смерти. Я взял себя в руки, закрыл глаза и заглотил кровь обратно. Стало
тошно. Но проблему я решил.
Надеялся я на одно - что мы скоро приедем куда-нибудь, где можно будет
стравить следующую порцию.
Ни одной мысли о смерти, на самом деле, у меня не было; единственными
мыслями были (была) вот какая: это ужасно неудобно, я больше не
контролирую происходящее. Шансы сузились, тобой помыкают, как хотят.
Скорая доехала, я оказался на столе и мне начали задавать вопросы:
каково мое вероисповедание? где я родился? не задолжал ли я округу $$$ за
предыдущие визиты в их больницу? когда я родился? родители живы? женат? ну
и прочее, сами знаете.
С человеком беседуют, будто он в полном здравии; даже вида не подают,
что подыхаешь. И явно не торопятся. Успокаивать-то оно успокаивает, но
поступают так они не поэтому: им просто скучно и совершенно наплевать,
подохнешь ты, взлетишь или перднешь. Хотя нет, последнее бы им не
понравилось.
Потом я оказался в лифте, и дверь открылась, по всей видимости, в
какой-то темный погреб. Меня выкатили. Положили на кровать и ушли.
Непонятно откуда возник санитар и дал мне маленькую белую пилюлю.
- Примите, - сказал он. Я ее проглотил, он дал мне стакан воды и
испарился.
Милосерднее этого со мной не поступали очень долго. Я откинулся на
подушку и обнаружил то, что меня окружало. Стояло 8 или десять кроватей,
все заняты американцами мужского пола. У каждого на тумбочке - жестяное
ведерко с водой и стакан. Простыни выглядели чистыми. Там было очень темно
и холодно - в точности как в подвале многоквартирного дома. Горела
одна-единственная маленькая лампочка без плафона. Рядом лежал здоровенный
мужик, старый, далеко за полтинник, но какой же он был огромный; хотя
большую часть его огромности составляло сало, ощущение большой силы от
него исходило. К кровати его пристегнули ремнями. Он смотрел прямо вверх и
разговаривал с потолком.
- ...а такой славный мальчуган был, чистенький славненький мальчуган,
работа ему нужна была, говорит: работа нужна, а я говорю: "Ты мне
нравишься, парнишка, нам нужен хороший жарщик, хороший честный жарщик, а я
честных по лицу узнаю, парнишка, я характер по лицу могу сказать, будешь
работать со мной и моей женой, и хоть всю жизнь тут работай, парнишка..."
а он говорит: "отлично, сэр" - вот так прям и сказал, и похоже, доволен
был, что такая работа ему перепала, а я говорю: "Марта, мы тут себе
хорошего мальчика нашли, славного аккуратного мальчика, он в кассу не
будет лапы запускать, как остальные мерзавцы эти".
Значит, выхожу я и закупаю цыплят, хорошенько так цыплят закупаю. У
Марты много чего из цыплят выходит, она их как волшебной палочкой готовит.
Полковник Сандерс рядом и на 90 футов не стоит. Пошел я и купил 20 цыплят
на эти выходные. Хорошие выходные хотели себе устроить, специальный
куриный день, 20 цыплят, значит, выхожу я и покупаю. Да мы бы Полковника
Сандерса разорили. За такие хорошие выходные и 200 баксов чистой прибыли
огрести можно. Мальчишка даже помог нам ощипать их и порезать - сам
вызвался причем. У нас с Мартой-то своих детей нет.
А мне парнишка по-настоящему уже начинал нравиться. В общем, Марта
сварганила этих цыплят на заднем дворе, все приготовила... 19 разных блюд
из курицы, у нас эти цыплята только из задницы не лезли. Парню оставалось
только все остальное приготовить, типа бургеров там, стейков, ну и всего
остального. С цыплятами мы развязались. И ей-богу, здоровские выходные у
нас получились. Вечер в пятницу, суббота, воскресенье. Парнишка работал
хорошо, приятный, к тому же.
Обходительный такой. Шуточки смешные отпускал. Звал меня Полковником
Сандерсом, а я его звал сынком. Полковник Сандерс и Сын - во как. Когда в
субботу вечером закрылись, уработались мы, как черти, но были довольны.
Цыплят всех размели, к чертовой матери, до кусочка. Яблоку упасть негде
было, люди ждали своей очереди за столик сесть, никогда раньше такого не
видел. Я дверь запер, достал квинту хорошего виски, сели мы, усталые, но
счастливые, пропустили по маленькой.
