поднялись ветки с зелеными листочками. Пол тоже помолодел.
- А в Москву ехать на какие деньги? - спросил Грубин из-под стола.
27
Никто уже не сомневался, что в Москву ехать надо. Слово такое
появилось и овладело всеми: "Надо". Жили люди, старели, занимались своими
делами и никак не связывали свою судьбу с судьбами человечества. И даже
когда соглашались на необычный эксперимент, делали это по самым различным
причинам, опять же не связывая себя с человечеством.
Но когда обнаружилось, что таинственный эликсир и в самом деле
действует, возвращает молодость, оказалось, что на людей свалилась
ответственность, хотели они того или нет. Да и в самом деле, что будешь
делать, если в руки тебе дается подобный секрет? Уедешь в другой город,
чтобы тихо прожить жизнь еще раз?
Раньше Алмаз так и делал. Хоть и проживал очередную жизнь не тихо, а
в смятении и бодрствовании, но к людям пойти, поделиться с ними тайной не
мог, не смел, - погубили бы его, отняли тайну, передрались бы за нее. Так
предупреждал пришелец. Но то был один Алмаз. Теперь семь человек.
Слово "надо", коли оно не пришло извне, а родилось самостоятельно,
складывается из весьма различных слов и мыслей, и нелегко порой определить
его истоки. Грубин, например, с первого же момента рассматривал все как
чисто научный эксперимент, так к нему и относился. Когда же помолодел и
осознал тщету предыдущей жизни, то в нем проснулся настоящий ученый, для
которого сущность открытия лежит в возможности его использования.
Удалов внес свою лепту в рождение необходимости, потому что был
уверен, что в Москве хорошие врачи. Если придется к ним попасть, вылечат
от младенчества, вернут в очевидный облик. Его "надо" было чисто
эгоистическим.
Савич готов был ехать куда угодно - его ничто не удерживало в
Гусляре. В аптеку путь закрыт - кому нужен юный провизор, который вчера
был солидным мужчиной предпенсионного возраста? О том, чем он будет
заниматься, Савич не думал - его главные проблемы были личными. Что делать
с двумя девушками, на одной из которых за последние сорок лет он дважды
женился, а другую дважды бросил? Увидев молодую Елену, Савич испытал
раздражение против себя и понял, что вчера был совершенно прав, надеясь
связать свою новую жизнь именно с Еленой. Когда тебе двадцать - в самом
деле двадцать - ты можешь не разглядеть за соблазнительной девичьей
оболочкой вульгарности, грубости и даже - Савич не боялся этого слова -
пошлости. Но с сорокалетним опытом совместной жизни пришло и полное
понимание прежней ошибки. Теперь оставалось сделать лишь один шаг - честно
рассказать обо всем Елене, прекрасной, тонкой, понимающей, и добиться ее
взаимности. Ведь была же эта взаимность сорок лет назад? Ведь страдала
Лена, когда он оставил ее! Теперь должно наступить искупление и затем -
счастье.
Но размышляя так, Савич сам себе не верил. Он всей шкурой ощущал, что
у него неожиданно появился соперник, который не даст возможности не спеша
осмотреться, все обсудить и принять нужные меры. Этот бывший старик был
нахален и, видно, привык забирать от жизни все, что ему приглянулось. А у
Елены совершенно нет опыта обращения с подобными субъектами. И
осмотрительность Савича, которую Елена может ложно истолковать, также
работает против него - с каждой минутой шансы Савича тают.
Елена Сергеевна также была в растерянности, но Савич не занимал в ее
мыслях главного места. Она поняла, что возврата к прошлой жизни нет, надо
искать выход, но ведь вся старая жизнь с ее требованиями и обязанностями
оставалась. Оставалась дочь, которая вернется из отпуска за Ваней,
оставались должности в общественных организациях и незавершенные дела,
оставались друзья и знакомые, от которых придется отказаться. И отъезд в
Москву, хоть и был бегством, оказывался наиболее разумным выходом из
тупика. А что касается Никиты - конечно же шок от его появления, молодого,
курчавого, милого и доброго Никитушки, был велик. И был больше, если бы
рядом не оказалось Ванды Казимировны с ее хозяйскими повадками и взглядом
женщины, которая Никитушкой владеет. Да и неудивительно - она же была
первой, кто увидел Савича помолодевшим, и наверное уж успела принять меры,
чтобы оставить его за собой. Да и взгляд Никиты, виноватый и растерянный,
выдавал его с головой. Ясно было, что вчера он решился принять участие в
опыте, потому что мечтал изменить жизнь. Сегодня же он вновь колеблется. И
хорошо, - все было решено сорок лет назад - зачем же начинать снова эту
волынку?
