беспробудно, уж об этом я позаботился. Что ты жмешься? Совсем тебя бабой
сделали. Старая лесбиянка своего не упустит... Ты почему от меня утром
ушел? Мне ведь Алия сказала, что ты у нее прятался...
Валерий слабым, как бы измятым, голосом заговорил:
- Отпустите меня... Не надо... Это Степа привел меня на ферму к Розе.
Пусть поживет, сказал, это свой. Ищут его. Он с ней был, с Розой... Она
ненасытная... Потом втроем... А ей все мало... Степа так меня напугал:
милиция меня ищет по подозрению в убийстве, фоторобот составлен... А я не
убивал, я никого не убивал!
- Хорош ныть! А другая девчонка, Ира, - не твоя работа разве?
- Нет, клянусь! Она сама. Она вообще психопатка. Уломал я ее
трахнуться - словно с цепи сорвалась, жениться и все тут. Ныла, ныла... А
веревка у нее вообще пунктик, из рук не выпускала. Тогда, в беседке, на
нее будто что-то нашло. Накинула петлю на шею, а я ей: "Смотри, в самом
деле не удавись. Будет над чем на поминках посмеяться, когда расскажу
пацанам, как я тебе целку ломал за мусоропроводом"...
- Хватит об этом, - майор разжал пальцы. - Давай про Абуталибовых. -
Взгляд его стал почти ласковым.
Понемногу успокаиваясь, Чуб проникался надеждой, что все еще, может,
обойдется, как-то образуется.
- Я тогда в ресторане завелся... Взяли мы Алену и поехали на ферму.
По дороге Степа Алену куда-то сплавил, сказал - ты что, там такая баба -
на двоих хватит. Это он про Розу...
- И как? - майор порозовел.
- Повеселились... Я уже и не помню, когда Степа смылся... Потом она
еще ко мне приставала, как-то ей по-особенному хотелось, но я не стал. Там
у нее было неплохо. Жратва, телефон... Я Алене звонил. Она мне, когда в
ресторане познакомились, свой номер дала. Я даже удивился, на меня телки
не очень-то. А она, оказывается, работает на вас...
- Дальше!
- Вот. А вчера меня Степа оттуда забрал, мотались по городу, я в
машине сидел.
- Зачем?
- А я и не понял. Скучно ему было в одиночку, что ли? Потом он
сказал: нужно, чтобы присутствовал посторонний, не из их дела...
- Это было до того, как ты сказал, что в Ивашках?..
- Я похвастался, что и у меня дядя в авторитетах ходит. Я, правда,
его и не видел толком, разве что в детстве. Когда они подошли к машине...
- К какой?
- Ну, к "ауди" Степиной. Я сидел сзади, где потемнее. Все так быстро:
гляжу, а он уже у них сидит.
- В белой "шестерке"?
- Да, дядиной. А с ним двое. Жуткие лбы. Дядя Толя ко мне пересел,
еле признали друг друга. Говорит мне: "Я тебя не видел, ты меня - тоже. Не
будь ты мне родич, в гробу бы уже лежал", Выругался, плюнул и уехал. Куда
мне было деваться? Дядя сказал, чтобы домой я не ходил - ищут. За что мне
такая напасть? Кому я нужен? Алене позвонил. Мать сказала: "Нету" и трубку
шваркнула... Между двух огней оказался. Вернулся на ферму, а там уже не
Роза, а Алия. Один черт, Алия еще и похлеще.
- Пустила, значит, под бочок? - глаза майора вспыхнули веселым
любопытством.
- Она же вам все рассказала!
- Значит, утром ты там был и все видел? Только не врать!
- Ну видел, а куда было деваться? Вы же оборонялись! Что вам сделают?
Я так и скажу - самооборона - если, конечно, нужно свидетельство...
- Ну-ну, проверим, что ты там можешь засвидетельствовать.
- Вы утром вошли в их комнату... через окно... Мы с вечера... были
втроем. Потом меня Налик прогнал. "Иди, - говорит, - к себе. Понадобишься
- позовем".
- Насытился, значит?
