И Савич немедленно проснулся.
Глаза его, открывшись, не сразу привыкли к рассветному полумраку в
комнате и потому ему показалось, что сон продолжается, потому что в его
сильных руках билась, как золотая рыбка, прекрасная нимфа. Только дело
происходило не в лесу, а в его собственной постели, что было еще
удивительней.
- Оставьте меня! - кричала прекрасная нимфа знакомым голосом.
Разумеется, Савич, будучи человеком воспитанным и мягким, прекратил
обнимать нимфу и постарался сообразить, что же происходит.
- Хулиган! - кричала нимфа, путаясь в одеяле и стараясь соскочить с
широкой постели.
И Савич понял - кричит и волнуется его собственная жена Ванда
Казимировна, директор универмага, помолодевшая лет на сорок.
Его рука совершила короткое путешествие к собственной голове и
обнаружила, что голова покрыта густыми встрепанными волосами. И другая
рука метнулась к животу и обнаружила, что толстого, мягкого живота нет, а
есть на том месте впадина.
И Савич сразу все вспомнил и осознал.
- Ванда, - сказал он, схватив нимфу за локоть и стараясь не
допустить, чтобы она в одной ночной рубашке бежала за милицией. -
Вандочка, это я, Никита. Мы с тобой стали молодыми.
Нимфа еще продолжала вырываться, сопротивляться, но сопротивление на
глазах теряло силу, потому что Ванда Казимировна была женщиной быстрого
решительного ума - иначе не удержишься на посту директора универмага.
Она оглянулась и присмотрелась к Никите.
Она узнала его.
Она протянула руку к зеркалу с ручкой, что лежало на тумбочке у
кровати, и посмотрелась в него.
- Так, - сказала она медленно. - Значит, не врал старик.
Савич любовался ее гибким упругим плотным телом.
Именно эта девушка, уверенная в себе, яркая и властная, заставила его
забыть скромную Елену...
- Так, - повторила Ванда Казимировна и изящным движением рыси,
выходящей на охоту, она соскочила с кровати, пробежала, стуча босыми
пятками, к окну и опустила плотную штору, что забыли опустить вчера, после
волнений сумасшедшей ночи.
Стало почти совсем темно.
- Ты что? - спросил Савич. - Зачем?
- Никитушка, - послышался совсем близко страстный шепот, - мальчик
мой.
Горячие руки нимфы обвили шею Савича, пылающее девичье тело прижалось
к нему.
- Ну что ты... - сказал Савич, понимая, что сходит с ума от
вспыхнувшей страсти. - Разве можно, так сразу...
18
Тщательно умытый холодной водой, с чищенными белыми зубами, в
полосатых носках и свежей белой рубашке, шел Грубин по рассветным улицам
Великого Гусляра и радовался прохладному воздуху, прозрачным облакам над
рекой, гомону ранних птиц, скрипу телег, съезжавшихся на базар, и далекому
гудку парохода.
Он не знал, куда и зачем идет. Он нес в себе секрет и радость, хотел
поделиться ими с другими людьми, сделать нечто хорошее, что достойно
отметило бы начало новой жизни.
Остановился у провала. Заглянул через загородку вглубь, в темноту, из
которой возникла столь недавно его новая жизнь, и даже присвистнул, дивясь
собственному везению. Не пошел бы Удалов в универмаг, не испугался бы
одиночества, сидел бы Грубин сейчас дома и, ни о чем не подозревая, пилил
бы себе "Песнь о вещем Олеге". Грубину даже гадко стало от мысли, что
существуют люди, грабящие себя и человечество столь бездарным способом. И
он пожалел на мгновение, что не выкинул заодно и микроскоп, но потом
сообразил: микроскоп еще может пригодиться для дела. Для настоящего дела.
Окно во втором этаже было распахнуто, и на подоконнике среди горшков
с цветами сидела элегантная сиамская кошка и умывалась.
- Милая, - сказал ей Грубин, - уж не Бакштин ли ты зверь?
