- может, это смешно? Но потом поняла, что мама страшно испугается. Она
каждый день приносит с работы разные истории - про самоубийства, про
грабежи. На станции я сама видела военные патрули - никогда еще не было
военных патрулей на тихой пригородной станции.
Я не знаю, почему стало так плохо с энергией - это было во всем мире.
Но вечерами телевизор еще работал. Через несколько дней после того, как
закрылась школа, я увидела по телевизору съемку Земли со спутника - не
помню, как называлась передача. Мама тоже была дома, еле живая после
дежурства. Она рассказывала, как в больнице делают железные печки. Им
привезли дрова - некоторые препятствия закрыты, и все рабочие рубят лес,
чтобы не замерзли города. Мы сидели дома и смотрели на Землю сверху. И
тогда я поняла, как плохие наши дела. Огоньков на Земле было много тысяч.
Они горели точками по всей суше, только неравномерно - в некоторых местах
пылали впритык друг к дружке, в других, например в тундре, их куда меньше.
Всего их было столько, словно какой-то злодей истыкал иголкой полотно
Земли.
Мы с мамой знали, что Огоньки не только плодятся, но и растут. Мама
сказала:
- Еще совсем немного, и они соединятся.
- И тогда будет новое Солнце, - сказала я.
А диктор говорил, какие общие исследования ведут ученые разных стран.
Потом - об энергетическом голоде и изменении климата на всей Земле из-за
того, что количество кислорода в атмосфере уменьшилось и происходит
интенсивное испарение. Поэтому облачный слой почти непроницаем для
солнечных лучей и растения не получают света и тепла. Произошло резкое
похолодание, и надо ждать сильных бурь. Потом нас призывали к спокойствию
и порядку.
Я почти перестала спать. Я видела, что случилось, когда новый Огонек
проснулся под домом у станции. Дым был до самых облаков - весь дом сгорел,
даже не все успели убежать. И мне начало казаться, что если я засну, то
под нашим домом тоже появится Огонек и я не успею убежать.
Потом налетела первая из больших бурь. Она началась ливнем. Ливень
сожрал снег, на реке появились полыньи. Ливень не прекращался, а ветер
становился все сильнее. С некоторых домов сорвало крыши. Мать оставалась в
больнице - их перевели на казарменное положение. Бензин выдавали только
"Скорой помощи" и милиции.
Я как-то пробралась к маме - очень проголодалась. Дома все кончилось,
я думала, у мамы должна быть какая-то еда. Больные лежали в коридорах и в
холле. Некоторые просто на полу. Мать вынесла мне тарелку супа, и я съела
его, сидя у горячей печки. Мама была совсем худая, глаза красные, она
сказала, что у них больше всего сердечников и астматиков - люди умирают от
перепадов давления и недостатка кислорода. Еще там было много покалеченных
и даже с огнестрельными ранами - мама шептала мне про то, как милиция
сражалась с бандой грабителей и было много убитых и раненых. Она велела
мне переехать в больницу - тут спокойнее, а дома опасно. К тому же в
больнице не хватает санитарок, от меня будет польза. Потом она рассказала,
что возле госпиталя был Огонек, но он погас - это было так странно, что
приезжала комиссия из Москвы. Они ничего не нашли, даже следов Огонька.
Когда буря немного улеглась, я пошла домой, чтобы собрать вещи, и
встретила Холмика. Я его давно не видела. Холмик сказал, что он в дружине
- собирают в магазинах и на складах продукты и теплые вещи, свозят в
стационарные склады, потому что их охраняют солдаты.
- Каждый должен делать полезное.
Мы с ним стояли совсем близко от Огонька, что горит во дворе дома. Я
к этому Огоньку привыкла. И каждый день смотрела, как он понемножку
растет.
Холмик был возбужден, ему казалось, что он делает что-то нужное. А я,
насмотревшись на больных, сказала ему со злостью:
- Ты хочешь, чтобы мы умерли на неделю позже?
- Я хочу, чтобы не умирали.
- У тебя есть надежда?
Я спросила, потому, что хотела, чтобы меня кто-нибудь успокоил.
- Да, - сказал Холмик. - Потому что Земля больна оспой. А каждая
болезнь проходит.
