бенка идеала, и в этом смысле "барабанщики" имеют заметное
этическое преимущество перед павликами морозовыми. Роман
Лукьяненко в этом контексте выглядит как rite of passage,
обряд посвящения: он сталкивает утопический идеал с
реальностью.
Вот он, момент истины -- момент взросления. Когда-то для
меня моментом взросления стал рассказ Рыбакова "Великая
сушь". Вполне допускаю, что для кого-то ту же роль сыграет
роман Сергея Лукьяненко...
Сергей БЕРЕЖНОЙ
"Интеркомъ" #5 (1'94)
Сергей Бережной. Рецензии.
Азимов А. "Роботы и Империя", роман;
Гаррисон Г., "Запад Эдема", роман
Борянский А. "Змея, кусающая свой хвост", сб.
Буркин Ю. "Бабочка и василиск", сб.; "Vanessa io", LP
Дик Ф. "Убик", роман
Дик Ф. "Человек в Высоком Замке", сб.
Диш Т. "Геноцид", сб.
Фармер Ф. "Грех межзвездный", роман
Гаррисон Г. "Да здравствует трансатлантически туннель! Ура!", роман
Хайнлайн Р. "Луна жестко стелет", роман
Хайнлайн Р. "Собрание сочинений. Том 1.", сб.
Иванов С. "Крылья гремящие", сб.
Катерли Н. "Сенная площадь", сб.
Кац Р.С. "История советской фантастики"
Кинг С. "Коллекция трупов", сб.
Кинг С. "Темная половина", роман
Лазарчук А. "Священный месяц Ринь", сб.
Лукьяненко С. "Рыцари Сорока Островов", роман
Пелевин В. "Синий фонарь", сб.
Савченко В. "Должность во Вселенной", роман
Штерн Б. "Сказки Змея Горыныча", сб.
Столяров А. "Альбом идиота", повесть
Столяров А. "Малый апокриф", сб.
Столяров А. "Монахи под луной", сб.
Стругацкие А. и Б. "Понедельник начинается в субботу. Сказка о Тройке"
"Сумерки мира", антология
Вэнс Д. "Вечная жизнь", сб.
Уилсон К. "Мир пауков: Кн. 1. Башня", роман
Желязны Р. "Князь света", роман
Желязны Р. "Девять принцев в Янтаре", роман
СЕРГЕЙ БЕРЕЖНОЙ
НОГАМИ ВПЕРЕД НА ПОСАДКУ
Глазков Ю.Н. Черное безмолвие: Сб. фантаст. рассказов и новелл.
- М.: Молодая гвардия, 1987. - 254 с., ил. - (Б-ка сов. фантаст.)
Не знаю, как для вас, а для меня книга, написанная человеком, побывавшем в
космосе -- вещь совершенно естественная. Опыт каждого космонавта уникален и
уже хотя бы поэтому можно лишь приветствовать их попытки этот опыт осмыслить
-- в том числе и в виде художественного, публицистического произведения.
Вспомните: "Психология и космос" Ю.Гагарина и В.Лебедева, "Космос -- землянам"
Г.Берегового, "Голубая моя планета" Г.Титова.. Список этот можно продолжать и
далее.
В 1987 году его дополнила выпущенная издательством "Молодая гвардия" книга
Ю.Глазкова. Юрий Николаевич -- летчик-космонавт СССР, участник космического
полета на корабле "Союз-24" и орбитальной станции "Салют-5" (7-25 февраля 1977
года). Его фантастические рассказы публиковались в журналах "Техника
-- молодежи", "Смена", "Юность", "Земля и вселенная". Практически все они
вошли в сборник "Черное безмолвие".
Разговор об этой книге, пожалуй, стоит начать с того, что сам автор не
слишком обольщается насчет своих литературных способностей. В предисловии к
сборнику он пишет о беллетристических опытах космонавтов: "Пусть это не всегда
получается профессионально, но это слова, идущие от души, от сердца..." Что ж,
это вполне понятно. Попрошу читателя запомнить эти слова, -- у нас еще будет
повод к ним вернуться, -- и позволю себе слегка дополнить мысль автора.
