подумать страшно - кто-то увел его? Но я не слышал, чтобы у нас детей
похищали. Зачем? Выкуп? Я бы и отдал все что угодно за малыша моего, но
ведь нечего. Кому мы нужны? Бред какой-то. Верю, Шурик жив, надо искать,
искать, не останавливаться. Жена к бабке бегала, та ворожила - да, жив.
Как же так вышло, что спохватились мы только к вечеру, не почуяли неладное
сразу? Не было бы тогда всего этого кошмара...
...Стоит навсегда перед глазами ужас той ночи: сухие, безразличные
доклады патрульных и поисковой группы, самые первые, еще полные надежды,
часы поиска. Обрывки фраз: "масштабная карта района", "изменения в
ландшафте". Скрещение световых лучей, голос в мегафон: "Саша - мама и папа
тебя ищут! Отзовись!". Все затихнет: слушают участок. В поселке уже
прекратили поиски - все! Отрабатывали лесок, ближние поля. Каждый клочок
почвы в радиусе двух-трех километров. Но вот зона расширяется до
пятнадцати километров - дальше шестилетний мальчуган уйти не мог. Собака
безуспешно пытается взять след, другая работает выборочно: на перекрестках
дорог, на случайный след. Раз за разом кинолог сумрачно бубнит: "Нет,
здесь он не проходил". Как же так - нигде ни следа? И все, все... Нет, при
чем тут милиция, они сделали, что могли... А мальчика моего нет..."
Полтетради полны были отчаянием, но когда Тищенко перевалил за
середину, в записях внезапно стала проблескивать робкая, неуверенная,
полубезумная надежда. Неровные строки успели поблекнуть.
"Время уходит, год за годом, но все свежо, будто еще вчера я держал в
объятиях Шурочку, вдыхал чистый и сухой запах детских волос... С Тоней мы
развелись, с Аней у нас дочь, Юлечка, но счастья нет, все отравлено
воспоминаниями, и, наверное, хорошо, что Тоня перебралась в Ленинград,
больно стало даже видеть друг друга. Шура был копия матери... особенно,
когда она его, совсем маленького, в платьице наряжала... Вот и теперь -
странное чувство... Смотрю я на дочку нашего нового хирурга, и он опять
перед глазами, будто время разворачивается вспять. Какая-то тяга, и в этом
нет ничего плохого, просто ощущение близости, чуть ли не родства. Нравится
мне эта девчушка - из-за сходства с Шурой, что ли? И возраст тот же... Фу,
черт, и какая только чушь в голову не взбредет... Но до чего же похожи!
Однако ничего подобного быть не может. Я видел ее в школьном дворе во
время урока физкультуры. Девчонка как девчонка, все на месте, грудка
намечается. Но как быть с этой родинкой на плече? Я же помню ее, перед
глазами стоит!.. В конце концов я решился на нелепый шаг - попытался
заглянуть в женскую душевую. Лучше бы мне этого не делать; все равно - то,
что я увидел, непостижимо. Это мой ребенок. Я знаю это со всей
определенностью. Невозможно не видеть эту цепочку крохотных родинок на
правом бедре, эту белую полоску шрама под правым соском от когтей Мурки...
И все же он - девочка. Я схожу с ума... Возле душевой меня поймали
дружинники, теперь по всему городу пойдут разговоры...
...Ничего не вышло. Налик Назарович поглядел на меня и вправду как на
сумасшедшего, более того, был неприятно изумлен. И потом, эта странная, с
первого слова, враждебность - в голосе, во взгляде... Надменно вскинутый
подбородок. Наместник Гиппократа, его хирургическое величество. Что ему до
моей тоски и бреда? Хирургия... А ведь и вправду, читал я где-то, делают в
мире такие вещи. Но зачем, кому это может быть нужно?.. Жене я ничего не
говорю, а Зинаида, которая на какое-то время стала мне ближе всех,
посмеивается над моими домыслами и крутит пальцем у лба. Но почему тогда
такая враждебность, ничем не спровоцированная ненависть ко мне у этого
человека? Хорошо, пожалуй, что я не рассказал ему всего о своих
подозрениях. Но и этого хватило, чтобы выбить его из колеи. А почему, если
он ни при чем?.. Господи, какой из меня сыщик, но я не могу остановиться,
брожу по городу за ними, то за девочкой, то за Наликом Назаровичем, как
приклеенный. Неужели девочка ничего не чувствует? Я даже осторожно
попробовал с ней поговорить, но как это сказать, объяснить, выговорить -
все это?"
