желание удивить родственников подавило все остальные чувства, так что
Ксения послушно уселась за стол, поставив сумку рядом с собой на ска-
терть.
Минут через пять, в течение которых в комнате царило молчание, нару-
шаемое лишь демонстративным посапыванием Геннадия, вернулась Антонина.
- Так и знала, - сказала она. - Ты, глупая, сидишь, словно клуша, а
мой изображает из себя спящую красавицу. Ну, уж это слишком.
Антонина, быстро и споро накрывая на стол, выкроила секунду, чтобы
потянуть мужа за ногу.
- А, племянница, - произнес Геннадий, словно и в самом деле только
проснулся. - А где Корнелий?
- Здесь он.
- Ага. - Геннадий в одних носках подошел к столу и сел напротив. Ксе-
нии. - Я тоже по гостям ходить не терплю. Все это сплошные бабские раз-
говоры. Нет, меня не затянешь. А Корнелия за его упрямство даже уважаю.
Корнелий пошевелился в сумке, отчего та вздрогнула, а Ксения подвину-
ла ее к себе.
- Шшшш! - велела она строго.
- Чего? - удивился дядя Геннадий.
Не тебе, - сказала Ксения. - Это я Удалову.
Удалов больше не двигался. Он испугался, что его будут показывать, а
это было унижение хуже смерти. Тут Антонина принесла самовар. Сели пить
чай.
- Ты сумку со стола убери, - сказала Антонина племяннице. - Не дело
сумку на столе держать.
Ксения улыбнулась, но сумку убрала, поставила на пол, между туфель,
чтобы кто случайно не задел, потому что очень любила своего Корнелия.
От толчка Корнелий пискнул: "Ой!"
- Все-таки, - сказала Ксения сладким голос ом, чтобы заглушить крик
мужа, а также навести разговор на нужную тему, - все-таки, будь моя во-
ля, я бы мужиков далеко не отпускала. Ну, отработал, пришел домой, а
дальше - никуда.
- Всю жизнь мучаюсь, - ответила Антонина в сердцах. - Всю жизнь.
- Это есть спесь и тщеславие, - рассудил дядя Геннадий. - Ты нам по
маленькой не поставишь по случаю праздника?
- Молчи, - ответила Антонина. - В одиночестве пить - алкоголизм. Сам
же читал в журнале "Здоровье".
- Если по маленькой - не алкоголизм, а удовольствие. Ведь и Ксения не
откажется. Не откажешься, Ксюша? Дядя Геннадий глядел на племянницу с
надеждой.
- Не откажусь, - ответила Ксения. - И Корнелий не откажется.
Тут тетя Антонина не выдержала.
- Ксюша, ты здорова? - спросила она. - Если что - аспирину дам. Я же
заметила, думаешь, глухая? Ты все твердишь - со мной Корнелий, рядом
Корнелий. А мы-то видим, что нет его. Ты говори всю правду. Может, ушел
совсем? Может, что случилось? Может, кого еще нашел?
- Ой нет, тетя Антонина. - Ксения так и лучилась удовольствием. -
Только с мужем обращаться надо уметь. Вот ты всю жизнь прожила с дядей
Геннадием, а он тебя избегает.
- Я бы от нее в Австралию убежал, к антиподам, - подтвердил Геннадий.
- Может, еще завербуюсь на Сахалин.
- Молчи, - ответила Антонина. - Все равно выпить не дам.
Потом Антонина обернулась к племяннице и произнесла назидательно:
- Мужчину не удержишь. Мужчина - такое дикое животное, что требует
свободы. Так что привыкай. К себе его не привяжешь и в сумку не поло-
жишь.
- Это точно, - сказал дядя Геннадий. Наступил миг Ксенина торжества.
- Кто не положит, - проговорила она. - А кто и положит.
С этими словами она достала сумку из-под стола, поставила ее рядом с
чашкой и сказала, расстегивая:
- Может, тетя, Корнелию чайку нальешь? А то он у меня не ужинавши.
Она извлекла из сумки сопротивляющегося нагого человечка и двумя
пальцами поставила на стол.
- Вот он, мой ласковый...
Ласковый стоял согнувшись, стеснялся и готов был плакать.
- Господи, - всплеснула руками Антонина, - ты что же с мужем сделала,
безобразница?
- Уменьшила его, - ответила Ксения, - до удобного размера, чтобы но-
сить с собой и не расставаться в выходные дни. Добрые люди помогли, дали
средство.
