запутался. Чувствует, что ему недостает чего-то очень
существенного, а так как он въедлив, то рассматривает любые
гипотезы.
- Уважаемая госпожа, я хотел на прощание
засвидетельствовать вам свое почтение и известить вас, что
следствие практически закончено.
Комиссар не любит садиться. Он смотрит на госпожу
Фроман, отмечает про себя, что траур ей к лицу, добавляет:
- Что вы теперь намерены делать?.. Замок, наверное,
кажется вам достаточно мрачным.
- Я не могу оставить старую тетушку, - говорит она. -
Если Шарль меня видит, я уверена, что он меня одобряет.
Др° изумлен. Он помнит, как сестра покойного отзывалась
об Изе, пытается возразить:
- Разве госпожа де Шамбон теперь не единственная
владелица Ля Колиньер? Наивный вопрос. Она будет
счастлива, если вы ее не покинете.
Иза изображает неподдельную грусть.
- Да, конечно. Но даже если бы она желала моего отъезда,
что маловероятно, она вынуждена исполнить последнюю волю
Шарля. Я имею право жить здесь столько, сколько захочу.
- А господин Монтано?
- И он тоже. Это четко написано в завещании.
- Но ваш супруг хотел внести изменения в текст завещания,
вам это известно. Не скажете ли, почему?
Кажется, Изу мучают сомнения. Она долго колеблется.
- Следствие закончено, - повторяет комиссар. - Вы можете
говорить все что угодно. Ничто уже не в силах изменить
заключение о самоубийстве вашего супруга. Но важно знать,
что в конечном счете толкнуло его на такой шаг.
- Хорошо, - шепчет она. - Я вам все расскажу. Госпожа
де Шамбон всегда имела на брата большое влияние... Конечно,
не такое, как на Марселя, - здесь дело доходит до
патологии... Мой муж прислушивался к ней, но после
катастрофы он дал нам приют, не посчитавшись с мнением
сестры. Можете себе представить, что было, когда Шарль
женился на мне.
Теперь Др° берет стул и садится рядом с Изой. Ему
безумно интересно.
- Это означало разрыв, - продолжает она.
- Полный?
- Абсолютно. Она уединилась в своих комнатах. Общалась
с Шарлем только через Марселя. У Шарля гордости не меньше,
чем у нее, - один другому не уступит. Вообразите, как мы
жили... И муж страдал настолько, что сердился на меня...
будто я была виновата. Но в конце концов жизнь продолжалась
с грехом пополам... до тех пор, пока ей не взбрело в
голову, что ее сын влюблен в меня.
- И это, разумеется, неправда, - замечает Др°.
- О, совершенная чепуха! Марсель - обаятельный мальчик,
но несерьезный.
- Прошу прощения, мадам. Я неточно выразился. Само
собой разумеется, что вы не испытываете к нему ничего
подобного. Но он?.. Другими словами, так ли уж ошибается
его мать?
- у меня есть все основания так думать. Марсель всегда
держался по-дружески по отношению к нам.
- К нам? То есть по отношению к вам и господину Монтано?
- Совершенно верно. Кстати, Ришар интересует его гораздо
больше, чем я. Марсель никогда не вылезал из своей
скорлупы. Ришар в его глазах - нечто вроде супермена.
Бедный Ришар, если бы он меня слышал!
- А дальше? Старая дама нарушила свое уединение, чтобы
предостеречь брата?
- Да, примерно так. Ответила ли я на ваш вопрос?
- Возможно. Насколько я понимаю, ваш супруг,
рассердившись на вас, мог лишить вас наследства и запретить
проживать здесь после его смерти?
Иза разводит руками в знак сомнения, затем продолжает:
- Или же мог заставить Ришара уехать, что поставило бы
меня в безвыходное положение... В моральном смысле я считаю
себя ответственной за брата. В его состоянии - одинокий,
беспомощный - куда бы он подался?
Др° задумывается, затем наконец решается:
- Извините за настойчивость, но вернемся назад, к тому
моменту, когда случилась автомобильная катастрофа. Не
собирался ли ваш муж поместить Ришара в специальную клинику,
например, в Швейцарии?
- Да, он думал об этом. Сестра пыталась подтолкнуть его
на такой шаг.
- Почему он отказался?
- Чтобы не потерять меня.
- Значит, уже тогда... извините меня... он был до такой
степени влюблен?
