тобой.
Видно, как он трусит, но повинуется. Мы направляемся в
гараж, который сообщается с кухней через маленькую дверь.
Вход в гараж открывается с помощью фотоэлемента. Ворота
наподобие подъемного моста, причем сбоку образуются теневые
участки, где можно отлично спрятаться. Я объясняю Шамбону,
как буду действовать. Неотвратимость действия некоторым
образом согревает меня, и приходится делать усилия, чтобы
скрыть волнение.
- Кровь, - замечает Шамбон. - Он будет истекать кровью
на цементном полу... сами понимаете.
- И это предусмотрено, - бросаю я небрежно. - Прежде
всего пуля в сердце почти не вызывает кровотечения, а потом
на всякий случай мы захватим одеяло, расстелем его на моей
коляске. Есть еще вопросы?
Опустив голову, Шамбон молча доставляет меня в мою
комнату.
- Револьвер возьмем в субботу, в последний момент. Не
забудь перчатки, так как тебе придется заняться револьвером,
я уже объяснял тебе - парафиновый тест. Полиция должна
обнаружить только его отпечатки и следы пороха на коже.
- Вы в самом деле думаете, что это необходимо?
- Но я объяснял, черт возьми! Из-за парафинового теста.
Для полиции это будет доказательством самоубийства... Что
еще, старина? Это не вернет мне ноги, но мы все вздохнем
свободно. Дай-ка бутылку.
Мы выпили по рюмочке, и к Шамбону вернулись краски. Он
еще не перестал кидаться в крайности - от возбуждения к
унынию, но, уходя от меня, снова воспрял духом. А пятнице,
казалось, не было конца. Иза в полном отчаянии сидела
взаперти в своей комнате. Я хотел было ее приободрить,
объяснить, что стараюсь ради ее же освобождения. Я страдал,
но в то же время, признаюсь, был доволен собой. Нет, я не
конченый тип. И вот доказательство! В субботу время
тянулось тягостно. Я был предельно сосредоточен, словно
вызубривал урок. Стояла дивная погода, воздух был наполнен
ароматом цветов, щебетали птицы. Фроман позавтракал в
замке, до четырех часов работал в своем кабинете, затем сел
за руль "ситроена" и уехал. Вскоре появился Шамбон, внешне
спокойный, только пальцы что-то без конца теребили. Чтобы
развлечь его, я рассказал несколько забавных случаев из
жизни каскадеров. Результат оказался поразительным. Он
больше не дергался, лишь рот шевелился одновременно с моим.
Мне пришлось встряхнуть его.
- Иди-ка в кино да постарайся не потерять билет. Я буду
ждать тебя с семи вечера.
Я расслабился, даже поспал немного. Шамбон вернулся, как
договорились. Мы съели по бутерброду, почти что весело
поболтали. Я старался вести себя так, словно дело шло не о
преступлении, а об эффектном трюке воздушных акробатов,
которых ждут аплодисменты. Наступил вечер. Без четверти
десять все тщательно перепроверили: револьвер (я его
заранее украдкой вытащил и тщательно протер), перчатки,
одеяло. Я показал Шамбону, как согнуть палец убитого на
спусковом крючке.
- К тому же я буду рядом, в коридоре. Ну, пошли. Я сел
в коляску, и мы бесшумно проследовали по огромным коридорам
до самого гаража. Время от времени я зажигал электрический
фонарик, но тусклый свет темнеющего неба проникал в высокие
окна галереи. Гараж, как и ожидалось, был пуст. Я нашел
самое укромное место и прошептал:
- Теперь ты можешь вернуться на кухню. Я сам справлюсь.
Не тут-то было. Он тоже решил остаться. Ждать пришлось
недолго. Внезапно ворота медленно качнулись и поползли,
фары осветили дальнюю стенку. Рука в перчатке намокла, но я
твердо сжимал револьвер. Машина медленно двинулась вперед,
затем остановилась, и Фроман выключил фары. Я развернул
коляску в темноте и подался вперед.
- Господин Фроман?
- Что?
От неожиданности он обернулся. Я протянул руку, почти
что дотронувшись до него, и выстрелил, кажется, без малейшей
ненависти. Просто это нужно было сделать. От точного
попадания Фроман стукнулся о кузов и стал медленно сползать,
как в плохом фильме. Я осветил его фонариком. Робко
подошел Шамбон.
- Он мертв?
- Как видишь. Помоги мне.
