-- Нет, не отравился, -- сказал Миша. -- Они мне вкололи какую-то
гадость, а теперь наблюдают, как я загибаюсь. -- Зачем? Не может быть!
-- Как раз с ними и может быть. Вспомни лабиринт, вспомни другие
идиотские и жестокие тесты. Ах да, тебя еще не было!
-- Ты думаешь, что это испытание? Тест? -- А что еще? -- спросил Миша.
И тут его вырвало. На четвереньках он кинулся к ведру, что стояло в углу
палаты. Он опустился на колени спиной к Коре -- завел руку за спину и жестом
прогнал девушку.
За спиной Коры во сне забормотала медсестра. Кора замерла.
-- Я еще приду, -- шепнула она в переговорное устройство. -- Ты не
бойся. Но Миша, судя по всему, ее не слышал. На цыпочках Кора миновала
медсестру, которая уже почти проснулась, но, к счастью, жалела расстаться со
сном.
Дальнейший путь вниз прошел без приключений. Кора пробежала до барака.
Испытание? Зачем такое испытание?
Так она и сказала профессору, который лежал у себя на койке.
-- Его отравили! Его точно отравили! И вы знаете, что я подумала? А
вдруг теперь, когда начнется заварушка с переменой власти, они решили от нас
отделаться: нет человека -- нет проблемы. -- Зачем?
-- Они же тоже боятся. Судя по протоколам допросов, у них есть
представление о том, что наша цивилизация обогнала их... намного. Так что
замахиваться на нас все равно, что замахиваться на паровоз. -- Они об этом
не думают, -- усомнился Калнин.
-- Но почему? Почему?
-- Мне надо увидеть Гарбуя. Если он жив, он, по крайней мере, что-то
знает.
-- Тогда я пойду с вами, -- твердо заявила Кора. -- Зачем?
-- Я скажу вашему Гарбую, что над Мишей Гофманом проводят эксперименты!
Он должен их остановить. В ином случае пускай поможет мне вернуться обратно.
-- Боюсь, что все это -- не в его власти. -- Сначала вы уверяете меня, что
он -- изобретатель этой системы...
-- Но президента убили! А без президента Гарбуй -- только тень самого
себя. --А мы-- подопытные кролики? Профессор Калнин ответил неожиданно: -- Я
оказался здесь, потому что не хотел быть кроликом, тем более мертвым
кроликом. -- Если так, то вы, по крайней мере, живы. -- Пока жив, --
согласился профессор. Кора выглянула в окно. Дождь все продолжался. Было
темно -- хоть глаз выколи, ветер налетал волнами и пригибал к земле тонкие
вершины кустов у забора из колючей проволоки. Там светили прожектора --
лагерь с десятком беспомощных пришельцев тщательно охранялся. Хотя, впрочем,
убежать оттуда было легче легкого.
-- Сейчас совсем темно и ливень, -- сказал профессор, словно рассуждая
сам с собой. -- Но если к утру дождик успокоится, я схожу к вилле. В комнату
без стука заглянула Нинеля и сказала: -- Быстро в столовку! Быстро, говорю!
Там полковник чрезвычайное сообщение произносит. Она затопала тяжелыми
ногами по коридору. -- Надо идти. -- Эдуард Оскарович, с трудом поднялся с
кровати.
-- Вы одеяло возьмите, закутайтесь в него, -- сказала Кора. -- А может,
вам вообще не ходить?
-- Нет, я любопытный, -- возразил Калнин. -- Белье я поменял, а в
одеяле во мне появляется что-то от римского сенатора.
Все уже собрались в столовой. Полковник стоял во главе стола.
-- Ну вот, -- сказал он, криво усмехнувшись при виде опоздавших. --
Спасибо, что почтили нас своим присутствием.
-- Безобразие! -- вслух произнесла Нинеля. -- Люди стараются, а они
ноль внимания.
Полковник постучал по столу небольшим кулаком, откинул назад маленькую
усатую голову и сообщил, словно начинал торжественную речь на юбилее:
-- Я рад сообщить вам, что только что закончилось заседание
чрезвычайного Временного совета. На нем разбиралось много вопросов, как из
области политики и экономики, так и военных. Создано переходное
правительство, в которое вошли ряд известных военачальников. В частности,
принято решение свернуть как экономически нецелесообразный, а политически
вредный проект профессора Гарбуя по контактам с параллельным миром. Вы меня
поняли?