Тищенко осторожно прикрыл клеенчатую обложку, положил ладони на
тетрадь. Странные картины с поразительной резкостью прошли перед его
внутренним взором.
Вот Юрий Буров беседует с Абуталибовым. Сначала интонации дружелюбны,
Налик Назарович сочувствует горю отца, потерявшего ребенка... Но Буров не
помнит старинное правило: из рук врага и глотка воды нельзя принять. Да,
впрочем, и это не важно, Абуталибов профессионал, нашел бы и иное средство
ввести отраву. Разговор становится все более вялым, странная эйфория
охватывает Бурова, он уже не все понимает в происходящем. Домой
возвращается как в тумане, ушло напряжение, ставшее обычным состоянием в
последнее время. Так, в этом тумане, слабея и порой впадая в забытье,
Буров словно истаивает, покидая наш мир. Странная болезнь...
Дневник, оставленный ее возлюбленным, Зинаида Жихорская принесла
Лобекидзе. Кому, если не начальнику уголовного розыска, можно было
доверить столь важную тайну? Что ж, майор получил от друга за молчание
довольно солидную сумму и помог распорядиться судьбой Зинаиды таким
образом, чтобы она больше не докучала. Ее участь была такой же, как и
участь самого Абуталибова, проигравшего схватку, уступившего в быстроте
реакции Лобекидзе. Для нутрий и норок между ними не было особой разницы,
тем более, что корм получили они из заботливых рук Алии Этибаровны,
подменившей в тот день сестру. Имелись сведения, что и сам Налик
Назарович, сторонник всяческого разнообразия, подчас баловал себя
"особенным" мясом, но это бывало редко. Тищенко передернул плечами,
сбрасывая волну омерзения.
В последнее время, когда Союз окончательно распался и опасность того,
что пропавшего в Подмосковье мальчишку станут разыскивать на Кавказе,
сошла на нет, необходимость в столь виртуозно обработанных Наликом
Назаровичем операциях по изменению пола отпала. Весь юг запылал. Однако
стали и здесь появляться состоятельные, но бездетные покупатели. Осторожно
отрабатывались варианты выхода с "продукцией" на мировой рынок. Изменилась
и конъюнктура: теперь спросом пользовались светловолосые и голубоглазые
малыши. Однако временно пришлось приостановить конвейер: что-то не
ладилось.
Семья держалась вместе - любовь втроем, развлечения втроем. Но
бизнесом занимались каждый сам по себе, и в этом их интересы не
пересекались. Деньги держали порознь, способы их добывания не особенно
разглашали. Алия Этибаровна и представить не могла, что заветный билет с
"волгой" прошел через руки ее сестры, но в них не задержался, и требовать
у Буровой ей совершенно нечего. Костюм, которым по-хозяйски распорядилась
Роза, и дня не пролежал в ее доме. Поэтому, посокрушавшись на семейном
совете, ничего не стали предпринимать. Не бродить же ночами вокруг пустой
могилы, как придурковатая Пантюхова...
Тищенко с силой потер лицо ладонями, откинулся, но кошмар не оставлял
его. Гнусный оборотень Лобекидзе еще час назад на допросе вываливал,
словно в садистском экстазе, перед ним все новые и новые подробности дела.
Вот он вывозит сестер, Алию и Розу, из Баланцевского района в тайнике
машины. Разумеется, с большим удовольствием он скормил бы их нутриям, да
нельзя! Вынужден был сам их спасать да пошевеливаться. Сестры должны были
прибыть в Баку раньше отосланной Алией отцу бандероли, содержавшей дневник
убитого Бурова. Алия сообщила майору об этом во время его утреннего
"визита". Наличие квитанции не давало возможности усомниться в ее
правдивости. Угроза была очень велика, и Алия потребовала взять с собой
также и Розу.
