поразившее Великий Гусляр, не было землетрясением.
Метрах в двадцати от входа в универмаг мостовая расступилась, и в
провал ушел задними колесами тяжело груженный лесовоз. Еще не улегшаяся
пыль висела вокруг машины и, подсвеченная солнцем, придавала картине
загадочный, неземной характер.
- Провал, - сказал обыкновенным голосом Удалов, стаскивая с головы
скатерть и аккуратно складывая ее.
Провалы в городе случались нередко, так как он был стар и богат
подземными ходами и подвалами царских времен.
- Опять не повезло тебе, Корнелий! - Грубин бросил в досаде на землю
половинку ракеты. - Теперь тебе не до замен. Мостовую ремонтировать
придется.
- Квартал, кстати, кончается, - ответил Корнелий. Он обернулся к
заведующей и добавил: - Я, Ванда Казимировна, вашим телефончиком
воспользуюсь. Надо экскаватор вызвать.
Из пылевой завесы вышел бледный, мелко дрожащий от пережитого шофер
лесовоза. Он узнал Удалова и обратился к нему с претензией.
- Товарищ директор, - заявил он, - до каких пор мы должны жизнью
рисковать? А если бы я стекло вез? Или взрывчатку?
- Ну уж, взрывчатку! - сказал Грубин. - Кто тебе ее доверит?
- Кому надо, тот и доверит, - сказал шофер. Увидев Шурочку, перестал
дрожать, подтянулся.
- Провал как провал, - сказал Удалов. - Не первый и не последний.
Сейчас вытащим, дыру засыплем, все будет как в аптеке. Сходили бы до
милиции, пусть поставят знак, что проезда нет. А автобус пустят по
Красноармейской.
2
Елена Сергеевна прищурилась и отсыпала в кастрюлю ровно полстакана
манки из синей квадратной банки с надписью "Сахар". Молоко вздыбилось,
будто крупа жестоко обожгла его, но Елена Сергеевна успела взболтнуть кашу
серебряной ложкой, которую держала наготове.
Ваня вытащил на кухню танк, сделанный из тома "Современника" за 1865
год и спичечных коробков.
- Не нужна мне твоя каша, - сказал он.
- Подай соль, - сказала Елена Сергеевна.
- Посолить забыла, баба? - спросил Ваня.
Елена Сергеевна не стала дожидаться, пока Ваня развернет танк в
сторону черного буфета, сама широко шагнула туда, достала солонку и при
виде ее вспомнила, что уже сыпала соль в молоко. Елена Сергеевна поставила
солонку обратно.
- Баба, - заныл Ваня противным голосом, - не нужна мне твоя каша...
Хочу гоголь-моголь...
На самом деле он не хотел ни того, ни другого. Он хотел устроить
скандал.
Елена Сергеевна отлично поняла его и потому ничего не ответила. За
месяц они с Ваней надоели друг другу, но невестка заберет его только через
две недели.
Елена Сергеевна обнаружила, что к шестидесяти годам она охладела к
детям. Она утеряла способность быть с ними снисходительной и терпимой.
После скандалов с Ваней она успокаивалась медленнее, чем внук.
А ведь Елена Сергеевна сама попросила невестку прислать Ваню в
Великий Гусляр. Она устала от одиночества долгих сумерек, когда неверный
синий свет вливается в комнату, в нем чернеют и разбухают старые шкафы,
которые давно следовало бы освободить от старых журналов и разного
барахла.
Раньше Елена Сергеевна думала, что на пенсии она не только отдохнет,
но и сможет многое сделать из того, что откладывалось за делами и
совещаниями. Написать, например, историю Гусляра, съездить к сестре в
Ленинград, разобрать на досуге фонды музея и библиотеку, - там все время
сменялись бестолковые девчонки, которые через месяц выходили замуж или
убегали на другую работу, где платили хотя бы на десятку больше, чем в
бедном зарплатой городском музее.
Но ничего не вышло. История Великого Гусляра лежала на столе и почти
не продвигалась. У сестры болели дети, и, вместо того чтобы не спеша
обойти все ленинградские музеи и театры, Елене Сергеевне пришлось возиться
по хозяйству.