-- Нет, не поняли, -- сказал Покревский. -- Вы будете отправлены
обратно. В ближайшее же время. У нас нет лишних денег на бесперспективные
направления в науке.
-- И вы хотите отправить людей, не проверив сначала, что с ними будет?
-- спросил Калнин. Полковник добродушно развел руками. -- Вы нас
недооцениваете, профессор, -- сказал он. -- Есть доброволец, Михаил Гофман.
Если мы убедимся, что он окажется в сегодняшнем дне, значит, предсказания
Гарбуя подтвердятся. Тогда и вы полетите. Ясно?
Многое было неясно. Пришельцы начали было осаждать полковника
вопросами, но тот резко повернулся и покинул комнату. Кора так и не успела
докричаться -- что же в самом деле с Мишей и можно ли к нему пройти.
Но она знала, что проберется к нему до ухода с профессором к Гарбую. И
если плохо, то попытается помочь. Сама еще не знает как, но постарается.
Должен же быть выход для подопытных кроликов.
Через две минуты после ухода полковника -- не успели даже пленники
обсудить ситуацию -- вошли две медсестры с большим ящиком. Хлопнули его на
пол, и одна из медсестер сказала басом: -- Разбирайте, ваше.
Они отошли в кухню и оттуда посматривали, как пришельцы двинулись к
открытому ящику, как будто к упавшей, но неразорвавшейся бомбе. Потом
принцесса вдруг затараторила, и в слезы! Темной обезьяньей лапкой она
вытянула из груды тряпок и предметов, наполнявших ящик, длинную одежду в
блестках -- тащила ее, отступая от ящика, и Покревский пришел ей на помощь,
освободил подол длинной одежды от запутавшихся в нем ботинок, которые, как
оказалось, принадлежали инженеру.
-- Ребята! -- воскликнул он радостно. -- Нам же одежду варвары вернули!
И только тогда все сообразили, что местные хозяева не шутят и в самом
деле решили отпустить пришельцев домой -- иначе зачем бы им возвращать
одежду и обувь и все вещи, что были с ними в момент перемещения.
-- Мой сюртук! -- рычал Журба, отталкивая Кору. -- Надо проверить!
Он погружался в ящик, выбрасывая оттуда вещи -- в поисках своего
сюртука, он был страшен в упорстве и силе, употребленной на эти раскопки. Но
из его деятельности прочие люди извлекали пользу -- по крайней мере, Влас
Фотиевич не дал людям устроить кучу-малу, навалиться на ящик одновременно.
Вылетавшие оттуда платья, чулки, туфли, сумки тут же находили хозяев -- не
так уж много народа было в комнате. И когда все разобрали выкинутое Журбой и
тот отыскал свой драгоценный сюртук и полосатые брюки, оказалось, что в
ящике еще остались вещи Миши Гофмана.
Их взяла Кора -- как бы наследница Гофмана -- и никто не стал спорить.
Оттолкнув медсестру, Журба вышел на кухню, и та подчинилась. На кухне
он стал громко петь народную песню, которую Кора в школе не проходила: "Эх,
полным-полна коробушка, есть и ситец и парча!"
Какое счастье, что вы вымерли, подумала Кора, еще до того, как я
родилась. Возвращайтесь лучше к себе!
Некоторые потянулись к своим комнатам, чтобы переодеться в тишине,
другие спешили, переодевались прямо в столовой. Инженера, например, не
беспокоили соображения стыдливости. Зато принцесса унесла все свои одежды, а
их оказалось немало -- в свою норку.
Но каждому хотелось одного -- как можно скорее скинуть унизительный
синий халат и серое арестантское белье. Причем халат не был таким
унизительным еще час назад, потому что все были равны в унижении и не было
из него выхода. А вот теперь люди снова стали разными -- будто их уже
выпустили на свободу.