Тут Грубина посетила мысль о том, что чудесное превращение произошло
не только с ним одним. Ведь этой же ночью помолодели и его друг Удалов (а
как же с его женой?), и Елена Сергеевна, и старуха Бакшт, которой он помог
доплестись ночью до дома. И сзади, вспомнил он, семенила старая сиамская
кошка. Теперь на подоконнике сидит молодая сиамская кошка, и также с
разными глазами. Маловероятно, что в Великом Гусляре есть две сиамские
кошки с разными глазами, тем более в одном доме.
- Кис-кис... - сказал Грубин. - А где твоя хозяюшка?
Кошка ничего не ответила.
Грубин поискал, чем бы привлечь внимание старухи. Уж очень его
терзало любопытство: что с нею произошло за ночь, сколько лет ей удалось
скинуть? А вдруг на нее и не подействовало? Грубину стало искренне жаль
бабушку, находящуюся на пороге смерти.
Грубин подошел к стенду со вчерашней газетой, оторвал пол-листа,
свернул в тугой комок и сильно запустил в открытое окно.
Кошка сиганула в ужасе с подоконника, задев горшок с настурциями,
горшок свалился внутрь и произвел значительный шум.
- Ах! - вскрикнул кто-то в комнате.
Грубину стало неловко и захотелось убежать, и он сделал бы это, если
бы в окне не показалась прелестная, сказочной красоты девушка. Длинные
волосы цвета воронова крыла спадали волнами на ее плечи, глаза были
огромны и лучезарны, нос прям и короток, губы полны и смешливы.
- Ах! - сказала девушка, увидев, что с улицы на нее восторженно
глазеет косматый молодой человек в белой рубашке. Она смущенно запахнула
старенький халатик и вдруг захохотала звонко, не боясь разбудить всю
улицу. - Глупец... - смеялась она. - Этот горшок простоял сто лет. Но мне
его не жалко, Вы же Грубин. Поспешите ко мне в гости, и мы будем пить чай.
- Бегу, - сказал Грубин, сделал стойку на руках и на руках же пошел
через улицу к двери, потому что у него были сильные руки и когда-то он
имел первый разряд по гимнастике.
Милица угощала гостя солениями, коржиками, повидлами - кушаньями
вкусными, домашними, старушечьими. Забывала, где что лежит, и смеялась над
собой. Многолетние запахи комнаты умчались в открытое окно, будто только
того и ждали.
В комнате было солнечно и прохладно.
- Сначала выкину всю эту рухлядь, - говорила Милица. - Вы мне
поможете, Александр Евдокимович? Я давно собиралась, но, когда так стара и
немощна, приходится мириться с вещами. Они с тобой старились и с тобой
умрут. Теперь все иначе. Я неблагодарная, да?
- Почему же? - удивился Грубин. - У меня вообще никогда вещей не
было. А это правда, что Степан Разин вас чуть не кинул в реку?
- Не помню. Только по рассказам Любезного друга. Я думаю, что не стал
бы.
- Наверно, не хотел, - сказал Грубин, стесняясь в присутствии такой
красавицы своей неприглядности и лохматого вида. - Его казаки заставили.
- Ревновали, - поддержала его Милица. Она, проходя по комнате, не
забывала поглядеть в зеркало. Очень себе нравилась.
Грубин очистил ногтем застарелое пятно на брюках, отхлебнул крепкого
кофе из старинной чашечки и заел коржиком. Есть он тоже стеснялся, но
очень хотелось. Милица, как ящерка, за столом усидеть не могла. Она
вскакивала, поправляла что-то в комнате, составляла на пол горшки с
цветами, потом распахнула комод и вывалила на пол платья, салопы, пальто,
платки. На минуту комнату окутал нафталиновый чад, но его быстро вытянуло
на улицу.
- Это выкинуть и это выкинуть, из этого еще что-то можно сделать. А
когда откроются газетные киоски, вы мне купите модный журнал?
- Конечно, хоть сейчас пойду, - сказал Грубин.
Грубина удивляло, что в Милице начисто нет прошлого. Будто она
никогда не ходила в старухах. Сам он груз лет ощущал. Не сильно, но ощущал
в душе. А Милица словно вчера родилась на свет.
- Я вам нравлюсь? - спросила она.
- Как? - Грубину давно никто не задавал таких вопросов.
- Я красивая? Я привлекательная женщина?
- Очень.
- Вы пейте кофе, я еще налью... Я за ширму пойду и примерю платье. Вы
не возражаете?
