец! - крикнул от прохода Сема Яснов.
     Тогда  тигр  встал   на  передние  лапы  и,  как   умеют   это   делать
дрессированные кошки, прошелся на  передних по кругу. Когда он проходил мимо
Яснова-старшего,  он  подмигнул  дрессировщику.  И  Яснов  не   удержался  -
подмигнул в ответ, хотя потом никак не мог понять, зачем он это сделал.
     Потом  тигр направился  к Верочке,  и она протянула ему навстречу  руки
Юлька поняла, что они об этом договорились еще в фургоне.
     Верочка прыгнула  вперед,  встала на руках на спине тигра, и тот пронес
ее так вокруг арены. Затем  Верочка на руках перешла  тигру на голову, и  он
встал на  задние  лапы. Всем казалось, что губы тигра двигаются и  он что-то
говорит. Но  если он даже и говорил, то  ничего не  было слышно  за громкими
овациями.

11. ПИСЬМА ИЗ ИНДИИ

     Первое письмо от  Семы  Яснова Юлька получила на второй день  занятий в
школе и принесла его в школу, чтобы его мог прочесть Фима.
     "Дорогая Юля! - писал будущий дрессировщик.  -  Мы благополучно доехали
до  Одессы. Пароход  большой, хороший. Тигр  очень  волнуется, не  скучно ли
питону  в  ящике. Я  за питоном  ухаживал, хотя он  может не  есть  хоть три
месяца.  Но я иногда устраивал им свидания, и они обсуждали научные проблемы
на своем языке. А Вера следила, чтобы их никто не увидел.  Тигр  Акбар давно
проснулся,  но  они  с пришельцем не дружат. Отец все еще не  доверяет нам с
Верой, ждет  какого-нибудь подвоха.  Но мы не можем ему все рассказать, пока
не  доедем до  Индии. А так как мы раньше всегда  все отцу  рассказывали, то
ситуация  неприятная.  Транки  часто  ворчит,  что не хочет выступать, и все
рвется поговорить  с отцом, чтобы он обращался с ним как с профессором, а не
как  с тигром. Но  я надеюсь, что он  не проговорится.  Сейчас спешу,  скоро
отплываем. Привет бабушке. Твой Семен Яснов".
     - А я вчера Розочку встретил, - сказал Фима. - Он говорит, что в лагере
большая суматоха  была,  когда мы  пропали. Хорошо,  что  бабушка твоя сразу
позвонила. А потом весь следующий день тигров искали и не нашли.
     Следующее письмо  пришло  уже из  города Бомбея. Через  месяц. Там было
написано, что  они выступают каждый день и Транки ведет  себя  достойно, уже
привык выступать, и это ему даже нравится.
     Он  прирожденный актер,  Яснов-старший к  нему  привык,  и  жаль  будет
расставаться. Скоро труппа едет в Мадрас, там тоже гастроли.
     Потом  прошло еще десять  дней Ожидание было невыносимым. Даже  бабушка
стала плохо спать. К счастью.  Вера  Яснова  догадалась  прислать  в  Москву
телеграмму:

     "РАССТАЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ ВЕРА"

     С  этой телеграммой Юлька помчалась вечером к  Фиме,  и Фимины родители
никак не могли понять, почему Юля с их сыном так радуются.
     А потом пришли сразу два послания. Первое от Семы:
     "Дорогая Юля!  Спешу тебе рассказать, как все было. Мы  приехали в штат
Майсор и  выступали в городе того же названия. Это было самым близким местом
к  тому  заповеднику  -  ты понимаешь. Выступали мы  в  шапито, звери жили в
фургонах,  а мы в гостинице. Хорошо, что цирк был на окраине города Операцию
мы провели ночью. Перед этим Транки выступал так, что жители  того города на
всю жизнь  запомнят. Мы тоже. После представления мы выпустили друзей, и они
побежали  в лес, чтобы добраться до безопасных мест до рассвета. На прощание
тигр плакал. Очень просил передать тебе привет. Больше мы их не видели. Отец
был расстроен. Но мы ему все рассказали. Не знаю, поверил он нам или чет, но
объявление о пропаже тигра сделал. Что ему оставалось? Еще  вчера у нас было
два тигра,  а стал  один. Сама  понимаешь,  тигра не нашли.  Они обещали нам
как-нибудь сообщить о себе.  Но  не сказали как. Будем ждать. Скоро приедем.
Вера грустит. Семен".
     Второе послание пришло в тот же день.
     В  дверь  позвонил  почтальон  и  попросил  расписаться   за   заказную
бандероль.  Без  обратного  адреса  Когда  бандероль развернули,  то  в  ней
оказались фотографии - тигра и питона. На оборотных сторонах были надписи На
одной фотографии: "Дорогой Юле  с благодарностью от ее назойливых гостей" На
другой: "Дорогому Фиме..."  На третьей "Дорогой  Марии Михайловне..."  И так
далее  - там  были  фотографии  и  для  всей  семьи Ясновых. И еще  тюбик  с
растиранием для бабушкиной ноги.
     Бабушка, которая отлично умеет разузнавать все, что ей нужно, с помощью
телефона,  по штампу на обертке бандероли узнала номер почтового  отделения,
из которого бандероль была отправлена. Почтовое отделение находилось в одной
небольшой  деревне  в  Костромской  области.  Бабушка  дозвонилась  туда  по
междугородному  телефону  и  спросила, кто  послал бандероль.  Там  какая-то
женщина ответила, что это  загадочная история. В ту ночь, когда над деревней
пролетел метеор,  кто-то оставил бандероль  на  пороге почтового  отделения,
положил сверху пять рублей и прижал камнем. Так что на почте  наклеили марки
и послали пакет в Москву. И еще на почте осталось три с лишним  рубля сдачи,
и там очень хотели узнать, что с этими деньгами делать.
     Бабушка не ответила, что делать, зато  спросила, что за метеор пролетал
над  деревней.  Очень  яркий, ответила  женщина,  и  даже  круг  сделал  над
деревней. Только это было  ночью, и почти никто не видел, а кто  видел, тому
не очень поверили. Бабушка поблагодарила почтальоншу и повесила трубку.
     Юлька  окантовала портреты своих  друзей и  повесила  их над  кроватью.
Бабушке положила фотографии в  свой альбом, а Фима до сих пор  таскает их  с
собой, скоро они у него совсем изомнутся.
     И  все  они верят,  что  как-нибудь гости  прилетят  снова, уже в более
обыкновенном облике. Ну хотя бы в виде кошки и верблюда.
     Все бывает...


   Кир Булычев.
   Соблазн


     Знание-сила No8-1986



1

     Ипполит Иванов возвращался домой по Пушкинской. Шел бесконечный дождик,
к которому за неделю все уже  привыкли.  Воздух  так  насытился  водой,  что
зонтик  не высыхал и пропускал воду. Ипполит смотрел  под ноги,  потому  что
встречались глубокие лужи.
     Когда  он перепрыгнул через очередную лужу, то  увидел, что в следующей
плавает,  вниз  лицом,  ценнейшая  марка, посвященная  перелету Леваневского
через Северный полюс.  Марка настолько ценная, что Ипполит Иванов никогда ее
раньше не видел.
     Впоследствии Ипполит Иванов не раз  задавал себе  вопрос,  как  он  мог
угадать  марку,  которую  никогда раньше  не видел,  с  первого взгляда, при
условии,  что  она  плавала  в луже  лицом вниз,  то  есть  была  недоступна
обозрению.
     Но сомнений у Ипполита не было.
     Он замер над лужей, как обыкновенная гончая над  выводком райских птиц.
Потом почему-то сложил зонт  и уронил его на  землю. Затем сел на корточки и
осторожно  подвел ладонь  под  плавающую  марку. Та, как  рыбка,  скользнула
подальше от края лужи, не далась. Ипполит Иванов сделал шаг в лужу,  уйдя по
щиколотку в воду,  и  другой  рукой отрезал марке  путь  к  отступлению. Она
попыталась  было  прорваться  в открытую воду, но вскоре сдалась и легла  на
ладонь  Ипполита. Ипполит  поднял  ладонь  к  глазам,  пальцами другой  руки
приподнял марку  за уголок,  перевернул и снова  положил  на ладонь. Да, это
была  марка,  посвященная   перелету  Леваневского  через  Северный   полюс,
перелету, из которого  отважный летчик не вернулся. Мокрое мужественное лицо
летчика смотрело на Ипполита, надпечатка выглядела четко, буква "ф"  в слове
Сан-Франциско была маленькой, что умножало редкость и цену марки.
     Держа ладонь  ложечкой,  Ипполит  достал  свободной рукой  из  верхнего
кармана  пиджака пробирочку с валидолом и, зубами  вырвав  пробку, высыпал в
рот три таблетки. Он жевал их, как изюм, и думал, что  теперь не имеет права
болеть или умирать, потому что его жизнь обрела новый смысл.
     Придя  домой,  Ипполит  Иванов  посмотрел на жену отсутствующим взором,
отказался  от обеда и, принеся из  туалета рулон бумаги, отмотал метра  два,
чтобы соорудить ложе для  марки, которой  надо было высохнуть,  согреться  и
привыкнуть к новому дому.
     Только  когда  она уютно  устроилась в  колыбели из туалетной  бумаги и
вроде бы задремала, Ипполит Иванов догадался, что марка эта -- чужая.
     Коллекционеры бывают двух типов. Первый тип довольствуется самим фактом
обладания.  Он  может  держать в  банковском  сейфе  голубого  Маврикия  или
стодолларовик  Джохора и встречаться  со своими сокровищами раз  в два года.
Второй тип должен общаться с иными филателистами, чтобы те могли оценить его
приобретения и  достижения, разделить  его  радость  или,  что бывает  чаще,
горько позавидовать  его  удаче.  Удача,  выпавшая  на долю  Ипполита,  была
невероятной, сказочной,  недоступной трезвому  разуму, и потому,  как только
миновал первый восторг, Ипполит понял, что так быть не может.
     Город Великий Гусляр сравнительно невелик, организованных филателистов,
включая школьную  секцию,  там  восемьдесят  шесть  человек, и все  солидные
коллекционеры не  только знакомы  друг с другом, но и знают, у кого что  где
лежит.
     Известно, что одна такая марка была у старика Ложкина. Но старик Ложкин
относится к нечастому в нашей стране первому типу  замкнутых коллекционеров,
его коллекцию  мало кто видел. Ипполит в число избранных не попал. Наверное,
окажись такая  редкость  у кого-нибудь  еще, об  этом  знал бы  весь Великий
Гусляр.
     Значит, сказал себе Ипполит Иванов, это марка Ложкина.
     Значит, Ложкин  вышел  в дождь гулять  со своей бесценной  маркой,  она
выскользнула у него из руки и упала в лужу.
     Маловероятно.
     Ни один коллекционер не возьмет с собой под дождь такую  ценнейшую вещь
и  не  отпустит ее  в лужу.  А если вдруг  такое  случится,  бросится за ней
вплавь.
     Но если Ложкин не  заметил?  Нес, допустим, свой альбом, чтобы спрятать
от возможных грабителей в камере  хранения... не получается. Железной дороги
в Гусляре  нет и камеры хранения нету тоже. Ну ладно, нес он альбом показать
своему  близкому другу... Да какие  могут быть друзья  у  этого  скопидома и
скандалиста?
     -- Я честный человек?-- спросил Ипполит Иванов у жены.
     -- Ты обедать будешь, в конце концов?-- ответила вопросом жена.
     -- Я честный человек?-- повторил Ипполит.
     -- Это еще испытать надо,-- сказала жена.
     -- Вот именно,-- сказал Ипполит.-- Вот именно.
     И он решил тут же отнести марку старику Ложкину.
     Марка  уже  чуть подсохла,  в  туалетной бумаге ей нравилось, но она не
возражала,  когда Ипполит  вложил ее, не  разворачивая, в паспорт,  сунул во
внутренний карман пиджака и пошел к двери.
     -- Ты, значит, обедать не будешь?-- спросила жена.
     -- Значит, не буду,-- согласился Иванов.
     На подходе к  дому Ложкина,  с которым Ипполит был еле знаком -- иногда
встречались на  обществе  коллекционеров, но даже  не всегда  здоровались,--
Иванова начали раздирать сомнения иного рода.
     Вот он, Ипполит Иванов, получив в  руки негаданное  счастье,  сразу  же
подумал о собственной  честности. И собственная  честность повлекла Ипполита
Иванова к  старику Ложкину. Но означает  ли это, что старик Ложкин настолько
же  чист и  благороден,  как  Иванов? Допустим,  он  не  терял  этой  марки.
Допустим, она  лежит спокойно в его альбоме. Но, увидев вторую марку, старик
Ложкин быстро сообразит, что ему  тоже улыбнулось счастье, и скажет:  "Ах, я
эту марку сегодня утром потерял.  Какое большое  спасибо, что вы  ее вернули
мне!"  И  останется он с двумя  марками. А  Ипполит Иванов, спаситель  этого
ничтожного  клочка бумаги, "останется с носом". И опасения  Иванова были  не
беспочвенны,   так  как   среди  филателистов  иногда,  в  виде  исключения,
встречаются  нечестные люди. Один из них, не будем называть  его фамилии,  в
прошлом году  подсунул  Ипполиту марку  с подклеенными угловыми  зубцами,  а
когда Иванов обнаружил подлог,  то притворился, будто видит ту марку впервые
в жизни.  Но  такие граждане  нетипичны для нашего общества  и  в  ближайшем
будущем вообще исчезнут.
     Размышляя таким  образом, Иванов замер у  ворот дома No  16 и  довольно
долго  топтался, не замечая, как дождь стекает по лицу. В этой нерешительной
позе Иванова застал Корнелий Удалов, который как раз шел домой, потому что у
него жил гость и  гостя пора было кормить,  а жена  Ксения  отказывалась это
делать.
     -- К нам?-- спросил Удалов.-- Давно не заходил.
     -- К Ложкину,--  сказал Ипполит.  Они  были знакомы  с Удаловым  и даже
учились в школе в параллельных классах.
     -- Так чего же стоишь? У него свет горит,-- сказал Удалов.
     И Ипполиту ничего не оставалось, как последовать за приятелем.
     Удалов  повернул  с  лестницы  к  своей  квартире, а  Ипполит  позвонил
Ложкину.
     Ложкин долго не открывал. Потом  наконец дверь дрогнула и уехала внутрь
квартиры. Ложкин был встрепан, небрит, озабочен, одет в старый халат до полу
и шлепанцы.
     --  Здравствуйте!-- слишком  громко  и  радостно  воскликнул  Иванов.--
Принимаете филателистов?
     -- Добрый вечер,-- ответил Ложкин, не  двигаясь с места и  не пропуская
гостя.-- Занят я, устал, отдыхаю.
     --  Я  на минутку,--  сказал  Ипполит,-- только получить  совет -- ваша
эрудиция широко известна.
     Лесть  была  надежным способом проникнуть в  сердце  Ложкина.  Об  этом
многие знали.
     -- Какая уж у меня эрудиция,--  возразил Ложкин.-- Нет у меня эрудиции.
Не осталось. Один маразм.
     --  И все-таки  по части  довоенных марок -- у вас лучшая  коллекция. И
если  вы мне  не поможете,  никто не  поможет.  Клянусь,  что больше  минуты
времени не отниму. Один вопрос -- и я ушел.
     --  Ну ладно, проходи,-- сказал Ложкин.--  Только в прихожей  побудь. С
тебя капает.
     -- Это правильно,-- сказал Иванов.-- На улице дождь.
     -- Что за вопрос?
     -- Хочу взглянуть на вашего Леваневского. На перелет.
     Лицо  Ложкина изменилось к худшему.  Оно побледнело и щеки опустились к
углам рта.
     --  Какой  еще  Леваневский!--  закричал  Ложкин.--  Не  знаю  никакого
Леваневского.
     Но  забота  о  возможной потере,  происшедшей с Ложкиным, соединенная с
надеждой оставить марку себе,  заставила  несмелого в обычной  жизни Иванова
проявить упрямство.
     -- Леваневского у вас Штормилло видел,-- сказал он, прижимаясь к стене,
чтобы не закапать квартиру.-- С тонким местом.
     -- С тон-ким мес-том?
     Ложкин вздрогнул, как от удара.
     -- Мой Леваневский с тонким местом? Это твой Штормилло с тонким местом.
Ну, погоди!
     Ложкин бросился в комнату, и Иванов сделал нечаянный шаг вслед.
     -- Стой!-- крикнул ему Ложкин.-- У меня квартира сухая!
     Ипполит отступил назад, но потом, слыша, как Ложкин вываливает из шкафа
кляссеры  и  альбомы, вытянул  голову, любопытствуя,  как  тот содержит свои
марки. И увидел:  Ложкин достал толстый  кляссер, открыл его и замер. Стоял,
согнувшись, спиной к Иванову. И не двигался.
     --  Ну  что  же!--  поторопил  Ложкина  Ипполит.  Марка,  завернутая  в
туалетную бумагу, жгла ему сердце.-- Нет марки?
     Ипполит сказал это, и сердце  его, обожженное,  натруженное, сжалось до
опасного предела.
     -- Есть марка!-- закричал в ответ Ложкин.-- Не спровоцируешь!
     Он обернулся и  пошел к Ипполиту, неся  перед  собой раскрытый кляссер,
как на похоронах генералов несут подушки с орденами.

