выправку иметь, а достигать своей цели. - Он хлопнул Хуннара по спине. -
Дуйся, сколько хочешь, но мальчишка тебя обставил.
Хуннар, ворча, отошел в сторону.
Конан стоял со смехотворным тупым мечом в руке и смотрел, как
побежденный им противник, чуть не плача, уходит в свою конурку. А вокруг
галдели гладиаторы, и киммериец слышал, как они, посмеиваясь, хвалят его.
Он гордо вскинул голову... и вновь увидел лицо Арванда. "Я познал славу",
- так говорил ему ванир. И Конан резко тряхнул волосами, отгоняя
воспоминание о том неприятном разговоре.
- Кто-нибудь еще? - спросил он громко, надеясь, что. Арванд примет
вызов.
Но Гунастр отобрал у него тренировочное оружие.
- Оставь сегодня эти игрушки, - сказал он. - Думаю, тебе надо как
следует поесть. Для арены сгодишься, это мы уже поняли. Вечером покажешь
нам, под силу ли тебе справиться с нашим великаном Ходо.
Конан кивнул. Направляясь в столовую, он поймал себя на том, что
улыбается.
7
Харчевня называлась "Бурый Бык". Ее местонахождение - неподалеку от
гладиаторских казарм, в том квартале Халога, где селились большей частью
наемники, профессиональные солдаты, всегда готовые предложить свои мечи
любому честолюбивому вождю - определило и круг завсегдатаев этого
почтенного заведения. Общество собиралось не столько изысканное, сколько
душевное: искатели приключений, бродяги, воины, потаскушки; иногда
забредали сюда крестьяне из близлежащих сел, ремесленники, а то и торговцы
из небогатых - послушать, как хвастаются своими подвигами бывалые вояки,
повздыхать, потискать ядреную девушку.
Здесь безраздельно царили хозяйки "Бурого Быка" - Амалазунта и
Амалафрида. Сестрам уже давно минуло тридцать, но еще много оставалось до
сорока; пышнотелые, с толстыми белокурыми косами, они казались такими же
сдобными, как те булочки, которыми славилась их харчевня.
Погонщик, угрюмый парень с всклокоченной бородой, сидел в темном углу
"Быка", поглощая пиво кружку за кружкой. Зимой темнеет рано. Тонкий серп
ущербной луны уже высоко поднялся в небо. Вьюга завывала над городом. Не
хотелось покидать душное, теплое помещение, где под потолком трещат чадные
факелы, где распаренные человеческие тела источают жизнеутверждающие
запахи, а из котлов валит пар, суля самые изысканные радости самому
изголодавшемуся обжоре, какой только сыщется во всей Халога.
Но у погонщика были и другие причины оставаться в харчевне и не
спешить покидать ее. Однако даже вспоминать об этом он боялся.
Амалафрида, старшая из сестер, подсела за стол поближе к одинокому
парню.
- Что-то ты невесел, сокол сизокрылый, - вкрадчиво проговорила
хозяйка трактира.
Погонщик удостоил ее мрачным взглядом. Амалафрида поежилась, кутая
свои тяжелые округлые плечи в белый платок.
- Не гляди так, дырку прожжешь, - сказала она. - Что тебя гнетет,
друг? Поссорился с девушкой?
- Я с собой в ссоре и со всем светом, - в сердцах сказал погонщик. -
Не терзай мне душу, Фрида.
Женщина прищурилась, вглядываясь в широкое, скуластое лицо погонщика.
- А, так ты меня знаешь, - протянула она. - То-то и я гляжу: личность
твоя мне знакома. Мы с тобой уже?..
Погонщик кивнул. Он уже как-то раз имел с ней дело. Ему было лень
ублажать Амалафриду - для того чтобы эта дама осталась довольной и утром
вознаградила усилия кавалера бесплатным завтраком, с вином и жареной
бараниной, нужно было очень и очень-постараться. Но выхода не было: или
сейчас же расплатиться за ужин, встать и уйти в ледяную ночь, где
бродит... (он содрогнулся и качнул головой, отгоняя жуткое воспоминание).
Либо час-полтора напряженного труда - и безопасный ночлег рядом с жаркой,
как печка, и мягкой, как перина, женщиной. Последнее улыбалось ему куда
больше.
