джунглях нашего гостиничного холла, огненно-рыжую шевелюру.
Видно, Мюнхаузен - слишком самоуверенный тип. Иначе он бы давно
уже перекрасился в блондина или брюнета.
Думаю, можно было бы ограничиться описанием уже упомянутых
двух эпизодов, чтобы в достаточной степени дать представление о
том, как добросовестно используют наши бравые представители
эмиграции любую возможность подзаработать. Навевало это,
разумеется, мысли не очень веселые, поскольку подобными вещами
занимались явно не от хорошей жизни. Но вскоре произошло еще
кое-что заслуживающее внимания.
Я как раз совершил очередную бесплодную попытку разыскать
"Судзуки-Свифт". Прочесал местность вдоль и поперек, и,
наконец, полностью уверился, что машину похитили. В полицию
обращаться страшно не хотелось, но другого выхода не было. Все
же решил сначала позвонить Горбанюку. Может у него имеется для
меня что-нибудь любопытное. И он действительно сообщил, что был
очередной звонок. Некий Григорянц клялся и божился, что столь
живо интересующий нас художник - его близкий друг.
Конечно, это не избавляло от похода в полицию, однако
позволяло несколько оттянуть неприятный момент.
И я устремился на многообещающую встречу.
- Арно Григорянц, - он протянул мне руку, не преминув при
этом заметить, что армянин он грузинский - из Тбилиси.
На нем был черный костюм из панбархата, белая рубашка и
огненно-красный галстук. Почти как у пионера. Поверх костюма -
модного покроя светлый плащ. Все пуговицы плаща расстегнуты,
воротник поднят.
Ни о сумме вознаграждения, ни о каких-либо предварительных
условиях разговор не зашел.
- Минэ нэ надо гаранты, я тэбэ вэру, у тэбя чэсны
взгалад...
Мы сели в его "Рено". В зеркале заднего обзора я видел,
как засуетился, забегал, срочно ловя такси, Мюнхаузен. Но ему
не повезло, и мы оторвались.
- Мой друг - такой парэн, - все время повторял Григорянц.
- Такой парэн...
- Какой? - Я был заинтригован.
- Увыдыш.
Через некоторое время выяснилось, что движемся мы в
направлении района Панков. Ничего особо подозрительного я в
этом не усмотрел, но улица, на которой припарковалась машина,
заставила насторожиться. Мы вошли в обшарпанный подъезд,
поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь открыл сам
Котелков. За его спиной мелькнула супруга с кофейником.
- Вот так неожиданная встреча! - воскликнул я.
Арно Григорянц удивленно уставился на меня.
- Я ведь говорил тебе, что это - тот же самый! - прокричал
Котелков жене, не оборачиваясь.
Я сумел разглядеть на стенах комнаты несколько абстрактных
картин. Все его загадочные существа с козлиными мордами куда-то
подевались.
- Кито тот же самый? - не понял Григорянц. - Ви знакомы?
Я рассмеялся. Появилась жена Котелкова с кофейником в
руках. Было похоже, что она готова вылить горячий кофе мне на
голову.
- Желаю дальнейших творческих успехов, - продекламировал я
и пошел к выходу.
- Эй, генацвале! - крикнул Арно, но тут Котелков втащил
его внутрь квартиры, и дверь захлопнулась.
Пришлось идти пешком до ближайшей остановки метро. Дорога
лежала через пустырь. И здесь я обнаружил свой "Судзуки-Свифт".
Я не поверил собственным глазам. Десять раз сверял номера, хотя
мог этого и не делать - на заднем сиденье валялся "Огонек",
приобретенный мною на Zoo1. Естественно, и ключ подошел. Я
завел двигатель и отправился в гостиницу.
Не знаю, сознавал ли мистер Голдблюм, каким тяжелым,
рутинным трудом являлось то, что я делаю. Вряд ли. Для него
важен был результат, а результата как раз и не было. Мы с
фантомами подвели неутешительные итоги. Расследование буксует.
Продвинуться не удалось ни на шаг. Вдобавок эта загадочная
история с автомобилем.