Было ясно, как Божий день, что Шиповатов не решился бы самостоятельно
взять подследственную из ИВС. Чувствовал поддержку, и разве мог он не
доверять начальнику угрозыска? А вот ему, Тищенко, прощения нет. Ведь
шкурой же чуял, что предатель где-то рядом. Осведомленный, ловкий - и в
чинах. Уж слишком часто начали преступники избегать расставленных милицией
сетей. Не хотелось верить, претило искать подлеца среди коллег, но все
внимательнее впивался взгляд в друзей и соратников. Если бы не Лобекидзе,
обеспечивший тылы, многих преступлений просто не было бы. И пособник, и
организатор, и, прежде всего, сам преступник...
С трудом, но поместились сестры в тайнике, устроенном таким образом,
что бесшумный моторчик перемещал заднюю стенку багажника. Если осматривают
салон - пассажир в багажнике, если багажник - под задним сиденьем. Таким
образом был переброшен через польскую границу и Углов - так что говорить о
хилых баланцевских заслонах. Да и кто здесь стал бы досматривать машину
майора угрозыска! Тогда, оказавшись на территории Польши, Лобекидзе
вырубил Углова, воспользовавшись газовым баллончиком сквозь отверстие в
багажнике, задушил в бессознательном состоянии и оставил в первом же
подходящем месте. Прихватил и сувенир - весьма значительную сумму денег,
принадлежавшую убитому.
К новому другу из милиции Алена Кобец прониклась доверием практически
сразу. Ведь именно в его машине успешно пересек границу тот, с кем были
связаны все ее надежды - Сергей Углов. Поэтому она охотно выполнила
просьбу майора завлечь Чуба в номер гостиницы. Если бы она могла знать,
что ее возлюбленный уже мертв и его труп погребен в чужой стране, без
документов, и даже кожа с пальцев его рук предусмотрительно срезана!
Смерть караулила и Алену, она должна была сыграть роль очередной жертвы
неуловимого маньяка. Его роль предназначалась бедняге Чубу, что и должна
была засвидетельствовать предсмертная записка. Сам Валерий был бы
уничтожен быстро, без мучений - попросту выброшен с балкона. Впоследствии
у Лобекидзе была бы причина посетовать, что неумело пьющий американец
прозевал развитие событий в соседнем номере.
Тищенко с отвращением прикурил невесть какую по счету за сегодня
сигарету, отхлебнул жидкого чаю.
Однако умница Майкл оказался осторожнее, чем можно было предположить.
Пригубив майоровой смеси, он мгновенно "заснул", как этого и требовал
разработанный сценарий. Едва "друг Иван" покинул номер, он "проснулся" и
опрометью бросился на соседний балкон.
Алена забыла, что "бесплатных пирожных не бывает", понадеявшись на
свое обаяние, - Лобекидзе не упускал случая отпустить ей цветистый
комплимент...
Тищенко повертел в пальцах короткую записку, сопровождавшую бандероль
с дневником, и впервые за последние дни усмехнулся. Улыбка вышла словно
через силу. Пусть горькая и кровавая, но все же справедливость
торжествовала. Корявые строки будто норовили сползти с листка, и было
сразу заметно, что рука писавшего привыкла иметь дело не столько с ручкой,
сколько с сапожным инструментом.
"Милиция! Высылаю, что получил. Читайте. Нет у меня больше дочерей.
Нету зятя. Зачем детей мучили, зачем против Бога шли, в грехе жили? Бог их
судил, я наказал. Мне это письмо принесли, я читал - плохо понял. Другие
прочли. Такой позор на мою семью никогда не бывает. Мои они, я их родил, я
их казнил. Чтоб меньше была работа, меньше искать, выслал это откуда
послали. У себя держать не могу, порвать не могу - человек перед смертью
писал. Я плачу и плачу".
На официальный запрос МВД Азербайджана дал следующий ответ: "Сестры
Мамедовы на горной дороге не справились с управлением, машина пробила
ограждение и свалилась в ущелье. Их отец, Мамедов Полад Гейдарович,
