назвать стукачом. При этом ненависть Задунайского странным
образом перелилась на поэзию. Он не раз говаривал: "Будь моя
воля, я бы всех поэтов..." Синеватые глаза вспыхивали багровым
огнем, а из кончиков пальцев выдвигались острые когти.
Приводящий его в бешенство термин "вурдалак" пустил в оборот
Пушкин. Вот Задунайский и возненавидел всех поэтов и всю поэзию
чохом, считая их виновниками оскорблений и унижений.
-- Я тоже так думаю, товарищ маршал, -- рискнул вставить я. --
Если мы открыто назовем, м-м... национальную принадлежность
нападавших, нас определенно неправильно поймут. А вдобавок еще и
засмеют. Если же поймут правильно, то это будем иметь просто
роковые последствия. Утеря секретности, расшифровка Тринадцатого
Управления... Все и перечислить невозможно. Лично я не берусь
оценить вред, причиненный подобной неосторожностью.
Маршал кивнул.
-- Ваши предложения в связи с этим?
-- Мы должны отреагировать с быстротой молнии. Дело огласке е
предавать, наоборот, засекретить, насколько это возможно.
-- И, разумеется, нанести ответный удар! -- радостно закончил П.
Все так и поперхнулись, словно на стол было подано нечто
совершенно несъедобное.
-- Я, э-э... полагаю как раз следует воздерживаться от
проявлений видимой активности, -- промолвил Задунайский, сделав
упор на слове "видимой". -- Пусть думают, что мы проглотили
наживку, а мы тем временем...
-- Постараемся лишить наших друзей опоры среди спецконтингента,
-- сформулировал я. -- Одновременно мы должны резко увеличить
нашу собственную численность.
-- Резонно, -- одобрил маршал. -- Каким образом вы намерены это
сделать?
После некоторой заминки я продолжил:
-- Противник сам подсказал нам путь. Мы больше не имеем права
заниматься пассивным поиском домовых, леших и прочей нечисти.
Во-первых, это отнимает слишком много времени при мало
обнадеживающих результатах. Во-вторых, выяснилось, что они не
питают склонности к проведению активных наступатльных операций,
что крайне негативно сказывается на деятельности Управления. Ни
одна кампания не выигрывается только обороной, пусть даже
блестяще организованной. Мать победы -- решительное наступление.
-- Вполне с вами согласен, -- поощрил маршал.
Я снова замялся. Нелегко переступать через въевшиеся привычки.
Однако, если дело требует, мы обязаны. Молчание затянулось, П.
нетерпеливо кашлянул. Я сглотнул вязкую слюну и продолжил:
-- Поэтому я прошу вашей санкции на привлечение к сотрудничеству
вампиров и упырей не только в качестве консультантов, но и как
активных боевых единиц. -- Задунайский радостно заулыбался,
обнажив кривые клыки. Его нетрудно понять -- надоело быть белой
вороной. -- Причем я надеюсь, что полковник, -- кивок в сторону
Задунайского, -- в силу отличного знакомства с проблемой,
поможет не только в поиске новых сотрудников, но и в...
переквалификации старых.
-- Конечно, я всего лишь технический советник, -- поскромничал
Задунайский, -- однако я всегда готов оказать посильное
содействие.
-- Мало! -- вдруг огорошил нас маршал. -- Очень мало! Вы сами
сказали, что нас буквально сунули носом на верный путь.
Привлекайте драконов, черт возьми! Ведьм! Колдунов! Да весь
спектр магических существ и духов! Полковник П.! -- тот вскочил.
-- Вам поручается обучение и боевая подготовка новобранцев!
Разумеется, при соответствующей идеологической закалке. Неужели
вы не сможете из захудалого германского дракона воспитать
патриотическое чудо-юдо?!
-- Сможем, товарищ маршал, -- торопливо пообещал П.
Маршал задумчиво поглядел поверх моей головы на портрет.
-- Приказываю с завтрашнего дня приступить к формированию в
составе Тринадцатого Управления подразделения специальных
операций "Дельта". Подразделение подчиняется только начальнику
Управления и мне лично. "Дельту" засекретить...