2

     Тем временем  Удалов пришел к  себе домой, вынул из большой продуктовой
сумки гостя,  и  тот принялся быстро, ловко  и изящно зализывать, поправлять
раздвоенным языком перышки на своем длинноватом теле. Удалов выложил на стол
принесенные  из  магазина  продукты  и   невольно   залюбовался   статью   и
законченностью  форм  пришельца  из космоса,  что  третий  день  проживал  у
Удалова,  известного   всей  Галактике  как  сторонник  справедливой  дружбы
космических цивилизаций и крупный межпланетный деятель, хоть  и  занимал  он
скромный пост заведующего стройконторой в городе Великий Гусляр.
     Пока  Удалов  разворачивал  покупки,  чтобы  обеспечить  себе  и  гостю
скромную трапезу,  в комнату заглянула  его жена  Ксения и,  увидев на столе
пернатую ящерицу  с  хвостом,  почему-то  напоминающим деревянную  расписную
ложку, скривилась, крикнула:
     -- И детей из дому уведу!
     --  Не  обращай  внимания,--  сказала  ящерица  Удалову, когда  Ксения,
хлопнув дверью, убежала.-- У нее нормальная идиосинкразия  к ползучим гадам.
Это у двуногих случается.  Но  мы  с тобой  знаем,  как я  красив,  в первую
очередь душевно.
     -- И внешне ты  тоже не урод,--  согласился Удалов, хотя был расстроен.
Приятнее, когда в доме царит мир и жена проявляет гостеприимство.
     --  Ксенин  характер также  небезызвестен в Галактике,--  угадал  мысли
Удалова пришелец,  которого -- для простоты  -- звали  Коко,-- бывают жены и
хуже. Ты мне кефир согрей. Я предпочитаю разогретый кефир.
     И уже потом, когда сели ужинать, Коко добавил:
     Моя жена тебя бы тоже не вынесла.

3

     --   Посмотрел?--   спросил  Ложкин,  стараясь  захлопнуть   кляссер.--
Убедился?
     Ипполит  Иванов  ловко прижал  пальцами край  кляссера,  не  давая  ему
закрыться. Он пытался разглядеть марку получше. Марка была на листе в гордом
одиночестве. Тот же  мужественный  взгляд пилота, та же скромная надпечатка,
даже та же маленькая буква "ф" в слове Сан-Франциско.
     Но не это смутило  Ипполита. Не это привлекло его тренированное зрение.
Человек, который смог угадать такую марку в луже, да еще  оборотной стороной
наружу, сразу увидел деталь, которая повергла его в растерянность.
     Правый нижний  угол марки занимал  почтовый штемпель. Ясный, четкий, на
котором  без труда угадывались буквы  "...  нинград".  Причем  первая  буква
наполовину  была  срезана  зубцами марки, а последняя  чуть-чуть вылезала на
боковое поле. Точно такой же почтовый  штемпель, точно так же расположенный,
был на марке,  найденной Ивановым. Но штемпели на двух марках  не могут быть
идентичными!
     -- Все!-- старик Ложкин вырвал кляссер из руки Иванова, захлопнул его и
прижал к впалой груди.
     --  Нет,--  ответил  Иванов.-- Не все.  Тяжелое предчувствие  требовало
энергичных  действий.  Он  не  мог  остаться   при  подозрении.  Любая  ложь
невыносима!
     Иванов достал из кармана паспорт,  из него сложенную вчетверо туалетную
бумагу, из нее  почтовую марку. Смело сделал  три шага  в комнату и  положил
свое сокровище на стол.
     Объяснитесь,-- сказал он тихо.
     Старик Ложкии смертельно побледнел и спросил, еле шевеля губами:
     -- Откуда это у тебя?

4

     -- Сколько еще пробудешь у нас?-- спросил Удалов у Коко.
     Коко допил из блюдца  кефир, закусил  конфеткой, облизал зеленые губы и
лениво разлегся среди чашек и тарелок.
     -- Как дела пойдут,-- сказал он.-- Сам понимаешь, научная командировка.
Пока задание  не выполню, придется у  вас  ошиваться.  Но я  не  в обиде  на
начальство. И на Землю летать люблю.
     -- А в чем задание, если не секрет?-- спросил Корнелий Удалов.
     -- Дирекция института запланировала коллективную монографию  "Концепция
честности и чести  в масштабе Галактики". В тридцати томах. Сроки поджимают,
а еще и половина полевых исследований не завершена.
     -- И многих мобилизовали?
     -- Всех этот деспот разогнал, отсохни его хвост!
     Удалов  вздрогнул.  Ему еще не  приходилось  слышать,  чтобы  друг Коко
употреблял такие сильные выражения.
     -- Могло быть хуже,-- сказал Удалов.-- Для тебя.
     -- Мне повезло. Попал на сравнительно устойчивую планету.
     -- Чай будешь?
     -- Три  кусочка сахару.  А у тебя прошлогоднего  клубничного варенья не
осталось?
     -- Ксюша куда-то спрятала.
     -- Этого следовало ожидать.
     -- Ты уже с кем-нибудь встречался?
     --  Нет,  неделю провел  в библиотеках. Ночами  работал, сам понимаешь,
приходится хранить инкогнито. В  Историчке меня чуть кот не сожрал.  И зачем
только  они допускают  кошек в библиотеку?  Я анонимку написал их директору,
чтобы котов не пускали.
     --  Это правильно,--  согласился Удалов.-- Правда,  от  мышей тоже вред
бывает.
     -- Здесь  я  кое-кого  опросил,--  продолжал Коко,  постукивая  твердым
концом хвоста по столу.-- Побеседовал.
     -- Как же так? В твоем облике?
     -- Не  беспокойся,  я  своими ограничивался. С  Сашей  Грубиным  провел
вечерок, старика Ложкина навестил. Только доставил старику неприятность.
     -- Ты? При твоей деликатности?
     -- Нечаянно. Он свои почтовые  марки  смотрел.  Знаешь ведь,  некоторые
люди странно себя ведут -- собирают кусочки бумаги -- так называемый сорочий
эффект. Занятие бессмысленное, но любопытное для строительства поведенческой
модели землян.
     -- Не всегда бессмысленное,-- сказал Удалов.-- Эти  марки больших денег
стоят. А у вас что, сороки водятся?
     -- Сорок нет. Это из моего земельного опыта. Или земляного?
     -- Земного.
     -- Спасибо. Об  относительной ценности марки  я наслышан. Ты бы  видел,
какое  лицо было у Ложкина, когда я хвостом задел его любимую бумажку. Можно
было подумать, что сгорел дом. Но я это объясняю не жадностью в чистом виде,
а коллекционным остервенением. Тебе нравятся термин? Я сам его придумал.
     -- Так, значит, ты ему любимую марку погубил?
     Не бойся, как погубил, так и восстановил.

5

     --  Я,  понимаешь,  спешил  под  дождем,   я,  понимаешь,  переживал!--
возмущался в соседней  квартире Иванов.-- А я марку,  оказывается, возвращал
не человеку, а жулику!
     -- Жулику? А  ну,  бери свои  слова обратно! Пинцетом проткну за  такое
оскорбление!-- Руки Ложкина тряслись, в уголках рта появилась пена.
     -- Моя марка и твоя марка -- копии или не копии?
     -- Похожие марки, и все тут! Совпадение!
     --  Совпадение  в  луже не  валяется.  Рассказывайте  все, а  то созову
филателистическую общественность. Ни перед чем не остановлюсь!
     -- Ничего не знаю,-- сказал Ложкин, отводя взор в сторону, к комоду.
     -- Ладно,--  сказал устало Иванов. Он подобрал  со стола свою  марку, к
которой  уже  не  испытывал  никакого душевного  расположения,  и отступил в
переднюю, откуда объявил:-- Первым делом поднимаю Гинзбурга.
     С ним идем  к  Смоленскому,  оттуда прямым  ходом к Штормилле  -- нашей
совести и контролю.
     Ложкин упрямо молчал.
     -- Вам больше нечего сказать?-- спросил на прощание Иванов.
     --  За  всю  мою  долгую  жизнь...-- начал  было Ложкин, но  голос  его
сорвался.
     В  иной ситуации Иванов  пожалел бы  старика.  Но дело шло о серьезном.
Если в Великом Гусляре кто-то научился подделывать такие марки, как "перелет
Леваневского", значит, в будущем коллекционеру просто некуда деваться.
     Иванов решительно спустился по лестнице, вышел во двор, кинул последний
взгляд  на освещенные  окна Ложкина. Дождь не ослабел,  капли  были  мелкие,
острые и холодные. Иванов пошел к воротам.
     -- Стой!-- раздался крик сзади.  Ложкин,  как был, в халате, выбежал из
дверей шатучим привидением.
     -- Не губи!-- закричал он.
     -- Нет, пойду,-- упрямо откликнулся Ипполит Иванов.
     -- Не пойдешь, а то убью!-- закричал Ложкин.-- Вернись, я  все объясню!
Клянусь тебе памятью о маме!
     Эти  слова  заставили  Иванова  остановиться. Вид Ложкина был  жалок  и
нелеп. Халат сразу промок и тяжело  обвис, Ложкнн стоял в глубокой  луже, не
замечав этого, и  Иванов понял,  что,  если  не  вернуть старика в дом,  тот
обязательно и опасно простудится.
     -- Хорошо,-- сказал он.-- Только без лжи.
     -- Какая уж  тут ложь!--  ответил Ложкин,  отступая в дверь.--  Это все
Коко виноват, крокодил недоношенный!