- Вроде того. Они вообще какие-то чокнутые в постели. Говорят -
слабоват я для них. Налик смеялся: "Погоди, мы тебя по-настоящему девочкой
сделаем..." Налик спит чутко. Шорох услышал, кинулся на вас с ножом. А вы
его и свалили одним ударом. Когда он упал, как мертвый, вы Алию
пристегнули наручниками. Потом Налика подняли на подоконник и что-то у
него спрашивали. Мне слышно не было: где да где? Потом - выстрел, я
увидел, как мозги на стекло выплеснулись, и убежал... Он же все равно
мертвый был, ничего не мог сказать... Ходил по городу, потом позвонил
Алене, вот она-то меня в гостиницу и устроила...
- Я тебе помогу, Валера. Если будем дружить. Блатных мы обезвредим, а
из розыска я тебя выдерну... Возьми бумагу, пиши... - майор задумался,
потом закинул голову, прикрыл глаза и начал диктовать.
Послушная рука неровно выводила: "...Все надоело. Ухожу. Будь все
проклято. Больше вы обо мне не услышите".
Внезапно Валерий опомнился, отбросил предложенную майором дешевенькую
ручку.
- Что это? Зачем? Вы хотите...
Коротким движением Лобекидзе выдернул листок из-под локтя Валерия.
- Все нормально. Еще спасибо скажешь. Кстати, Алию и Налика не я
убил. Соображаешь? Вот так. - Майор поднял вверх волосатые кисти и
пошевелил пальцами, расслабляясь.
Грохнул упавший стул, взвизгнула дверь балкона. Однако Валерий не
успел издать ни звука, потому что майор точным движением перехватил его,
слегка коснувшись гортани ребром ладони, и затем опрокинул на пол.
- Дурашка! - Лобекидзе улыбался. - Ты же жить хочешь, а сейчас все от
меня зависит. Не надо этого... Обложили гады, со всех сторон подступают...
Ну, да меня так просто не возьмешь, хватятся - я уже далеко буду... Ты
поласковее со мной, поласковее... Хватит разговоров...
Крупная, изжелта-смуглая ладонь зажимала рот юнца, который
изворачивался и хрипел, в то время как другая рука рвала ткань спортивного
костюма словно бумажную салфетку. Потом Валерий почувствовал, что ладонь
ушла, расслабился и подумал: "Только бы не бил!.."
Взлеты и посадки Павел Петрович Тушин переносил прекрасно. Так же,
как и посадки за решетку и неуклонные взлеты в блатной иерархии. Человек
здравомыслящий, он прекрасно понимал, что вояж на русский Север -
единственное, что могло сейчас спасти его от катастрофы, спланированной
разъяренными чеченцами.
Сейчас он спал. Утомленный организм отключился, сознание погрузилось
в спасительное забытье. Не обсуждать же на самом деле создавшееся
положение с узколобыми "гориллами", сопровождающими его в этой поездке.
Цыплячьи мозги. Однако "гориллы" бодрствовали и неотрывно держали в поле
зрения салон самолета.
Впервые за долгое время Павел Петрович позволил себе не думать о
деле. Снилось ему нечто странное.
Белый песик выглядел в грязной милицейской дежурке смешно и жалко.
Однако держался гордо, пренебрежительно, будто матерый "пахан". На вопросы
отвечать отказывался, гордо смотрел в угол мимо следователя, не пугаясь
грядущих побоев. А здоровенный, с опухшей багровой физиономией милиционер
не оставлял его в покое ни на минуту: "Вы признаете, что организовали
группу с целью совершения преступных действий? Отвечайте, все равно ваши
сообщники признались". Трое или четверо щенят испуганно жались друг к
другу, озирались за стеклянной стеной "стакана", виновато щуря глазки.
Казалось, умоляли: "Не злись на нас, Джой, нас так били, что мы не
выдержали". Внезапно милицейский сапог, словно паровой молот, врезался в
розовое брюшко бультерьера. Ребра хрустнули, белая шерсть окрасилась
кровью. Джой взвизгнул, позвал хозяина и в последнем броске вцепился в
ногу в форменной штанине...
Павел Петрович вздрогнул, отгоняя мрачное видение, и пробормотал
излюбленную фразу, когда-то вычитанную им: "Чем больше я узнаю людей, тем
больше люблю свою собаку"...
А дальше ничего не было.
Перечеркнутое огненными сполохами облако вспухло на высоте девяти
километров на полпути между Москвой и аэропортом назначения. Из ста
тридцати двух пассажиров и членов экипажа никто не успел ничего осознать.