Так Елена Сергеевна утешала себя, потому что нуждалась в утешении.
Оказывается, ее чувство к Савичу не совсем испарилось за эти годы - да и
много ли сорок лет в жизни человека? Кажется, только вчера она выслушивала
клятвы в вечной верности и только вчера они с Никитой обсуждали свои
совместные планы на жизнь.
И неудивительно, что Елена тянулась к Алмазу. Бывают мужчины, которых
надо утешать. Значительно реже встречаются такие, которые сами могут тебя
защитить и утешить. Алмаз не просил жалости, да и нелепо было бы его
жалеть. Вот он, думала Елена, незаметно глядя на Алмаза, может взять тебя
на руки и унести, куда пожелает, потому что знает, как хочется иногда
женщине не принимать решений.
Алмаз перехватил этот несмелый взгляд и широко улыбнулся.
- Нашел тебя, - сказал он, поднимая бокал шампанского. - Теперь не
упущу.
Ванда Казимировна, не спускавшая глаз с мужа и Елены, настороженная,
как кошка перед мышиной норой, с радостью отметила эти слова. Плохо твое
дело, мой зайчик, подумала она о муже.
А если так, то можно поехать в Москву. Взять отпуск в магазине за
свой счет и прокатиться. Тысячу лет там не была. Заодно надо будет и
приодеться. Ведь когда ты солидная пожилая дама, то подчиняешься одной
моде - чтобы все было из дорогого материала и с драгоценностями. Когда
тебе двадцать, надо менять стиль. В Москве театры, концерты, может быть
придется сверкать. Правда, для этого требуются средства. И значительные.
Доехать, устроиться и там пожить. А почему и не пожить? Сорок лет
накапливала. Можно позволить, накопления есть. Надо будет взять
сберкнижку, которая хранится в сейфе, в универмаге.
- У меня совершенно нет сбережений, - сказала Милица. - Знаете, я
как-то все свои жизни прожила без сбережений. Это так неинтересно -
сберегать.
- И в поклонниках отказа не было, - сказал Алмаз.
- Не только в поклонниках - в мужьях, - поправила его с улыбкой
Милица.
И поглядела, расширив глазищи, на Сашу. Тому показалось, что острые
черные ресницы вонзаются ему в сердце. И ему стало стыдно, что у него тоже
нет никаких сбережений. Последние он истратил на детали для вечного
двигателя.
- Но в Москву попасть мечтаю, - сказала Милица. - Меня всегда тянуло
в столицу.
Миша Стендаль поправил очки и приобрел сходство с Грибоедовым,
прибывшим на первую аудиенцию к персидскому шаху. Он сказал:
- Деньги достать можно.
- Откуда? - сокрушенно произнес Грубин. - Нам даже занять не у кого.
Если я к своей двоюродной сестре приду, она меня с порога спустит. Решит,
что я авантюрист.
- А ты ей паспорт покажи, - пискнул от двери Удалов, но никто не
обратил внимания на его слова.
- Может, у тебя, Ванда Казимировна? - спросил Грубин. - Ты же
директор.
- Нет, - сказала Ванда, не задумываясь, - мы только что гарнитур
купили. Савич, подтверди.
- Купили, - сказал Савич и расстроился, потому что жене не поверил,
но не посмел оспорить ее слова. Сам он свободных денег не имел, да и не
нуждался в них. Зарплату сдавал домой, получал рубль на обед и когда нужно
- на книгу.
