Ей показалось, что она так и не спала. На мгновение проваливалась в
темноту, а уже Ваня трясет ее за плечо:
- Баба, вставай!
Елена Сергеевна не открывала глаз. Знала, что Ваня сейчас протопает в
сени, где стоит горшок, и засядет там минут на десять. За эти минуты надо
окончательно проснуться, встать, накинуть халат и вымыться. И еще зажечь
плиту.
Елена Сергеевна мысленно проделала все утренние дела, и тут же, по
мере того как просыпался мозг, очнулись другие мысли, вылезли на
поверхность.
Существовала необходимость посмотреть в зеркало. Подойти к шкафу и
посмотреть в зеркало. Почему?
Ах да, старик, сказочные истории, разбитая бутылка...
Елена Сергеевна сбросила одеяло, села. Шкаф с зеркалом стоял
неудобно, боком, зеркало казалось узкой щелью, голубой от неба,
отраженного в нем.
Надо было встать и сделать два шага. И оказалось, что это трудно.
Даже страшно. И, глядя не отрываясь на голубую щель, Елена Сергеевна
сделала эти два шага...
В том невероятном, даже ужасном, что произошло с Еленой Сергеевной,
пока она спала, не было никакой науки, никакого ровным счетом
гормонального воздействия. И не разглаживались морщины, и не усиливалось
кровообращение. А было чудо, антинаучное, необъяснимое, от которого никуда
не денешься и которое влечет за собой множество осложнений, неприятностей
и тяжелых объяснений. Первой неприятностью, думала Елена Сергеевна, глядя
в зеркало, узнавая себя, знакомясь с собой заново, станет встреча с Ваней,
который в любой момент может выйти из сеней. Ребенок остался без бабушки.
Кто она теперь ему? Мать? Нет, она слишком молода для матери. Сестра?
Елена Сергеевна провела рукой по лицу, дивясь забытому ощущению свежести и
нежности своей кожи.
Ваня вошел в комнату и подбежал к Елене Сергеевне. Остановился,
положил медленно и задумчиво в рот палец и замер. Замерла и Елена
Сергеевна. Она ощущала глубокий стыд перед внуком. Она мечтала о том,
чтобы чудо кончилось и она проснулась. Это был тот сон, прерывать который
очень жалко, но прервать необходимо для блага других. Елена Сергеевна
больно ущипнула себя за ухо.
Ваня заметил ее движение и сказал, не вынимая пальца изо рта:
- Какая ты сегодня красивая, бабушка! Даже молодая. А чего щиплешься?
- Милый! - сказала Елена Сергеевна. - Узнал меня!
- Конечно, узнал, - басом сказал Ваня, - ты же в бабушкином халате.
Она схватила Ваню, прижала к себе, - каким легким он стал за ночь!
Подняла к потолку и закружилась с ним по комнате.
Ваня хохотал, радовался и, чтобы использовать бабушкино хорошее
настроение, кричал сверху:
- Ты мне купи велосипед!.. Ты мне купишь велосипед?
Развевался в кружении старенький халат. Елена Сергеевна крепко и
легко переступала сухими стройными ногами, пушистые молодые волосы
закрывали глаза, взвихряясь от движения.
Опустив Ваню на пол, Елена Сергеевна вспомнила вдруг, что у нее в
доме гость - Удалов. Спит еще, наверно, подумала она. Каков он? Елена
осторожно приоткрыла дверь в маленькую комнату.
Кровать была смята. Одеяло свесилось на пол. Пиджак висел на спинке
стула. Сброшенным коконом лежал на полу белый гипсовый цилиндр - оболочка
сломанной руки.
Удалова не было.
16
Старуха Бакшт задремала, не раздеваясь, в кресле. Это было вредно в
ее возрасте, но она не хотела упустить возвращение молодости. Она совсем
запамятовала прошлое омоложение, а будет ли еще одно, не знала.
Дремота была нервной, с провалами, разрозненными снами и возвращением
к полутьме комнаты, тусклой лампе под абажуром с кистями.
Беспокоилась кошка, царапала ширму...