Иза печально улыбается.
- Вам это кажется странным, не правда ли?.. Это потому,
что вы не были знакомы с Шарлем.
- Но ведь никто не заставлял вас отвечать согласием.
- Верно. Кстати, сначала я сказала - нет. А потом... -
Она останавливается, щеки ее чуть розовеют.
- А потом? - подхватывает Др°.
- Потом я велела ему спросить Ришара, согласен ли он.
- О, понимаю!
Иза внимательно смотрит на него и тихо продолжает
внезапно изменившимся голосом:
- Раз уж вы так хотите все знать, это брат толкнул меня в
объятия господина Фромана. - Она встает. - Вы
удовлетворены, господин комиссар?
Др° плохо скрывает замешательство. Кажется, он совершил
бестактность.
- Благодарю вас за откровенность, - говорит он. - Но мне
нужно найти формулировку, чтобы закрыть дело, - начальство
торопит. Трудно представить себе, что ваш муж покончил с
собой из-за огорчений интимного свойства... Вообразите себе
комментарии... Или по причине финансовых затруднений...
это вызвало бы панику среди его персонала. Тяжелая
депрессия также маловероятна. Кто этому поверит?
Правдоподобна одна лишь формулировка: "В результате
продолжительной болезни". Всякий знает, что это такое.
Словом, если вы согласитесь, мы будем придерживаться этой
версии, но вы, со своей стороны, должны подтвердить ее в
своем кругу.
- Я сделаю это, - обещает Иза. - Остается только убедить
его сестру.
Понятия не имею, о чем сплетничают старухи. Кажется,
Марсель не в себе. Иза поцеловала меня в лоб, и только.
- Брось... Теперь нас оставят в покое.
Жизнь потекла своим чередом - с одной только разницей.
Теперь я могу сколько угодно разгуливать по лачуге. До сих
пор присутствие старика бесконечно угнетало меня. Мне
нравилось его пугать, это верно. Но я смутно опасался, что
зайду слишком далеко, спровоцирую взрыв ярости. И Иза не
была спокойна. Умоляла меня сохранять выдержку, не дразнить
его. Так вот, теперь мне его недоставало. Тянулись хмурые
дни. Я вращался в пустоте. Не хватало не наркотиков, а
ненависти, что, возможно, еще хуже. Мне было мало сознавать
тот факт, что старик в могиле. Он убил меня - я его. Мало
было сказать себе это. Я понял, что мне следовало писать и
перечитывать написанное. Понемножку, каждое утро, как
лакомство. Такую смерть стоит дегустировать. Но прежде
надо переворошить еще кое-что!..
Отца своего я ненавидел. Во-первых, он был мал ростом.
А коротышке не пристало играть на контрабасе. Выставлять
себя на всеобщее обозрение, прижавшись к этой штуке, как к
женщине. Настоящий отец не станет носить двубортный пиджак
малинового цвета. Другие музыканты тоже были выряжены, как
рассыльные в гостинице. Но те хоть сидели. Никто не
обращал на них внимания. Он же стоял. Бросались в глаза
мешки под глазами, крашеные волосы. Он подавлял зевки,
откровенно скучая, и часто посматривал на часы, делая вид,
что следит за своей левой рукой. Танцующие пары
покачивались на месте, подобно водорослям. Я дремал, одурев
от шума. И не выходил из состояния оцепенения, пока не
появлялась мать в узком прямом платье с блестками, чересчур
накрашенная и почти что голая под своей чешуйчатой шкурой.
Иногда, откидывая голову назад, она так широко открывала
рот, беря некоторые высокие ноты, что виден был дрожащий
язык. Противно. Ей я тоже никогда не простил. Пытаюсь
вспомнить, каким был я сам. Вновь вижу дансинги,
кинотеатрик с потертыми креслами. Меня часто оставляли в
раздевалке. Я лизал эскимо. Потом - узкие улочки,
гостиница, где в полумраке нас ждал ночной дежурный. Все
это туманно, смутно, как обрывки киноленты, склеенной как
попало. Мне было лет пять-шесть. Вот уж странное
семейство! В один прекрасный день мой отец уехал с какой-то
скрипачкой. Чтобы не умереть с голоду, мать стала давать
уроки фортепиано. К счастью, помогли дедушка с бабушкой.