Кора переоделась у себя в комнате. Ей переодеваться было несложно. Тем
более что возвратили далеко не все -- разворовали. Правда, у нее осталась
куртка Миши Гофмана -- он не обидится, если она наденет ее в ночной и
утренний походы -- они еще предстоят Коре. Так что пока Кора была девицей
студенческого возраста и положения, отдыхающей в Симеизе, -- одежда на грани
сексуального риска, но не далее.
Переодевшись и с удивлением посмотревшись в зеркало, ибо за три дня
отвыкла от себя настолько, что не сразу узнала. Кора поняла, что более
оставаться одна не может, и хотела было пойти к профессору, но ноги сами
принесли ее обратно в столовую. И не только ее одну.
-- Земляне и землянки!.. -- так их назвал инженер Всеволод Той.
Он был одет просто, без затей, как одеваются славные изобретатели
махолетов, когда поднимаются в воздух над склонами Ай-Петри, все на нем было
облегающим, упругим, хлопковым, шерстяным, с буфами, притом в обтяжку --
человек-птица!
Покревский изменился в поведении и даже внешности. На нем был черный
мундир, на левом рукаве нашит щит с черепом, под ним золотые шевроны, на
груди Георгиевский серебряный крестик. Мундир был не нов, пропоролся в одном
месте, на колене черные галифе протерлись. Фуражки у капитана не было --
потерял, но погоны были, хоть без звездочек. Но главное -- изменилась его
выправка.
Тут вошел, облаченный в полосатый пиджак и черные брюки, Журба -- с
радостным криком: -- Нашел! А ведь не хотели возвращать! Жулье! Он держал в
руке большой черный бумажник с золотой монограммой. -- Там деньги? --
спросила Кора. -- Мало что осталось. -- Журба сразу замкнулся. -- А ты
спрячь, -- сказала Нинеля, которая оказалась одета просто и грубо, в
короткой суконной юбке, срезанных ниже колен кожаных сапогах, в гимнастерке
без знаков отличия, но перетянутой солдатским ремнем. Она приподняла валик
надо лбом, взбила локоны и изменилась, пожалуй, более всех.
Остальные, кто пришел в столовую, крутили головами от собеседника к
собеседнице -- как поворачивают голову за мячом зрители на теннисном корте.
Журба отошел к обеденному столу и, открыв бумажник, стал вынимать из
него ассигнации, раскладывать их на столе и разглядывать, словно это было
сладкое, давно желанное чтение.
Профессор пришел одним из последних. Он, как оказалось, почти не
изменился. Он сменил халат на старый костюм, поношенный, домашний, в котором
любил работать в кабинете. Кора его удивила.
-- Так будут носить? -- спросил он. -- Через сто лет? -- А что? --
смутилась Кора. -- Некрасиво?
-- Нет, что вы! У каждой эпохи свои вкусы. Только на мой взгляд...
несколько откровенно. -- Я не могу изменить моду.
-- Не хочешь! -- возразил Журба, не поднимая головы от своих бумажек.
Он все замечал и не одобрял.
Последней пришла готская принцесса. Покревский ждал ее, все глядел на
дверь, даже продвигался в том направлении, но что-то удерживало его от того,
чтобы побежать за девушкой.
Ее появление было предварено удивленным возгласом медсестры -- охранник
увидел принцессу идущей по коридору. Она вошла медленно -- видно, хотела,
чтобы ее разглядели.
Она настрадалась, может, более других -- грязная маленькая цыганка, не
понимающая ни слова, и один лишь у нее заступник -- уродливый от страшного
шрама, издерганный, худой белогвардеец, о котором принцесса не знала, что он
белогвардеец, -- он был ей непонятен, но заботился и даже защищал.
Принцесса остановилась в дверях и замерла, будто не решаясь шагнуть в
столовую, где возле пустого исцарапанного деревянного стола стояли кучкой
пришельцы, все выше ее, шумнее, разговорчивей, все связанные знанием общего
языка -- несчастные, украденные, но не такие одинокие, как эта смуглая
девица.
Вернее всего, подсознательно -- уж очень она была от них далека и вряд
ли думала о мести или насмешке, -- но она причесала свои тугие, черные,
раньше забранные в неаккуратный узел на затылке волосы, распустила их по
