донеслись рыдания барышни.
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный
кружевной платочек.
- Он сказал, негодяй, что ранен в боях, - рыдала барышня.
- Лжет, - непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и
продолжал. - Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным
только из-за служебного положения... Детка, ведь это безобразие. Вот
что... - Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по три
червонца.
- Я отравлюсь, - плакала барышня, - в столовке солонина каждый
день... И угрожает... Говорит, что он красный командир... Со мною,
говорит, будешь жить в роскошной квартире... Каждый день аванс... Психика
у меня добрая, говорит, я только котов ненавижу... Он у меня кольцо на
память взял...
- Ну, ну, ну, - психика добрая... "От Севильи до Гренады", - бормотал
Филипп Филиппович, - нужно перетерпеть - вы еще так молоды...
- Неужели в этой самой подворотне?
- Ну, берите деньги, когда дают взаймы, - рявкнул Филипп Филиппович.
Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашению
Филиппа Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у
него возвышалась, как щетка.
- Подлец, - выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными
глазами и полосатым напудренным носом.
- Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме,
вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
- Я на колчаковских фронтах ранен, - пролаял он.
Барышня встала и с громким плачем вышла.
- Перестаньте! - крикнул вслед Филипп Филиппович, - погодите, колечко
позвольте, - сказал он, обращаясь к Шарикову.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
- Ну, ладно, - вдруг злобно сказал он, - попомнишь ты у меня. Завтра
я тебе устрою сокращение штатов.
- Не бойтесь его, - крикнул вслед Борменталь, - я ему не позволю
ничего сделать. - Он повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот
попятился и стукнулся затылком о шкаф.
- Как ее фамилия? - спросил у него Борменталь. - Фамилия! - заревел
он и вдруг стал дик и страшен.
- Васнецова, - ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть.
- Ежедневно, - взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорил
Борменталь, - сам лично буду справляться в чистке - не сократили ли
гражданку Васнецову. И если только вы... Узнаю, что сократили, я вас...
Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Шариков, - говорю
русским языком!
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
- У самих револьверы найдутся... - пробормотал Полиграф, но очень
вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь.
- Берегитесь! - донесся ему вдогонку Борменталевский крик.
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина.
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого
утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту
службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного
из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме.
Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо
щелкнул каблуками к профессору.
- У вас боли, голубчик, возобновились? - спросил осунувшийся Филипп
Филиппович, - садитесь, пожалуйста.
- Мерси. Нет, профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, я
вам очень признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп
Филиппович... Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерунда.
Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо,
что мне непосредственно доложили...
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать.
Он долго бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. "...А также
угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что
хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже
Энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной
спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем
Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в
квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова -
удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин".
- Вы позволите мне это оставить у себя? - спросил Филипп Филиппович,
покрываясь пятнами, - или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать
законный ход делу?
- Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и раздул ноздри, -
вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... - И тут он
стал надуваться, как индейский петух.
- Ну, извините, извините, голубчик! - забормотал Филипп Филиппович,
простите, я право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он
так задергал...
- Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но какая все-таки дрянь!
Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про
вас рассказывают...
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент
разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее
время.
Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. С
сосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович.
Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков
пришел и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на
Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента и левая его рука с
папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла.
Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал:
- Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, все, что вам нужно, - и вон из
квартиры!
- Как это так? - искренне удивился Шариков.
- Вон из квартиры - сегодня, - монотонно повторил Филипп Филиппович,
щурясь на свои ногти.
Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно,
гибель уже караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в
объятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто:
- Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас?
Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
- Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал
Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом - шиш. А
затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул
револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько
секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от
шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий лежал заведующий
подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил
его беленькой малой подушкой.
Через несколько минут доктор Борменталь с не своим лицом прошел на
передний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку:
"Сегодня приема по случаю болезни профессора - нет. Просят не
беспокоить звонками".
Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале
осмотрел поцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью
прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным голосом
Зине и Дарье Петровне сказал:
- Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры.
- Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна.
- Позвольте мне запереть дверь на черный ход и забрать ключ, -
заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо -
это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не
выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты.
- Хорошо, - ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь
запер черный ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и
шаги его пропали у смотровой.
Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки,
скверные, настороженные, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседи
через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в
этот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будто бы они видели
белый колпак самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина, когда
уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь
и профессор вышли из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович.
Якобы он сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственноручно
тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории
болезни профессорских пациентов! Лицо будто бы у доктора было совершенно
зеленое и все, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в
тот вечер сам на себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть,
невинная девушка из пречистенской квартиры и врет...
За одно можно поручиться: в квартире в этот вечер была полнейшая и
ужаснейшая тишина.
10. Эпилог
Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире
профессора Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий
звонок.
- Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть.
Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней
приемной с заново застекленными шкафами оказалось масса народу. Двое в
милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный
председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и
полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука.
Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в
известном всем лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу, что
Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный и
энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными
гостями и извинился, что он в халате.
- Не стесняйтесь, профессор, - очень смущенно отозвался человек в
штатском, затем он замялся и заговорил. - Очень неприятно. У нас есть
ордер на обыск в вашей квартире и, - человек покосился на усы Филиппа
Филипповича и докончил, - и арест, в зависимости от результата.
Филипп Филиппович прищурился и спросил:
- А по какому обвинению, смею спросить, и кого?
Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля.
- По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи
Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа
Полиграфовича Шарикова.
Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение.
- Ничего я не понимаю, - ответил Филипп Филиппович, королевски
вздергивая плечи, - какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего
пса... Которого я оперировал?
- Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в
чем дело.
- То-есть он говорил? - спросил Филипп Филиппович, - это еще не
значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и
никто его решительно не убивал.
- Профессор, - очень удивленно заговорил черный человек и поднял
брови, - тогда его придется предъявить. Десятый день, как пропал, а
данные, извините меня, очень нехорошие.
- Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю, -
приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером.
Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел.
Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес
странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть
вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все
четыре и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе.
