Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо
выше респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от
наручников руку в карман. Транспарант "Коммунизм построен! Скажи, Партия
..." раздулся, как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха.
"Мороз и солнце -- день чудесный ..." -- неожиданно процитировал
Рябов. "Ебло запахни, продует." -- ожиданно ощерился шестипалый конвоир.
У крыльца стоял черный микроавтобус -- сквозь грязное ветровое стекло
розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам,
заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину
рядом с водителем. "Вперед проходи ... задние места для охраны!" --
прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких
металлических скамейках вдоль боковых стен воронка, конвоиры примкнули
наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.
Через три минуты они выезжали через внешние ворота тюрьмы. В
микроавтобусе стало теплее, воздух очистился -- встроенный в стенку
кондиционер работал на полную мощность. "Снять респираторы." -- скомандовал
атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед
ветровым стеклом болтался брелок -- маленький Романов-старший, указывающий
путь. На приборной панели красовалось эротическое фото
комбайнерши-стахановки Эльвиры Лисичкиной.) "Эти новые воронки с решетками
получше старых будут. -- Шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского
вида пузырек. -- Хоть, куда едешь, видать." Он неуклюже отвернул крышку,
вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот -- на его бабьем лице с
жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. "Опять гормоны
принимаешь, Ломакин? -- неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад, --
Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь." "А что мне делать,
ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?..." -- отвечал
шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил
руку под шинель и с остервенением почесал грудь. "Я тебе список целебных
трав давал? -- раздраженно спросил атлет, -- От природной медицины вреда не
будет, только польза!" "Не помогают мне травы, -- оправдывался шестипалый,
избегая начальниковых глаз, -- А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант ...
честное комсомольское!" Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и
закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и
ветровое стекло на дорогу. "Не помогают?... Да ты, небось, отвар из трав с
водкой мешал, Ломакин ... Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь!
Неужто четыре недели потерпеть не мог?" Шестипалый опустил глаза и стал
ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не
находя для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места,
потом уставился перед собой и застыл.
Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.
Некоторое время они ехали в молчании.
Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус
выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.
"А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система
болезненная?... -- нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла, -- В нашей
деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, -- продолжал
Ломакин еще жалостливей, -- так, если даже какая и согласится, то все равно
... -- он помолчал, подбирая необидную для себя формулировку, -- ...
пятьдесят на пятьдесят!" Второй конвоир обидно засмеялся.
Некоторое время они ехали в молчании.
"А в соседней деревне все иммунитетом маялись. -- По интонации
чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать --
нет. -- Чуть где болезнь какая -- грипп или, скажем, ангина -- так все в
лежку!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды
да больные на Хабаровщине родятся!" "Замолчи, Ломакин, противно слушать! --
вмешался наконец атлет, -- Полную и окончательную дезактивацию в
Хабаровском крае еще в 85-ом провели ... там теперь здоровья -- на сто
пятьдесят процентов!"
Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще
-- Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли
он сейчас уснуть?
Когда он проснулся, город остался позади -- шоссе с обеих сторон
обступал лес. Белизна снега на ветвях деревьев говорила о том, что они
отъехали от Москвы, как минимум, километров на восемьдесят. "... возраст --
51 год, уроженец Харькова, -- говорил атлет, обернувшись назад, -- из семьи
рабочих ..." На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с
личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. "Отец --
токарь-фрезеровщик, мать -- санитарка, сестра в ПТУ программирование
преподает ... образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока
занесло?" -- атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул
головы. (Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, -- делали вид, что
спят. Конвоиры спали с открытыми глазами -- делали вид, что бодрствуют.
Дефективный спал и вида не делал.) "Та-ак, что у нас дальше, школа?...
Посмотрим, посмотрим ... ха! -- с притворным удивлением воскликнул атлет,
-- Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому,
и по обществоведению ..." "А вот ты, начальничек, первый ученик -- свою
ментовскую инструкцию наизусть затвердил! -- Рябов открыл глаза и,
кривляясь, процитировал, -- 'В начальной стадии допроса обсудить, с
критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого.'"
"Смотри-ка, Рябов, -- без обиды отвечал атлет, -- сколько ты всего про
милицию знаешь ... да только мы про тебя больше знаем!" "Откуда знаете,
начальничек?" "От вашего же брата уголовника -- стукачей среди урок еще
поболе будет, чем среди честных граждан." "На пушку берешь, мусор ... --
вмешался в разговор татуированный, -- Кончай чернуху лепить, небось не с
фраерами базаришь!" "Ну, если ты это говоришь, Петреску, --
многозначительно сказал атлет, -- то, значит, так оно и есть ... Уж тебе-то
все, поди, про стукачей известно!" "Ах ты, падло! -- вспылил татуированный,
-- Да я ..." "Замри, Ворон! -- одернул его Рябов, -- Не видишь что ли, что
гражданин начальник тебя на характер берет?..."
Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку.
Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул
переключателем (шуршание атмосферных помех -- баритон Льва Левченко --
опять помехи). "Оставь его, пущай поет." -- второй конвоир сунул руку под
шинель и с наслаждением почесался; "Хоккей хочу найти." -- отвечал
шестипалый (помехи -- помехи -- помехи). "Говорили мне, начальничек, что
совсем нервный ты в последнее время стал. -- с притворным участием говорил
Гришаня -- И по службе неприятности ..." "Да не бывает хоккея в девять утра
... ты что, с коня упал, Ломакин? Вертай назад ..." "И откуда тебе о моих
неприятностях известно, Рябов?" "Я этого Левченко на дух не переношу,
Кадлец, у меня от него зубы, как от лимона, ломит." "Слухом земля полнится,
начальничек, -- в ментовке стукачи тоже имеются." "Ну ты и муда-ак,
Ломакин!" "И что же тебе стукачи ментовские рассказали?" "Рассказали, как
на предновогоднем балу в главном управлении ты какому-то капитану нос по
пьяному делу сломал ..." "Сам ты мудак!" "... а капитан тот оказался
племянником генерала Пшебышевского!" Равномерно журчавшая беседа конвоиров
резко оборвалась. "А еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки
под внутренним следствием, -- продолжал Рябов, -- и ежели найдет оно тебя
виновным в беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из
доблестных ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова." "А вот тут,
Гришаня, рассердил ты меня до невыносимости ... -- лицо атлета побледнело
от гнева, -- Зря ты это удумал ... знаешь, что я теперь сделаю? Как
прибудем в Щербицк, рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу
сук человек по пять ... так что запоете вы все трое петухами после первой
же ночи ..." Непонятная угроза милиционера произвела впечатление --
несколько секунд в салоне микроавтобуса царило напряженное молчание.
Конвоиры инстинктивно отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки.
Лицо Петреску-Ворона искривила гримаса ненависти. Рябов остался невозмутим.
Дефективный так и не проснулся. "Г-гад, мусор ... -- прошипел Ворон сквозь
блестевшие сталью коронок зубы, -- Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!..."
"Что, проняло?! -- нервно рассмеялся атлет, -- Теперь у нас с вами совсем
другая песня пойдет ..." "Ошибаешься, начальничек. -- перебил его Рябов, --
Никакой песни у нас с тобой не будет." "Это почему же?!" -- поинтересовался
милиционер. "А потому, что, как приедем мы в Щербицкий изолятор, так тут же
и попросим у дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды
с подозреваемыми." Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку:
"И знаешь, куда тебя дежурный пошлет?" "Вряд ли он меня пошлет,
начальничек! Мы, как-никак, уголовные, а не политические, -- Рябов
усмехнулся, -- права имеем ..."
Лицо атлета искривила нервная гримаса.
"Что ж, спасибо за предупреждение. -- сказал он с расстановкой, --
Считай, что принял я его к сведению." Он повернулся и нажал на приборной
доске какую-то кнопку -- под потолком вспыхнула лампа дневного света, а
спереди опустилась металлическая штора, наглухо отделившая салон
микроавтобуса от кабины водителя. Конвоиры подобрались и схватились за
рукоятки дубинок. Стало слышно, как атлет что-то вполголоса говорит, а
шофер громко отвечает: "Будет сделано, товарищ лейтенант!" Шестипалый
выключил приемник и сунул его в карман. "Проснись, Калач, замерзнешь!" --
окликнул татуированный сидевшего напротив дефективного и пнул его в колено;
"Что?! Где?! -- всполошился тот, ошалело вертя головой, -- Ты чего, Ворон?"
"Разговорчики! -- после секундного колебания окрысился шестипалый, -- Нешто
хотите по еблу схлопотать?" "Замерзни, баба!" -- дерзко отвечал
татуированный. Несколько секунд не происходило ничего, а потом второй
конвоир, коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил Ворона дубинкой по лбу.
"Я это тебе запомню, мусор!" -- прошипел тот. "Запоминать можешь. --
ощеренный рот и торчавший вперед нос делали охранника похожим на волка, --
А ебало разевать -- нет. Понял, или повторить?" "Понял." Конвоир усмехнулся
... и вдруг еще раз ударил татуированного дубинкой по лицу: "Я сказал --
ебало заткнуть! Понял?" Корчась от боли, как раздавленная змея, вор
промолчал. Конвоир положил дубинку на колени, сунул руку под шинель и с
остервенением почесался.
Некоторое время они ехали в молчании.
"А я и не знал, что Шимчак племянник самого Пшебышевского." -- как ни
в чем не бывало, сказал шестипалый. "А что наш лейтенант под следствием,
слыхал?" "Нет." "И я -- нет. Я думал, Шимчак за тот случай под следствие
попал." Второй конвоир нерешительно посмотрел на Рябова (желая, видимо,
спросить разъяснений), но так и не спросил.
Некоторое время они ехали в молчании.
Микроавтобус сбросил скорость и повернул. Конвоиры переглянулись.
"А-а, чего там голову ломать ... -- на лице шестипалого заиграла детская
улыбка, -- Который из них под следствием, который -- нет ... нам-то что за
дело?!..." "Верно! -- с воодушевлением согласился второй конвоир, а потом
непонятно добавил, -- Зато разомнемся сейчас на свежем воздухе ..." Он
плотоядно посмотрел на заключенных и, снова став похожим на волка,
рассмеялся. Шестипалый подбросил свою дубинку и ловко поймал ее за
рукоятку.
По тряске и качке можно было судить, что воронок едет по грунтовой
дороге. Еще один поворот -- и они остановились. Хлопнула дверца кабины,
быстрые шаги обежали микроавтобус, загремел запор задней двери. "Граждане