Парнишка вымыл все тарелки, пол подмел. Говорит: "Ладно, Полковник
Сандерс, завтра во сколько приходить?" Улыбается. Я говорю: в полседьмого
утра, он свою кепку забирает и уходит. "Чертовски приятный мальчуган,
Марта," говорю я, подхожу к кассе выручку подсчитать. А касса - ПУСТАЯ!
Правильно, я так и сказал: "Касса - ПУСТАЯ!" И ящик сигарный, с выручкой
за два предыдущих дня - его он тоже нашел. Такой аккуратненький
мальчик... Не понимаю... Я ж сказал ему:
хоть всю жизнь работай, так ему и сказал. 20 цыплят... Уж Марта знает,
как их готовить... А мальчонка этот, срань куриная, сбежал со всеми этими
деньгами проклятущими, мальчонка этот...
Потом он заорал. Я слышал, как орет огромное число людей, но ни разу не
слышал, чтобы орали так. Он поднимался, натягивая ремни, и орал. Ремни
чуть не лопались.
Вся кровать дребезжала, рев его рикошетом от стен обрушивался на нас.
Мужик был в тотальной агонии. Причем, орал не по чуть-чуть. Рев был
долгим, он все длился и длился. Потом прекратился. Мы - 8 или десять
американцев мужского пола - вытянулись на своих кроватях, наслаждаясь
тишиной.
Потом он заговорил снова:
- Такой славный мальчуган был, мне он понравился. Говорю ему: работай
у нас хоть всю жизнь. Он еще шуточки отпускал, приятный такой,
обходительный. Я пошел и купил 20 этих цыплят. 20 цыплят. За хорошие
выходные можно 200 огрести. А у нас 20 цыплят было. Парнишка меня
Полковником Сандерсом звал...
Я перегнулся за край кровати и срыгнул глоток крови...
На следующий день объявилась медсестра, выцепила меня и помогла
перебраться на каталку. Я по-прежнему блевал кровью и был довольно слаб.
Она вкатила меня в лифт.
Техник встал за свою машину. В живот мне ткнули каким-то острием и
сказали стоять. Я чувствовал сильную слабость.
- Я слишком слабый, я не могу встать, - ответил я.
- Стойте и всё, - сказал техник.
- Мне кажется, я не могу, - сказал я.
- Стойте спокойно.
Я ощутил, как начинаю медленно заваливаться назад.
- Я падаю, - сказал я.
- Не падайте, - сказал он.
- Стойте тихо, - сказала сестра.
Я завалился назад. Как резиновый. Когда я ударился об пол, то ничего не
почувствовал. Я ощущал только легкость. Возможно, я и был нетяжелым.
- Ох, черт побери! - сказал техник.
Сестра помогла мне подняться и прислонила к машине, острие по-прежнему
упиралось мне в живот.
- Я не могу стоять, - сказал я. - Я, наверное, умираю. Я не могу
встать. Мне очень жаль, но встать я не могу.
- Стойте тихо, - сказал техник, - просто стойте и всё.
- Стойте спокойно, - сказала сестра.
Я почувствовал, как падаю. И завалился назад.
- Простите, - сказал я.
- Черт бы вас побрал! - завопил техник. - Я из-за вас две пленки
запорол! А эти проклятые пленки денег стоят!
- Простите, - сказал я.
- Заберите его отсюда, - сказал техник.
Сестра помогла мне подняться и снова уложила на каталку. Мыча что-то
себе под нос, она вкатила меня в лифт, по-прежнему мыча.
Из этого подвала меня действительно забрали и положили в большую
палату, очень большую. В ней умирало человек, наверное, 40. Провода к
кнопкам были обрезаны, и громадные деревянные двери, толстые деревянные
двери, покрытые с обеих сторон листами жести, отделяли нас от медсестер и
врачей. На моей кровати закрепили бортики и попросили меня пользоваться
подкладным судном, но подкладное судно мне не нравилось, особенно мне не
нравилось блевать в него кровью, а еще меньше - срать туда. Если
кто-нибудь когда-нибудь изобретет удобное и практичное подкладное судно,
врачи и медсестры будут ненавидеть его до скончания веков и еще дольше.