6

     -- Слышишь, как тебя называют?-- спросил Удалов.
     Он стоял у окна и наблюдал сцену, происходившую под дождем.
     Коко скользнул  со стола, ловко вскарабкался по  стене на подоконник  и
высунул длинное лицо в приоткрытое окно.
     -- Слышу,-- сказал он.-- Но не обижаюсь. Хотя мог бы и обидеться.
     -- С крокодилом сравнение не понравилось?
     -- При чем тут крокодил? Неблагодарность человеческая не нравится.
     Внизу собеседники скрылись под навесом подъезда, и сквозь шум дождя  до
Удалова доносились быстрые, сбивчивые слова старика.
     -- Этот  крокодил  мне  Леваневского хвостом смял, понимаешь? Прилетел,
извините с другой планеты,  напросился в гости, весь чай дома выпил, чуть ли
не нагадил...
     --  Вот  именно,  что  чуть  ли  не...--  согласился  обиженно  Коко.--
Варвары...
     -- Ну, я его прижал,-- слышен был голос Ложкина.-- Я ему сказал кое-что
о космической дружбе. Он у меня закрутился, как черт на сковороде...
     -- Он в самом деле на крокодила похож?-- спросил Иванов.
     -- Хуже.
     --  Крокодилов  не  встречал,--  заметил  негромко  Коко.--  Но  теперь
обязательно познакомлюсь.
     -- Нет смысла,-- ответил Удалов.-- Хищники эти крокодилы.
     -- На, говорит он мне,-- слышен был голос  Ложкина,-- возьми копирку. И
дает мне машинку.  Небольшую. Заложи, говорит, в  нее  любой листок бумаги и
свою  попорченную марку.  Через минуту  будешь иметь точную копию. До атома.
Починишь марку, говорит, вернешь мне машинку. Понимаешь?
     -- И починил?-- спросил Ипполит Иванов.
     --   Точно  такую  сделал.  Без  обмана.  У  них  там,  в   космическом
пространстве, какой  только техники нет,  страшно подумать! Они ею буквально
кидаются.
     -- Лучше бы с нами поделились,-- сказал Иванов.-- Мы с такими машинками
замечательное бы производство наладили.
     -- Не хотят,-- сказал Ложкин.-- Невмешательство у них. Желают, чтобы мы
сами. А в самом деле скопидомничают.
     Коко обиделся.
     -- Какое он имеет моральное право судить...
     -- Погоди,-- перебил его Удалов.
     -- Значит, починил и вернул?-- спросил Иванов.
     -- Грех попутал,-- признался Ложкин.-- Я одну марку сделал. А потом еще
одну  захотел.  Так, на  случай  обмена.  Понимаешь,  у Гинзбурга  в  обмене
антивоенная серия лежит, ты ведь знаешь.
     -- Знаю,-- вздохнул Ипполит.
     --  Пойми  меня  правильно.  Сделаю,  решил  я,  еще  одну  марку,  для
Гинзбурга. И ему  приятно,  и мне польза. Марка  ведь  не поддельная.  Марка
настоящая, скопированная на уровне космических стандартов.
     -- Стыдно,-- сказал Иванов.
     -- Еще как стыдно. Но удержаться невозможно.
     -- А я вот под дождем пошел к вам марку возвращать.
     -- И  не  говори...  Ну ладно, сделал я  еще одну,  а  потом вспомнил о
Штормилле. Помнишь,  что  у  Штормиллы  в  обмене лежит? Забыл?  Беззубцовый
Дзержинский у него лежит!
     -- Помню,-- сказал Иванов.
     -- Ну, ради этого стоило еще одного Леваневского сделать?
     -- Погодите,-- сказал Иванов.-- Сколько же вы Леваневских отшлепали?
     -- Уже все, уже остановился,-- сказал Ложкин.-- Что, разве я не понимаю
всей глубины моего морального падения?
     -- Так завтра же Гинзбург своего Леваневского Штормилле покажет. И все,
и где ваша честь?
     -- Вот именно,-- сказал Коко.-- Где честь?
     -- Я  только Штормилле отнес,-- сказал Ложкин.-- А гинзбурговскую марку
я по дороге потерял. Тебе она на глаза и попалась.
     -- Ваше счастье, что попалась,-- сказал Иванов твердо.-- Все равно надо
было остановиться.
     -- Да я и остановился! Я же сегодня приборчик Коке возвращаю.
     -- И все?
     -- И все...
     -- Ну и возвращайте. Немедленно! А Леваневского мы разорвем!
     -- Вот молодец, нравится мне этот Иванов,-- сказал Корнелий.
     -- Погоди с выводами,-- ответил Коко.
     --  Верну.  А  Леваневского,  может, рвать не  будем?--  спросил Ложкин
заискивающим голосом.-- Беззубцового Дзержинского я уже в коллекцию положил.
Когда  еще  попадется! Да и  ты  себе оставь. Марка  хорошая,  настоящая. До
атома.
     -- Нет,-- сказал  Иванов уже не  так уверенно.--  Все  равно  я  обязан
проинформировать Штормиллу.
     -- И  расстроишь его смертельно. Он  же сейчас живет в наслаждении, что
выгодный обмен со мной совершил.  А как узнает,  что  ему делать? Оставаться
без Леваневского?
     -- Конечно, так...
     --  Постой-ка,--  сказал  Ложкнн.--  Может, ты  хочешь  на  эту машинку
взглянуть? Может,  тебе еще какая из  моих  марок нужна? Я  быстренько копию
сделаю. Задаром.  И  нет в том обмана и жульничества. Помню,  ты консульской
почтой интересовался. Интересовался, да?
     -- Нет, не буду я в этом участвовать,-- сказал Иванов.
     -- А ты  и  не будешь,-- ответил Ложкин.--  Только  подымемся  ко  мне,
поглядишь  на  машинку, чайку попьем.  Ладно, а? Я совсем промок.  Заработаю
из-за тебя воспаление легких, помру еще...
     -- Если так, то поднимемся,-- сказал Иванов.
     Хлопнула входная дверь.

7

     -- Нам бы тоже не мешало чайку вылить,-- сказал Коко Удалову.
     В мгновение ока галактическая ящерица перемахнула на стол.
     Удалов был задумчив. Он  несколько раз  подходил к окну, прислушивался,
не хлопнет ли дверь, а Коко откровенно над ним посмеивался.
     -- Не спеши,-- говорил он.-- Твой Иванов уже совращен.
     -- В каком смысле?
     -- Изготавливает марки честным способом.
     -- Он  не  такой человек,-- сказал  Удалов.-- Он под дождем чужую  вещь
хозяину понес.
     -- Это  была для него понятная  ситуация. Он знал,  что в  таком случае
положено  делать.  А  в  ситуации  сомнительной он  легко  поддался уговорам
Ложкина, который чувствует, что морально погиб, я сейчас идет на все, только
бы нейтрализовать свидетеля.
     -- Ты рассуждаешь будто про уголовников,-- обиделся Удалов.
     -- Да какие они уголовники! Обыкновенныелюди. Пока соблазн невелик, они
честные, а как  соблазн перейдет через допустимые пределы, они уже  начинают
шататься, как тростник на ветру.
     --  Грустно  мне, что ты  такого  низкого мнения о  землянах,--  сказал
Удалов.
     --  Почему низкого? Нормального мнения... Кстати, уже одиннадцатый час,
спать пора. Послушай, Корнелий, ты мне сделаешь личное одолжение?
     -- А что?
     Зайди к Ложкину, возьми копирку. Мне ее уничтожить надо. Сам понимаешь.
     -- Может, ты сам сходишь.
     -- Могу, конечно, ты не  думай, что я тебя принуждаю. Только вот что-то
спина побаливает, радикулит опять одолел...
     И  пришлось  Удалову  идти  к  соседу за машинкой, понимая при том, что
хитрец Коко  сделал это не случайно:  хочет  он, чтобы  Удалов  собственными
глазами убедился, насколько моральный облик отдельных жителей нашей  планеты
оставляет  желать лучшего... И Удалов пересек  лестничную  площадку, злой на
Коко, злой тем  более на Ложкина с Ивановым. И он, хоть и надеялся в глубине
души,  что коллекционеры мирно пьют  чай, сам себе не  верил и  потому,  как
только  Ложкин приоткрыл дверь, Корнелий отстранил его, метнулся в комнату и
увидел, как Иванов пытается  прикрыть  телом машинку, кляссеры,  марки,  все
орудия преступления.
     --  Не старайся,  Ипполит,-- сказал  Удалов голосом Командора,  который
застукал дон  Жуана, хотя  никакого морального  удовлетворения  от  этого не
получил.-- Я в курсе.
     --  Он  в курсе,--  сказал  за его  спиной  Ложкин.-- Этот  Коко у него
остановился.
     -- Сдавайте копирку,-- сказал Удалов.-- Нельзя вам доверять...
     --  Мы  только  испытывали,--  сказал  Ипполит,  красный,  как  свекла,
хватаясь за сердце.
     -- Солидно наиспытывали,-- сказал Удалов.-- Если вам машинку еще на час
оставить, вы за деньги возьметесь, или как?
     -- Деньги в  нее  не поместятся,--  сказал Ложкнн. И  Удалов понял, что
даже такая отвратительная мысль уже посещала его соседа. Человека,  которого
он знал много лет, не очень любил, но не сомневался в его порядочности...
     Удалов подобрал со стола машинку, хотел было порвать марки, но не знал,
какие из них настоящие, а какие  -- копии. И ему ли судить этих людей?.. Они
сами себя осудят.
     Удалов  без единого слова вышел на лестничную площадку, закрыл за собой
дверь.  И  остановился. Машинка,  плоская,  похожая  на портсигар, лежала на
ладони. Что хочешь можно сунуть в нее.  Ну хоть автобусный билет. Интересно,
а  что будет?  Удалов  достал  автобусный билет из  кармана.  На  лестничной
площадке  было  не  очень  светло --  одна лампочка в двадцать пять  свечей.
Удалов оглянулся  -- никто не наблюдает?  Никто  за ним не наблюдал.  Удалов
вложил автобусный билет в щель на торце портсигара.  Ага, нужна еще бумажка,
чтобы из нее сделать копию. Бумажку он вырвал из записной книжки. Сунул туда
же. Машинка тихо  зажужжала. Потом с другого конца выскочили две  одинаковые
бумажки. Две странички из  записной  книжки, совершенно  одинаковые.  Видно,
Удалов  в чем-то ошибся, и машинка  скопировала не  билет, а наоборот. И тут
Корнелий словно проснулся.
     Понятно, подумал  он мрачно, комкая в кулаке листочки. Все понятно. Как
же я сразу  не сообразил! Тоже мне, называется галактический друг! Как  же я
мимо  ушей  пропустил,   что  он  монографию  пишет  о  чести  и  честности?
Испытываешь? Старика Ложкина  испытал. Иванова  испытал. А потом меня, друга
своего,  послал  на  испытание.  И  почудилось  Удалову,  что  электрическая
лампочка в  двадцать пять вольт над головой подозрительно пощелкивает. Может
быть, снимает  его  действия  на пленку, чтобы  сделать  из  него,  Удалова,
иллюстрацию к тридцатитомному труду.
     Удалов распахнул дверь к себе в квартиру.
     Коко метнулся от двери, прыгнул на диван.
     -- Что тебя так долго не было?-- спросил он ласково.
     -- Возьми машинку,-- сказал Удалов.-- Провокатор паршивый.
     -- Ну что  ты, что ты...-- быстро заговорил Коко.-- На тебя эксперимент
не распространялся.
     --  Это  мне без разницы,-- сказал Удалов.-- Собирай свои вещи и вон из
моего  дома,  понял?  У  Иванова  сердце  плохое,  старик  Ложкин  наверняка
простудился...
     -- Корнелий, дорогой, будь разумен!
     -- Не буду. Мы тебе не морские свинки. Убирайся.
     -- А как же космическая дружба?-- спросил Коко.
     -- О ней ты и подумай на досуге.
     -- Но на улице дождь! Куда я денусь? В гостиницу меня не пустят...
     Удалов не  слушал. Он  подошел  к  окну и, прижавшись лбом  к холодному
стеклу, стоял, глядя в темный двор. Одинокий фонарь освещал полукруг земли у
подъезда. Дверь растворилась, из нее  вышел Ипполит Иванов и побрел куда-то,
не замечая  дождя. Потом дверь  приотворилась вновь, и  из дома выскользнула
изящная пернатая ящерица.
     Тогда Удалов пошел спать.



                               Кир Булычев

                           САПОЖНАЯ МАСТЕРСКАЯ



                                        Если ловить  рыбу,  осушив  поток,
                                   улов будет богатым, но на следующий год
                                   рыба исчезнет.  Если охотиться, выжигая
                                   леса,  добыча  будет  обильной,  но  на
                                   следующий год дичи не станет.

                                                        ВЕСНА И ОСЕНЬ ЛЮЯ.
                                                    Китай, III в. до н. э.


