сигарный ящик. Ученые, накурив полную комнату, с жаром обсуждали последние
события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича два
червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно и
совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности,
шумевших на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у
Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Федор,
присутствовавший при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья,
позвонил по телефону в 45 отделение милиции. Личности мгновенно отбыли,
лишь только Федор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей
задевалась малахитовая пепельница с подзеркальника в передней бобровая
шапка Филиппа Филипповича и его же трость, на каковой трости золотой вязью
было написано: "Дорогому и уважаемому Филиппу Филипповичу благодарные
ординаторы в день ...ъ", дальше шла римская цифра X.
- Кто они такие? - наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки на
Шарикова.
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчет того, что личности
ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а - хорошие.
- Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные... Как же они
ухитрились? - поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где
некогда помещалась память юбилея.
- Специалисты, - пояснил Федор, удаляясь спать с рублем в кармане.
От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил
что-то неявственное насчет того, что вот, мол, он не один в квартире.
- Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? -
осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал
предположение:
- А может быть, Зинка взяла...
- Что такое?.. - закричала Зина, появившись в дверях как привидение,
прикрывая на груди расстегнутую кофточку ладонью, - да как он...
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.
- Спокойно, Зинуша, - молвил он, простирая к ней руку, - не волнуйся,
мы все это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее на
ключице.
- Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! -
заговорил Борменталь растерянно.
- Ну, Зина, ты - дура, прости господи, - начал было Филипп
Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало
нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук - не то "и", не то
"е" - вроде "эээ"! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть.
- Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили
спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически
ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3
пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с
лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными
плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял
рюмку с стрекозиной талией.
- Филипп Филиппович, - прочувственно воскликнул он, - я никогда не
забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при
кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем
профессор, учитель... Мое безмерное уважение к вам... Позвольте вас
поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
- Да, голубчик, мой... - Растерянно промычал Филипп Филиппович и
поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно
прокуренные усы.
- Ей-богу, Филипп Фили...
- Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, - говорил Филипп
Филиппович, - голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите
стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок... "От Севильи до
Гренады..."
- Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. - искренно воскликнул
пламенны Борменталь, - если вы не хотите меня обижать, не говорите мне
больше таким образом...
- Ну, спасибо вам... "К берегам священным Нила..." Спасибо... И я вас
полюбил как способного врача.
- Филипп Филиппович, я вам говорю!.. - страстно воскликнул
Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и,
вернувшись, продолжал шепотом, - ведь это - единственный исход. Я не смею
вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы
совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
- Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
- Ну, вот, это же немыслимо, - шептал Борменталь, - в прошлый раз вы
говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как вы
меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это
может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому убеждению, другого
выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул:
- И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по
комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что
получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на "принимая во внимание
происхождение" - отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость.
Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
- Какой там черт! Отец был судебным следователем в Вильно, - горестно
ответил Борменталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность.
Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще
хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. "От Севильи до Гренады... В
тихом сумраке ночей..." Вот, черт ее возьми.
- Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за
какого-то извините за выражение, сукиного сына... Да разве они могут вас
тронуть, помилуйте!
- Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович,
останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.
- Где уж...
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же
выскочить на мировом значении, простите... Я - московский студент, а не
Шариков.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на
французского древнего короля.
- Филипп Филиппович, эх... - горестно воскликнул Борменталь, -
значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана
сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку,
хлебнул, пососал лимон и заговорил:
- Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и
физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
- Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! - с большим чувством ответил
Борменталь и развел руками.
- Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не
самый последний человек в Москве.
- А я полагаю, что вы - первый не только в Москве, а и в Лондоне и в
Оксфорде! - яростно перебил Борменталь.
- Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор
Борменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и
сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Finitа, Клим! - вдруг
торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, -
Клим, - повторил он. - Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и,
кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу,
сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый
осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда,
открытие получилось, вы сами знаете - какое, тут Филипп Филиппович
горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на
Москву, - но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным
результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого
Шарикова вот где, - здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и
склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, -
сладострастно продолжал Филипп Филиппович, - разложил меня здесь и
выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! "От Севильи до
Гренады..." Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривал
придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал - уму
непостижимо. И вот теперь, спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасный
день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
- Исключительное что-то.
- Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда
исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой,
форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с
кашей.
- Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
- Да! - рявкнул Филипп Филиппович. - Да! Если только злосчастная
собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта
операция. Одним словом, я - Филипп Преображенский, ничего труднее не делал
в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого
лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого
дьявола? - спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно
искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда
угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего
знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном
порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает
десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно,
доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Мое
открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один
ломаный грош... Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же
никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это
интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется... Ну,
а практически что? Кто теперь перед вами? - Преображенский указал пальцем
в сторону смотровой, где почивал Шариков, - исключительный прохвост.
- Но кто он - Клим, Клим, - крикнул профессор, - Клим Чугунков
(Борменталь открыл рот) - вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все
поделить", шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил
юбилейную палку и побагровел) - хам и свинья... Ну, эту палку я найду.
Одним словом, гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное
лицо. Данное! "От Севильи до Гренады..." - свирепо вращая глазами, кричал
Филипп Филиппович, - а не общечеловеческое. Это - в миниатюре - сам мозг.
И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о
другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении
нарвался. Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же
все-таки ученый.
- Вы великий ученый, вот что! - молвил Борменталь, глотая коньяк.
Глаза его налились кровью.
- Я хотел проделать маленький опыт, после того, как два года тому
назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого
что же получилось? Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи...
Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я клянусь, потерялся.
Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу:
- Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свой
риск накормлю его мышьяком. Черт с ним, что папа судебный следователь.
Ведь в конце концов - это ваше собственное экспериментальное существо.
