Они поженились в ноябре того же года. Родители Эллен настаивали,
чтобы она закончила колледж, и Броди был готов ждать до следующего лета,
но Эллен отказывалась понимать, что еще один год учебы в колледже может
иметь какое-либо значение в той ее жизни, которую она для себя выбрала.
В первые годы их супружества иногда возникали неловкие ситуации.
Случалось, что друзья Эллен приглашали их на ужин, на обед или на пикник
на берегу океана, и они принимали эти приглашения. Но Броди чувствовал
себя не в своей тарелке, замечая снисходительное к себе отношение. Когда
же они встречались с друзьями Броди, те вели себя скованно, словно
боялись совершить какую-нибудь оплошность. Со временем неловкость
исчезла, дружеские отношения укрепились. Но в кругу прежних друзей Эллен
они никогда больше не появлялись. Хотя она избавилась от ярлыка
"курортница" и снискала симпатии коренных жителей Эмити, ей было нелегко
отказаться от всего того, к чему она привыкла до замужества. Иногда
Эллен казалось, что она переселилась в другую страну.
Впрочем, до недавнего времени этот разрыв с прошлым не тревожил ее.
Она была слишком счастлива и слишком занята воспитанием детей, чтобы
позволить себе думать о возможностях, которые ею были упущены. Но когда
ее младший сын пошел в школу, она вдруг ощутила вокруг себя вакуум и
стала предаваться воспоминаниям о том, чем были заполнены дни ее матери,
когда дети начали отдаляться от нее: поездки по магазинам (они
доставляли удовольствие, так как денег хватало на все, за исключением
самых дорогих вещей), обеды с друзьями, игра в теннис, коктейли, пикники
в конце недели. И то, что раньше наводило на нее тоску, казалось мелким
и скучным, теперь предстало все воображении как райская жизнь.
Эллен пыталась восстановить связи с друзьями, с которыми не
встречалась десять лет, но общих интересов уже давно не было. Эллен с
увлечением рассказывала о здешнем обществе, о разных событиях в городе,
о своей работе сестрой милосердия в саутгемптонской больнице, - обо всем
том, о чем ее бывшие друзья - многие из них приезжали в Эмити каждое
лето в течение более тридцати лет - знали мало, да и знать не желали.
Они же говорили о событиях нью-йоркской жизни, о картинных галереях, о
художниках и писателях, с которыми были знакомы. Потом вспоминали
что-нибудь из своей молодости, вспоминали старых друзей - где-то они
теперь? На этом большинство разговоров и заканчивалось. Всякий раз,
расставаясь, все клятвенно обещали звонить друг другу и снова собираться
вместе.
Иногда Эллен пробовала заводить новых друзей среди приезжих, но эти
знакомства были вымученными и непродолжительными. Они могли бы перерасти
и в дружбу, если бы Эллен меньше стеснялась своего дома, работы мужа и
его скудной зарплаты. Она непременно ставила в известность своих новых
знакомых, что до замужества она занимала другое положение в обществе.
Она понимала, что ей не следовало этого делать, и ненавидела себя за
это, потому что горячо любила своего мужа, обожала детей и большую часть
года была вполне довольна своей судьбой.
Теперь она уже больше не атаковала общество курортников, не пыталась
там стать своей, но обида и тоска не проходили. Она Чувствовала себя
несчастной и вымещала свою неудовлетворенность главным образом на муже,
который понимал ее состояние и терпеливо сносил все ее капризы. Каждый
год ей хотелось забыться глубоким сном на весь летний сезон.
Около половины седьмого Броди свернул на Оулд-Милл-роуд. Солнце
стояло довольно высоко. Оно уже потеряло свой предрассветный багровый
цвет и становилось оранжевым. На небе не было ни облачка.
Владельцы домов, стоявших на берегу океана, не имели права
загромождать проходы между домами, доступ на пляжи должен быть
свободным. Но в большинстве случаев эти проходы были заняты под гаражи
или перегорожены живыми изгородями из бирючины. С дороги пляж не был
виден. Броди мог разглядеть только верхушки дюн. Поэтому через каждые
сто ярдов ему приходилось останавливать машину, выходить из нее и
осматривать пляж.