В музее появился новый директор, ранее руководитель речного
техникума. Директор рассматривал свое пребывание в музее как
несправедливое наказание и ждал, пока утихнет гнев высокого районного
начальства, чтобы вновь двинуться вверх по служебной лестнице. Директор
был Елене Сергеевне враждебен. Ее заботы о кружках и фондах отвлекали от
важного начинания: сооружения памятника землепроходцам, уходившим в
отдаленные времена на освоение Сибири и Дальнего Востока. Землепроходцы
часто уходили из Великого Гусляра - города купеческого, беспокойного,
соперника Архангельска и Вологды.
- Баба, а в каше много будет комков? - спросил Ваня.
Елена Сергеевна покачала головой и чуть улыбнулась. Комки, конечно,
будут. За шестьдесят с лишним лет она так и не научилась варить манную
кашу. Если бы удалось начать жизнь сначала, Елена Сергеевна обязательно
подсмотрела бы, как это делала покойная мама.
Кто-то стукнул в окно.
Ваня забыл о танке и побежал открыть занавеску. Он никого не увидел -
в окно стучали знакомые, прежде чем войти в калитку, обогнуть дом и
постучать со двора.
Елена Сергеевна убавила огонь и решила, что успеет открыть дверь,
прежде чем каша закипит. Она быстро прошла темные сени. От каждого шага,
сухого и короткого, взвизгивали половицы.
За дверью стояла Шурочка Родионова, повзрослевшая и похорошевшая за
весну и остригшая косу, чтобы казаться старше.
- Вытри ноги, - сказала Елена Сергеевна, любуясь Шурочкой.
Шурочка покраснела; у нее была тонкая, персиковая кожа, Шурочка легко
краснела и становилась похожей на кустодиевских барышень. Шурочка
поздоровалась, вытерла ноги, хотя на улице было сухо, и прошла на кухню за
Еленой Сергеевной. Девушка была взволнована и говорила быстро, без знаков
препинания:
- Такое событие Елена Сергеевна грузовик ехал по Пушкинской и
провалился народу видимо-невидимо думали землетрясение и Удалов из
ремконторы говорит засыпать будем и там подвал а директора музея нет уехал
в область на совещание по землепроходцам и надо остановить это безобразие
там могут быть ценности...
- Погоди, - сказала Елена Сергеевна. - Я вот тут Ваню кормить
собралась. Садись и повтори все медленнее и логичнее.
Когда Шурочка говорила, она из молодой и красивой женщины
превращалась в ученицу-отличницу, в старосту исторического кружка.
Елена Сергеевна положила кашу в тарелку и посыпала ее сахарным
песком.
Ваня хотел было потребовать малинового варенья, но забыл. Он был
заинтригован неожиданным визитом и быстрой речью гостьи. Он послушно сел к
столу, взял ложку и смотрел в рот Шурочке. Как во сне зачерпнул ложкой
кашу и замер, беззвучно шевеля губами, повторяя рассказ Шурочки слово за
словом, чтобы стало понятнее.
- Значит, ехал грузовик по Пушкинской, - говорила Шурочка чуть
медленнее, но все равно без знаков. - И сразу провалился задними колесами
думали землетрясение все из магазина выскочили а там подвал...
- Где именно? - спросила Елена Сергеевна.
- Недалеко от угла Толстовской.
- Там когда-то проходил Адов переулок. - Елена Сергеевна прищурилась
и представила себе карту города в промежутке между пятнадцатым и
восемнадцатым веками.
- Правильно, - обрадовалась Шурочка. - Вы нам еще в кружке
рассказывали там Адов переулок был и кузнецы работали ширина два метра и
упирался в городскую стену я так и сказала Удалову из ремконторы а он
говорит что квартал кончается и он обязан сдать Пушкинскую они ее три
месяца асфальтировали а то премии не получат.
- Безобразие! - возмутилась Елена Сергеевна. - Ваня, не дуй в
ложку... Мне его не с кем оставить.
- Так я посижу, Елена Сергеевна, - сказала Шурочка. - Без вас они
засыплют, а вас даже Белосельский слушается.