- Это ты сейчас придумал?
- Это только образ.
Мы отошли под стену, где меньше дуло. Я спросила, кого из наших он
видит. Холмик сказал, что с ним в дружине Селиванов. Я удивилась, потому
что Селиванов тупой и бездельник.
- Люди меняются, - сказал Холмик. Потом подумал и добавил:
- У нас тоже не все ангелы. Некоторые берут для себя.
Но не стал объяснять, относилось это к Селиванову или нет. И еще
сказал:
- Вчера вечером расстреляли трех мародеров. Только я не пошел
смотреть.
- А Кима не видел?
- Нет. Селиванов говорил, что он уехал в Москву.
- Спасибо.
- Ты за что благодаришь?
- Неважно. А как Сесе?
- Ничего, - сказал Холмик, но так сказал, что я сразу же стала
настаивать: что случилось?
- Он болеет, - сказал Холмик.
- Чем болеет?
- У него орор.
- Не может быть!
- Почему?
- Ты сам видел, сам?
Я поняла, что все могут умереть или заболеть, а Сесе не может, не
должен, потому что это несправедливо!
- Да, - сказал Холмик. - Я его видел.
- Он в Москве? В больнице?
- Нет. Он дома.
- Почему?
В Москве больницы переполнены. Ты не представляешь, что там делается.
Теперь у кого орор, остаются дома.
- Я скажу маме - его возьмут к нам в больницу.
- Не возьмут. И он сам не согласится. Он же понимает.
- Что здесь можно понимать?
- То, что в больницах еле справляются с теми, кому можно помочь.
Орорным помочь нельзя, ты же знаешь!
- Но ведь говорили про сыворотку!
- Оля, я пошел, ладно? Некому сейчас делать сыворотку.
Он убежал, а я пошла домой. Я думала, что надо навестить Сесе. Кто за
ним ухаживает? Ведь он жил один, рядом со школой.
Я вернулась к Огоньку. Он был такой же, как вчера. Ведь он живой или
почти живой. Он растет. Он хочет всех нас убить. Или он не знает, что
убивает? Между мной и Огоньком был железный столбик - его поставили, когда
огораживали Огонек. Если стоять, прижавшись щекой к углу дома, то край
Огонька касается столбика. Коснулся, мигнул, отодвинулся. Снова
коснулся... Уйди, говорила я ему, пожалуйста, уйди... Долго смотреть на
Огонек нельзя - болят глаза. Оспа Земли, повторяла я про себя. Оспа,
которая может покрыть всю кожу, и тогда больной сгорит. И это случится
очень быстро. Если бы я знала, что я сейчас умру, но мама будет жить, и
Холмик будет жить, и Дашка, - это было бы плохо, но не так страшно,
честное слово. Но если я знаю, что вместе со мной умрут все, даже самые
маленькие ребятишки, и вместо всех домов и церквей, музеев и заводов будет
только огонь, - это страх непереносимый.
И у меня в сердце была такая боль, что я забыла о Сесе.
Холодно-холодно и тошнит.
У самого дома меня вырвало. Может быть, потому, что я долго не ела, а
тут целую тарелку супа в больнице. Может, от ужаса. И сколько мне жить в
этом ужасе? Мама говорила в больнице, что у них много самоубийц, которые
не сумели себя убить. Оказывается, больше половины самоубийц остаются
живыми.
Я включила телевизор, но он не включался.
Снова начался ливень, он бил по стеклу, словно кулаками. Стало
темнеть, и дали свет.
Я экономила свет, у меня горела только одна лампочка в большой
комнате. Ливень стучал в окно, и я не сразу поняла, что там - человек,
который тоже стучит. Я не подумала, что это может быть Ким, и открыла. Мне
было не страшно - мне было все равно.
Это был Ким.
Он был в кожаной куртке и кожаных штанах. Совсем пижон. И кепка у
него была черная кожаная. Он отпустил черные усики.
- Привет, - сказал он. - Где мать?
- В больнице, - сказала я. - А мне сказали, что ты в Москве.
- Я в Москве, - сказал он. - Там все лучшие люди.
Я поняла, что он пьяный.
- Ты чего приехал? - спросила я. Ты помнишь наш разговор?