Утопленницы он нигде не видел. На широком белом пространстве - только
несколько коряг, одна или две консервные банки да длинная, шириной не
больше ярда, лента морской травы и водорослей, принесенных к берегу
южным ветерком.
Океан был спокоен, и если бы тело плавало на поверхности, он бы его
увидел. "Но если оно под водой, - подумал Броди, - то мне остается
только ждать, когда его выбросит на берег".
К семи часам Броди осмотрел весь пляж вдоль Оулд-Милл-роуд и
Скотч-роуд, ничего необычного не увидел, обратил внимание только на
бумажную тарелку, на которой лежали три чаши с зубчатыми краями,
вырезанные из кожуры апельсина, - верный признак того, что в этот летний
сезон в Эмити понаехала особенно изысканная публика. Броди направился
обратно по Скотч-роуд, потом свернул к городу по Бейберри-Лейн и прибыл
в полицейский участок в начале восьмого.
Когда Броди вошел, Хендрикс делал последние записи, сдавая дежурство.
Похоже, он был разочарован тем, что Броди не приволок на себе труп.
- Невезение, шеф? - спросил он.
- Это зависит от того, что ты считаешь везением, а что невезением,
Леонард. Тела я не нашел. Кимбл не появился?
- -Нет.
- Ладно, надеюсь, он уже проснулся. Представляю себе зрелище: люди
уже идут в магазины, а полицейский дрыхнет в своей машине.
- Он объявится здесь к восьми, - сказал Хендрикс. - Он всегда
приезжает в это время.
Броди налил себе чашку кофе, прошел в свой кабинет и начал
просматривать утренние газеты - ранний выпуск "Нью-Йорк Дейли Ньюс" и
местную газету "Эмити лидер", которая выходила раз в неделю зимой и
ежедневно летом.
Кимбл прибыл без пяти минут восемь. Вид у него был такой, будто он
спал в форме. Кимбл сел рядом с Хендриксом и стал пить кофе, дожидаясь
конца смены. Хендрикса сменили ровно в восемь, и он уже натягивал
кожаную куртку, собираясь уходить, когда Броди вышел из своего кабинета.
- Я еду к Футу, Леонард, - сказал Броди. - У тебя нет настроения
прокатиться со мной? Это не обязательно, но я подумал, может, ты хочешь
довести до конца дело с.., этой "водоплавающей"? - Броди улыбнулся.
- Конечно, с удовольствием, - сказал Хендрикс. - У меня сегодня нет
больше никаких дел, а выспаться я могу и днем.
Они поехали в машине Броди. Когда они остановились у дома Фута,
Хендрикс сказал:
- Держу пари, они еще спят. Прошлым летом, помню, в час ночи
позвонила какая-то женщина и попросила меня приехать утром пораньше,
потому что у нее такое чувство, будто часть ее драгоценностей пропала. Я
сказал, что могу выехать сразу же, но она на это не согласилась,
сказала, что ложится спать. Словом, я был у нее в десять утра, и она
выставила меня за дверь. Сказала: "В такую рань я вас не просила
приезжать".
- Посмотрим, - ответил Броди. - Если они действительно беспокоятся об
этой дамочке, вряд ли они будут спать.
Дверь открыли сразу же.
- Мы ждали от вас вестей, - сказал молодой мужчина. - Я Том Кэссиди.
Вы нашли ее?
- Я начальник полиции Броди. Это полицейский Хендрикс. Нет, мистер
Кэссиди, мы не нашли ее. Можно войти?
- О, конечно, конечно. Извините. Проходите в гостиную. Я позову
Футов.
Через каких-нибудь пять минут Броди знал все, что, по его мнению, ему
необходимо было знать. Затем он попросил показать одежду пропавшей
женщины - не потому, что надеялся узнать что-то новое, ему просто
хотелось продемонстрировать; им как добросовестно выполняют полицейские
свои обязанности. Его провели в спальню, и он осмотрел одежду, лежащую
на кровати.
- Она не брала купальник с собой?
- Нет, - ответил Кэссиди. - Он в верхнем ящике, вон там. Я уже
смотрел.
Броди помолчал с минуту, подбирая слова, затем сказал:
-Мистер Кэссиди, мне не хочется показаться бестактным, но не было ли
у этой мисс Уоткинс каких-нибудь странностей? Имела она привычку,
например, уходить из дому среди ночи.., или гулять нагишом?