     Долгие годы в городе Великий Гусляр был только один  ресторан  -  при
гостинице.  Он пользовался сомнительной славой, потому что туда как бывает
в небольших провинциальных городах, никто  не  ходил  питаться,  а  ходили
гулять.  Правда,  порой  белыми  воронами  возникали  в  нем   гостиничные
постояльцы.  Они хотели кефира и яичницы  -  а  получали  бифштекс  и  сто
граммов коньяка.
     Два года  назад  положение  изменилось,  потому  что  открылся  новый
ресторан, ресторан-баржа, при общежитии для  туристов.  У  ресторана  было
игривое название <Гусь лапчатый>, и он был оформлен в  русском  стиле.  На
стенах трюма висели прялки, грабли и чеканенные по меди домашние животные.
Здесь туристов кормили комплексными обедами, в днище баржи стучала вода, и
если поднимался  ветер,  баржу  слегка  покачивало.  За  рекой  начинались
дремучие леса - место было  романтическое,  и  там  можно  было  проводить
время, а не только гулять.
     Сюда директор кожевенного  завода  пригласил  милого,  еще  молодого,
склонного к полноте и романтике Мирона Ивановича, городского  архитектора,
на обед.  Обед должен быть приятным, но деловым, а дело  было  деликатным.
Завод строил корпус заводоуправления,  рядом  положено  быть  проходной  и
стоянке для машин.
     На  месте  стоянки  и  проходной  торчала  и  всем   мешала    старая
развалюха-часовня, которую занимала сапожная мастерская. Часовню надо было
снести, но мешала общественность во главе с Еленой Сергеевной  директоршей
городского музея.  Сейчас директорша уехала в отпуск, и надо  было  снести
развалюху, пока она не вернулась.
     - Я же не против, - Мирон Иванович и  не  скрывал  своей  позиции.  -
Часовня вылезает на мостовую, мешает движению.
     - Не только мешает, а нарушает, - говорил директор  завода,  сводя  к
переносице схожие с черными мохнатыми гусеницами брови. -  Нарушает  общий
вид твоего проекта.  Ну представь себе,  ты  же  творческий  человек,  что
останется от вида, если она будет высовываться?  Ты  кушай  рыбку.  Мирон,
хорошая рыбка. Ничего, что я к тебе попросту?
     Завод был намерен построить  два  типовых  дома,  Мирон  Иванович  их
привязывал к местности и рассчитывал на квартиру в одном из них. Житейская
история.  И часовня была обречена, ничто ее  уже  не  могло  спасти.  Есть
маленький город, в нем относительно крупный завод, городу завод  нужен.  К
тому же эстетический момент тоже играл роль - городу хотелось иметь  новое
здание из стекла и сборного железобетона.
     - Спасибо, рыбка вкусная, - отвечал Мирон Иванович.  -  Архитектурной
ценности часовня не представляет. Я осматривал.
     - Видишь, даже осмотрел, - сказал заместитель директора,  при  первом
же взгляде на которого было ясно,  что  он  шалун  и  страстный  рыбак.  -
Значит, проявил ответственность. А что ты завтра делаешь, в субботу?
     - Не планировал, - ответил Мирон Иванович.
     - Завтра нас Степанцев на рыбалку зовет. Присоединишься?
     Мирону Ивановичу, человеку в городе сравнительно новому, было приятно
общаться с городской элитой.
     - Я, честно говоря, совсем не имею опыта, - сказал Мирон Иванович.
     - А мы рыбку с собой возьмем, - засмеялся директор густым голосом.  -
Степанцев свиными шашлыками обеспечит.
     Степанцев был заведующим свинофермой.
     Мирон Иванович глядел на своих собеседников, и ему было приятно. И от
несильного опьянения, и от забавных мыслей,  которые  неожиданно  посещали
его.  Например, мысль о том, что Степанцев, директор  свинофермы,  который
пригласил их на рыбалку, совсем не похож  на  заведующего  свинофермой.  А
похож на писателя Гоголя и даже пишет стихи.  А директора завода  зовут  в
область, на новый пост,  а  он  всем  говорит:  <Лучше  первым  парнем  на
деревне, понимаешь?>
     Они выпили еще, за прогресс.  Заместитель директора сказал, что, будь
он архитектор, он бы половину города снес.  Эти  подслеповатые  хибары,  в
которых жили купцы, только портят пейзаж. Директор не дал Мирону Ивановичу
возразить, он сам ответил.
     - Ты что же думаешь, Сергей, - сказал он. -  Туристы  едут  с  разных
концов нашей родины только чтобы твоим  заводом  полюбоваться?  Им  дорога
история.
     - Правильно, - поддержал директора Мирон Иванович. - Вы в самую точку
попали.  Я потому  и  согласился  поехать  в  Великий  Гусляр,  что  здесь
удивительное сочетание старины и новизны.  Мы должны  сохранять  память  о
культуре. Это живая нить.
     - Живая нить на живую нитку, - пошутил заместитель.
     Мирон Иванович заметил краем глаза, что за  соседним  столиком  сидит
девушка в голубом платье, одна, и прислушивается к его  словам.  Незаметно
для себя он повысил голос.
     - Отсюда уходили на восток  землепроходцы,  которые  несли  память  о
Великом Гусляре к берегам Камчатки и Ледовитого океана.
     Директор не смог более  терпеть  -  ему  тоже  хотелось  сказать.  Он
остановил  Мирона  Ивановича  мягким,  но  властным  движением  ладони   и
подытожил:
     - Туристы едут с разных сторон нашей родины, не  только  чтобы  нашим
заводом полюбоваться. Им дорога и история.
     Тут заместитель директора догадался, что можно уточнить. И он сказал,
тоже  подняв  ладонь,  мягко,  но  решительно,  чтобы  Мирон  Иванович  не
вмешался:
     - Но им дорог и наш завод.  Потому что это - завтрашний день Великого
Гусляра. Им будет чем любоваться.
     Мирон Иванович взглянул на девушку в голубом. Она смотрела на него.
     - С другой стороны! - решительно произнес он.
     Но тут директор снова остановил его движением ладони, которого  Мирон
Иванович не мог ослушаться, и добавил:
     - Но это не исключает.
     После этого Мирону Ивановичу нечего было добавить.
     В голове приятно шумело, и захотелось покурить.  Но  курить  в  трюме
баржи нельзя, а спутники его были некурящими, так что он извинился и пошел
наверх, на палубу, где  был  прибит  железный  лист  и  стояло  ведро  для
окурков.
     Мирон Иванович стал глядеть вниз по  реке.  Вечерело,  оттуда  тянуло
сырым еловым воздухом, и он представил себе, как  завтра  рано  утром  они
поплывут на катере к Веселому омуту.  Над рекой будет подниматься утренний
туман, а потом они будут есть шашлыки и весело беседовать.
     И тут он уловил движение у поручней.  Он быстро поглядел а ту сторону
и увидел, что девушка, та самая, взгляд которой он перехватил в ресторане,
стоит совсем близко.  И в этом не было ничего  удивительного,  потому  что
бывают счастливые вечера, когда все в жизни получается, когда судьба  идет
тебе навстречу, даря славных собеседников и неожиданную щемящую встречу.
     - Вы курите? - спросил Мирон Иванович, обычно крайне стеснительный  с
девушками.  Но сейчас в нем жило глубокое убеждение, что девушка вышла  на
палубу именно  из-за  него,  что  она  ждет,  когда  он  осмелится  к  ней
обратиться, и не возмутится такой прямоте.
     - Нет, спасибо, - сказала девушка, - я не курю.
     - Душно стало? - спросил Мирон Иванович, смело разглядывая девушку  и
удивляясь ее тонкости, изяществу, хрупкой и угловатой линии плечей и  рук,
светящейся  в  полутьме  голубизне  платья,  а    главное,    естественной
воздушности небрежно парящих над плечами русых волос.
     - Нет, - ответила девушка, поглядев на него в упор, и Мирон  Иванович
осознал ее глаза - они раскрылись навстречу ему, голубые, а может,  серые,
но впитавшие в себя  отблески  бесцветного  сумеречного  неба,  большие  и
доверчивые.
     - А почему? - вдруг защекотало в груди.
     Она должна сейчас ответить, и от этого ответа в его жизни  все  может
перемениться - то был момент сладкого страха, вызвавшего такую слабость  в
ногах, что Мирон Иванович быстро выкинул сигарету за  борт  и  вцепился  в
поручень.
     - Я вышла вслед за вами.
     - А, - сказал Мирон Иванович.
     Стеснение и щекотание в груди не прошло,  а  усилилось,  но  никакого
ответа он придумать не смог.
     - Мне надо с вами поговорить, - сказала девушка и чуть приблизилась к
нему, можно было протянуть руку и дотронуться до  ее  тонких  пальцев.  Но
конечно, Мирон Иванович не посмел этого сделать.
     Мирон Иванович молчал. Девушка заговорила тихо, как будто они были на
свидании, когда близко злые любопытствующие уши и нельзя им открыться.
     - О чем... поговорить?
     - О вас, Мирон Иванович.
     - А вы откуда знаете, как меня зовут?
     - Я вас увидела еще вчера, - сказала она, - и узнала ваше имя.
     Трап, ведущий на палубу, заскрипел, кто-то  поднимался.  Девушка  еще
тише, настойчивее, чем прежде, сказала:
     - Я вас буду ждать на берегу. Не спешите, я дождусь.
     На палубу поднялся заместитель директора.
     - Ты здесь, - сказал он, - а я уж решил, что утонул. - Он  подошел  к
Мирону Ивановичу, обнял его за плечо мягкой несильной рукой. - Пошли вниз.
Директор хочет тост сказать.
     Девушки на палубе не было.
     Мирон Иванович вырвался из дружеской компании  только  через  полтора
часа.  Мирон не мог сказать старшим  товарищам,  что  у  него  свидание  с
девушкой, имени которой он не знает.  Впрочем,  для  себя  он  не  называл
встречу с девушкой свиданием-это было не свидание, а нечто  высшее  -  как
юношеская мечта.
     Он извелся за последний час, потому  что  официантка  не  спешила  со
счетом, а  директор  желал,  чтобы  к  кофе  принесли  ликер,  которого  в
ресторане не было.
     После каждой досадной задержки Мирон Иванович представлял  себе,  как
девушка смотрит на часы и уходит, растворяется в синей тьме, навсегда. Она
же не местная! Мирон Иванович работает здесь второй год, но никогда ее  не
видел.  Может,  приехала  к  кому-нибудь  на  студенческие  каникулы?  Или
туристка?
     На выходе из трюма висело зеркало, и пока  его  спутники  получали  в
гардеробе шляпы, он украдкой поглядел на себя.  Обычно он не  переоценивал
своих мужских качеств и зеркал  не  замечал.  Но  сейчас  посмотрел,  даже
расправил плечи и убрал недавно приобретенный животик.  И тут же  пожалел,
что поддался слабости.
     На берегу Мирон Иванович покрутил головой, стараясь увидеть  девушку.
На высокий берег тянулась  деревянная  лестница.  Наверху  горели  огоньки
окраинных домов, по откосу росли кусты - но девушки нигде не  было.  Мирон
Иванович огорчился и чуть  не  дал  отвезти  себя  домой  на  директорской
машине.  Но наверху лестницы он вдруг заупрямился  и  заявил,  что  пойдет
домой пешком.
     - Ладно, - сказал директор, -  гуляй,  пока  молодой,  в  машине  еще
наездишься.
     Заместитель директора засмеялся этой шутке.
     Машина уехала,  Мирону  Ивановичу  не  хотелось  уходить,  надо  было
справиться с разочарованием. И тут он услышал голос:
     - Вы заставляете себя ждать.
     - Ой, - обрадовался Мирон Иванович. - Неужели вы  меня  дождались?  Я
этого даже не ожидал. Знаете, это как... как небо в алмазах.
     - Преувеличение, - сказала девушка, и  в  ее  голосе  Мирон  Иванович
уловил улыбку. - Вы меня проводите?
     - Если бы вы знали, - сказал Мирон Иванович  доверчиво,  -  как  было
трудно уйти.  Вы поймите меня правильно. Они такие милые  люди,  а  иногда
чувствуешь необходимость общения.
     - Милые? - сказала девушка, будто а сомнении.
     Она пошла по набережной, Мирон Иванович в два шага догнал ее  и  стал
размышлять, имеет ли он моральное право взять ее под руку  или  это  будет
нетактично.
     - Вы их не знаете? - сказал Мирон Иванович. - Вы местная?
     - Нет.
     - А как вас зовут? А то получается смешно, вы меня знаете,  а  я  вас
нет.
     - Меня зовут Таней, - сказала девушка.
     - Вы на каникулы приехали?
     - Простите, Мирон Иванович, - сказала девушка, - но  разговор  сейчас
не обо мне.
     - Конечно, - согласился Мирон Иванович и вдруг понял, что ему  нельзя
взять девушку под руку - что-то в ее голосе запретило ему это сделать.
     - О чем же? - спросил он.
     - Разговор пойдет о ваших ошибках, - сказала девушка.
     - Правильно, - согласился Мирон Иванович. - Грешен. Ошибался.
     - Вы еще можете исправиться, - сказала девушка.
     - Надеюсь, - сказал Мирон Иванович и взял девушку под руку.
     Та освободила руку, без враждебности,  но  очень  равнодушно,  словно
смахнула бабочку.
     - Я весь внимание, - сказал Мирон Иванович, совсем не обидевшись.
     - Сегодня вы наконец-то решились снести часовню.
     - Часовню? А, часовню? Это непринципиально.
     - Вам ее не жалко?
     - Жалко, - сказал Мирон Иванович. - Очень  жалко.  Она  такая  милая.
Чудесная часовня. Но мешает движению.
     - Так вот.  Мирон Иванович, -  сказала  девушка.  -  Часовню  мы  вам
сносить не дадим.
     - Ну и отлично, - согласился Мирон Иванович.  Ему совсем не  хотелось
ссориться с девушкой. - А у вас платье так нежно светится.  Как  вы  этого
добиваетесь?
     - Вы меня поняли?
     - Я вас понял. Пускай стоит.
     - Значит, вы ничего не поняли.  Вы отлично знаете, что в понедельник,
пользуясь вашим потворством, директор завода часовню снесет.  А вы  потом,
когда приедет  Елена  Сергеевна  или  когда  к  вам  прибегут  возмущенные
пенсионеры, разведете руками и будете отчаянно доказывать, что  часовни  и
не было, а если была, то никому не нужная.
     - Не было? А может, мальчика и не было? - Мирону Ивановичу эта  мысль
понравилась. Он даже засмеялся. Потом сказал:
     -  А  Елену  Сергеевну  вы  тоже  знаете?  Чудесная  женщина.   Такая
патриотка. На пенсию ей пора.
     - Елена Сергеевна вам мешает, - согласилась задумчиво  девушка.  -  И
очень хорошо делает.
     - Нехорошо, - сказал Мирон Иванович. - Она стоит на  пути  прогресса.
Безобразие какое-то. Такая чудесная, а стоит на пути прогресса.
     Они  вышли  на  замощенную  часть  набережной.  Одноэтажные   домики,
глядевшие на речку маленькими, светящимися  голубым  телевизионным  светом
глазками, кончились. Пошли дома каменные, двухэтажные. Пока они еще стояли
редко - потеснее они столпятся у центра,  за  гостиными  рядами.  С  речки
тянуло холодком, комары не  приставали,  набережная  была  совсем  пустой,
никто  не  гулял,  потому  что  по  телевизору  показывали  третью   серию
французского фильма о любовных связях Берлиоза.
     Они миновали церковь Святого духа, повернули на Гоголевскую улицу.  И
тогда Мирон Иванович понял, что они гуляют не без цели, а  приближаются  к
часовне.  Ему показалось, что приход сюда был его инициативой, и потому он
сказал:
     - Вот о ней мы и спорили.  Никакой  ценности,  а  углом  вылезает  на
улицу.
     Купол часовни давно исчез, она была крыта двухскатной железной крышей
и покрашена в желтый казенный цвет.  Над  дверью,  сохранившей  еще  следы
лепнины, была  прибита  вывеска:  <Мастерская  по  ремонту  обуви>.  А  по
сторонам двери, у  маленьких  окошек,  были  прикреплены  щиты,  где  были
изображены всякие виды обуви и  написано:  <Ремонт  срочный  и  в  течение
недели>.  Часовня вылезала углом на проезжую часть, потому  что  построили
ее, когда улица была куда уже.  За часовней начинался  забор,  за  которым
стоял кран, - там была  строительная  площадка  заводоуправления.  Фонарь,
горевший на вершине крана, казался звездочкой.
     - Я вам честно скажу, Таня, - произнес Мирон Иванович, - у меня  есть
тщеславие.  Вы думаете:  вот  архитектор,  наверное,  неудачник,  живет  в
городишке, черт знает где, - это неправильно. Я, как настоящий полководец,
- я ношу в сумке маршальский жезл.
     И Мирон Иванович похлопал себя по карману пиджака.
     - А зачем? - спросила девушка.
     Они стояли перед сапожной мастерской, порывы ветра дергали край плохо
прикрепленной вывески, и та мелко дрожала, а иногда била по штукатурке.
     - Другие мои сверстники, даже более талантливые, просиживают штаны  в
