Тут испугался уже Ордегаст. Младшие Боги, беспутные сыновья старого
Игга, не достигшие еще зрелости и не носящие взрослых имен, любили
вмешиваться в людские дела, и даже упоминать о них было небезопасно.
Повисло молчание, в котором слышалось только, как оба асира переводят
дыхание. Наконец Ордегаст снова заговорил, стараясь, чтобы голос его
звучал приглушенно:
- Так ты думаешь, что один из двух братьев был зачат от Младшего
Бога?
Арнульф кивнул.
- Я знаю, тебе мои слова кажутся кощунством. Но сам подумай,
Ордегаст. Помнишь как погиб муж высокородной Сунильд? В лесу на охоте его
запорол клыками огромный вепрь, который скрылся из глаз охотников, точно
провалился в преисподнюю...
- Да, - прошептал Ордегаст. - Я был на той охоте. Зверь выскочил из
чащи совершенно неожиданно. Мы все растерялись. Не то что я - я был тогда
почти мальчиком, но даже опытные, бывалые воины не ожидали его появления.
Ведь даже кусты не трещали, хотя он продирался сквозь чащобу... После я
часто думал: уж не из ада ли он выскочил?..
- Вот видишь, - подхватил Арнульф. - А через девять месяцев родились
два брата, схожие между собой, как человек со своим отражением. Нет,
неспроста все это. Один из них - дитя, зачатое мужчиной, но второй - плод
от семени божества. Я в этом не сомневаюсь ни мгновения.
- Да, но кто? Кто из двоих? - жадно спросил Ордегаст.
Арнульф посмотрел на него с выражением снисходительного
превосходства. Наконец-то проняло этого неповоротливого, туповатого вояку!
Не зря он, Сверчок, вынюхивает, высматривает, выслеживает - копит чужие
тайны. А как иначе заставить соплеменников слушать себя? Природа обделила
Арнульфа силой, не дали ему боги и мудрости, и только один дар достался
ему от судьбы - хитрость: видно, богиня выронила его в спешке, а Арнульф
не погнушался нагнуться и подобрать. Торговать секретами и новостями,
обменивая их на интерес асиров, смешанный с легкой брезгливостью и
страхом, - вот что было излюбленным занятием Арнульфа.
- Ты хочешь знать, кто из двоих? - переспросил Сверчок, нарочно
оттягивая ответ, и пожал плечами. - Откуда мне знать, Ордегаст. При жизни
братья не слишком различались - ни в привычках, ни во внешности, да и
пристрастия были у них одинаковы. В сражении оба неистовы, на пьяном пиру
среди братьев оба не знали удержу, а что до женщин...
- Жена была только у одного Синфьотли, - вспомнил Ордегаст. - Он взял
Изулт совсем девочкой, да и сам был тогда почти ребенком...
- А через год Изулт умерла, - многозначительно произнес Арнульф. - И
Синфьотли больше не помышлял о женитьбе. А Сигмунд так и не выбрал себе
невесты.
Снова воцарилось молчание. Ордегаст соображал туго, мысли текли в его
голове под шлемом медленно. В конце концов он сдался:
- Говори ты толком, Сверчок, иначе я, клянусь Иггом, размажу твои
кишки по этому дубу. - Он с силой ударил кулаком по толстому дереву, к
которому был привязан Конан.
Боясь привлечь к себе внимание и не услышать продолжения столь
захватывающей беседы, Конан даже не пошевелился.
- Вот я и говорю, - снисходительно сказал Арнульф. - Рыжеволосая
Изулт считалась женой Синфьотли, но кто поручится за то, что она различала
братьев между собой? И от кого она понесла дочь - от Синфьотли или, может
быть, от Сигмунда? Почему девочка родилась глухой? Не покарал ли грозный
Игг ребенка в напоминание о грехах ее родителей?
- Ну вот что, хватит! - рассердился наконец Ордегаст. - Ты заходишь
слишком далеко, Сверчок. Сначала ты поливаешь грязью Сунильд, чуть ли не
потаскухой называешь высокородную даму...
- Вовсе нет! - вставил Сверчок. - Дети Игга, Младшие Боги,
сладострастны и очень изобретательны в том, чтобы удовлетворить свою
похоть, и коли глянулась им женщина, ей не устоять.