- С собой поссорился, говоришь? - задумчиво переспросила Амалафрида.
- Да, плохо дело.
Погонщик знал, что в душах сестер жив и всегда готов пробудиться
нерастраченный материнский инстинкт. Любой из завсегдатаев "Бурого Быка"
мог найти здесь поддержку и понимание - насколько Амалазунта и Амалафрида
в состоянии были что-либо понимать. Он опустил голову, прижался лбом к
мягкой руке Амалафриды.
- Это был страх, - прошептал он. - Страх. Он шел впереди, как
глашатай. Он точно трубил мне прямо в уши: "Они идут... они идут!" И я
потерял голову и помчался куда глаза глядят... чуть не замерз...
- Выпей еще пива, - предложила женщина. - Горе влагу любит.
Не слушая ее, он продолжал как в бреду:
- А потом того купца нашли полурастерзанным, а его рабов насмерть
замерзшими... Значит, не приснилось мне, значит, все было на самом деле...
- Погоди-ка, - перебила Амалафрида. - Это ты о ком? Это ты о том
торговце из Офира, которого сопровождали черные демоны?
- Я его вез до Халога.
- Так разве ты не слышал, что сказали старейшины? Игг наслал зверя,
дабы оборонить нас от сил Зла.
- Игг! Ты можешь верить болтовне этих растерявшихся стариков, Фрида,
но я-то знаю правду! - Погонщик поднял голову и посмотрел женщине в глаза
долгим тяжелым взглядом.
- Какую правду? - прошептала Амалафрида. - Ты сомневаешься в мудрости
старейшин?
- Сомневаюсь ли я? Да я не сомневаюсь в том, - что они ни бельмеса не
знают, вот так-то!
Он налил себе еще одну кружку и залпом осушил ее.
- Фрида, - прошептал он, - мне страшно. Он найдет меня по запаху и
сожрет мои внутренности... Он вырвет мне сердце...
- Да кто - "он"? О ком ты говоришь?
- Огромный, белый волк...
- Ты видел его? Ты видел Иггова Зверя? - жадно допытывалась
Амалафрида.
- Да... - еще тише отозвался погонщик. - Фрида, это были вовсе не
черные демоны, те чернокожие. Простые люди, только темные. На юге есть
королевства, где все такие чернокожие, даже короли. О, эти бедняги
замерзли в наших снегах. А офит был всего лишь купцом, немного более
жадным и чуток более храбрым, чем другие. Никаким не колдуном.
- А Иггов Зверь - какой он?
- Он появился бесшумно. Он... У него человеческие глаза. И это еще не
все. На спине у него сидела девушка...
В голосе погонщика прозвучало столько ужаса, что по спине Амалафриды
пробежала дрожь.
- Да хранят нас светлые силы, - сказала она. - Хвала богам, мы-то
здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше
громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна
обведены крестами - ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.
- Это был вервольф, - сказал погонщик. - И страх бежал впереди него.
- Ну ладно, хватит тебе об этом, - решительно произнесла Амалафрида.
- А то мне самой уж стало не по себе. Ты ведь переночуешь у нас в доме, не
так ли?
Она провела языком по губам. Погонщик приподнялся, схватил ее за шею,
привлек к себе и крепко поцеловал в жадный рот.
Огромное ложе Амалафриды шуршало свежей соломой. Нежась среди
пушистых одеял, сшитых из звериных шкур, погонщик и трактирщица негромко
переговаривались. Уставшие после бурных ласк, они обменивались краткими
ленивыми замечаниями. Оба сходились на том, что зима нынче ранняя, но
снега было пока немного, а это плохо для урожая - выстудит землю.
Вдруг погонщик прервал себя на полуслове и затаил дыхание. Женщина
почувствовала, как он напрягся, как будто ужас пронзил его, пригвоздил к
постели.
- Что с тобой? - спросила она, обхватив его руками.
- Слышишь? - выдохнул он еле слышно. - Где-то воет волк.
Амалафрида прислушалась, но не уловила ни звука за плотно закрытыми
ставнями.
- Тебе что-то чудится, золотце, - сказала она.
Но он разомкнул ее руки, высвободился из ее объятий и сел. Глаза его
широко раскрылись.