Я вытащил костыли и, с позволения сказать, встал.
Подтащить тело на мое место было не так-то просто, но
Шамбону в пароксизме ликования, смешанного с ужасом, это
удалось.
- Одной рукой толкай, другой поддерживай, - посоветовал
я. - Не вздумай уронить по дороге.
Странный кортеж тронулся. Резиновые шины, костыли с
резиновыми наконечниками, каучуковые подошвы. Сдерживаемое
дыхание. Он остановил коляску напротив кабинета Фромана, и
я, в свою очередь, придержал тело. Все остальное, в
сущности, было чрезвычайно просто.
По телефону он говорил безупречно, с той долей эмоции,
которая как раз была необходима. Затем он ловко, без
малейшего отвращения, обхватил труп. Словом, делал
абсолютно все, что требовалось. Последний взгляд на сцену.
Занавес.
Зато сразу после того, как мы вернулись в мою комнату, он
сильно ослаб и едва не потерял сознание. Тут, признаюсь, я
слегка запаниковал. У меня было совсем мало времени, чтобы
привести его в чувство. Шамбону следовало снова сесть за
руль и вернуться в замок как ни в чем не бывало, будто из
кино.
К счастью, в силу профессиональной необходимости я
научился оказывать первую помощь. Массаж, алкоголь,
нашатырь... а также слова - не надо забывать, как нужны
комплименты, лесть, вся мягкость и кротость, на которые
только способен язык, дабы восстановить ослабевшее
самообладание. Он пришел в себя и с гордостью улыбнулся.
- Вставай... Иди... Говори... Кстати, Жермен едва
взглянет на тебя, когда будет открывать ворота. А потом,
когда прибудет полиция, ты имеешь полное право изобразить
потрясение. Браво, старина. Надо продержаться еще час, но
самое страшное уже позади.
Он пригладил волосы, осмотрел себя в последний раз и
уехал.
Я поправил одеяло - на нем не было ни пятнышка, - сел в
кресло, поставил рядом костыли, как уставший после боя
солдат ставит ружье. С нежностью смотрел я на свои мертвые
ноги. Долго поглаживал их.
Вот теперь я чувствую себя инвалидом. Фроман умер - и
словно большой любви пришел конец. Еще совсем недавно, едва
проснувшись поутру, я думал о нем. Из этих мыслей
складывалась жестокая радость моих долгих дней. Я хитрил с
ним. Мысленно разговаривал. Провоцировал. Оскорблял,
когда, передвигаясь на костылях, задевал за мебель. Более
того, он был верным спутником моих ночей, когда тоска по
утраченному не давала мне уснуть. Я не говорил об этом Изе,
но часто у меня болела спина, и я лежал, вытянувшись на
постели, полный бессилия перед будущим. Я тщательно изучал
его лицо, которое знал наизусть, как географическую карту:
толстый нос, усыпанный черными точками, глубокие морщины,
которые с двух сторон будто поддерживали веки, наполовину
скрывающие глаза, как вечно опущенные шторы. Мы смотрели
друг на друга, и в конце концов мне становилось невмоготу,
настолько запечатлелся живым его образ в моей памяти. Как,
бывало, давным-давно я дурачился, разрисовывая портреты в
школьных учебниках, так и теперь я украшал его чудовищными
усами, пышными бакенбардами, наподобие сахарного безе. Гнал
его прочь. Ставил к стенке. Грозил расстрелом. Орал на
него. Приятные минуты мести! Само собой, в порядке
компенсации позволяю себе слегка отыграться. Например,
обедаю в столовой вместе с Изой и Шамбоном. Когда хочу, иду
в библиотеку. Устраиваюсь с книгой в салоне, разваливаюсь в
кресле новопреставленного господина Президента. Воображаю,
что это мой замок, однако всюду, как деревянная лошадка за
ребенком, за мной волочится тоска. Иза тоже угрюма. Она
обязана носить траур, посещать кладбище, отвечать на
соболезнования, подписывать всевозможные бумажки. Выборы на
носу, и она принимает друзей Фромана, которые просят ее
участвовать вместо покойного в различных комитетах,
фигурировать в списке, который тот должен был возглавлять.
Она делает вид, что погружена в неутешное горе, что вызывает
недоверчивые взгляды.
Я уж не говорю о Шамбоне. Тот похудел. Ходит боком,
словно постоянно оглядывается, не идет ли кто за ним. И
пьет, чтобы приободриться. Он не на шутку меня беспокоит.