- ...А после замарал гнусной сплетней память бедной Изулт, которая
вот уже тринадцать лет, как покоится в могиле, оплаканная не только всей
своей родней, но и чужими людьми... - упрямо продолжал Ордегаст и заключил
с угрозой: - Гнусная ты все же тварь, Сверчок.
- Если я такая гнусная тварь, как ты говоришь, тогда почему же ты
потратил столько времени на разговоры со мной? - крикнул Арнульф в спину
удаляющемуся Ордегасту, но возмущенный асир не желал больше слушать.
Сверчок исподтишка стал наблюдать, как тот подходит к Синфьотли,
смотрит на сына Сунильд долгим, испытующим взглядом. Арнульф усмехнулся:
как бы то ни было, а ростки подозрения, которые он, Сверчок, заронил в
душе Ордегаста, сразу же дали о себе знать. Сверчок был уверен в том, что
теперь Ордегаст места себе не найдет, все будет гадать: кто из братьев сын
Младшего Бога? На ком проклятье греха и божественности? Не превратится ли
Синфьотли, старый товарищ, в дикого вепря, не распорет ли кому-нибудь
живот, как это сделал его божественный отец с отцом брата-близнеца? Ох,
долго предстоит маяться Ордегасту, теряясь в догадках. А за ответом он все
равно придет к Арнульфу.
Не скоро уснул в эту ночь Синфьотли. Его мучила неотвязная тоска по
брату, и он метался в своем меховом плаще по настеленному поверх кострища
лапнику и в тяжелом полусне все звал и звал его по имени. Конан,
привязанный поблизости, все время просыпался, как от толчка, и сильно
вздрагивал. Будили его вовсе не приглушенные стоны Синфьотли. При других
обстоятельствах молодой киммериец спал бы сном невинности даже в камере
пыток, под крики истязуемых. Нет, нечто иное заставляло его встряхиваться
и пристально вглядываться в синевато-серебристые снежные равнины, залитые
лунным сиянием. Точно у дикого зверя, волосы на загривке варвара вставали
дыбом: он ощущал близость какой-то невидимой, сверхъестественной силы. И
он почти догадывался, что это такое - подслушанный разговор многое
объяснил ему. Если в рассказе Сверчка хотя бы половина правды, то лучше не
терять осмотрительности. Как все дикари, Конан испытывал инстинктивный,
почти непреодолимый ужас перед сверхъестественным.
И наконец, когда луна поднялась высоко над горизонтом и стала белой и
далекой, окруженная дрожащим серебристым ореолом, Конан увидел тех, чье
присутствие уже давно не давало ему покоя.
Неслышно ступая по снегу босыми ногами, к спящему лагерю асиров шла
девушка. Распущенные золотые волосы ниспадали почти до колен мягкой
блестящей волной. Широко раскрытые глаза казались темными на бледном лице
и тонули в тени ресниц, и только зрачки, узкие, кошачьи, поблескивали
странными красноватыми огоньками. Длинное белое платье намокло от снега и
липло к ногам, обрисовывая колени и бедра девушки, но это ее не заботило.
Она была очень юной, почти ребенком. В неверном свете ночи Конан
различал ее тонкие черты. Рыжеватые ресницы, пушистые и длинные, слегка
подрагивали, и только это выдавало в девушке, похожей на изваяние, живое
существо.
Рядом с ней, так же бесшумно, ступал большой белый волк. Лунный свет,
казалось, стекал по его впалым бокам. Крупные лапы животного оставляли в
рыхлом снегу четкие следы, но никаких звуков до чуткого слуха варвара не
доносилось. Волк жался к ногам девушки, точно в испуге.
Она остановилась, легонько коснулась кончиками пальцев его светлой
шерсти на загривке, как будто желая успокоить. Волк повернул к ней морду,
сверкнув на мгновение такими же красными, горящими зрачками, а потом
вытянулся, поставил торчком острые уши и стал принюхиваться.