больших душных комнатах  столичных  мастерских,  воплощая  чужие  идеи.  В
тридцать, в сорок лет они остаются мальчиками на побегушках.  А ради чего?
Чтобы перейти  площадь  и  попасть  в  зал  Чайковского  на  симфонический
концерт? Нет, я хочу всегда быть первым. Сегодня в Великом Гусляре, завтра
в области. И я вернусь в Москву - победителем!
     - Я сделаю все, чтобы так не случилось, - сказала девушка.
     Мирон Иванович  не  понял,  надо  ли  улыбнуться  или  обидеться,  но
предпочел улыбнуться, хотя улыбка вышла неуверенной.
     - Если вы решили оставить меня здесь, потому что сами остаетесь, я не
возражаю, - сказал он и снова протянул руку, но Таня сделала маленький шаг
в сторону, будто ветер  отнес  ее  как  лепесток.  Рука  Мирона  Ивановича
повисла в воздухе, потом он указал ею на часовню и сказал:
     - Что ее стоило снести сто лет назад? Никто бы не  возмущался,  никто
бы не бил в барабаны общественности. Старое должно уступать дорогу.
     - Чему?
     - Новому.
     - Вот этому? - Таня показала на  забор,  за  которым  спал  подъемный
кран.
     - Именно. Хотите посмотреть? Там уже вышли на нулевую отметку.
     - Нет, не хочу, - сказала девушка. - Мне некогда.
     - А я думал, что мы гуляем.
     - Это вы гуляете.
     - Странно. Самое удивительное свидание, которое было в моей жизни.
     - Теперь послушайте меня, - сказала Таня. - А то вы все  говорите,  а
дело не двигается.
     - Пожалуйста, - согласился Мирон Иванович. - Пойдемте тогда в  сквер.
Там лавочки.
     - Что вы знаете об этой часовне? - спросила Таня, будто и не  слышала
приглашения.
     - Старая, - сказал Мирон Иванович серьезно, так как вопрос был  задан
серьезно. - Если что и было, то ничего не осталось. И очень нам мешает.
     - Эта часовня,  -  Таня  подошла  к  ней  поближе  и  дотронулась  до
обрамления узких окошек, - одно из первых каменных зданий такого  рода  на
севере России.  Построена  она  в  четырнадцатом  веке.  Уже  поэтому  она
уникальна. Это самое старое каменное здание в городе.
     - Вы архитектор или историк? - спросил Мирон Иванович.
     - Я генетик, - ответила Таня. - Часовню, конечно,  перестраивали,  но
внутренний план и стены, к счастью, полностью сохранились. Зайдите внутрь.
     - Нельзя, - сказал Мирон  Иванович.  -  Заперто.  Там  чужие  ботинки
лежат. - И он тихо засмеялся.
     - Нам с вами не нужны чужие ботинки, - строго возразила девушка.  Она
подошла к двери, что-то сделала с замком, и дужка его послушно отвалилась.
Таня вынула дужку из скобы и отворила дверь.  Дверь  тяжко  заскрипела,  и
Мирон Иванович вдруг захотел убежать, потому что никогда еще не  взламывал
дверей.
     - Таня! - прошептал он. - Не надо!
     - Заходите, - сказала Таня, войдя в сапожную  мастерскую  и  уверенно
зажигая свет, как зажигают вернувшись домой.
     Часовню пополам разделяла стойка, по эту сторону  стояли  стулья  для
тех заказчиков, которые в ожидании срочного ремонта сидят, поджав под себя
ноги или поставив носки на газеты, расстеленные на полу.  За стойкой  были
видны два станка, рабочие столы сапожников и во всю заднюю стену - полки с
ячейками. В ячейках, выставив носки наружу, стояли парами ботинки и туфли.
Мирону Ивановичу приходилось здесь бывать, но только днем,  когда  заходил
починить ботинки.  Тогда здесь было шумно, людно,  сильно  пахло  лаком  и
кожей. Сейчас почему-то даже запахи сапожной мастерской куда-то исчезли.
     - Таня, - сказал Мирон Иванович, - там на  стройке  есть  сторож.  Он
услышит, и будут неприятности.
     - Посмотрите на потолок. Видите эти своды? - сказала Таня;
     Мирон послушно посмотрел наверх и подумал,  что  потолок  давно  пора
покрасить.  Он в самом деле был сводчатым, и в  плавных  линиях  его  была
неправильность, будто его не выкладывали из кирпичей, а лепили из глины.
     - Таня, - сказал Мирон Иванович, - давайте там, в сквере, поговорим.
     При ярком свете  лампы  Таня  была  куда  менее  романтичной,  чем  в
ресторане или на улице.  И глаза у нее оказались меньше, чем десять  минут
назад. И в движениях девушки была какая-то сухость, точность, словно яркий
свет сорвал с нее вуаль и ограничил ее в пространстве жесткими линиями.  И
платье не светилось. Обычное голубое платье.
     - Под моими ногами, - сказала Таня, топнув по истертым,  крашенным  в
шоколадный цвет доскам пола, - на глубине  полуметра  находится  настоящий
пол часовни.  Он представляет  собой  мозаику.  Уникальную  мозаику  конца
четырнадцатого века. Это вам что-нибудь говорит?
     - Я ухожу, - сказал Мирон Иванович.
     - Сейчас пойдем, не волнуйтесь.  Сторож спит. А если  снять  все  эти
слои  белил  и  штукатурки  со  стен,  то  вы  увидите  чудесные   фрески,
повествующие о жизни Николая Мирликийского. А почему именно Николая?
     - Ума не приложу, - сказал Мирон Иванович, глядя  на  голубые  стены,
покрашенные масляной краской до уровня груди.
     -  Потому  что    Николай-угодник    -    покровитель    моряков    и
путешественников.  А эта часовня  была  знаменита  тем,  что  именно  сюда
приходили те отважные путешественники, что отправлялись в путь из Великого
Гусляра в Сибирь или на Камчатку.  Здесь  они  просили  покровительства  у
святого.  Здесь они проводили последние минуты. Неужели у вас не  дрогнуло
сердце?
     Мирон Иванович пошел к двери и, выйдя, вкусил свежий  ночной  воздух,
пропитанный ароматом цветущей липы, закурил, глядя на синее звездное небо.
Ему было грустно, потому что  лучше  бы  он  поехал  на  машине  вместе  с
директором завода, посидели бы у  него,  поговорили.  Любая  романтика  не
выдерживает яркого света, сказал он себе.  И это очень обидно. Не  хватало
еще  очередной  краеведши,  которая  решила  обольстить  архитектора  ради
никчемной часовни.
     Он услышал, как Таня запирает часовню.
     - Давайте я вас провожу домой, - сказал он скучным голосом.
     - Лучше я вас провожу, - ответила Таня так, что Мирон Иванович  сразу
подчинился и даже обрадовался такому предложению,  потому  что  ему  очень
хотелось домой, и он уже боялся, что не успеет выспаться перед  завтрашней
рыбалкой.
     Они пошли по улице, и Таня шла  уверенно,  словно  знала,  где  живет
Мирон Иванович.  Впрочем, он не удивился бы теперь и этому - в  Тане  была
очевидная, никак не связанная с романтикой цель, и эта цель была неприятна
Мирону  Ивановичу.  Он  шел  на  некотором  расстоянии  от  Тани,  как  бы
подчеркивая, что не испытывает к  ней  никакого  влечения,  а  если  ей  и
показалось что-то ранее, то это была ошибка.
     - У меня такое впечатление, - сказала Таня, - что я вас не убедила.
     - В чем?
     - В том, что часовню нельзя сносить.
     - Почему нельзя? Потому что вы придумали сказку о  мозаичном  поле  и
каких-то фресках? Я могу  такое  придумать  про  любую  развалину  в  этом
городишке.
     - Елена Сергеевна еще не все знает об этой часовне, но она уже  нашла
документы о ее освящении.
     - Елена Сергеевна найдет любые документы, - Мирон  Иванович  старался
не раздражаться, - потому что ее святая цель превратить Великий  Гусляр  в
мертвый музей, куда  бы  приезжали  оголтелые  туристы,  ахали  и  щелкали
аппаратами.
     - Почему же оголтелые?
     - Да потому что турист у себя дома живет в нормальном высотном  доме,
пользуется водопроводом и ездит по широким  улицам.  Ему  и  в  голову  не
приходит, что здесь тоже живут люди, не менее его склонные  к  комфорту  и
прогрессу.
     - Кто вам мешает строить дома не на месте старых, а в стороне?
     - А вам известно, Танечка (слово <Танечка> было лишено всякой  ласки,
оно было куда официальное нежного - <Таня>), что такое  коммуникации?  Вам
известно, сколько стоит городское строительство, вы слышали  что-нибудь  о
транспорте? Знаете что, - наконец-то Мирону  Ивановичу  удалось  распалить
себя справедливым негодованием, - занимайтесь своей генетикой и не мешайте
тем, кто строит вам дома.  Если каждый будет лезть в  чужие  дела,  мы  ни
черта не сделаем!
     - Это не чужое дело, - сказала Таня и чуть улыбнулась при этом. - Это
наше общее дело.
     - Если вы намерены читать  мне  лекцию,  можете  сэкономить  время  и
усилия.  Я все читал. Я все  знаю.  Я  не  меньше  вас  берегу  природу  и
культурное наследие.  Но нельзя же держаться за это  культурное  наследие,
как за соску. Мы выросли из колыбели!
     - Ах вот вы какой!  -  сказала  Таня  заинтересованно.  -  А  на  вид
кажетесь мягким, даже растяпой.
     - Спасибо.
     - Вы знаете, что будет на месте этой часовни?
     - Знаю.  Стоянка для автомобилей. К  тому  же  мы  наконец-то  сможем
спрямить улицу.
     - А палаты, которые стояли раньше за часовней, вы уже снесли.
     - Какие, к черту, палаты? Там стоял барак.
     - Не надо мне врать,  -  сказала  Таня  учительским  голосом.  -  Вам
удалось их снести, потому что вы вместе с вашими  новыми  друзьями  смогли
доказать, что реставрировать их обойдется дороже, чем построить заново.  И
вы победили Елену Сергеевну.
     - Вот видите! - сказал Мирон Иванович.
     Такая осведомленность девушки была безобразной, потому что решение  о
сносе каменных бараков, которые Елена Сергеевна упорно именовала палатами,
не было обнародовано.
     - Ну вот и ваш дом, - сказала Татьяна.
     Они дошли до трехэтажного типового дома, в котором у Мирона Ивановича
была небольшая квартира. А он и не заметил, как дошли.
     - Тогда спокойной ночи, - сказал Мирон Иванович.
     - Может, посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?
     - Мне спать пора.
     - Чтобы завтра браконьерствовать?
     - Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.
     - Знаю я эту рыбалку, - сказала Таня и села на скамеечку. - Садитесь.
     - Нет.
     - Я вам сказала - садитесь! Пока вы надеялись,  что  будете  со  мной
целоваться, вы никуда не спешили.
     - Пять минут, - сказал Мирон Иванович.
     Он сел.
     - Знаете что, - сказала  Таня,  -  если  вы  согласитесь  не  сносить
часовню, я вас поцелую. Честное слово.
     - Дешево цените мою принципиальность, - сказал Мирон Иванович.
     - Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я
знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим.  Я знаю, что вы
не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра  вам  позвонит  этот
толстяк - ну как его, заместитель директора, и все отменит.
     - Не думайте, что вы меня заинтриговали. -  Мирон  Иванович  в  самом
деле не был заинтригован. Он клял себя за слабость - надо было сразу резко
сказать ей - ухожу! - и уйти.
     - Я не интригую.  Неужели вы думаете, мы будем тратить время и  силы,
для того чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной?
     - Тогда идите спать.
     - Последний раз обращаюсь к вашему разуму - спасите часовню.
     - Глупости.  Часовня нам мешает. Она никому  не  нужна.  Мы  возводим
города будущего, башни из стекла и сборного бетона.
     - Я вам  гарантирую,  что  эта  часовня  переживет  ваши  шедевры  из
сборного  бетона,  потому  что  они,  в  сущности,  времянки.  Стандартные
времянки, собранные за неимением лучшего.  Пройдет совсем немного времени,
и строительство снова станет созданием прекрасного.
     - У нас с вами разные вкусы.
     - Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого  вкуса.  Откуда  быть
вкусу у человека, лишенного корней?
     - Все, - сказал Мирон Иванович. - Мне это надоело.
     - Если бы вы знали, как вы мне надоели, -  сказала  девушка.  -  Ведь
такие убогие люди, как вы, думающие только о сегодняшней  выгоде,  о  том,
чтобы посидеть в ресторане с заказчиком и выполнить план, - это они снесли
в этом городе шесть церквей, гостиные ряды  и  не  счесть  сколько  старых
домов, созданных людьми, которые знали, что такое красота.
     - Зачем же обвинять меня в  перегибах  тридцатых  годов?  -  удивился
Мирон Иванович. - Это нечестно.  Я сам выступал за реставрацию  крепостной
башни.
     - К счастью, ваше поколение - последние истребители русской культуры.
     - Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?
     - Я убеждена.
     - Что ж, подождем, - сказал Мирон Иванович. - Спокойной ночи. - Он не
знал, надо ли прощаться за руку, потом решил, что не надо, кивнул и  пошел
к подъезду.
     Таня догнала его в дверях.
     - Погодите, - сказала  она.  -  Я  вам  только  покажу  один  снимок.
Надеюсь, это останется между нами.
     Она  протягивала  ему  цветную  фотографию  размером  в  открытку.  В
подъезде было светло, и Мирон  Иванович  явственно  разглядел  картинку  -
небольшую  приземистую  белую  церквушку,  с   куполом,    двумя    узкими
стрельчатыми, в глубоких нишах, окошками  и  низкой  дверью  под  тяжелым,
будто витым из ветвей порталом.
     - И что? - спросил он.
     - Это она, - сказала Таня. - Нравится?
     Мирон  Иванович  сразу  догадался,  что  если  иначе  сделать   окна,
восстановить портал да еще восстановить барабан и купол,  то  из  сапожной
мастерской получится памятник архитектуры.
     - Пришлось снять метр земли, - сказала Таня, - ведь  культурный  слой
здесь довольно толстый - зато сразу изменились пропорции, правда?
     Мирон Иванович заметил, что за часовней, там где  должен  возвышаться
корпус заводоуправления, видны только зеленые деревья.
     - Липа, - сказал он уверенно.
     - Почему?
     - Здания  нет.  Рисуете,  так  соблюдайте  историческую  правду.  Где
заводоуправление?
     - Снесли, пока совсем не развалилось.
     - Снесли? В прошедшем времени?
     Почему-то Мирон Иванович подумал о том, какие тонкие в доме стены,  и
соседи услышат, как он поздно  вечером  беседует  с  девушкой,  причем  на
странные темы. Поэтому конец вопроса он произнес шепотом.
     Девушка ничего не сказала, в руке у нее было еще две фотографии. Одна
изображала какой-то довольно грубый орнамент, вторая - белесую картинку  с
наивными волнами и кораблем, полным примитивных человечков.
     - Это мозаичный пол, - сказала девушка, - и фреска. Как видите, я вас
не обманывала.
     - Я не знаю, зачем вы все это  нарисовали,  -  сказал  шепотом  Мирон
Иванович, - но на мое решение эти фальшивки не окажут никакого влияния.
     Он чувствовал  себя  оскорбленным  судьбой  заводоуправления.  Совсем
неплохое получилось здание,  с  просторными  кабинетами,  столовой,  залом
заседаний - такое здание не стыдно построить и в крупном городе.
     - Это не фальшивки, - сказала Таня, - фотографии.
     - Тогда они не могут существовать.
     - Почему?
     - А когда же, простите, их сделали? Где, простите, -  Мирон  Иванович
не скрывал сарказма, - вы увидели купол над сапожной мастерской?
     - Через сто двадцать лет, - сказала Таня.
     - Элегантно.
     - Эти фотографии будут сделаны через сто двадцать лет.
     Неестественность  и  в  то  же  время  окончательность  этого  ответа
заставила Мирона Ивановича забыть, что он не хочет  терять  ни  минуты  на
пустые разговоры.  Если допустить совершенно невероятное, если счесть, что
ты  не  жертва  дурного  розыгрыша,  а  очевидец  невероятного  события...
впрочем, в самом облике  этой  девушки  с  самого  начала  виделось  нечто
неземное и  совершенно  необыкновенное,  иначе  почему  Мирона  Ивановича,
человека сдержанного и никак не влюбчивого, потянуло к ней, как мотылька к
яркому свету?
     И пока эти спутанные  и  неосознанные  мысли  прыгали  в  мозгу,  как
кузнечики в высокой траве, Мирон Иванович так и стоял с  фотографиями,  не
желая глядеть на них и в то же время не  смея  поднять  глаз  на  Таню,  и
потому Архипов, его сосед по этажу, который в  этот  поздний  час  шел  из
гостей, очень удивился, столкнувшись с городским  архитектором  в  слишком