Желание посрать у меня не убывало, но получалось не очень. Конечно,
давали мне одно молоко, желудок был весь разодран, поэтому отправлять
слишком много в жопу у него получалось не очень хорошо. Одна медсестра
предложила мне жесткий ростбиф с полупроваренной морковкой и полумятой
кортошкой. Я отказался. Я знал, что им просто нужна еще одна свободная
кровать. Как бы то ни было, желание посрать не проходило. Странно. Это
была уже вторая или третья моя ночь здесь. Я был очень слаб. Мне удалось
отстегнуть один бортик и выбраться из кровати. Добрался до сральника и сел
там. Я тужился и сидел там, и снова тужился. Потом встал.
Ничего. Только небольшой водоворотик крови. Потом у меня в голове
закружилась карусель, одной рукой я оперся на стену и стравил полный рот
крови. Смыл за собой и вышел. На полдороге к кровати рот мой снова
наполнился кровью. Я упал.
Уже на полу я еще раз сблевал кровью. Даже не знал, что у людей внутри
столько крови. Я выпустил еще глоток.
- Сукин ты сын, - заверещал мне со своей кровати какой-то старик, -
заткнись, дай нам поспать хоть немного.
- Прости, товарищ, - смог сказать я и потерял сознание.
Медсестра рассердилась.
- Ты, сволочь, - сказала она. - Я же сказала тебе не опускать
бортики.
Жмурики ебаные, не смена от вас, а одно мучение!
- А у тебя пизда воняет, - сообщил я ей. - И место тебе в тихуанском
борделе.
Она подняла мою голову за волосы и вмазала мне по левой щеке, а потом,
тыльной стороной - по правой.
- Возьми свои слова обратно! - сказала она. - Возьми свои слова
обратно!
- Флоренс Найтингейл, - сказал я. - Я тебя люблю.
Она положила мою голову на место и вышла из палаты. В этой даме
чувствовались подлинный дух и пламя; мне это понравилось. Я перекатился в
лужу собственной крови, замочив пижаму. Пусть знает.
Флоренс Найтингейл вернулась с другой садисткой, они посадили меня на
стул и отволокли на нем через всю палату до кровати.
- Слишком много шума, будьте вы прокляты! - сказал старик. Он был
прав.
Они водрузили меня обратно на кровать, и Флоренс поставила бортик на
место.
- Сукин сын, - сказала она. - Сиди теперь тут, или в следующий раз я
на тебя лягу.
- Отсоси у меня. - ответил я. - Отсоси перед уходом.
Она перегнулась через перильца и посмотрела мне в лицо. У меня очень
трагическое лицо. Некоторых теток привлекает. Глаза ее были широко открыты
и страстны, и смотрели прямо в мои. Я стянул с себя простыню и поднял
подол пижамы. Она плюнула мне в лицо и вышла...
Потом передо мной возникла старшая медсестра.
- Мистер Буковски, - сказала она, - мы не можем дать вам кровь. У
вас нет кровяного кредита.
Она улыбнулась. Она сообщала, что мне позволят умереть.
- Хорошо, - ответил я.
- Вы хотите увидеть священника?
- Зачем?
- На вашей карте допуска значится, что вы католик.
- Я просто так записался.
- Почему?
- Раньше был. Если писать "нерелигиозен", всегда задают слишком много
вопросов.
- Вы у нас проходите как католик, мистер Буковски.
- Слушайте, мне трудно разговаривать. Я умираю. Ладно, ладно, католик
я, пусть будет по-вашему.
- Мы не сможем дать вам крови, мистер Буковски.
- Послушайте, мой отец работает на ваш округ. Мне кажется, у них есть
программа сдачи крови. Окружной Музей Лос-Анжелеса. Мистер Генри Буковски.
Он терпеть меня не может.
- Мы проверим...
Что-то произошло с моими бумагами: их, похоже, отправили вниз, пока я
валялся наверху. Врача я увидел только на четвертый день, а к этому
времени они обнаружили, что мой отец, который терпеть меня не мог, -
отличный парень, у которого есть постоянная работа и пьющий сын при смерти
и без работы, что этот отличный парень сдавал кровь в программу по сдаче
крови, а поэтому ко мне прицепили бутылку и накачали этой кровью меня. 13
пинт крови и 13 пинт глюкозы без передышки. У медстестры кончились места,
куда можно иголку втыкать...
Один раз я проснулся: надо мной стоял священник.
- Отец, - сказал я. - Уходите, пожалуйста. Я могу умереть и без
этого.
- Ты хочешь, чтобы я ушел, сын мой?
- Да, Отец.
- Ты утратил веру?
- Да, я утратил веру.
- Единожды католик - католик всегда, сын мой.