Случилось все незаметно. Казалось, на минутку прикрыла глаза и в
быстролетном кошмаре полетела вниз, к далекой земле, домикам с острыми
крышами, открыла глаза, чтобы прервать страшный полет, и встретила в
зеркале взгляд двадцатилетней красавицы Милицы. И было неудобно в тесном
старушечьем платье. Жало в груди и в бедрах, и было стыдно за это платье и
за собственную недавнюю старость.
- Господи, - сказала Милица Бакшт, - как я хороша!
И она одним прыжком - тело повиновалось, летело - достала дверь,
накинула крючок, чтобы кто не вошел, и, торопясь, смеясь и плача,
сдернула, разорвала старушечьи обноски, зашвырнула высокие, раздутые
суставами ботинки за ширму, сорвала с волос нелепый чепец. И встала перед
зеркалом, нагая, прекрасная.
Помолодевшая, неузнаваемая кошка вскочила на стол и тоже любовалась и
собой, и хозяйкой.
Милица Федоровна Бакшт сказала ей тягучим, страстным шепотом:
- Вот такой любил меня Александр Сергеевич. Саша Пушкин.
Стало душно, и мешали устоявшиеся запахи. На цыпочках подбежала
Милица к окну и растворила его. Взлетела пыль и клочья желтой, ломкой
бумаги, налепленной бог весть когда на рамы, бабочками-капустницами
расселись по комнате. Скрип окна был слышен далеко по рассветному городу,
но никто не проснулся и никто не увидел голубую от рассветного воздуха
обнаженную красавицу в окне на втором этаже старого дома.
- "Я помню чудное мгновенье..." - пропела тихо Милица.
И замерла, ибо заглушенный чувствами и острыми ощущениями, но живучий
голос старухи Бакшт проснулся в ней и обеспокоился, не простудится ли она
с непривычки. Надо беречь себя. Еще столько лет впереди. Но беззаботная
молодость взяла верх.
- Ничего, - сказала Милица самой себе. - Ничего со мной не случится.
Мне же не сто лет. - Накинула халатик, засмеялась в голос и добавила: -
Куда больше.
Захотелось есть. Где-то были коржики. Сухие уже.
Милица распахнула буфет. Взвизгнула, возмутившись, дверь, привыкшая к
деликатному обхождению.
С коржиком в кулаке красавица заснула, свернувшись клубком в мягком
кресле. И не видела снов, потому что спала крепко и даже весело.
В ночь, описываемую в повести, все герои ее, как никогда прежде
ощутили власть зеркал. Верили они в то, что станут моложе, или относились
к этому скептически, все равно старались от зеркал не отдаляться.
Грубин также извлек из-за шкафа зеркало, пыльное, сколотое на углу.
Он зеркала презирал и никогда в них не смотрелся, даже при бритье и
причесывании. Но все-таки Грубин был прежде всего исследователем,
участником эксперимента и потому счел своим долгом этот эксперимент
пронаблюдать.
До утра оставалось часа три, и следовало провести их на ногах, чтобы
меньше клонило ко сну. Грубин подключил вечный двигатель к патефону -
крутить ручку - и поставил пластинку. И патефон, и пластинки были старыми,
добытыми на работе среди старья и утиля. Если бы не вечный двигатель,
Грубин бы музыку и не слушал - уж очень утомительно прокручивать тугую
патефонную ручку. Подбор пластинок также был случаен. Одна была старой и
надтреснутой. На ней некогда популярные комики Бим и Бом рассказывали
анекдоты. Про что, Грубин так и не узнал за шипением и треском. Была также
песня "Из-за острова на стрежень" в исполнении Шаляпина, но без начала.
Под могучий бас певца Грубин принялся вырезать на рисовом зерне
"Песнь о вещем Олеге". Он занимался этим натужным делом второй год и дошел
лишь до третьей строфы. Он уже понял, что последним строкам места не
хватит, но работу не прекращал, потому что был самолюбив и полагал себя
способным превзойти любого умельца.
Работа шла медленно, под микроскопом. Грубин устал, но увлекся.
Зеркало стояло прямо перед ним, чтобы можно было время от времени бросать
на него взгляд в ожидании изменений.
В комнате было не шумно, но и не тихо. Приглушенно гремела пластинка.
