вновь, все в том же ковчеге, человек сказал ему:
- Опасался я, что сердце твое не выдержит. Но ты - сильный человек,
выдержало сердце.
Был человек уже без костылей, бегал резво. Видно, немало времени
прошло.
- Нет, - сказал он, опять мысль Алмаза угадал, - один день всего
прошел. Погляди на себя.
Человек протянул Алмазу круглое зеркало, и на Алмаза глянуло молодое
лицо, чем-то знакомое, чем-то чужое, и подумал сначала Алмаз, что это
портрет, писаный лик, но человек все смеялся и велел в зеркало смотреть.
И тогда Алмаз понял, что стал молодым...
- ...Ну вот и все, - сказал старик и снова потянулся к пачке за
папиросой. - Он улетел к своим. Я тогда понятия не имел, кто он такой, что
такое, откуда. Объяснение воспринял для себя самое простое - дух, вернее
всего, божий посланник. Оставил он мне все снадобья, которыми мне
молодость вернул, взял с меня клятву, что тайну сохраню, ибо рано еще
людям о таком знать. И улетел. Еще велел пользоваться зельем, ждать его,
обещал через сто лет вернуться и меня обязательно найти. Я больше ста лет
ждал. Не вернулся он. Может, что случилось. Может, прилетит еще. Один раз
я нарушил его завет. Был в Симбирске, разыскал подругу свою Милицу и
вернул ей молодость. А с тех пор как себя молодил, так и к ней приезжал,
где бы она ни была. И все. Хотите - казните меня за скрытность, хотите -
хвалите. Но скоро триста лет будет, а ведь даже Милица по сей день не
знала, почему с ней волшебство происходит. Думала, моя заслуга. А уж какая
там...
Старик замолчал. Устал. Возвращались в двадцатый век слушатели,
переглядывались, качали головами, и не было недоверия. Уж очень странная
история. Да и зачем старику ночью рассказывать сказки людям, которые в
сказки давно не верят.
Милица все дремала на кресле, кошка - на коленях. Голова склонилась к
морщинистым рукам.
- Если так, то пришельцы - не миф, - сказал Стендаль.
Он первый нарушил тишину, что наступает после окончания длинного
доклада, прежде чем слушатели соберутся с мыслями, начнут посылать на
трибуну записки с вопросами.
- Ну что же теперь? Дадите мне выпить мою долю? - спросил старик. - Я
все как на духу рассказал. Мне молодость не для шуток, для дела нужна. И
за Милицу прошу. Она мне верит.
- Я и не спала, - сказала вдруг Милица Федоровна. - И все, что
Любезный друг здесь говорил, могу клятвенно подтвердить. Мы с Любезным
другом монополию на напиток не желаем. Правда?
Старик кивнул головой.
- Может, кто-нибудь из присутствующих здесь дам и кавалеров захочет
присоединиться к нам?
12
Человеку свойственно совершать ошибки.
И раскаиваться в них.
И чем дольше он живет, тем больше накапливается этих ошибок и тем
горше сознание того, что далеко не все из них можно исправить.
Как только человек осознает, что есть связь между причиной и
следствием, он догадывается, что не надо было пожирать разом коробку
шоколадных конфет, растянул бы удовольствие на два дня и живот бы не
болел. Это ошибка еще дошкольная. А помните, как вы засиделись у
телевизора, глядя уже известный мультфильм, не выучили стихотворение
Некрасова, получили двойку и лишились похода в зоопарк. Казалось бы,
пустяк, а помнишь об этом всю жизнь.
Дальше - хуже. Накапливается неисправимость глупых слов,
легкомысленных поступков, упущенных возможностей и несостоявшихся
свиданий. И в какой-то момент все эти ошибки складываются в жизнь, которая
пошла по неверному пути.
А где тот перекресток, где тот поворот на жизненной дороге, после
которого неправильное течение жизни стало необратимым? Где тот проклятый
момент, после которого уже ничего нельзя исправить?