Писательский профессионализм -- качество настолько редкое, что -- не сочтите
за каламбур -- владеет им далеко не каждый профессиональный писатель. Поэтому
отсутствие его у космонавта можно бы и частично извинить -- но лишь до
определенной степени. Я, например, склонен простить автору, высказывающему
оригинальную мысль или концепцию, некоторую скованность языка. Но то, что я
увидел в "Черном безмолвии", как мне кажется, вообще имеет к литературному
русскому языку весьма отдаленное отношение. Позволю себе несколько цитат.
"Она потом, далеко потом, и вам сможет пригодиться" (с.56).
"...никто не понимал, где враг и кто на него напал" (с.135).
"Гарри набрел на него случайно и был счастлив своей находкой" (с.139).
"...разговор вышел из рамок непонимания происходящего" (с.161).
Это уже не стилистическая небрежность, это, простите, языковое варварство.
Непрофессионализм в данном случае кажется мне определением излишне мягким.
Такое впечатление, что книга вообще не проходила редактуру (поправлюсь:
профессиональную редактуру). Сборник вел, как это следует из выходных данных,
В.Родиков. Позволю себе мнение, что он отнесся к порученной работе по меньшей
мере недобросовестно. Местами создается впечатление, что перед тобой сделанный
в худших традициях самиздата перевод с английского. Судите сами.
"...я не сторонник мундирных дел" (с.19)
"...наш корабль начал свое вращение, как бы осматриваясь вокруг" (с.30).
"...усильте контроль окружающего пространства" (с.31).
"Ламу стало до слез жалко своего верного друга, прилетевшего за тридевять
земель, а он, Лам, так глупо его разрушил" (с.141).
"...а то я был бы не здесь, а чем-то после крокодилова желудка --
разрозненными атомами и молекулами, готовыми к дальнейшему использованию"
(с.169).
Полно, да были ли в литературе Булгаков, Набоков? Да был ли вообще
когда-нибудь русский язык? Прошу простить мне излишнюю (признаюсь)
эмоциональность, но прошу понять и мою растерянность после прочтения следующих
сентенций:
"Женщины нашего времени много впитали от своих предков" (с.65).
"У него будет и своя память и свое биополе, причем очень мощное, способное
впитать знания тысячелетий в считанные секунды" (с.77).
"У косморазведчика была отличная реакция, оставшаяся еще от прадеда..."
(с.85).
Тематические подборки цитат, аналогичные вышепреведенной, отлично
иллюстрируют компетентность автора в вопросах, которые он столь неосторожно
затрагивает. Анекдотичность этих высказываний, подаваемых в книге, как
говорится, "на полном серьезе", видна невооруженным глазом. Вот еще одна
подборка "стилистических мутантов", из которой следует, что в фантастике
Ю.Глазкова ползают предметы, в обычных условиях предпочитающие этого не
делать.
"Иван Петрович наконец заснул, чуть тяжелое его дыхание расползалось от
палатки и пугало юрких ящериц" (с.198).
"Цифра СТО катастрофически ползла к нулю..." (с.86).
Ну что же, будем считать, что с манерой письма Ю.Глазкова и со стилем
редактирования В.Родикова мы более-менее разобрались. Обратимся теперь к
сюжетным коллизиям рассказов и новелл сборника.
Вот небольшой диалог из сказки "Мудрый". Князь племени могутов (судя по
всему, славянского) беседует с мастером-умельцем.
"-- Говори, -- приказал князь.
-- Государь, других убери, -- только тебе скажу, -- смело глядя на князя,
произнес мастер.
-- Всем вон, -- зыкнул князь, -- кроме отца духовного, он наша вера и
посредник божий, от него секретов нету. -- Все бросились из избы.
-- Князь, пойдем в лес, покажу, -- веско сказал невозмутимый мастер, --
степным шельмам теперь конец придет." (с.87).
Отвлечемся от языка, больше похожего на злую пародию, чем на слог
литературного произведения, и обратим внимание на метод обеспечения
секретности, избранный мастером. Забавно, не правда ли: сначала выгнать всех
лишних за дверь, а затем всех оставшихся пригласить прогуляться. Видимо, в
тайне должен был остаться сам факт приглашения на прогулку, но в это
предположение как-то трудно поверить всей душой.
Кстати, сказка сказкой, но зачем же такие режущие глаза несоответствия?
Могуты, судя по всему, образование племенное, находящееся на ранней степени
зарождения феодализма. Но среди славян тогда не могла быть распространена
христианская религия! Откуда же в рассказе явно христианский пастырь? Но даже
если дело и происходит в шестом-десятом веках, то весьма вольно со стороны
автора относить к этому периоду изобретение оперенных стрел, известных
славянам (и не только им) с древнейших времен.