юной компании, и вынужден был подвинуть Мирона Ивановича, так как  тот  не
ответил на приветствие и был похож на человека, парализованного горем.
     Когда Мирон Иванович привел в порядок мысли и поднял голову,  Архипов
уже прошел к себе в квартиру, кинув сверху лестничного  марша  оценивающий
взгляд на Таню.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Мирон Иванович.
     - Не сносить часовню.
     - Но ведь ее и так не снесут.
     - Правильно. Но мы еще не знаем, какой ценой.
     Таня поглядела в пустые от шока глаза Мирона Ивановича, взяла его  за
руку и вывела в летнюю ночь. Мирон Иванович покорно сел на лавочку.
     - Я отказываюсь понимать, - сказал он наконец, возвращая фотографии.
     - Вы все понимаете.
     - Так чего же вы раньше ждали?
     - Все очень просто - мы на пределе проникновения.
     - Проникновения к нам? - догадался Мирон Иванович.
     - Да, глубже мы опуститься в прошлое не можем - сто  двадцать  лет  -
предел.
     - И вы столько всего упустили?
     - Сегодня нас очень мало, - сказала Таня.  -  Единицы.  Завтра  будет
больше. Пока на это уходит три четверти энергии всей Земли.
     - Ну зачем так много! -  потрясение  боролось  с  недоверием  в  душе
Мирона Ивановича.
     - Неужели вы не поняли? Мы живем в мире, который сделан вами.  Сделан
вами вчера и сегодня. Построен или разрушен. Облагорожен или загажен. Если
мы можем остановить дурное - мы будем  это  делать.  Завтра,  послезавтра,
каждый день. Сегодня - один из самых первых дней.
     Таня  положила  узкую  ладонь  на  руку  Мирона  Ивановича,  как   бы
успокаивая его.
     - Вы не волнуйтесь, - сказала она. - Мы вообще стараемся не  говорить
людям прошлого. Но вы были такой упрямый.
     - Впрочем, эта часовня - пустяк, - оживился Мирон Иванович.  Он вдруг
не только поверил - внутренне,  искренне,  окончательно,  что  именно  его
избрали в качестве интеллигентного доверенного собеседника,  но  и  понял,
что они поступили верно. - С ней вы справитесь.  Я вам должен сказать, что
есть куда более важные проблемы.  Беспрерывно загрязняются водоемы, леса -
знаете, как идет рубка и сплав леса? А загрязнение атмосферы? Вам же  этим
надо дышать. Или вы занимаетесь только культурой?
     - Мы занимаемся всем.
     - Вот вы и займитесь. Это не терпит отлагательства.
     - Мирон, милый, - сказала Татьяна, и глаза ее светились ярче голубого
платья. - Вы, по-моему, не все поняли.  Мы вам не няньки. Мы -  это  вы  -
только завтра. Не нам, а вам надо остановиться и не травить себя и нас.
     - Конечно, - сказал Мирон Иванович. - Разумеется.  Это очень точно  о
нашей общей ответственности.
     - Я тут всего  несколько  дней,  и  меня,  честно  говоря,  потрясает
пропасть между благими пожеланиями и вашими каждодневными  действиями.  Вы
все согласны не губить лесов и не травить рек.  Вы все согласны не сносить
древних памятников и не кидать в траву  консервные  банки.  Но  когда  это
касается именно тебя, когда ты совершенно один и никто не видит и не может
схватить тебя за руку - почему ты кидаешь консервную банку и глушишь  рыбу
динамитом? Почему?
     Мирон Иванович держал в руке окурок, который он намеревался бросить в
кусты. Окурок жег пальцы, но бросить его было как-то неловко.
     - Рыбу я не глушу, - сказал он, поджимая, чтобы не обжечь, пальцы. Он
понял, что надо спешить.  Таня уйдет. В любой момент. Ей Мирон  не  нужен.
Добьется своего и уйдет. - Мне надо узнать, я никому не скажу. Пожалуйста,
в виде исключения.  Я, конечно, понимаю, что заводоуправление сто  лет  не
продержится.  Материалы оставляют желать лучшего.  Но  ведь  в  будущем  я
перейду на монолит.  У меня есть кое-какие задумки. Мне очень важно знать,
что я осуществлю. Скажи, пожалуйста.
     Сигарета обожгла пальцы, и Мирон Иванович кинул ее в кусты.
     - Я только  знаю,  что  заводоуправление  снесут.  Это  еще  до  меня
случится. А больше я ничего не знаю.
     - Жалко, - сказал  Мирон  Иванович.  -  Впрочем,  архитекторов  везде
забывают. А часовню будем беречь.
     - Хорошо, - сказала Таня. - На той  неделе  вы  вступите  в  общество
охраны памятников. Не формально, а как его активный член.
     - Разумеется, - сказал Мирон Иванович. - Можно личный вопрос?
     - Я не замужем.
     - Нет, я про часовню.  Понимаете, я здесь человек относительно новый,
и мне, скажем, не всегда легко вжиться,  здесь  уже  свои  отношения...  -
Мирону Ивановичу показалось, что наверху приоткрылось окно.  Может, кто-то
подслушивал.  Он опять перешел на шепот. - Вот вы мне показали фотографии,
и это означает, что часовня обязательно сохранится.  И  доживет  до  ваших
дней. Мне лично это очень приятно. Но если в этом есть уже определенность,
как бы закон вечности, - можно мне в этом не участвовать?
     - Как так?
     - Лично не участвовать.  Представьте  себе,  мы  сегодня  так  хорошо
посидели с моими заказчиками, с ними мне и дальше придется работать: завод
в городе - это сила.  А если я завтра приду и скажу им, что я отказываюсь,
потому что ко мне пришла одна девушка из будущего...
     - Этого вы никогда не скажете. Вам не поверят и правильно сделают. Вы
объясните, что как городской архитектор...
     - Погоди, Танюш, пойми  -  если  все  равно  эта  проклятая  сапожная
мастерская сохранится, то, значит, мне можно ничего им не говорить?
     - Ах вот вы о  чем!  -  Таня  так  громко  это  сказала,  что  Мирону
Ивановичу захотелось зажать ладонью ее пухлые губы. - Значит, я в принципе
за, но сам ради этого пальцем не пошевельну.
     - Ну зачем так грубо! Ты здесь чужой человек  -  пришла-ушла,  а  мне
жить. Они же мне не простят, я лишусь их доверия.
     - А ведь нет доверия.
     -  Есть.  Есть  добрые  человеческие  отношения.  Я  буду  совершенно
откровенен - мы сдаем заводской дом. Улучшенной планировки. В нем они дают
мне двухкомнатную квартиру. Это не аргумент для такого светлого будущего -
там у вас проблем, может, и нет - сколько у тебя комнат?
     - Не скажу. Я тебе больше ничего не скажу.
     - Но ведь часовня все  равно  будет  стоять!  Значит,  кто-то  другой
примет меры. Кто-то более высокостоящий.
     - Архитектор, -  и  тут  Мирон  увидел,  как  глаза  Тани  зажигаются
голубоватым, ослепительным прожигающим  светом,  -  ты  ничего  не  понял.
Часовня будет спасена, именно потому что ты ее спасешь.
     - Нет. - Мирон покачал головой. - Не я.
     - И если ты не спасешь ее добром, мы перейдем к действиям.
     - К каким же, простите, вы приступите  действиям  в  чужом  веке?  Вы
здесь, мадам, простите, не прописаны.
     - Слушайте.  Я сейчас ухожу. И больше тратить времени на вас не буду.
Я все объяснила.  Я сказала, что мы идем  в  прошлое,  чтобы  спасти  свое
настоящее - и ваше будущее. Мы знаем, кто конкретно виновен в том или ином
проступке против земли, воздуха планеты, людей.  Мы идем к этим людям.  Мы
говорим с ними добром.  Но бывают  случаи,  когда  нам  попадается  темный
эгоист, себялюбец, преступник.
     - Таня!
     - И тогда мы принимаем другие меры.  Неужели ты полагаешь,  что  ради
будущего всей Земли мы пощадим нескольких подонков?
     - Я тебе не давал повода!
     - Я виновата. Я подумала - ах, какой милый человек! Он все поймет.
     - Я все понимаю - ты не хочешь понять меня!
     - Ты завтра же скажешь, что  часовня  остается.  Даже  если  рискуешь
потерять новую квартиру и собутыльников.
     - А если нет, убьете?
     Мирон Иванович сказал это роковое  слово  будто  в  шутку,  но  глаза
Татьяны были колючими как обломки льдинок.
     - Да, - сказала она.
     - Мы для вас... так... Ничто?
     - Я пошутила. Но подумай о судьбе Степанцева.
     - Кого?
     - Заведующего свинофермой.
     Таня быстро поднялась, словно взлетела над скамейкой.
     И побежала прочь.
     Мирон Иванович ринулся  было  за  ней,  но  понял,  что  бессмысленно
бегать.  Ему было обидно. Он не хотел ничего дурного - хотел только, чтобы
его поняли, - каждый человек хочет, чтобы его понимали.
     Вдали за кустами светлячком мелькнул голубой огонь.
     Мирон  Иванович  поднялся  к  себе  в  малогабаритную   однокомнатную
квартиру - иной не будет, - лег спать и сразу заснул,  хотя  полагал,  что
будет всю ночь думать.
     Ему казалось, что он только прилег, как раздался  телефонный  звонок.
Он гремел, как колокол, - заставил вскочить, кинуться к телефону,  еще  не
вспомнив о вчерашнем.
     - Что? Кто?
     - Спишь? Прости, старичок. -  Это  был  голос  заместителя  директора
завода. - Я думал, ты уже во дворе стоишь с рюкзачком.
     - Здравствуйте. А сколько времени?
     - Скоро семь.
     - Я сейчас. Сейчас выйду.
     - Не спеши, отдыхай. Отменяется путешествие. И шашлыки тоже.
     - А что?
     - Через час дамбу прорвет.
     - Какую дамбу? - Мирон  Иванович  уже  проснулся,  но  никак  не  мог
вспомнить никакой дамбы в Великом Гусляре.
     - Не знаешь ты еще нашей специфики, Мироша, -  сказал  заместитель  и
вздохнул. - Дамба у Степанцева на свиноферме, где  пруд  с  отходами.  Все
никак не наладит вывоз на поля - вот этот пруд каждый год переполняется  и
- уух! - прорывает! Черт знает что-надо же, чтобы сегодня!
     - Куда прорывает?
     - В реку - куда же.  Каждый год. Так что до завтрашнего дня к реке не
подходи.  А какая рыба сбежит от этого навоза, ей надо недели  две,  чтобы
вернуться. Усек? Вся рыбалка прикрывается. И к реке не подходи!
     - Надо же принять меры.
     - Какие?
     - Всех мобилизовать - молодежь, школьников, чтобы дамбу укрепить.
     - Во-первых, там вонь - с мобилизацией не выйдет. Во-вторых, зачем ее
укреплять? Ее укрепишь - через две недели все равно прорвет  -  еще  хуже.
Нет - стихийное бедствие должно быть ограничено. Ты спи, отдыхай, только к
реке сегодня не ходи.
     Заместитель хихикнул, но как-то невесело,  и  повесил  трубку.  Мирон
Иванович отдыхать не стал. Он уже окончательно проснулся и все вспомнил. И
вчерашнюю  Таню,  и  сомнительную  -  теперь  ярким  утром  она   казалась
сомнительной - историю с  фотографиями.  Почему  он  поверил  ей?  Это  же
чепуха. Может, потому, что светилось платье?
     Ему захотелось выйти к реке. Пока еще можно.
     Он оделся и пошел.  У  скамейки  остановился  -  как  будто  там  мог
остаться след Тани.  Никакого следа не было. Потом он пошел вниз  к  реке.
Сапожная мастерская еще была закрыта, но  за  забором  на  стройке  шумела
машина - стройку гнали в две смены. Он поглядел на сапожную мастерскую, но
угадать в ней той часовни с фотографии не смог.  И это еще более  укрепило
его в мысли о том, что он  оказался  объектом  злого  розыгрыша,  и  стало
стыдно, что он унижался перед этой студенткой.
     Он остановился на высоком  берегу  реки.  Далеко  справа  была  видна
баржа-ресторан.  Если прорвет, подумал он, то на баржу тоже не поедешь.  И
он начал раздражаться  против  этого  заведующего  -  как  его  фамилия  -
Степанцев? А что говорила Таня - подумай о судьбе Степанцева.  Она знала о
нем. Значит, она имела в виду прорыв дамбы. И штраф, который тот Степанцев
заплатит рыбоохране. И Мирон Иванович снисходительно улыбнулся, потому что
Степанцев каждый год платит эти штрафы -  привык.  Наверное,  субъективно,
подумал Мирон Иванович, Степанцеву как рыбаку  горько  сознавать,  сколько
рыбы гибнет, - но что поделаешь? Через час прорвет? Час уже прошел. Может,
пойти поглядеть на дамбу, что-то придумать  -  он  же  главный  архитектор
города.  Но тут Мирон Иванович подумал об отвратительном  запахе,  который
исходит от того пруда. Нет, туда он не пойдет.
     Река текла чистая, только ближе к берегу тянулась, как всегда, полоса
рыжей воды - от кожевенного завода.  Мы  можем  быть  жестокими,  говорила
Татьяна, или ему померещилось? Интересно, эту  дамбу  прорывает  сразу,  с
шумом, или она просто расползается?
     Стоять на берегу и ждать стихийного бедствия надоело.
     Мирон Иванович пошел  домой  -  все  равно  день  получался  какой-то
неустроенный.  Куда же девалась эта Таня?  Кого-нибудь  еще  пугает?  Нет,
голубушка из так называемого будущего, нас не запугаешь! Вам нужны великие
потрясения - нам нужна Великая Россия!
     Ему понравилась последняя фраза. Как будто сам ее сочинил. Но. будучи
честным человеком.  Мирон понимал, что фразу сочинили раньше -  кто-то  из
классиков. Может быть, сам Маркс.
     Дома он позавтракал - холостяцкая яичница да простокваша из  скисшего
молока. Скромно жил Мирон Иванович, да и не бегал за богатством.
     Тут  снова  зазвонил  телефон.  Снова  на  проводе  был   заместитель
директора завода.
     - Ты не спишь. Мирон? - спросил он.
     - Нет, не сплю.
     - А тут такое дело...
     Голос заместителя Мирону не понравился. Беспокойный был голос.
     - Говорите, - потребовал Мирон.
     И уже заранее знал - что-то связанное с этой  Татьяной,  принесла  ее
нелегкая в наше время.  Хотя, вернее всего, она и не из будущего, а  из-за
самого элементарного кордона. Враг.
     - Прорвало дамбу. Слышишь?
     - Так вы же предупреждали.
     - Предупреждал, но не в той форме.
     - Говорите же!
     - Понимаешь, не в ту сторону прорвало.  Должно было в речку прорвать,
как всегда, а прорвало наверх, к лесу, такого и быть не может.
     - Ну и слава Богу, - сказал с чувством Мирон, - значит, едем?
     - Куда?
     - На рыбалку.
     - Чудак-человек.  Дослушай сначала, а потом говори. В том направлении
дом Степанцева стоит.  У самого леса, со  стороны  господствующего  ветра,
чтобы амбрэ не достигало...
     - И пострадал?
     - Степанцев?
     - Дом пострадал?
     - Дом затопило, говорю! До  второго  этажа.  И  ковры,  и  мебель,  и
картину в раме.  Степанцев как увидел, что на него девятый  вал  от  фермы
идет, успел пожарную команду вызвать,  но  те  остановились,  не  доехали,
издали смотрели.
     - А Степанцев?
     - Степанцев? Что Степанцев... тело достали, тело вынесло на  лужайку.
Но откачать не смогли. В противогазах откачивали, а не смогли.
     - Что? Утонул?
     - Царство ему небесное...  Несчастный случай. Во цвете лет... Ты чего
замолчал?
     - Так... думаю.
     - Чего думать?  Мы  его  не  возвратим.  Хороший  хозяйственник  был,
смелый. И человек хороший. Бутылку из горла за минуту выпивал. По часам.
     - А там никого не заметили посторонних?
     - Думаешь, акция?
     - Не знаю...
     - Погоди, не вешай трубку.  Я тебе  что  звоню:  ты  насчет  сапожной
мастерской  придумал  аргументы?  Ты  не  тяни,  думай.   В    понедельник
общественность ломать будем.  Какой-то мерзавец Елену Сергеевну из отпуска
вызвал. Телеграммой. Она завтра приезжает. Молнию нам отбила: <Иду на вы!>
Эх, не люблю я некоторых...  Бой будет, как под Полтавой. Чтобы порох  был
сухим, понял?
     Мирон молчал...  Полминуты молчал и его собеседник, слушал его частое
дыхание, ждал.
     - Я вот думал, - сказал Мирон Иванович наконец. - Все-таки  постройка
четырнадцатого века, культурное наследие... не исключено,  что  под  полом
есть мозаика.
     - Мироша, ты  себе  цену  не  набивай,  -  сухо  ответил  заместитель
директора. - Ты и вчера знал, какая ценность.  В случае надобности мы тебя
прикроем, в другой район переведем. А в случае ненадобности - берегись!
     - Вот и Степанцев берегся.
     - Степанцев утонул, как крейсер <Варяг>. В бою. За что ему слава.
     - Крейсер <Варяг> в воде утонул.
     - Думай до понедельника, - сказал спокойно заместитель директора. - И
учти, мы всегда побеждаем.
     Мирон попрощался, повесил трубку, медленно подошел к окну.  День  был
светлый, ветреный, солнечный.  Сквозь листву был виден угол крыши сапожной
мастерской. Заныл зуб. А вчера еще было все так просто...