- Волк, - повторил он. - Огромный белый волк с человеческими
глазами...
Зверь стоял, широко расставив лапы, и глухо ворчал. Шерсть на его
загривке поднялась дыбом. Тело молодого охотника, застигнутого вне
городских стен ночным мраком, лежало на снегу, и темное пятно уже
расплывалось под ним. Зверь поднял окровавленную морду и снова завыл.
Потом лег, пристроив голову на ноги мертвеца, обутые в меховые унты, - к
левой все еще была привязана лыжа - и стал ждать.
Она приближалась. Легкая, как птица, неслась она по снегу. Белое
платье Соль развевалось, и казалось, будто девушка не бежит, а летит, не
касаясь земли. Скорее к отцу, он зовет, он снова зовет - ничего другого
она не знала, кроме этого настойчивого зова. Ни бабка Сунильд ни
Синфьотли, считавший Соль своей дочерью, ни кто-либо из слуг еще не
заметил таинственных ночных отлучек девушки. Но даже если они и заподозрят
неладное и выследят ее - ничто не сможет ее остановить.
Она не вполне понимала, что с ней происходило в такие дни. В самом
начале ночи ее будил неясный голос, который она воспринимала не как звук,
а как неожиданный и сильный толчок крови. Не обуваясь в одной рубахе
выходила она из дома, делала навстречу этому зову шаг, потом другой... и
куда-то проваливалась точно падала в бездонный колодец. И вот она уже
бежит, летит, гонимая нетерпением, - к нему, к отцу, к единственному
родному по крови существу, - и ни холода, ни страха не ощущает юная,
беззащитная, почти нагая девушка, ночью, одна, на заснеженной равнине.
Увидев в снегу перед волком труп, она с размаху остановилась, как
будто споткнулась о невидимую преграду. Великие боги, второй загрызенный
оборотнем за несколько дней! Люди так просто этого не оставят. Они
мстительны, эти смертные. Скоро они начнут охотиться на Сигмунда и рано
или поздно затравят его.
Закрыв лицо руками, Соль бурно зарыдала. Ей до смерти жаль было
молодого охотника. За поясом у него висела связка соболиных шкурок. В
заплечном мешке еще оставались хлеб, фляга с вином, веревки. Он торопился
домой с богатой добычей, но не успел, и волк-Сигмунд настиг его. Волк на
брюхе подполз к девушке и уткнулся мордой в ее колени. Не замечая, что
белое полотно рубашки пачкает чужая кровь, Соль обняла волка, прижалась
лицом к его взъерошенному меху, остро пахнущему диким зверем.
"Отец, - подумала она, - отец мой, как я люблю тебя, дикий мой зверь,
таящийся в ночи!"
Соль и прежде обращала свои мысли к другим, без всякой надежды на то,
что ее когда-нибудь поймут. Она научилась говорить, произносить слова
вслух, но редко прибегала к этому умению - оно было почти бесполезно (если
не считать молитв), поскольку девушка все равно не могла бы услышать
ответа.
Что-то изменилось в ней после ночных полетов сквозь колодец - как
сама она определяла свои таинственные вылазки, - потому что эта новая Соль
умела слышать мысли.
И отец ответил ей:
"И я люблю тебя, моя Соль. Ты вернула меня к жизни, моя храбрая
девочка".
Ничему не удивляясь, Соль мысленно сказала:
"Разве это жизнь для мужчины из нашего рода? В шкуре хищного зверя,
лишь изредка - человеком..."
"Жизнь прекрасна и в волчьем обличье, дочка".
"Зачем ты убиваешь их, отец?"
"Ты спрашиваешь, почему я убиваю людей, Солнышко-Соль?"
"Да, - страстно откликнулась она. - Они не простят нам. Они уничтожат
тебя, и ты умрешь истинной смертью".
"Пусть сперва поймают, а затем одолеют".
"Люди умны, хитры. Ты попадешься в их ловушки. Отец, отец, я не
переживу этого".
"Я - волк по имени Сигмунд. Я живу так, как мне нравится. Никто из
племени людей не страшен мне".
"Ты не настоящий волк, - возразила она. - Ты оборотень. Не надо
охотиться на людей, отец. Разве тебе мало телят и коз из здешних стад?"