- Так нельзя, - сказал Геннадий. - Это уж слишком. Если вы, бабы, бу-
дете своих мужей приводить в такое состояние, это вам даром не пройдет.
- Не пройдет! - закричал комаром Удалов. - Я требую развода! При сви-
детелях!
- Не спеши, - остановила его рассудительная Антонина. - Ты у своих,
не опасайся. Мы тут в семье все и уладим.
Потом она поглядела на Ксению с укоризной:
- Ну зачем ты так, Ксюша? Мужчине перед людьми стыдно. Ему на службу
идти, а как он такой жалкий на службу пойдет? Кто его слушаться будет? А
если его завтра в горсовет вызовут?
- Я требую развода! - настаивал Удалов. Он забыл о своей наготе и бе-
гал между чашек, норовя прорваться к Ксении, а Ксения отодвигала его
ложкой от края стола, чтобы не свалился.
- А ты помолчи, - сказала ему Антонина. - Прикрой стыд. Не маленький.
Удалов опомнился, метнулся к чайнику с заваркой, но укрыться за ним
не смог, в полном отчаянии схватился за край пол-литровой банки с ва-
реньем, подтянулся и перевалился внутрь.
- Не беспокойся, тетечка, - сказала Ксения, следя, чтобы Удалов не
утонул. - Это только на выходные и на праздники. С понедельника он при-
дет в состояние.
- Не одобряю. - Антонина многого не одобряла. И шумела Антонина не из
любви к Удалову, не из жалости, а из боязни всякого новшества, пускай
даже на первый взгляд новшества, удобного для женщин.
- А ты вылезай, - строго сказала Антонина Удалову. - После тебя про-
дукт придется выкидывать.
- А ты вынь меня, - пискнул Удалов. - Я же сам не вылезу.
Голосок у него стал слабенький, еле доносился из банки.
- Пчела! - закричал Удалов.
Пчела и в самом деле кружилась над ним, примериваясь. И спокойно мог-
ла бы закусать Удалова до смерти. Теперь ему многое грозило смертью.
Ксения вскочила, достала платок и стала гонять пчелу, а Антонина чем
больше смотрела на это безобразие, тем больше сердилась, мрачнела и даже
совсем замолкла, как пар в котле, прежде чем произойдет взрыв.
Чувствуя это и не желая терять времени понапрасну, дядя Геннадий ти-
хонько встал из-за стола, подмигнул Удалову, к которому проникся со-
чувствием, на цыпочках отошел к буфету, открыл его и налил из графина
себе в стакан, а Удалову в маленькую рюмочку, которая хоть и маленькая,
а для Удалова была как ведро.
Прогнав пчелу, Ксения достала Удалова двумя пальцами из варенья и,
налив в блюдце горячей заварки из чайника и подув в нее, чтобы не обжечь
мужа, окунула в заварку Удалова. Тому было горячо, он сопротивлялся, а
Ксения смывала с него сироп и приговаривала:
- Потерпи, цыпочка, потерпи, лапочка.
- Вот что, - взорвалась наконец тетя Антонина. - Я тебя, Ксения, се-
годня не звала. Так что можешь идти домой. В милицию я на твое поведе-
ние, так и быть, жаловаться не буду, но матери твоей непременно сообщу.
Дожили. С голым карликом заявилась. А ты, Геннадий, рюмки спрячь. Не
время пить!
- Тоня, - произнес Геннадий миролюбиво, но стакан отставил и рюмку от
Удалова отодвинул.
- Может, это в Париже так с мужьями поступают, но у себя мы этого не
позволим. В крайнем случае в газету напишу. Там меня знают. А то сегодня
я тебя, а завтра ты меня - человек человеку волк, да?
- Тетя Тоня, - пыталась возразить Ксения. - Я же для его блага. Чтобы
муж не пил, не гулял, был при доме. Это же любовь!
Но Антонина подошла к Геннадию, вцепилась пятерней в его седые воло-
сы, будто испугалась, как бы он и на самом деле не уменьшился, и ответи-
ла твердо:
- Я своего в обиду не дам. Пусть какой ни на есть паршивый да гуля-
щий, но такой уж мне достался и менять его не буду. Живи со своими штуч-
ками, как ты того желаешь, но нас уволь. И если ты еще раз посмеешь с
этим уродом ко мне в дом прийти, с порога выгоню. Иди.
Тут Антонина еще раз взглянула на бывшего Удалова, потерявшего от
унижений и мучений дар речи, и по ее щекам неожиданно покатились слезы.