Мы жили неподалеку от Бютт-Шомон в милой квартирке, откуда
видно было, как в парке распускались зеленые кущи и
громоздились скалы. Дедушка (отец матери) был флейтистом в
оркестре Республиканской гвардии. По случаю больших
праздников он одевался в яркий, как у оловянного солдатика,
мундир. Он был великолепен и смешон, когда держал свою
дудку наискосок, кивал в такт головой, закатывал к небесам
будто умирающие глаза или же наклонялся к земле с
сосредоточенным видом заклинателя змей. Его-то я любил.
Зачем только ему взбрело в голову обучать меня игре на
виолончели? Этот прекрасный человек, замечательный флейтист
умел - как любитель - играть и на многих других
инструментах. Подобно тому, как швейцары гранд-отелей
говорят о погоде на шести или восьми языках, мой дед был
дилетантом во всем - от виолончели до арфы, тромбона или
английского" рожка. Если так можно выразиться, он был
полиглотом. Поэтому его удивляло мое сопротивление. Не
знаю как, но наконец он понял, что к виолончели я испытываю
своего рода суеверную ненависть.
В довершение всего существовала щекотливая проблема с
ключом fa. Почему do следовало читать как mi, fa как la, и
т. д.? Эта хитрая и двусмысленная запись только
подогревала мою озлобленность. Единственная музыка, которую
я любил, музыка мотороллеров. Согласен, это необъяснимо. И
все же...
Я увлекся ими лет с десяти. Был у меня друг, точнее,
приятель, Мишель. А у него - маленькая итальянская машина.
Она-то и стала моей первой страстью. В таком возрасте любую
технику любят самозабвенно, безумно, одухотворенно. Не
могут оторваться от нее. Наслаждения ради мы с Мишелем ее
разбирали, начищали до блеска, вылизывали. Потом я долго
обнюхивал пальцы, вдыхая запах масла, будто аромат тонких
духов. Иногда мне верилось, что мопед - мой собственный...
Дедушка, смертельно огорченный бездарностью своего
ученика, был близок к тому, чтобы записать меня в кретины и
шпану одновременно, так как, по его мнению, любой парень,
гарцевавший на моторе, был непременно шпаной.
- Иди к своей шпане - кончишь так же, как они.
Я удирал, сияя от радости, спешил присоединиться к
компании юных мотоциклистов, которые чесали языками то у
входа в парк, то неподалеку от телестудии. Кстати, компании
не было, скорее стая, косяк, как у рыб, и если один трогался
с места, другие тотчас срывались вслед, тесно прижимаясь
друг к другу. Говорить особенно было не о чем. Они, так
сказать, обменивались звуками, шумом подобно дельфинам и,
нажимая на акселератор, с наслаждением вдыхали голубоватый
выхлопной газ. Подвиги свои я начал на мопеде Мишеля.
При первой же возможности мы вырывались в Венсенский лес.
Бог ты мой!.. Во мне клокотал огонь, пламя, взрывная сила.
Я мог мчаться, как бешеный жеребец, волчком крутиться на
месте - мускулы, как струны, нервы вибрируют, как у
спринтера перед финишем. Первые специальные тренировки и
упражнения. Я бы сказал: первые гаммы, если бы только от
этого слова у меня не першило в горле. Что я теперь хотел,
что мне требовалось любой ценой, так это модель 125 "супер".
В понедельник утром, когда я увидел такую штуку, покрытую
грязью после какого-то воскресного подвига, я онемел от
восторга. Красоты она была неописуемой! В наростах грязи
она казалась еще более мощной. Я не смел протянуть руку, но
мне так хотелось дотронуться до нее, как в магическом
ритуале, влить в себя уснувшую силу этого молчащего сердца!
Я стал остервенело работать ради мотоцикла, о котором
мечтал. Мыл машины. Даже пел на улицах, так как у меня был
красивый голос юнца. Дома ни о чем не подозревали. Наконец
мне удалось купить по случаю "хонду". Когда я ее
распаковал, вымыл керосином, как борца перед боем, и
перекрасил в прачечной Мишеля, "хонда", несмотря на возраст,
оказалась отличной забиякой. Вот теперь уж началась школа
высшего пилотажа.
Мне было пятнадцать лет. Дедушка с бабушкой утратили
всякое на меня влияние. Мать и вовсе не шла в расчет. По
воскресеньям в лесу Фонтенбло я научился медленно спускаться
с самых крутых склонов, пересекать в туче брызг овраги,