Каким образом он оказался в Панкове? Внутри ничего не было
тронуто. Бензина истратили ровно столько, чтобы перегнать его
от Александрплац. Кто-то явно хотел, чтобы я лишился колес. Или
случайность?
Вообще, насколько я понимал, моей скромной персоной
вплотную занимался лишь Мюнхаузен. Тролль не сомневался, что
это - дело его рук. Пока я пил найденное в номере пиво, Тролль
приставал с настойчивыми рекомендациями его физического
устранения. Я даже не отвечал. Это давало Троллю повод
предполагать, что я всерьез обдумываю его предложение.
Позже позвонила Майя Маевская. Малышка демонстративно
удалилась в ванную. Майя поинтересовалась, как идут дела. Я
пробубнил что-то невнятное.
- Завтра в галерее Веньковецкого проходит вернисаж,
посвященный открытию выставки современной русской живописи.
Будет, естественно, много наших художников. Приходи. Авось
обнаружишь для себя что-либо интересное.
Я вяло поблагодарил. Мне уже начинало казаться, что
предположение о русском происхождении гения заведет меня в
непроходимые дебри. А в итоге окажется, что художник приехал из
Огненной земли или Занзибара.
Все же я позвонил Голдблюму и сообщил о предстоящем
мероприятии в галерее Веньковецкого. Тот очень удивился. Я
слышал, как он щелкнул диктофоном и проговорил: "Намылить Паулю
шею за отсутствие информации о вернисаже". Мы договорились
встретиться завтра на открытии выставки в час дня.
Замечу сразу, что и на следующий день особого прогресса в
расследовании достигнуто не было. В галерее у Веньковецкого
собралось довольно много народа. Однако абстракционистов среди
них было с гулькин нос. Сам Веньковецкий внешне напоминал Пьера
Ришара, беспрерывно потирал руки, видимо, в ожидании барышей, и
бросался на каждого вновь входящего, будто на амбразуру.
Среди прочих я разглядел Котелкова с супругой, мирно
беседующих с Арно Григорянцем, и Сергея Гламозду. Все выглядело
чинно-благородно. Подали шампанское в бокалах, Веньковецкий
произнес проникновенное вступительное слово. Потенциальные
покупатели вполголоса делились друг с другом впечатлениями.
Обстановку накалял разве что Ицык. Он расхаживал по залу с
помятой банкой пива, приставал к наиболее солидным с виду
посетителям и явно нарывался на скандал. Впрочем, Веньковецкий
не пытался выпроводить его. Видно, Ицык был нужен для придания
мероприятию необходимого колорита.
Я бродил среди картин, мучимый одним и тем же вопросом:
кто на самом деле этот таинственный Борька - сучий потрох или
хороший парень. Если сучий потрох, то ладно. А вдруг...
Появилась Майя Маевская - нарядная, изящная. Мне было
приятно вспомнить ее голой, а это уже о чем-то да говорило. Она
представила меня нескольким художникам, и те в один голос
воскликнули:
- А, Пинкертон! Слышали, слышали...
В свою очередь я представил ее Голдблюму.
Пожалуй, Голдблюм пользовался здесь наибольшей
популярностью. Художники всевозможных мастей облепили его,
словно мухи. Коллекционеры, уже наметившие покупку, также
стремились выяснить его мнение. Веньковецкий носил следом за
ним поднос с шампанским.
- В каком-то смысле очень полезное мероприятие, - сказал
мне Голдблюм. - Явилась масса наших конкурентов.
Я обернулся и тут же обжегся взглядом о рыжую шевелюру.
- Как он мне надоел! - в сердцах воскликнул я.
- А рядом с ним - Брунгильда Кнопф, это милое
бочкообразное создание.
Если быть до конца объективным, Брунгильда походила скорее
не на бочку, а на небольшой бочонок. Лицом она напоминала
римского трибуна. На подбородке - пятнышко.
- Нужно попытаться с ними договориться, - бросил Голдблюм.
- В конце концов они не могут оспаривать моего приоритета в
этом деле.