Грубин не возражал. Он был в трансе, в загадочном сладком сне, в
котором поят горячим кофе с коржиками.
Из-за ширмы Милица, роняя вещи и шурша материей, продолжала задавать
вопросы:
- Александр Евдокимович, вы бывали в Москве?
- Вы меня Сашей зовите, - сказал Грубин. - А то неудобно.
- Очень мило, мне нравится этот современный стиль. А знаете, несмотря
на то, что мы с Александром Сергеевичем Пушкиным, поэтом, были очень
близки, он всегда обращался ко мне по имени-отчеству. Интересно, правда? И
вас тоже Сашей зовут.
Грубин мысленно проклял себя за невоспитанность. Даже не так
поразился знакомству Милицы Федоровны, ибо знакомство было давним, и
ничего удивительного при ее возрасте и красоте в этом не было.
- Надо будет, Милица Федоровна, - сказал он официальным, несколько
обиженным голосом, - пойти к Елене Сергеевне. Посоветоваться.
- Правильно, Сашенька, - засмеялась серебряным голосом из-за ширмы
Милица. - А вы меня будете называть Милой? Мне так больше нравится. Ведь
мы живем в двадцатом веке.
- Конечно, - сказал Грубин. Он продолжал еще обижаться, и это было
приятно - обижаться на столь красивую женщину.
- Я только кое-что подгоню по себе. Ничего не годится, ну ровным
счетом ничего. Потом поедем.
- Чего уж ехать, - сказал Грубин. - Десять минут пешком.
- А вы, Сашенька, инженер?
- Почему вы так решили? У меня образования не хватает. Я в конторе
работаю.
Грубин говорил неправду, но эта неправда относилась к прошлому. Он
знал, что с сегодняшнего дня он уже не руководит точкой по сбору вторичною
сырья. Он скорее инженер, чем старьевщик. Прошлое было его личным делом.
Ведь Мила тоже была старухой-домохозяйкой. А это ушло.
Милица вышла из-за ширмы, неся на руках платье. Она разложила его на
столе, оттеснив Грубина на самый край, достала ножницы и задумалась. Потом
сказала:
- От моды я отстала. Придется будить Шурочку.
- Да, Шурочка, - вспомнил Грубин. - Она за вас обрадуется.
19
Грубин остановился за дверью Родионовых, позади Милицы. Та позвонила.
- Они рано встают. Я знаю, - сказала Милица.
- Вам кого? - спросила, открыв, женщина средних лет, чертами лица и
голосом весьма схожая с Шурочкой, из тех женщин, что сохраняют стать и
крепость тела на долгие годы и умеют рожать таких же крепких детей. Более
того, отлично умеют с ними обращаться, не создавая лишнею шума, волнений и
не опасаясь сквозняков.
За ней стояли двое парнишек, также схожих с Шурочкой чертами лица.
- Вы к Шурочке? - спросила женщина. - Из магазина?
- Здравствуйте, - сказала весело Милица. - Вы меня не узнаете?
- Может, видела, - согласилась Шурочкина мать. - Заходите, чего в
коридоре стоять. Шурка вчера под утро прибежала. Я на нее сердитая.
- Спасибо. Мы на минутку, - сказала Милица. Ей было радостно, что ее
не узнали.
- Ваша дочь здорова? - спросил из полутьмы коридора Грубин.
- А что с ней станется? Шура! К тебе пришли!
Женщина уплыла по коридору, и за ней, как утята, зашлепали Шурочкины
братья.
- Она меня не узнала! - сказала торжественно Милица Федоровна. - А я
только позавчера у нее соль занимала.
Шурочка, заспанная, сердитая после домашнего выговора, выглянула в
коридор, приняла при плохом освещении Милицу за одну из подруг и спросила:
- Ты чего ни свет ни заря? Я еще не проснулась.
- Не узнала, - сказала Милица. - И мама твоя не узнала. А его
узнаешь? Пойдите сюда, Сашенька.
Грубин неловко ухмыльнулся и переступил раза два длинными ногами.
- Мамочки мои родные! - ахнула Шурочка. - Товарищ Грубин! Неужели в
самом деле подействовало?
- Как видите, - сказал Грубин и повернулся, медленно и нескладно, как