Некоторые даже и не догадываются, что совершили роковую ошибку,
другие - догадываются, но смиряются и стараются отыскать утешение в том,
что еще осталось. Но есть люди, которые всю жизнь маются, вновь и вновь
возвращаясь к роковому моменту и втуне изыскивая возможность исправить
неисправимое. Нелюбимая жена уже родила тебе троих сорванцов, а любимая,
но покинутая Таня живет с ненавистным ей Васей, и вы лишь раскланиваетесь
на улице, так и не простив друг друга. Друг Иванов, решившийся плюнуть на
теплое и спокойное место и шагнувший в новое, ненадежное дело, уже стал
министром или академиком, а ты так и сидишь на этом теплом месте. По радио
рассказывают о боксере Н., который только что с триумфом вернулся из
дальней зарубежной поездки, ввергнув там в нокаут известного всем Билли
Джонса, а ты вспоминаешь, как бросил боксерскую секцию, где подавал куда
больше надежд, чем Н., потому что поленился ездить через весь город на
двух трамваях.
И вот из всех жизненных разочарований и ошибок вырастает великое и
пустое слово: "Если бы".
Вот если бы я женился на любимой, но не имевшей жилплощади Тане!
Вот если бы я вместе с другом Ивановым пожертвовал зарплатой и
премиальными ради интересной работы!
Вот если бы я не бросил секцию бокса!
Вот если бы...
Миллион лет назад первый питекантроп превратился в человека. Прожил
свою относительно короткую жизнь и перед смертью сказал:
- Вот если бы начать жизнь сначала...
С этого и пошло.
Короли и рыцари, епископы и землепашцы, писатели и художники -
неустанно и безрезультатно твердили волшебные слова: "Если бы..."
По мере роста культурного уровня человечества оно изобрело буквы и
начало писать книги. И если приглядеться к истории мировой литературы,
окажется, что значительная ее часть посвящена той же проклятой проблеме:
"Если бы..."
Некий доктор Фауст даже продал свою бессмертную душу ради молодости.
А Дориан Грей возложил старение на собственный портрет. Если заглянуть
поглубже, то окажется, что даже древний мифологический персонаж Гильгамеш
занимался поисками эликсира молодости. И лишь чешский писатель Чапек эту
проблему разрешил положительно, описав биографию дамы, которая, пользуясь
средством Макрополуса, прожила не старея лет шестьсот. Но ведь это все
художественная литература, фантастика, вымысел. А вот если бы... И
представьте себе ситуацию. В небольшом городке, поздним вечером нескольким
самым обыкновенным людям, прожившим большую часть жизни и не
удовлетворенным тем, как они ее прожили, предлагают воспользоваться
случаем и начать все сначала.
Разумеется, никто, кроме наивного Грубина, всерьез слова старика не
принял. Не было в этом никаких оснований. И отвергнув нелепую возможность,
улыбнувшись и глубоко вздохнув, наши герои готовы были уже разойтись по
домам. Но никто не разошелся.
Это чепуха, подумал каждый. Это совершенно невероятная чепуха.
И именно крайняя нелепость чепухи сводила с ума.
Если бы старик предложил, допустим, разгладить морщины на челе или
излечить от гастрита, все бы поняли - простой знахарь, мошенник. Но ни
один знахарь не посмеет предложить молодость. Даром. За компанию с ним.
Никакого псевдонаучного объяснения, кроме дикой истории о космическом
пришельце и царе Алексее Михайловиче, старик не предложил. И ни на чем не
настаивал. Сам спешил принять.
И пока тикали минуты, пока люди старались переварить и как-то увязать
со своим жизненным опытом происходящие события, в каждом просыпался и
начинал стучаться, просясь на волю, проклятый вопрос: "А что если бы..."
И была долгая пауза.
Ее прервал старик Алмаз. Неожиданно и даже громко он сказал:
- Итак, средство состоит из трех частей. Порошок у меня в кармане.
Растворитель в бутылках, что я взял в музее. Добавки составляются из
разных снадобий, и рецепт на это заключен в тетради.
Старик Алмаз взял тетрадь со стола и помахал ею как веером:
становилось душно от многолюдного взволнованного дыхания.
