А что бы вы со своей стороны могли предложить?
- Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут... Конгресс, немцы
какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить...
- Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по
скатерти, - именно так и полагал.
- Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.
- Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки,
объяснил Шариков, - дело нехитрое. А то что же: один в семи комнатах
расселился штанов, у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках
питание ищет...
- Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? -
Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков съежился и промолчал.
- Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера
отказали?
- Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь.
- Гм... Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - Зину
и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей.
Потрудитесь внести.
- Хорошенькое дело, - ответил Шариков, испугавшись, - это за что
такое?
- За кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из
состояния иронического спокойствия.
- Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь.
- Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому
сорвали прием. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по
всей квартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам Поласухер? Кто...
- Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетел
Борменталь.
- Вы стоите... - рычал Филипп Филиппович.
- Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня не
казенная морда!
- Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь,
опрокинув бокал, - вы стоите...
- Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Филипп
Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении
существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей
с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно
невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической
же глупости о том, как все поделить... А в то же время вы наглотались
зубного порошку...
- Третьего дня, - подтвердил Борменталь.
- Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу,
кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать и
слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь
приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй
снабдил вас этой книжкой?
- Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный
нападением с двух сторон.
- Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй... Что я развивался...
- Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, - визгливо и пожелтев,
крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене.
Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
- Зина! - кричал Борменталь.
- Зина! - орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
- Зина, там в приемной... Она в приемной?
- В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос.
- Зеленая книжка...
- Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, - она казенная,
из библиотеки!
- Переписка - называется, как его... Энгельса с этим чертом... В
печку ее!
Зина улетела.
- Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку,
воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит
изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие
бессмысленные пасквили в газетах...
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп
Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
"Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире", - вдруг
пророчески подумал Борменталь.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока
бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею,
Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли
нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему
обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
- Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога,
посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков,
покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп
Филиппович, - что там у них?
- У Соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то...
юссемс и человек мертвой точки.
- Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все
ясно.
- У Никитиных... У Никитиных... Гм... Слоны и предел человеческой
ловкости.
- Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
Тот обиделся.
- Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные
полезные, - ответил Шариков.
- Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана
Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в
буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным
носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире
стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под
тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и
начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым
огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его
ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы "к берегам
священным Нила..." И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в
пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет
осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной
полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись,
рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не
падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга.
Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его
глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину
удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской
квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней
мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф,
запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив
голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу
дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и,
наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст,
воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В
обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение.
Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали
где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа
Филипповича репетитор в карманчике... Профессор нетерпеливо поджидал
возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
8
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в
течение следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие его
бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями.
Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову
явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы,
которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после этого
позвал доктора Борменталя.
- Борменталь!
- Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте!
Отозвался Борменталь, меняясь в лице.
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь раз
поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была
душная.
- Ну и меня называйте по имени и отчеству! - совершенно основательно
ответил Шариков.
- Нет! - загремел в дверях Филипп Филиппович, - по такому имени и
отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы
вас перестали именовать фамильярно "Шариков", и я и доктор Борменталь
будем называть вас "господин Шариков".
- Я не господин, господа все в Париже! - отлаял Шариков.
- Швондерова работа! - кричал Филипп Филиппович, - ну, ладно,
посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей
квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдете
отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление и,
поверьте, я вам найду комнату.
- Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда, - очень четко ответил
Шариков.
- Как? - спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что
Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав.
- Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! - Борменталь очень
повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зеленую
желтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил:
- Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается
определенно в квартире номер пять у ответственного съемщика
Преображенского в шестнадцать квадратных аршин, - Шариков подумал и
добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое
благоволите.
Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил:
- Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что
было видно по его глазам.
- Филипп Филиппович, vorsichtig... - предостерегающе начал
Борменталь.
- Ну, уж знаете... Если уж такую подлость!.. - вскричал Филипп
Филиппович по-русски. - Имейте в виду, Шариков... Господин, что я, если вы
позволите себе еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания
в моем доме. 16 Аршин - это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по
этой лягушечьей бумаге!
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
- Я без пропитания оставаться не могу, - забормотал он, - где же я
буду харчеваться?
- Тогда ведите себя прилично! - в один голос заявили оба эскулапа.
Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда
никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой
Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что Филипп
Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего
Шариков долго выл, заливаясь слезами.
Следующую ночь в кабинете профессора в зеленом полумраке сидели двое
- сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме
уже спали. Филипп Филиппович был в своем лазоревом халате и красных
туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на круглом
столе рядом с пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и