                               Кир Булычев

                          ТИТАНИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ




     Удалов вошел в кабинет к  Николаю  Белосельскому.  Вернее,  ворвался,
потому что был вне себя.
     - Коля! - воскликнул он с порога. - Я больше не могу.
     Предгор Белосельский  отложил  карандаш,  которым  делал  пометки  на
бумагах, пришедших с утренней почтой, ласково улыбнулся и спросил:
     - Что случилось, Корнелий?
     Когда-то предгор учился с Удаловым в одном  классе,  и  их  дружеские
отношения, сохранившиеся в зрелые годы, не мешали взаимному уважению и  не
нарушали их принципиальности.
     - Я получил  сегодня  утром  восемь  новых  форм  отчетности,  четыре
срочные анкеты по шестьсот пунктов в каждой, не считая сорока трех  прочих
документов и инструкций.
     С этими словами Удалов поставил на стол предгора объемистый портфель,
щелкнул замками, наклонил его, и гора бумаг вывалилась на стол.
     - Ну чем я могу тебе помочь, - вздохнул Белосельский,  который  сразу
все понял. - Я сам завален бумагами - работать некогда.
     - Так мы перестраиваемся или не перестраиваемся? - спросил Удалов.  -
Неужели ты не понимаешь,  Коля,  что  бюрократы  нас  скоро  погребут  под
бумагами? Бумаги нужны им для того,  чтобы  оправдать  свое  бессмысленное
существование. А мы терпим.
     - Мы боремся, - сказал Белосельский. - Три  дня  назад  мы  уговорили
горагропром сократить на шесть  процентов  квартальную  отчетность.  После
долгого боя они согласились.
     - Ну и что?
     - А то, что оставшиеся девяносто четыре процента они увеличили  втрое
в объеме.
     - Надо разогнать, - сказал Удалов.
     -  Мы  не  можем  разогнать,  -  сказал  Белосельский.  -  Все   наши
организации  подчиняются  вышестоящим  организациям,  а  все   вышестоящие
организации подчиняются  очень  высоко  стоящим  организациям,  и  так  до
министерств...
     - Тогда подаю заявление о пенсии, - сказал Удалов. - Я уже три дня не
был на стройплощадке. У меня рука сохнет.
     - Так не пойдет, - сказал Белосельский. - Своим капитулянтским  шагом
ты лишаешь меня союзников. Мы должны думать, а не плакать.
     - Тогда думай! -  закричал  Удалов.  -  Тебя  же  для  этого  сделали
городским начальником.
     - Если бы я знал! - с тоской произнес Белосельский и, подойдя к окну,
вжался горячим лбом в стекло. Ему хотелось плакать.
     - Простите, друзья, - раздался голос от двери.  Там  стоял  незаметно
вошедший в кабинет профессор Лев Христофорович  Минц,  местный  гуслярский
гений, и сосед Удалова.
     - Заходите, Лев Христофорович, - откликнулся Белосельский. -  Беда  у
нас общая, хоть от вас и далекая.
     - Я все слышал,  -  сказал  Минц.  -  Но  не  понимаю,  почему  такая
безысходность?
     - Бюрократия непобедима, - ответил Белосельский.
     - Вы неправы, - сказал Минц. - К этой проблеме надо  подойти  научно,
чего вы не сделали.
     - Но как?
     - Отыскать причинно-следственные связи,  -  пояснил  профессор.  -  К
примеру, если я собираюсь морить тараканов, я первым делом выявляю круг их
интересов, повадки, намерения.  И после этого бью их  по  самому  больному
месту.
     - Так то же тараканы! - сказал Удалов.
     - А тараканы, должен вам сказать, Корнелий Иванович, не менее живучи,
чем бюрократы.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Белосельский.
     - Я предлагаю задуматься. В чем сила бюрократа?.. Ну? Ну?
     Друзья задумались.
     - В связях, - сказал наконец Белосельский.
     - В нежелании заниматься делом, - сказал Удалов.
     - Все это правильно, но не это главное.  Объективная сила  бюрократии
заключается в том, что она владеет бумагой.  А  бумага,  в  свою  очередь,
имеет в  нашем  обществе  магическую  силу.  Особенно  если  она  снабжена
подписью и печатью.  При взгляде на такую бумагу самые смелые люди  теряют
присутствие  духа,  цветы  засыхают,  заводы    останавливаются,    поезда
сталкиваются с самолетами,  писатели  вместо  хороших  книг  пишут  нужные
книги, художники  изображают  на  холстах  сцены  коллективного  восторга,
миллионы людей покорно  снимаются  с  насиженных  мест  и  отправляются  в
теплушках, куда велит бумага...
     - Понял, - перебил профессора Удалов. - Нужно запретить учить будущих
бюрократов читать и писать. Оставим их неграмотными!
     - Они уже грамотные, - сказал Белосельский.
     А Минц добавил:
     - К тому же бюрократами не рождаются.  Ими становятся. И опять же  по
велению бумаги. Потому я предлагаю лишить нашу бюрократию бумаги!
     - Как так лишить? - удивился Белосельский.
     - Физически.  Не давать им больше бумаги. А не будет бумаги, им не на
чем будет писать инструкции и запреты, а вам не на  чем  будет  составлять
для них отчетность.
     - Но как?
     -  Вы  не  можете  закрыть  все  учреждения,  вы  не  можете  выгнать
бюрократов на улицу.  Но в вашей власти отказать им в бумаге.  Вся  власть
Советам!
     Слова мудрого Льва Христофоровича запали  Белосельскому  в  душу.  Не
сразу, а собрав вокруг себя сторонников, обдумав процедуру, он издал указ,
радостно встреченный всем населением:
     <Отныне и навсегда ни одно учреждение города Великий Гусляр не  имеет
права  держать  в  своих  стенах  никакой  бумаги,  кроме   туалетной    и
предназначенной для написания заявления об уходе  (по  листку  на  каждого
чиновника)>.
     Мы не будем описывать здесь, как сложно было перекрыть доступ  бумаге
в учреждения и конторы, как хитрили  и  изворачивались  руководители  этих
контор, как пришлось ставить добровольцев  на  городских  заставах,  чтобы
пресечь контрабанду бумаги из области и даже  из  Москвы.  Но  если  народ
решил, то народ справится!
     Бумажный поток был перекрыт.  Город вздохнул свободно. Бравые патрули
перехватывали  врывающийся  в  город  поток  бумаг  и  тут  же  сдавали  в
макулатуру.  Уже через две недели на эту макулатуру каждый  житель  города
получил по книге Дюма и собранию сочинений писателя Пикуля.
     С каким наслаждением шел утром на работу Корнелий Удалов, а также все
его сограждане! Они были уверены, что  никто  не  будет  отвлекать  их  от
созидательного труда. И производительность этого труда резко возросла.
     Учреждения затаились.  В их недрах шли бесконечные совещания, но  так
как протоколы приходилось  вести  на  туалетной  бумаге,  они  оказывались
недолговечными  и  наутро  приходилось  совещание  повторять,   так    как
совещание, не оформленное протоколом, считается недействительным.
     Удалов с Белосельским со дня на день ждали  светлого  момента,  когда
откроются двери Горснаба, Горстата, Горотчета,  Горпромпроса,  Горплана  и
других контор, и оттуда выйдут сотрудники и сотрудницы, чтобы  сдаться  на
милость победителей и  перейти  к  станкам,  больничным  койкам,  классным
доскам и прочим местам, где так не хватает людей. Но двери не открывались.
     Прошла неделя. И вдруг Удалов, проходя по Пушкинской, увидел скромное
объявление.  Оно звучало так: <Горотчету на  постоянную  работу  требуются
каменщики, ткачи, вышивальщики, граверы и  чеканщики.  Оплата  по  ставкам
ведущих экономистов, тринадцатая зарплата гарантирована>.
     Сердце тревожно забилось.  И еще тревожней стало Удалову, когда он на
следующей улице увидел такое же объявление, вывешенное Горпромпланом.
     Худшие подозрения Удалова подтвердились в тот же  день.  Примерно  за
час до обеда к нему в контору вошли три дюжих молодца. Они волокли большую
гранитную плиту. На плите были тщательно выбиты буквы:


                                ИНСТРУКЦИЯ

               по учету использованной арматуры в пересчете
                на погонные метры и кубические сантиметры.