Елена Сергеевна постукивала по столу ногтями, старалась разогнать
внутреннее смятение, звон в ушах. Сквозь тугой, вязкий воздух пробился к
ней внимательный взгляд. Подняла голову, встретилась глазами с Савичем и
поняла, что он ее не видит, а видит сейчас Леночку Кастельскую, которую
любил так неудачно. И Елена Сергеевна поняла, что Савич скажет "да". В нем
это "если бы" ворошилось долгие годы, спать не давало.
Елена Сергеевна чуть перевела взгляд, посмотрела на Ванду
Казимировну. Но странно, та смотрела не на мужа, а в синь за окном.
Улыбалась своим потаенным мыслям. И Елена Сергеевна вспомнила, какой
яркой, крепкой была Ванда, пока не расползлась от малоподвижной жизни и
обильной пищи.
- Формально вы не имеете права на пользование находкой. Она -
собственность музея, - сказал Миша Стендаль. - Тем более, что вы совершили
кражу. У государства.
- И это карается, - вмешался Удалов.
- Уже говорили, - сказала старуха Бакшт. - Не ведите себя, как
российские либералы. Они всегда много говорили в земстве и в дворянском
собрании. Ничего из этого не получилось.
Елена Сергеевна пыталась угадать в старухе черты прекрасной
персиянки, но, конечно, не угадала - старческая маска была надежна, крепка
и непрозрачна.
- Нет, так не пойдет, - сказал Стендаль. - Необходимо подключить
власти и общественные организации.
- Правильно, - согласился Удалов, недовольный тем, что его сравнили с
царским либералом. - Что скажут в райкоме? В Академии наук? Потом уж в
централизованном порядке будет распределение...
- Сколько времени это займет? - невежливо перебил его старик.
- Сколько надо.
- Год?
- Может, и год. Может, и два.
- Нельзя. У меня дела. Милице тоже ждать негоже. Помрет.
Милица прискорбно склонила голову, кивнула согласно.
- Чепуху говорите, товарищ Удалов, - вмешался Савич, которому
хотелось верить в эликсир. - Вы что думаете, придете в райком или даже в
Академию наук и скажете: в этой банке лежит эликсир молодости, полученный
одним вашим знакомым в семнадцатом веке от марсианского путешественника. А
знаете, что вам скажут?
- Температуру, скажут, измерить! - хихикнула Шурочка Родионова.
Вообще-то она молчала, робела, но тут представила себе Удалова с
градусником и осмелилась.
- Если бы ко мне пришел такой человек, - сказал Савич, - я бы его
постарался немедленно изолировать.
Удалов услышал слово "изолировать" и замолчал. Лучше промолчать. В
любом случае он свое возражение высказал. Надо будет - вспомнят.
Грубин не удержался, вскочил, принялся шагать по комнате, перешагивая
через ноги и стулья.
- Русские врачи, - сказал он, - прививали себе чуму. Умирали. В
плохих условиях. Нам же никто умирать не предлагает. Зато перед наукой и
человечеством можем оказаться героями.
Голос Грубина возвысился и оборвался. Он пальцами, рыжими от частого
курения, старался застегнуть верхнюю пуговицу пиджака, скрыть голубую
майку - ощущал разнобой между высокими словами и своим обликом.
- Это не смешно, - сказал Савич хмыкнувшему Удалову.
- К научным организациям мы обратиться не можем, - продолжал,
собравшись с духом, Грубин. - Над нами начнут смеяться, если не хуже.
Отказаться от опыта мы не имеем права. По крайней мере, я не имею права.
Откажемся - бутылки либо затеряются в музее, либо товарищ Алмаз Битый
поставит опыт сам по себе, и мы ничего не узнаем.
- Если получится, - сказал Савич, которому хотелось верить, - то мы
придем к ученым не с пустыми руками.
- С метриками и паспортами, - сказал Грубин, - в которых наш возраст
не соответствует действительному.
- Кошмар какой-то! - сказала Ванда Казимировна. - А если это яд?