Задание было выполнено.
Балконная дверь распахнулась со звоном, и какое-то стремительно
несущееся тело врезалось между майором и изнеможенным юнцом.
Лобекидзе развернулся, как стальная пружина, и встретил чужака ударом
- неожиданно точным. Только секунда была потеряна, и именно этой секунды
хватило для того, чтобы безнадежно проиграть. Он почувствовал мощный удар
в спину, парализующий длинные мышцы, и еще один, под ключицу, а затем,
самый страшный, - снизу, под ребра, так, что казалось, лопаются
внутренности. Майор покатился по плиткам балкона, по-кошачьи извернулся и
принял боевую стойку. Тело еще не вполне слушалось, но уже могучие руки
вспухли узлами мышц, блокируя следующие удары. Еще мгновение, и майор
перешел в атаку. Бил сильно, злобно, но удары уходили в пустоту, противник
легко ускользал. Лишь единственный раз ему показалось, что он достиг цели,
удар ногой от бедра пришелся во что-то мягкое, податливое. Но это оказался
не нападавший, а скорчившийся на полу Валерий. Он истошно мяукал и на
четвереньках принялся отползать, затем приподнялся и бросился к двери
номера, зацарапал ключом в скважине.
Дверь распахнулась, и полуголый Валерий угодил прямо в объятия
нескольких мужчин, явно желающих принять участие в событиях. В это
мгновение Лобекидзе оглянулся и тут же пропустил удар. Хрустнуло колено,
он наклонился, опираясь на подоконник, рывком отпрыгнул - стало ясно, что
подвижность утрачена. В дверь номера повалили оперативники. И тогда майор,
послав им ненавидящий взгляд, собрал оставшиеся силы, перебросил тело
через перила седьмого этажа и растворился в темноте.
Свой триумф - ликвидацию бывшего шефа и кормильца, ставшего кровным
врагом, - чеченцы справляли в "Ахтамаре" с большой пышностью. Случайных
посетителей в этот достопамятный вечер ресторан не обслуживал. Спровадив в
преисподнюю врага, община чувствовала прилив сил и настроена была крайне
воинственно.
Столы ломились так, как не ломились и в благословенные застойные
годы. Хозяева жизни праздновали освобождение от того, что хоть в какой-то
мере могло помешать им чувствовать себя хозяевами.
Поначалу пили не много, ели сдержанно, как бы держась старинного
пиршественного обряда. Во главе стола восседал Хутаев, по левую руку -
младший сын, тринадцатилетний Арслан. Место справа от Георгия пустовало.
Не было недостатка в соболезнованиях по этому поводу. Община чтила своего
молодого главу.
- Нельзя, Георгий, терять веру! Надо искать. Если не нашли мертвого,
может, держат, сволочи, где-нибудь в подвале...
Хутаев взглянул на говорившего. Мужчина был сед, осанист,
представителен. Однако положение его в общинной иерархии было куда ниже.
Ответил, отчетливо выговаривая каждое слово, сдерживая накипевшую ярость:
- А кто скажет? Надо было хоть кого-то в живых оставить. Покойников
наделать - не много ума надо. Баланцево теперь наше. "Азеров" и половины
на рынке не осталось. А те, кто остался, будут молча отстегивать. Только,
что с того? Кому все оставлю? Нет сына... Дом Петровича менты перевернули:
никого, одна собачка. У меня теперь живет. А еще говорят, что эти...
бультерьеры хозяев не меняют... Напрасно Петрович думал, что чеченцами
можно помыкать, как своими свиньями... Кто теперь скажет? И сторож этот -
нельзя, что ли, было поаккуратнее со стариком? Не зенки выкалывать, а с
умом, помалу. Старое же сердце! И что толку: "Вроде был с ними пацан,
машина-то белая, а стекла темные..." Все. Душно здесь! Пора на воздух...
Покидали стол вслед за хозяином, не спеша, соблюдая приличия.
Все-таки не шпана собралась - уважаемые люди. У выхода из ресторана уже
ждали охранники. Один из боевиков услужливо распахнул дверцу "мерседеса",
Хутаев занес было ногу и внезапно мягко, как ватный, осел на асфальт.
Откуда-то донесся негромкий, словно игрушечный, хлопок выстрела. Хутаев
перевернулся и вытянулся на животе. На спине расплывалось небольшое алое