-- Подождите, подождите, -- вдруг невежливо перебил я. Идея,
блестящая идея родилась в моей голове, и ее следовало высказать
немедленно, потому что она могла пропасть так же внезапно, как
появилась. Сверкающее озарение длится один стремительный миг, и
гения от простого человека отличает умение осознать и поймать
это летящее мгновение. -- Идея! Мы должны привлекать не духов
вообще! В большинстве своем это совершенно никчемные создания.
Нет. Мы должны вызывать специалистов своего, то есть нашего
дела.
Последовала немая сцена.
Потом голова маршала едва не выпрыгнула из рамки голо.
-- Браво! Великолепно! Я рад, что не ошибся в вас и
госбезопасность получила столь умного и инициативного офицера.
Представьте свои соображения по этому поводу в письменном виде.
Вопрос слишком серьезный и будет проработан на коллегии. Теперь
я вижу, что дело зашиты демократии в надежных руках! -- П.
раздулся, точно индейский петух, отнеся похвалу на свой счет. --
Однако не забывайте: никто не снимает с вас обязанности
противодействовать попыткам подрыва спокойствия и стабильности в
стране.
Голубое свечение погасло, и мы опять остались втроем.
-- Излагайте ваши соображения и побыстрее, -- приказал я.
* * *
Вернувшийся через два дня Ерофей пребывал в состоянии
нервического возбуждения. Энергия так и хлестала из него.
Сказать, что я был удивлен -- не сказать ничего. С момента
нашего знакомства я еще не видел домового таким. Ядовитая
ревность шевельнулась в душе.
-- Ну что? -- по возможности бесстрастно спросил я.
-- Полностью разогнал всю нечисть! -- радостно возгласил Ерофей.
-- Место теперь свято.
Я приподнял правую бровь.
-- Ты и святость?
-- Конечно. Если у нас встречаются разногласия с пресвятой
матерью нашей церковью, то уж не в вопросах искоренения зла.
Здесь мы единодушны. Тем более, сталкиваясь с таким злом, какое
мы нашли на базе.
-- Каким же именно?
Ерофей задумчиво поглядел мне прямо в глаза, у меня по коже
пробежали мурашки.
-- Не тяни...
-- Заговор, -- драматическим шопотом сообщил Ерофей.
Я облегченно рассмеялся.
-- Эко удивил. Про заговор мне и без тебя известно. Иначе кто бы
организовал нападение на базу?
Ерофей замотал головой так, словно хотел сбросить ее с плеч.
-- Не то... Нападение всего лишь видимый след. На самом деле
корни идут куда глубже. Мы себе даже не представляем той
опасности, что подкрадывается незаметно, опасности для всей
страны.
-- Ни много, ни мало, -- улыбнулся я.
-- Да! И не надо усмешки строить! -- От волнения Ерофей начал
заикаться. -- Заговор гораздо шире, чем мы предполагали, он
распространился по всей России и ставит задачи куда более
серьезные, чем диверсия против вашей организации. Спасибо нашим
патриотам, они раскрыли мне глаза. Только благодаря их помощи я
сумел связать воедино множество разрозненных фактов.
-- Любопытно, -- процедил я, начиная помаленьку догадываться,
откуда ветер дует. -- Впрочем, полковник, сначала отчитайтесь о
выполнении полученного приказа. Рассуждения на общие темы
отложим.
Ерофей надулся. Он никак не мог привыкнуть к моему новому
положению. Но ведь и я не могу, действительно не могу позволить
себе иное поведение. Нельзя терять авторитет высшего
командования. Noblesse oblige, оч-чень обязывает. Чем выше
положение, тем больше обязательства, перед ними должны отступить
все дружеские чувства.
Рассказ Ерофея, вероятно от обиды, был предельно краток. С
помощью Свенторжецкого в тамошнем гарнизоне достали огнеметы
(сам Ерофей без крайней необходимости избегал появляться на
люди). После чего огнем и мечом тщательно прошлись по каждой
пяди тренировочного лагеря. Свенторжецкий скрежетал зубами,
глядя, как уничтожается его хозяйство, но не возражал. Он и сам
отлично понимал необходимость огненого очищения. На поверхности
не осталось ничего, кроме пепла, благо все постройки оказались
времянками. Хуже пришлось под землей. Требовалось одновременно
все уничтожить и все сохранить, ведь не тянуть же заново вороха
кабелей! Однако огнеметчики оказались виртуозами своего дела и
справились с нелегкой задачей. Уничтожение полусформировавшихся
упырей стало тяжким испытанием для нервной системы солдат. Но
Ерофей поддержал их в трудную минуту, а потому крики и корчи
живых трупов не привели людей к сумасшествию.