Финал рассказа, на мой взгляд, весьма забавен. Во-первых, князь проявляет
гуманизм и отказывается от изобретенного умельцем могучего оружия под тем
предлогом, что оно будет убивать слишком много "степных шельм", у которых тоже
дети есть. Благородство славянского "государя" просто покоряет. Правда,
несколько портит впечатление показательная казнь пленных степняков, а заодно с
ними и мастера. Видимо, это понадобилось автору для того, чтобы придать
действию хоть какие-то черты "жестокого времени", в которое этот
альтруист-князь как-то совершенно не вписывается.
Рассказ "Сон" целиком и полностью посвящен вопросам палеоконтакта. Перед
читателями вновь раскладываются пасьянсы "доказательств" -- Атлантида и
Баальбек, фрески Тассили и всемирный потоп, -- короче, весь джентельменский
набор "фактов", не единожды использовавшихся в псевдонаучных спекуляциях
фон Дэникена и А.П.Казанцева, и не единожды отвергнутый специалистами по
проблеме SETI как беспочвенное фантазирование (см. хотя бы статью А.Арефьева и
Л.Фомина "Баллада о космических "ушельцах"", "Техника -- молодежи", 1987, ##
6,8,10,11.). Оригинально трактует Ю.Глазков появление у нашей планеты столь
непропорционально большого спутника, как Луна: это-де инопланетный космический
корабль ("Это наш корабль, имя ему Луна, отныне это ваше ночное солнце..."
(с.63)), на котором пришельцы прибыли из глубин пространства. Появившись возле
нашей планеты, Луна вызывает своим гравитационным полем огромную приливную
волну, уничтожающую целые континенты; немногие туземцы спасаются благодаря тем
же пришельцам, которые заблаговременно уводят их в горы. Вызвавших всемирную
катастрофу инопланетян туземцы почитают за благодетелей, хотя о причинах
бедствия гости говорят вполне открыто и, похоже, угрызениями совести не
мучаются, ибо видят "светлое будущее во мраке настоящего" (с.63). Выводы
насчет идейной глубины рассказа предлагаю сделать самим читателям, тем более,
что эти выводы достаточно очевидны.
Другой рассказ, "Мастерок", решен автором в классической манере НФ "ближнего
прицела" начала пятидесятых годов. Даже в языке здесь чувствуется что-то очень
"охотниковское": "Нет, нет, а мир удивлялся. И это очень нравилось людям"
(с.186). О персонажах и говорить нечего -- комплект их вполне стандартный:
советские исследователи египетских пирамид Иван Петрович (с чьим дыханием мы
уже сталкивались), Женя Петровский и Натали Иванова, платонически влюбленные в
археологию, их коллега американец мистер Пат и большой специалист по
голографии мистер Гарри. Последний занимается спекуляцией записями песен
древних штукатуров в мировых масштабах, однако разоблачен сплоченным
коллективом наших археологов. Справедливость торжествует. Как говорится, штамп
на штампе сидит и штампом погоняет...
Вообще же рассказы сборника забиты изъезженными стереотипами, так сказать,
под завязку. Вот карикатурный милитарист-"ястреб" генерал Пенкрофф ("Опыт
всего оружия"), вот сотни раз использованная матрица типа "ученый не от мира
сего" Старкер ("Голосок"), вот косморазведчик Гавр, который "сначала стреляет,
а потом смотрит -- в кого" ("Стрелок"), вот "хорошие парни" Грей, Хьюз и
Кросс, которых "плохие дяди" отправили на околоземную орбиту с ядерным оружием
("Полет "Святого патруля""). Кстати, последний из названных рассказов
принадлежит к серии, повествующей о недалеком будущем американской космической
программы, куда входят рассказы "Черное безмолвие", "Зоопарк", "Голосок",
"Безумцы на орбите"... Чувствуете, как много пишет автор о космических
полетах? Странно только, что все время об американских. А как же советская
космическая программа? Что, автор ее совершенно оставил без внимания? Нет! Не
оставил. Но столь, казалось бы, знакомому материалу Ю.Глазков посвятил всего
один рассказ "Свадьба", повествующий о горячей любви космонавта Василия к
бортовой вычислительной машине...
Я почему-то надеялся, что автор все же как-нибудь использует свой