Девушка жестом велела ему сесть, а сама тихо пошла прямо к спящему
Синфьотли. Тот вновь заметался, застонал во сне. Тонкие белые руки девушки
простерлись над асиром, и он замер. До Конана донеслось его ровное
дыхание. Поразмыслив над этим мгновение, варвар тоже старательно засопел,
прикидываясь крепко спящим. Больше всего на свете ему бы хотелось не быть
сейчас связанным и беспомощным. Если ведьма заметит, что он бодрствует, то
неизвестно еще, чем все это закончится. Ведь Конан лишен возможности
защищаться. Не то чтобы он боялся смерти - скорее наоборот; но существуют
вещи и пострашнее. Превратиться в вампира, в зомби, в безмозглого раба
юной колдуньи, имеющей обыкновение разгуливать ночами по снегу, да еще в
почти голом виде - нет, такая судьба не для киммерийца!
Между тем девушка, встав на колени, торопливо рылась в вещах
Синфьотли. Наконец она нашла то, что искала: большой кинжал с красным,
грубо обработанным камнем на рукояти. Она высоко подняла его, точно вонзая
в черноту небесного свода.
Лунный свет заливал ее стройную фигурку, окутанную тонким облаком
золотых волос. Красный камень лучился светом, и алые искры блестели в
распущенных волосах девушки, словно сотни рубинов.
Приоткрыв глаза, Конан метнул на колдунью торопливый взгляд. Он сразу
же узнал кинжал - это был именно тот клинок, который Синфьотли в порыве
гнева метнул в Сверчка Арнульфа и, промахнувшись вонзил вместо этого в
тело уже умершего брата.
Завидев кинжал, волк встал. На мгновение Конану показалось, что
сейчас девушка перережет горло Синфьотли. Однако этого не произошло.
Опустив руку с кинжалом, она медленно повернулась и пошла прочь. Волк
затрусил за ней следом.
Почти в тот же миг луна скрылась за тучами и повалил снег, скрывая
все следы. В сплошной пелене снегопада исчезли и зверь, и девушка, а
вместе с ними отдалилось и ощущение опасности и близости магических сил,
которые так тревожили молодого киммерийца. И Конана наконец сморил сон.
3
Скрестив руки на поясе, высокородная Сунильд стояла на пороге своего
дома. Высокая, статная, в длинном льняном платье, подчеркивающем ее гордую
осанку, она казалась олицетворением властности. Уже немолодое, но все еще
красивое лицо было гордым и открытым. В свете факелов поблескивали большие
золотые пряжки, скалывающие на плечах длинное платье Сунильд. Рядом с ней,
в таком же строгом белом одеянии, стояла молодая девушка - дочь Синфьотли.
Две толстых косы золотыми потоками ниспадали на ее плечи. Тонкий золотой
обруч, украшенный надо лбом тремя крошечными рубинами, расположенными
треугольником, охватывал юную головку, оттеняя белизну лба; у висков
покачивались крупные подвески в виде капель и сосулек. Большие ясные глаза
девушки смотрели так внимательно, точно пытались заглянуть на обратную
сторону вещей.
Обменявшись с матерью словами приветствия и улыбнувшись Соль,
Синфьотли начал ритуал торжественного одаривания женщин. Он снимал со
спины лошади и складывал у ног пожилой женщины шелка, сыпал монеты,
цветные бусы, бережно выложил два прекрасных меча, несомненно зингарской
или кофийской работы.
Соль смотрела на этот "золотой дождь" полураскрыв рот и то и дело
бросала на бабку вопросительные взгляды - девочке очень хотелось поближе
рассмотреть все эти сокровища, однако явно просить о разрешении порыться в
отцовской добыче она не решалась.
Синфьотли ласково поглядывал на нее. Неужели Солнышко-Соль думает,
что отец не припас для нее особенного подарка? Избегая встречаться глазами
со своей матерью. Синфьотли вынул из-за пазухи узорчатый платок.
Соль затаила дыхание и слегка приподнялась на цыпочки, чтобы лучше
видеть, как он разворачивает маленький сверток. Она совсем дитя, подумал
Синфьотли, и его, как это часто случалось в присутствии дочери, охватило
неудержимое желание защищать ее от всего света. Хрупкая и беззащитная, она
вызывала у него такую нежность, что порой это чувство становилось для
Синфьотли болезненным.
В платке оказались две застежки из серебра, сделанные в форме двух