На заводе он - объект скрытой травли. Натыкается на
надписи: "Шамбон - дурак" или "Шамбон - зануда".
Классический номер.
- На кого я похож? Что я им такого сделал, а? -
возмущается он.
- Чепуха, старина. Они издеваются над тобой ради
удовольствия раздавать затрещины.
- Затрещины - мне! Да если бы они знали, что я... то
есть вы и я...
- Замолчи, идиот. Забудь об этом.
- А Иза?.. Она знает?.. Вы ей рассказали?
- Никогда в жизни.
- А как бы она реагировала, если бы знала?
- Поговорим о чем-нибудь другом.
Разумеется, Иза ничего не знает. Может быть, я и мог бы
рассказать ей обо всем, так как уверен в ее преданности, но
что-то меня удерживает. Угрызения совести, сомнения,
злопамятство... Она была его женой. Пусть так! Как и я,
она плывет по течению. Кстати, визиты комиссара начинают ее
беспокоить. Ла Кодиньер по- прежнему помойка, в центре -
сумасшедшая старуха, продолжающая обвинять всех на свете.
Чего я особенно боюсь, так это того, что Шамбон, которому
осточертеют упреки, брякнет: "Ну хватит, согласен, это я
его убил!" В присутствии матери этот болван способен
приписать убийство себе, лишь бы доказать, что он не такая
рохля, как она думает. Ему страшно, и в то же время он
испытывает огромное самодовольство; становится фамильярным
со мной, без стука входит в мою комнату, начинает иронически
высказываться по поводу трюков каскадеров, рассказ о которых
некогда заставлял его трепетать.
Я бы охотно придушил его. Кстати, он начинает ускользать
от меня. Если бы я мог предвидеть, что комедия, разыгранная
в кабинете Фромана, вызовет такие перемены в его поведении,
не знаю, стал бы я убивать старика. Может, я и не
справедлив. Но было бы куда спокойнее, если бы он
согласился уехать в Гавр, как намеревался. А может, есть
средство заставить его уехать? Это средство в руках Изы.
Но нет. Только не это! И вот я снова поглощен сложной
махинацией. Едва ли не в восторге от новой интриги. Бедная
моя голова! Хоть бы она выручила меня на этот раз!
- Вы меня не ждали, господин Монтано?
- О, я всегда вас жду. Добро пожаловать! Чем обязан?
Опять старая дама?.. Рюмочку портвейна, комиссар?
- Только быстро. Вы ведь знаете, мне не положено.
Конечно, старая дама.
- Угощайтесь и присядьте хоть на минуту, бог ты мой!
Комиссар, хоть и утверждает, что торопится, на самом деле
никуда не спешит.
- Уверяю вас, она задала нам загадку, бедняжка. Я уж
начинаю сожалеть, что расстался с марсельскими бандитами. В
ее распоряжении целая агентурная сеть из приятельниц, более
или менее дряхлых старух вроде нее, которые целыми днями
висят на телефоне. Болтают. Плетут, что взбредет в голову.
Главным образом, злословят. Но весь этот мирок тесно связан
с сыновьями, зятьями, друзьями, кузенами. Слухи
распространяются со скоростью телеграфа, и вот уже кумушки
нашептывают друг другу, что Фроман не покончил с собой.
- Да что вы говорите? Подумать только! - вставляет
Монтано. - Впрочем, я здесь как улитка в своей раковине -
до меня молва не доходит. Значит, сумасшедшая старуха
твердит свое?
- Упорнее, чем когда-либо, - подтверждает Др°. - Ей
пришла в голову одна деталь, которую она теперь раздувает.
Зря вы живете, как устрица, вам все-таки следовало бы знать,
что накануне смерти у Фромана с женой, и племянником
произошла бурная сцена. Он рассказал о ней сестре. Она
утверждает, что передает слова брата почти точно: "Через
неделю я тут очищу помещение". На следующий день он умер.
- Она только сегодня об этом вспомнила?
- В ее возрасте с памятью туговато.
- А вам не кажется, что она фантазирует?
- Может быть. Однако достаточно печати и телевидению
распустить эту новость, как на нас свалится миленькая
политическая кампания. Когда я говорю "на нас", я,
разумеется, имею в виду себя. По словам старой дамы, Фроман
якобы был извещен об отношениях господина де Шамбона с вашей
сестрой... словом, вы меня понимаете?