Однако Ерофея насторожило спокойствие, с которым огнеметчики
поддались его уговорам, обычно реакция была гораздо более живой.
А, заподозрив, Ерофей принялся вынюхивать и расспрашивать,
внимательнее приглядываться к людям Свенторжецкого и огнеметной
команды. Приглядевшись, он почуял, что разложение душ не обошло
стороной и этих. Поняв -- перепугался сам.
Зато я решительно не понял, почему это привело домового в
смущение. По-моему дела оборачивались не самой скверной
стороной. Я абсолютно не могу себе представить бойцов
заградотрядов с мягкой, чувствительной душой. Этого не может
быть, потому что не может быть никогда. Разрушение души просто
необходимо в умеренных дозах. Жаль, что Ерофей не может этого
осознать. И хорошо, что он не присутствовал на недавнем
совещании, ни к чему такому душевному существу знать о
готовящихся переменах. Он оставался во власти прекраснодушных
идеалов.
Кроме того меня сильно насторожило невнятное упоминание Ерофея о
добрых людях, которые помогли ему во всем разобраться. Глаза
домового светились неподдельным восхищением, когда он говорил об
этих неведомых доброхотах. На все мои вопросы, как прямые, так и
хорошо замаскированные, Ерофей или не ответил вообще, или
отделался столь невнятными замечаниями, что я невольно начал
подозревать его в неискренности. Неслыханно! У подчиненного
появились секреты от своего начальника! А еще друг называется...
Короче, я отпустил Ерофея и пригорюнился, впав в совершенное
расстройство чувств. Нюх подсказывал мне, что творится неладное,
однако голые подозрения к делу не подошьешь. Подшить можно было
только парчовый лоскуток, обнаруженный в подземельях, да и то
непонятно куда и зачем. Что бы это значило?
От тягостных раздумий меня оторвал вновь засветившийся туман
голограммы. Когда над столом повисла голова Главного Маршала, я
оторопело уставился на нее, даже рот приоткрыл.
-- Ушли? -- деловито осведомился маршал, хотя и сам превосходно
видел, что в кабинете кроме меня никого не осталось.
-- Так точно, -- вяло отозвался я, нехотя обозначив вставание.
-- Сидите, сидите, -- успокоил маршал и надолго умолк.
Нетрудно было заметить, что он тоже изрядно смущен и не знает, с
чего начать. Но я не осмеливался что-либо советовать, чтобы не
нарушить дерзкими словами ход его мыслей. Наконец маршал
взглянул мне прямо в глаза. Я ощутил себя маленьким ребенком
перед строгим, но любящим отцом, перед которым у меня нет
никаких тайн. Испытующий взгляд проникал в самые потаенные
уголки души. После долгой паузы маршал спросил:
-- Вы удовлетворены происходящим?
Сказать, что я был ошарашен, значит ничего не сказать.
-- Ну... -- промямлил я, судорожно собирая обрывки мыслей. --
Как бы...
-- Нас никто не слышит, -- успокоил маршал. -- Будьте
откровенны, как на исповеди.
-- Не целиком, -- нашел я обтекаемую форму ответа, за которым
могло скрываться все, что угодно. Однако мою жалкую уловку сразу
пресекли.
-- Точнее.
Я через силу выдавил:
-- Если бы я не опасался быть обвиненным... Мы ведь ни в коем
случае... Категорически отвергли... Кампания против
космополитов... Патриотизм... Долг...
Другой вряд ли уловил хоть крупицу смысла в этом жалком лепете,
но не мой начальник. От его проницательного ума не могло
укрыться ничто.
-- Вот! -- мне показалось даже, что я слышу, как он шлепнул
ладонью по столу. -- Именно! Мы забыли наши исторические корни,
стали Иванами, не помнящими родства! Отреклись от великого
прошлого! История России не началась в семнадцатом году, как бы
не старались уверить нас мракобесы и реакционеры! Наш народ
пытаются превратить в манкуртов. Пр-роклятые идеологи, -- он
произнес это слово с ударением на четвертом слоге. -- Вот корень
многих зол! А потому мы начнем активную борьбу за восстановление