- Я власти не имею, - сказала Елена Сергеевна. - Я в отставке.
- Вас весь город знает.
- Я сейчас.
Елена Сергеевна прошла в маленькую комнату и скоро вернулась. Она
причесалась, заколола седые волосы в пучок на затылке. На ней было темное
учительское платье с отложным, очень белым воротничком, и Шурочка снова
почувствовала робость, как пять лет назад, когда она первый раз пришла в
исторический кружок. Елена Сергеевна, в таком же темном платье, повела их
на верх, в первый зал музея, где стоял прислоненный к стене потертый
бивень мамонта, висела картина, изображающая повседневный быт людей
каменного века, а на витрине под стеклом лежали в ряд черепки и
наконечники стрел из неолита, найденные у реки Гусляр дореволюционными
гимназистами.
- Так ты посидишь немного? - спросила Елена Сергеевна.
- Конечно, я сегодня с обеда свободна.
Елена Сергеевна спустилась с крыльца, молодо процокала каблучками по
деревянной дорожке двора, прикрыла калитку и пошла по Слободской к центру,
через мост над Грязнухой, что испокон веку делит город на Гусляр и
Слободу.
За мостом по правую руку стоит здание детской больницы. Раньше там
был дом купцов Синицыных, и в нем сохранились чудесные изразцовые печи
второй половины восемнадцатого века. По левую руку - церковь Бориса и
Глеба, шестнадцатый век, уникальное строение, требует реставрации. За
церковью - одним фасадом на улицу, другим на реку - мужская гимназия, ныне
первая средняя школа. За гимназией - широкая и всегда ветреная площадь,
наполовину занятая газонами. Здесь до революции стояли гостиные ряды, но в
тридцатом, когда ломали церкви, сломали заодно и их, хотя можно бы
использовать ряды под колхозный рынок. Теперь здесь стоит, вглядываясь в
даль, бронзовый землепроходец!
По ту сторону площади - двухэтажный музей, памятник городской
архитектуры восемнадцатого века, охраняется государством. Но Елена
Сергеевна переходить площадь не стала, а у продовольственного свернула на
Толстовскую.
На углу встретился провизор Савич, давнишний знакомый.
- Ты слышала, Лена, - сказал он, отдуваясь и обмахиваясь растрепанной
книжкой, - грузовик провалился?
- А куда, ты полагаешь, я иду? - спросила Елена Сергеевна. -
Обследовать финифтяную артель?
- Ну уж, Леночка, - сказал мягко Савич, - не надо волноваться. Если
мне не изменяет память, это третий провал за последние годы?
- Четвертый, Никита, - сказала Елена Сергеевна. - Четвертый. Я пойду,
а то как бы они чего не натворили.
- Разумеется. Если б не такая жара, я бы сам посмотрел. Но обеденный
перерыв короток, а мое брюхо требует пищи. Я так и полагал, что тебя
встречу. Тебя все в городе касается.
- Касалось. Теперь я на пенсии. Передай привет Ванде Казимировне.
- Спасибо, мы все к вам в гости собираемся...
Но последних слов Елена Сергеевна уже не слышала. Она быстро шла к
Пушкинской.
Савич поправил очки и побрел дальше, размышляя, есть ли в
холодильнике бутылка пива. Он представил запотевшую, темно-зеленую
бутылку, шипение освобожденного напитка, зажмурился и заспешил.
На Пушкинской, не доходя до универмага, стояла толпа. Толпа казалась
неподвижным, неживым телом, и только мальчишки кружились вокруг нее,
влетая внутрь и снова выскакивая, как пчелы из роя. По улице не спеша шел
гусеничный экскаватор.
Вблизи толпа распалась на отдельных людей, большей частью знакомых -
учеников, друзей, соседей и просто горожан, о которых ничего не знаешь, но
здороваешься на улице.
Елена Сергеевна пронзила толпу и оказалась у провала. Асфальт
расходился трещинами, прогибался, будто был мягким, как резиновый коврик,
и обрывался овальным черным колодцем. По другую сторону колодца стоял
лесовоз, - его уже вытащили из ямы. Бревна лежали на мостовой, рядком.