                                   Для служебного пользования.
                                   Срочно.
                                   Ответ предоставить в течение  24  часов
                                   под личную ответственность.


     Молодцы поставили плиту  к  стене.  Солнце,  заглянувшее  в  комнату,
осветило своими теплыми лучами глубоко выбитые строчки.
     - Распишитесь в получении, -  сказал  один  из  молодцов,  протягивая
Удалову медный лист и молоток с долотом. - Вот тут выбейте свою фамилию.
     До обеда Удалов выбивал по меди свою фамилию.  А из соседних  фабрик,
контор, магазинов  и  учебных  заведений  ответно  постукивали  молотки  -
руководители и директора расписывались в получении инструкций.
     Вместо обеда Удалов кинулся к Белосельскому.
     Тот был в трауре.  Стены его кабинета были заставлены разного размера
каменными плитами, медными и железными листами,  на  столе  лежали  грудой
шелковые и хлопчатобумажные свитки с вышитыми на них запросами,  жалобами,
анкетами и рекомендациями.
     Посреди кабинета стоял профессор Минц и сдержанно улыбался.
     - Ну что вы  улыбаетесь!  -  завопил  Удалов  с  порога.  -  Они  нас
победили! Лучше я буду расписываться на бумаге,  чем  как  египетский  раб
выбивать свою фамилию на твердых предметах.
     - Не падайте духом, Корнелий, - произнес Лев Христофорович. - И вы не
падайте, товарищ Белосельский.  Враг пошел  на  последние,  крайние  меры.
Значит, он слабеет.
     - Да вы посмотрите в окно, - сказал Николай. -  Отсюда  видно  -  они
беспрерывно куют и вышивают! Они все при деле! Они расширяют штаты.
     - А мы хитрее, - сказал Минц. - На прошлом заседании  вы  отказали  в
создании  кооператива  гранильщиков,  кооператива   вышивальщиц,    артели
чеканщиков?
     - Мы не отказали.  Мы перенесли вопрос на будущее, потому что не были
подготовлены нужные бумаги.
     - Вот именно! Бумаги! А теперь у нас нет бумаг!
     - А как же...
     - И ты туда же, Коля? - строго спросил Удалов.
     Лицо Белосельского озарила лукавая усмешка.
     - Верочка! - позвал  он  секретаршу.  -  Вы  можете  вызвать  ко  мне
председателей всех кооперативов? Сейчас. Спасибо.
     Через час, без единой бумаги, оперативно и решительно в  городе  были
организованы кооперативы чеканщиков, гранильщиков, каменщиков, вышивальщиц
и прочие добровольные организации, готовые внести свой  вклад  в  развитие
экономики и заработать при этом  больше,  чем  могли  заплатить  городские
учреждения, даже с учетом тринадцатой зарплаты.
     Бюрократия лишилась рабочих рук.
     Прошло еще пять дней. Жизнь в городе текла спокойно. Новых инструкций
не появлялось.
     Утром во вторник Удалов сказал жене Ксении:
     - Ксюша, наша титаническая борьба  с  бюрократией  кончилась  в  нашу
пользу. Бюрократия потерпела поражение!
     И тут из другой комнаты вышел сын Удалова, подросток Максимка.
     - Папа, - сказал он, - мы в поход не пойдем.
     - Почему же? - удивился Корнелий. - Ты же так готовился.
     - Вчера приходил к нам один дядя из Горпромплана и всем нам предложил
заработать.
     - Вам? На каникулах?
     - Папа, - сказал Максимка, - ты совершенно не следишь за  дискуссиями
о просвещении.  Пора наконец приблизить школу к  жизни.  Наше  образование
находится  в  критическом  положении.  Я  не  хочу  быть  недорослем!  Мой
сверстник в Соединенных Штатах зарабатывает  на  каникулах  сотни  и  даже
тысячи долларов, разнося молоко и газеты!
     - Остановись! - закричал  Удалов.  -  Все  стали  образованные!  Иди,
зарабатывай. Но честным трудом!
     - Я понял, папа, - сказал  Максимка,  -  если  мне  предложат  что-то
бесчестное,  я  откажусь,  даже  если  на  эти  деньги  я  мог  бы  купить
мотороллер.
     Вечером они встретились с сыном за ужином.
     - Ну и что, сынок? - спросил Удалов.
     - Очень интересная идея, - ответил Максимка. - Все мы будем  работать
курьерами.
     Удалов искренне рассмеялся.
     - Какими же вы будете курьерами, если бумаг нету?
     - А мы и будем бумагами, - ответил сын.  -  Каждый  из  нас  получает
номер.  Я, например, исходящий 18-24 от 14  июня.  Состою  из  шестидесяти
пунктов и завтра с утра направляюсь в область.
     - Не выйдет, -  ответил  Удалов,  все  еще  не  в  силах  поверить  в
дьявольскую выдумку Горпромплана. - Ты не запомнишь все пункты.
     - Запомню, - улыбнулся подросток.
     Он вытащил из кармана длинную тонкую  веревку,  от  которой  отходили
короткие веревочки с множеством узелков.
     -  Письмо  туземцев  майя,  -  пояснил  он  отцу.  -  Докладывая  мое
содержание, я пользуюсь этим письмом как подсказкой. Показать?
     - Ну... - неуверенно сказал Удалов.
     Максимка встал в позу, потянул пальцами  конец  веревки  и  монотонно
заговорил:
     -  Исходящий  18-24  от   14    июня.    В    областное    управление
Главпромпланстройкомплекта заместителю подзаведующего сектором  вторичного
учета товарищу Богаткину Гы Мы...
     - Хватит, - махнул рукой Удалов. - Сдаюсь.  Боюсь только, что они там
тебя заприходуют, пришьют к делу, положат на полку и забудут покормить.
     Сын только  отмахнулся.  Он  ходил  по  комнате,  перебирал  пальцами
веревочки и тихо бубнил.
     Наутро Удалов, проходя мимо открытых окон  Горучетинспекции,  услышал
доносящееся оттуда бормотание.  Он  остановился,  заглянул  внутрь.  Перед
начальственным столом стояла девчушка лет десяти и послушно  повторяла  за
начснабом Лапкиным, которого Удалов давно знал:  <Пункт  третий:  поручить
руководителям  нижних  управленческих  звеньев...  Не  упадочнических,   а
управленческих, девочка! Если не запомнишь до обеда, мы  с  тобой  лишимся
компота>.
     На автобусной остановке в ожидании  машины  в  область  томилось  два
десятка школьников с веревочками в руках...
     Трое юношей и первоклассник в очках ждали Удалова в конторе.
     Они были вежливы, но настойчивы. Удалову пришлось выслушать их тексты
и послания соответствующих организаций. Затем Удалов покорно спросил:
     - А где расписываться? В получении?
     - Если есть круглая печать, - ответил один из ходячих  документов,  -
ставьте мне на лоб.
     - На лоб?
     - Разумеется, чтобы видно было.
     Удалов улыбнулся. Он достал из стола круглую печать, густо намазал ее
чернилами и злорадно припечатал круглые лобики детей.
     - Пускай теперь вас папы с мамами отмывают! - сказал он.
     Но когда подошел к очкастому первокласснику, рука его не поднялась:
     - А еще куда можно? - спросил он.
     Мальчик протянул ему ладошку. И Удалов припечатал ладошку.
     Весь день по городу шастали входящие и исходящие. У некоторых детишек
на лобиках стояло уже по  три-четыре  печати.  А  на  щеках  были  подписи
фломастерами.
     Удалов перестал улыбаться.
     А когда вечером вернулся из  города  усталый  Максимка,  лоб  и  щеки
которого были густо разукрашены штампами и печатями,  он  собственноручно,
несмотря на громкие вопли мальчика, который  лишался  честно  заработанных
денег, отмыл его в ванной так, что разве что кожа не слезла.
     Впрочем, эта  же  сцена  повторилась  во  многих  домах,  что  сильно
обесценило детей в качестве документов.
     А на следующий день после короткого и бурного совещания в Гордоме все
дети города были отправлены в палаточный лесной городок, который мгновенно
выстроили родители.
     - Ну вот, вроде и все, - сказал Удалов еще через день.
     Ему только что позвонил Коля Белосельский,  который  сообщил,  что  к
нему прорвались курьеры из области.  Один принес инструкцию, вырезанную из
березовых листьев, второй прямо в кабинете снял майку  и  показал  письмо,
написанное на его животе. Следовательно, в других городах и даже в области
почин великогуслярцев был подхвачен.
     - Титаническая борьба подошла к концу, - сказал Удалов жене, уходя на
службу.
     - Ты мне это уже говорил, - ответила Ксения. -  Погоди,  они  еще  не
сдались.
     Удалов только отмахнулся от пророческих слов супруги.
     Светило солнце, пели птицы, впереди гудели автомобили.
     На центральной площади города, обширной и заасфальтированной,  что-то
происходило.
     Машины  и  автобусы,  которые  намеревались  было  пересечь  площадь,
вынуждены были остановиться.
     Туда, на площадь, чиновники из различных учреждений, здания которых и
окружали площадь, выносили свои столы. Сотни столов, тысячи столов...
     Руководители  учреждений  и  контор,    руководствуясь    планчиками,
нарисованными на клочках туалетной бумаги, указывали, где ставить столы.
     Удалов остановился на краю площади среди зевак, стараясь понять,  что
же замыслила гибнущая бюрократия.
     Постепенно  стал   вырисовываться    рисунок,    согласно    которому
устанавливались столы. В сумме они составили три громадные буквы:


                                  


     Затем по команде сотрудники уселись за столы и стали смотреть в небо.
     Удалов тоже посмотрел в небо. Небо было голубым и пустым.
     - Чего вы хотите? - спросил он у ближайшего чиновника.
     - Нам не объясняли, - ответил тот. - Сказали, чтобы сидеть  и  ждать.
Начальству виднее.
     Начальство с Удаловым разговаривать не стало.
     Удалов поднялся к Белосельскому.  Белосельский  был  встревожен.  Они
стояли у окна, и буквы  были отлично видны.
     Подошел Минц.
     - Глупо, - сказал он. - Если они надеются на область, то там идут  те
же процессы.
     - Знаю, - сказал Белосельский. - По всей стране идут процессы. Но все
равно на сердце тревожно.
     И в этот момент сверху послышался ровный нарастающий гул.
     Темные быстрые тени мелькнули над площадью.
     Одна за другой между буквами тревожного послания опускались  летающие
тарелочки.  На  них  были  опознавательные  знаки,  которые  были  Удалову
знакомы.
     - Эта с Альдебарана, - сказал он, глядя, как  открывается  люк  и  из
первой тарелочки выходят трехногие зеленые пришельцы с портфелями. - А это
с альфы Водолея.
     Из второй тарелочки выползли крабовидные существа в черных костюмах.
     Вот открываются люки в третьей, пятой, двадцатой тарелочках...
     Один из пришельцев, крупного размера, с  четырьмя  щупальцами,  вынул
из-за пазухи микрофон, и его голос раскатился над площадью:
     - Дорогие братья! Узнав о том, в каком катастрофическом положении  вы
находитесь, и увидев ваш сигнал бедствия, мы по зову  сердец  откликнулись
на  вашу  беду.  Мы,  представители  могучих  организаций  и    учреждений
Альдебарана,  Сириуса,  Паталипутры  и  многих  других  разумных    миров,
доставили нашу скромную помощь. Вы не одиноки, друзья и коллеги!
     Под аплодисменты гуслярских чиновников пришельцы  стали  выносить  из
тарелочек толстые стопки бумаги,  копирки,  ксероксы,  новенькие  печатные
машинки...
     Чиновники смирно и деловито выстраивались в очередь, и каждый из  них
получил достаточно бумаги, чтобы завалить Удалова с головой.
     - Да, - сказал Минц, - мы потерпели поражение.
     - Титаническое поражение, - сказал Удалов.
     Белосельский не выдержал. Он заплакал.
     - Коля, - сказал Удалов, кладя руку на плечо другу. - Не падай духом.
И на Альдебаране мы с тобой отыщем союзников.
     - А они... они... из соседней Галактики...
     - Мы и до соседней Галактики доберемся.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (2)