Ксения поняла, что делать ей в этом доме больше нечего. Она быстро
затолкала мужа в сумочку и, не допив чая, пошла к двери. Антонина ее
провожать не стала, а когда племянница ушла, повернулась к мужу и сказа-
ла сквозь слезы:
- Если выпить хочется, то выпей маленькую.
- Нет уж, спасибо, - отказался Геннадий, который тоже внутренне пере-
живал эту тяжелую сцену.
Антонина уселась, подперла голову ладонью и думала, что счастье - это
когда у тебя муж в настоящем размере, и опасалась немного, как бы старик
сдуру не вздумал ее в сумку запихать, чтобы не ворчала. И дала себе сло-
во сдерживаться и старика не пилить. И держала это слово два дня, не
меньше.
Ксения шла домой не спеша, переживала разлад в семье, сумка раскачи-
валась в руке, и Удалова бросало из угла в угол. Он хватался за вату,
стонал и пытался слизать с себя остатки вишневого варенья.
4
К приходу домой настроение Ксении немного улучшилось. Она поставила
сумку на трельяж, между духами и пудрой, а сама улеглась спать. Решила,
что завтра покажет Удалова подруге Римме, которая работала в женской па-
рикмахерской и была большой модницей. И с этой мыслью Ксения счастливо
заснула, закрыв дверь в соседнюю комнату, чтобы ночью Удалов криками и
стонами не мешал ей спать. Ей снилось, как все женщины города ходят по
улицам и носят в сумках, а то и водят на голубых ленточках своих мужчин.
Все спали в шестнадцатом доме. Лишь Удалов мучился, словно граф Мон-
те-Кристо в своей тюрьме, и кипел местью. Он уже проверил все швы и углы
в сумке, но швы были крепкие, а нитки для него - как канаты, не разор-
вешь. И ножа нет. Даже перочинный ножик остался в кармане утерянных при
уменьшении брюк.
Удалов попробовал подпрыгнуть, чтобы достать до потолка, но потолок
сумки был далек, не достать. Удалов присел на вату, стараясь придумать
какой-нибудь выход и мечтая о том, как, выбравшись наружу, он навсегда
уйдет из дома и будет лишь раз в месяц присылать деньги на воспитание
детей. Детей было жалко.
Вдруг Удалову показалось, что потолок чуть приблизился. И стенки сум-
ки тоже приблизились. Несмотря на кромешную тьму, ощущение это было со-
вершенно явственным.
Удалов протянул руку вперед, и она уткнулась в материю. Удалов под-
нялся, без труда дотянулся до крыши. И тут он понял, что действие кру-
пинки кончается.
- Ура! - сказал он шепотом, чтобы не разбудить Ксению и не нарушить
благоприятного процесса роста.
Еще ни один ребенок на свете так не радовался росту, как радовался
Удалов. Тягостный плен кончался. Без труда Удалов провел рукой по потол-
ку, но застежка молнии находилась снаружи. Становилось тесно. Пришлось
сесть.
И тут Удалов немного испугался. Стенки сумки крепкие. Так можно и за-
дохнуться.Рост все ускорялся. Удалов даже не успел позвать на помощь,
как его тесно сдавила материя. Сумка оказалась, как назло, крепкой. Го-
лова вжалась в плечи, и коленки отчаянно вдавливались в ребра. И когда
Удалов уже готов был завопить от боли и ужаса, сумка со страшным треском
разлетелась в клочки, а Удалов грохнулся на пол. Зеркала на трельяже
разлетелись вдребезги, осколки пулеметной очередью прошили стекло буфе-
та, пронзив по очереди все чешские бокалы и праздничный сервиз, а упав-
шая от этого с буфета хрустальная ваза, врученная Удалову восемь лет на-
зад за победу в городских соревнованиях по городкам, умудрилась вре-
заться в этажерку с любимыми комнатными растениями Ксении. Комнатные
растения принялись прыгать вниз и вверх, спасаясь от несчастья, и один
из горшков задел люстру, подвески которой принялись выбивать дробь по
стеклам и оставшимся до того целыми стеклянным и фарфоровым предметам в
комнате. От люстры осталась всего одна голая лампочка, и эта лампочка
сама по себе загорелась и осветила помещение, по которому, не в силах
остановиться, носились в разные стороны разбитые и поломанные предметы.
Удалов слушал этот грохот и наблюдал разрушение, словно прелестный
сердцу балетный спектакль, потому что им владело чувство мести, и месть