Наша маленькая процессия приблизилась к конкурентам:
Голдблюм, я и Веньковецкий с подносом.
Голдблюм заговорил весьма пространно. О богатом русском
потенциале, о современной живописи, о Малевиче и Пикассо. Но
консенсуса не получилось. В ответ Брунгильда принялась
истерично кричать, что плевать она хотела на папашу
супрематизма, а Пикассо - этот "певец влагалищ" - и вовсе
вызывает в ней одно отвращение. Голдблюм не выдержал и запустил
в нее диктофоном, который по своему обыкновению держал в руке.
Брунгильде удалось увернуться. Вперед выступил Мюнхаузен.
Пришлось заслонить Голдблюма своим телом. Мы стояли друг
напротив друга, набычившись. В такой непосредственной близости
удалось разглядеть его более подробно. Типичное немецкое
начал нащупывать в кармане свое газовое пугало.
Но обошлось. Веньковецкий принялся кричать:
- Товарищи! Спокойствие, товарищи!
Видимо, позабыв, где находится.
Голдблюм взял у него с подноса бокал шампанского и выпил
залпом. Ицык зааплодировал.
Потом мы ушли. У дверей была навалена куча каталогов,
чисто машинально я захватил с собой пару штук.
На базе суммарного отрицательного результата прошедших
дней, который, как говорится, - тоже результат, можно было
выдвинуть три версии:
1) это все же компьютер, а кто-то захотел подшутить и
перенес компьютерные рисунки на стены;
2) если это тем не менее человек, то он сознательно
стремится сохранить инкогнито. Тогда разыскать его практически
невозможно. А если бы и удалось разыскать, вряд ли бы
получилось наладить сотрудничество;
3) если не 1-е и не 2-е, то с человеком стряслась беда: он
уже на кладбище, в морге, или в лучшем случае - в реанимации.
Я решил сосредоточить поиски в этом направлении (прочесать
реанимации, да и вообще больницы) и одновременно опубликовать
объявление в крупнейших газетах мира.
Об этом и беседовал с Троллем в своем номере гостиницы
"Шератон", когда раздался пронзительный крик Малышки. Мы оба в
недоумении уставились на нее.
Малышка разглядывала принесенные мною из галереи
Веньковецкого рекламные каталоги.
- Вот! - воскликнула она и ткнула в каталог пальцем.
Я принял его у нее из рук. Картина, послужившая поводом
для подобных волнений, называлась "Портрет инженера Ерофеева".
Инженер был нарисован почему-то в тельняшке, лицо -
деформировано, на руке - татуировка с циркулем, транспортиром и
линейкой. Ничего необычного. Я посмотрел на Малышку строгим,
требующим объяснений взглядом.
- Пришла беда, откуда не ждали! - выпалила она.
- Не понял.
- Эта картина пронизана той же мыслью, что и те, которые
нарисованы в метро. Пришла беда, откуда не ждали!
Тролль захохотал.
- Ты уверена? - озадачено поинтересовался я. - Это ведь
вполне фигуративная живопись. Вполне конкретный инженер
Ерофеев, хоть и с деформированной головой.
- А мысль точно та же, - настаивала Малышка.
- Но, может быть, это случайное совпадение?
- Возможно. Это уже тебе решать.
- М-да...
Автором картины значился некто Сергей Черемухин, 36-ти
лет. Никакой другой информации о нем в каталоге обнаружить не
удалось.
- Что ж, схожу к Веньковецкому, - пробормотал я. -
Занятно, весьма занятно.
Тролль, который продолжал усиленно хохотать, взявшись за
бока, неожиданно замолчал и встревожено посмотрел на меня.
- Что ты собираешься делать?
- Я ведь только что сказал: схожу к Веньковецкому.
- По поводу этого Сергея Черемухина?
- Да.
- Но это ведь совершеннейший абсурд! Какой-то Сергей
Черемухин! Не может быть у гения такой фамилии! Да и вообще...
- А какая может быть?
- Ну... Моцарт, к примеру. Гоген, Байрон... Толстой, на
худой конец...
- С тобой все ясно. - проговорил я. - Посиди дома,