- Кимуля, - сказала я. - Неужели ты об этом можешь думать? Я сегодня
была в больнице. У мамы. Ты бы посмотрел. И Сесе болен.
- Пустые слова, - сказал он и глупо засмеялся. Он сел в кресло и
вытащил из-за пазухи пистолет, настоящий, черный, блестящий, словно
мокрый.
- Видишь? - сказал он. - Пир во время чумы. Предлагаю участие.
- Дурак ты, Ким, - сказала я.
- Я на тачке приехал, - сказал он. - Дружок ждет. Мы славно живем.
Делаем дело и уходим. Москва большая.
- Ну чего ты выступаешь? - сказала я. - Меня ты не удивишь.
- Ты не поверила? Смотри.
Ким засунул руку в верхний карман куртки и вытащил оттуда горсть
каких-то ювелирных бранзулеток.
- Хочешь? - сказал он. - Все твое!
- А зачем? Кому это теперь нужно?
- Находятся чудаки. Даже не представляешь, сколько. Меня тут
поцарапало - перестрелка случилась с патрулем.
Мне было с ним очень скучно, словно он - мальчик на сеансе про
американских гангстеров, а я - взрослая зрительница.
Он поднялся, и я спокойно смотрела на него.
Ким поигрывал пистолетом.
- Пошли, - сказал он. - Я в самом деле про тебя думал. Все время. Я
тебе все достану - все, что ты хочешь. И шмотки, и жратву. Ты будешь моей
королевой, честное слово. Меня в организации уважают. Я двух милиционеров
пришил, честное слово. У нас знаешь сколько баб - а я к тебе.
- Ты еще маленький, - сказала я.
Он поднял пистолет и прицелился в меня.
- Олька, - сказал он, будто играл роль, - у тебя нет выбора. Ты моя.
- Уходи, - сказала я. - Мне собираться надо, я к маме в больницу
переезжаю.
Он пошел ко мне, не выпуская пистолета, а я стала отступать, мне все
еще не было страшно.
Вдруг он отбросил пистолет и схватил меня.
- Я докажу! - повторил он. - Я сейчас докажу.
Он стал валить меня на диван. Он разодрал мне на груди платье и
оцарапал шею. Если бы я тогда испугалась, я бы, конечно погибла - он бы
сделал все, что хотел. Но я не боялась, и мне было скучно и противно,
словно я смотрю со стороны. Я думала: как сделать ему больно? Простите, но
я укусила его в нос. Это как-то неприлично звучит. А он закричал, и я
поняла, что правильно сделала. Я побежала к открытой двери на улицу, хотя
знала, что там его дружок.
Я выскочила на улицу. Там в самом деле стояла "Волга", за рулем сидел
парень, но он не смотрел в мою сторону. Я не могла звать на помощь - была
такая буря! А услышат - кто посмеет выйти?
Ким выскочил с опозданием и не видел, куда я побежала, но к тому
времени его дружок опомнился и показал.
Я обернулась и увидела, как Ким прыгнул в машину. "Волга" рванула с
места.
Я забежала за угол и чуть не попала под газик.
Это был зеленый газик с красной звездой на боку. Я отскочила к стене
и увидела напряженное лицо солдата за рулем. Тут же газик затормозил -
чуть не столкнулся с" Волгой". Ким открыл дверь и начал стрелять по
газику. Оттуда выскакивали люди. Они тоже стреляли. Один из солдат упал,
головой в лужу. Был грохот и крики, а мне казалось, что это ко мне не
относится. Потом все кончилось. Я видела, как солдаты заносили своего в
газик, а Кима и его дружка положили в" Волгу". Туда сел солдат, и "Волга"
уехала. Офицер из газика в мокром плаще подошел ко мне и спросил:
- Других не было?
- Нет, - сказала я.
- Ты иди домой, - сказал офицер. - Иди, тебе здесь нечего делать.
Лил дождь, а лужа, в которой раньше лежал солдат, была красной.
Я пошла домой, но не дошла, а остановилась возле Огонька. Мне не было
жалко Кима, потому что это был чужой Ким.
- Вот видишь, к чему это приводит, - сказала я Огоньку.
Я была совсем мокрой, в рваном платье. И тут я увидела, что за то