Так мы и не стали молодыми, подумала Елена. Ванда когда-то была
мотовкой, хохотушкой, цены деньгам не знала и знать не желала. А привыкла
к деньгам постепенно. И сидит сейчас в юной Ванде пожилая директорша,
которая не любит расставаться с копейкой. Так что молодость наша - только
видимость.
- У меня есть шестьдесят рублей, - сказала Елена.
- Не тот масштаб, - сказал Грубин.
- Может, отложим отъезд? - спросил Савич.
- Нельзя, - ответил Грубин. - Вы же знаете.
Он вылез из-под стола с букетиком зеленых листьев, что выросли за
ночь в том месте пола, куда пролилось зелье. Листья он намеревался
исследовать, попытаться определить состав жидкости.
- Вы же знаете, - сказал Грубин. - С каждой минутой следы эликсира в
нашей крови рассасываются. День-два - и ничего не останется. На основе
чего будут работать московские ученые? Любая минута на учете. Или мы
выезжаем ночным поездом, либо можно вообще не ехать.
- Вот я и говорю, - сказал Стендаль. - Деньги достать можно, и вполне
официально. Я начну с того, что наши события произошли именно в городе
Великий Гусляр. А кто знает о нашем городе? Историки? Статистики?
Географы? А почему? Да потому, что Москва всегда перехватывает славу
других городов. Я сам из Ленинграда, хотя уже считаю себя гуслярцем. И что
получается? В Кировском театре почти балерин не осталось - Москва
переманила. Команда "Зенит" успехов добиться не может - футболистов Москва
перетягивает. А почему метро у нас позже, чем в Москве, построили? Все
средства Москва забрала. А о Гусляре и говорить нечего, даже и соперничать
не приходится. А почему бы не посоперничать? Обратимся в нашу газету!
- Правильно, Миша, - сказала Шурочка. - А раньше Гусляр, в
шестнадцатом веке, Москве почти не уступал. Иван Грозный сюда чуть столицу
не перенес.
- Красиво говоришь, - сказал Алмаз. - Город добрый, да больно мелок.
Даже если здесь совершенное бессмертие изобретут, все равно с Москвой не
тягаться.
- Газета добудет нам денег, - продолжал Стендаль, - опубликует срочно
материал. И завтра утром мы отбываем в Москву. И нас уже встречают там.
Разве не ясно? И Гусляр прославлен в анналах истории.
- Ну-ну, - сказал Алмаз. - Попробуй.
Стендаль блеснул очками, обводя взглядом аудиторию. Остановил взгляд
на Милице и сказал:
- Милица Федоровна, вы со мной не пойдете?
- Ой, с удовольствием, - сказала Милица. - А редактор молодой?
- Средних лет, - сдержанно сказал Стендаль.
- Тогда я возьму мой альбом. Там есть стихи Пушкина.
28
Пленка, которую принес с птицефермы фотограф, никуда не годилась. Ее
стоило выкинуть в корзину - пусть мыши разбираются, где там несушки, а где
красный уголок. Так Малюжкин фотографу и сказал. Фотограф обиделся.
Машинистка сделала восемь непростительных опечаток в сводке, которая
пойдет на стол к Белосельскому. Малюжкин поговорил с ней, машинистка
обиделась, ее всхлипывания за тонкой перегородкой мешали сосредоточиться.
Степан Степанов из сельхозотдела, консультант по культуре, проверял
статью о художниках-земляках. Пропустил "ляп": в очерке сообщено, что
Рерих - баталист. Малюжкин поговорил со Степановым, и тот обиделся.
К обеду половина редакции была обижена на главного, и оттого Малюжкин
испытывал горечь. Положение человека, имеющего право справедливо обидеть
подчиненных, возносит его над ними и лишает человеческих слабостей.
Малюжкину хотелось самому на кого-нибудь обидеться, чтобы поняли, как ему
нелегко.
День разыгрался жаркий. Сломался вентилятор; недавно побеленный
подоконник слепил глаза; вода в графине согрелась и не утоляла жажды.
Малюжкин был патриотом газеты. Всю сознательную жизнь он был
патриотом газеты. В школе он получал плохие отметки, потому что вечерами