Грубин мурлыкал под нее различные песни, жужжала микродрель, ворон терся о
скрипучую ножку стола, возились под кроватью мыши, сонно всплескивали
золотые рыбки.
Надвигался рассвет.
Грубин кончил изображать букву "х" в слове "волхвы", и тут что-то
кольнуло в сердце, произошло мгновенное затуманивание сознания, дурнота.
Почувствовав неладное, Грубин взглянул в зеркало. Он опоздал.
Он был уже молод. Худ по-прежнему, по-прежнему растрепан и дик
глазами, но молод так, как не был уже лет двадцать пять.
- Дела... - сказал Грубин. - Волхвы проклятые...
Он был недоволен. Подготовленный эксперимент не удался.
Потом Грубин успокоился, пригляделся поближе и даже сам себе
приглянулся.
- Так, - сказал он и уселся размышлять.
Грубин чувствовал себя сродни тому человеку, что выиграл по облигации
десять тысяч рублей. Вот они, деньги, лежат, принесенные из сберкассы,
толстая пачка из красных десятирублевок. Их слишком много, чтобы купить
новый костюм или погасить задолженность по квартирной плате. Их так много,
что вряд ли можно истратить сразу на какую-нибудь одну крайне ценную вещь.
Правда, дома немало расходов, срочных и неотложных, на которые можно
пустить часть выигрыша. Но в том-то и заключается психологическая каверза
круглой суммы, что дробить ее на мелкие части унизительно и непристойно.
Купить дом? Поехать в круиз вокруг Европы? А зачем новый дом? Зачем ему
Европа? А что потом? И начинает охватывать безысходная жуть. Деньги давят,
гнетут и порабощают свободного человека.
Двадцать пять лет жизни получил Грубин. Молодость получил Грубин. На
что истратить эти свалившиеся с неба годы? Написать на рисовом зерне
"Слово о полку Игореве"? И о том сообщат в журнале "Огонек"? Да, три года,
пять лет можно истратить на такое занятие. И только подумав об этом,
Грубин ощутил всю его бессмысленность, да так явственно, что выхватил
из-под микроскопа исписанное зернышко и метко запустил им в открытую
форточку. И нет зернышка. Склюют его куры, не прочтя написанного
стихотворения. Что делать!
Еще два часа назад Грубин, не обладая молодостью, мог рассуждать
спокойно и мудро: если он получит эти годы, то потратит их на творческую
изобретательскую деятельность. Не будет ничего менять в образе жизни, лишь
удлинит ее.
А сейчас, поглядывая в зеркало на двадцатилетнего косматого молодого
человека, Грубин осознавал, что преступно предоставить жизни течь по
старому руслу. Если жизнь дается человеку дважды, надо начать ее сызнова.
И начать красиво, гордо, с учетом всех совершенных когда-то ошибок. И
подняться до высот. Правда, как он это сделает, Грубин не придумал, но
томление, терзавшее его сердце, не позволяло дольше сидеть в пыльной
комнате перед пыльным зеркалом. Надо действовать.
И Грубин начал свои действия с того, что открыл шкаф и вытащил оттуда
чистую праздничную рубашку, запасную майку и полосатые носки. Одежда,
употребляемая им ранее, казалась уже неприятной, а главное, нечистой.
Удивительно, как Грубин мог не замечать этого раньше.
17
Савич проснулся не сразу.
Сон отступил, играя воображением. Чудилось, что он молод, крепок и
строен и преследует по кустам кудрявую нимфу. Вот-вот он настигнет ее,
пальцы уже дотронулись до атласной кожи. Нимфа оборачивается, совсем не
страшась преследователя, даже улыбается и неожиданно для себя спотыкается
о розовый куст, что позволяет Савичу дотянуться до ее плеч и охватить
надежно, повелительно. Нимфа задыхается от беззвучного смеха, готова уже
сдаться и губы ее раскрываются для нежного поцелуя. Савич запутывает
пальцы в густых кудрях нимфы и думает, на кого же похожа эта хозяйка
сказочного леса? Ладно, потом разберемся, решает он и прижимает к себе
трепещущее тело.
- Ай! - кричит нимфа пронзительно. - На помощь! Милиция!