- Нет, насколько мне известно, - сказал Кэссиди. - Но я не слишком
хорошо ее знаю.
- Ясно, - сказал Броди. - Тогда, я думаю, мы еще разок пройдемся по
пляжу. Вам идти не обязательно. Хендрикс и я сами справимся.
- Если вы не возражаете, я бы пошел с вами.
- Я не возражаю. Я подумал, может быть, вы не хотите.
Трое мужчин вышли на пляж.
Кэссиди показал полицейским, где он заснул - на песке остался
отпечаток его тела - и где лежала одежда женщины.
Броди окинул взглядом пляж. Более чем на милю в одну и другую сторону
пляж был пуст, только кучи морских водорослей темными пятнами выделялись
на белом песке.
- Пройдем немного, - предложил он. - Леонард, ты иди на восток вон до
той косы. Мистер Кэссиди, мы с вами пойдем на запад. У тебя свисток с
собой, Леонард? На всякий случай.
- Да, - ответил Хендрикс. - Ничего, если я сниму ботинки? Так легче
идти по сырому песку, да и ботинки не промокнут.
- Мне лично все равно, - ответил Броди, - твое дежурство закончилось.
Ты можешь даже снять штаны, если захочешь. Но тогда я арестую тебя за
непристойное поведение.
Хендрикс зашагал в восточном направлении. Упругий влажный песок
холодил ступни. Хендрикс шел, опустив голову и засунув руки в карманы,
поглядывая на ракушки, на клубки водорослей. Какие-то букашки, похожие
на маленьких черных паучков, вылетели у него из-под ног, а когда волна
отхлынула, он увидел, что из дырочек, проделанных в песке песчаными
червями, вылетают маленькие пузырьки воздуха. Он наслаждался прогулкой.
Странная вещь, думал он, вот живешь здесь всю жизнь и почти никогда не
делаешь того, ради чего приезжают сюда туристы, не бродишь, например, по
пляжу, не плаваешь в океане. Он не помнил, когда купался в последний
раз. Даже не знал, есть ли у него плавки или он потерял их. Что-то
похожее он слышал и о жителях Нью-Йорка - будто половина из них никогда
не поднималась на крышу небоскреба Эмпайр стейтбилдинг, ни разу не
побывала у статуи Свободы.
Время от времени Хендрикс поднимал голову и смотрел, далеко ли еще до
косы. Несколько раз он обернулся - вдруг Броди и Кэссиди нашли
что-нибудь. Они были примерно в полумиле от него.
Пройдя еще немного вперед, Хендрикс увидел впереди кучу травы и
водорослей, которая показалась ему очень уж большой. Когда он был от нее
в ярдах тридцати, он подумал: водоросли, должно быть, на что-то
намотались. Подойдя к куче, Хендрикс наклонился, чтобы снять немного
водорослей, и вдруг замер. Несколько секунд он смотрел, не отрываясь,
оцепенев от ужаса. Потом нашарил в кармане брюк свисток, приложил его к
губам, хотел дунуть и не смог. Хендрикса вырвало. Он покачнулся и упал
на колени.
На песке, опутанная водорослями, лежала женская голова. Целы были и
плечи, часть руки и примерно треть туловища. Всю кожу покрывали
серо-голубые пятна, мышцы свисали клочьями. Когда Хендрикса выворачивало
наизнанку, он подумал - и это вызвало новый приступ рвоты, - что
оставшаяся у женщины грудь такая же плоская, как цветок, засушенный в
книге.
- Подождите, - сказал Броди и дотронулся до руки Кэссиди. - Мне
послышался свист. - Щурясь от утреннего солнца, он разглядывал темное
пятно на песке, это явно был Хендрикс, и тут он снова услышал свист, уже
более отчетливо.
- Бежим, - сказал он.
Хендрикс все еще стоял на коленях, когда они подбежали к нему. Его
уже не рвало, но голова безвольно свисала на плечо, рот был открыт,
дышал он шумно, прерывисто.
Броди на несколько шагов опередил Кэссиди.
- Мистер Кэссиди, подождите немного, хорошо? - сказал он, раздвинув
