ранения и переодетого подпоручика Бегемотова, но и это быстро исчезало
после очередного запора.
33.
Избитый за жульничество в начале второй части пилот Румбель уже давно
находился в госпитале, снимавшем помещение в подвале солдатского борделя.
Недели две он провалялся в белой горячке, оглашая палату громкими
стенаниями, зато потом он принимался бредить и, между прочим, разболтал
сценарий соблазнения княжны Машеньки во всех позициях, а также все
известные ему системы крапления карт.
Санитары, ругавшие последними словами невменяемого пилота, при этих
откровениях брались за карандаши и бумагу. Только из-за этих минут они не
удавили Румбеля.
Когда пилот Румбель оправился, госпиталь посетила благотворительная
делегация от благородного офицерства. По этому случаю Блюев, жутко опасаясь
за свою жизнь, протащил в палату ящик с сидром. Ящик оказалася лишним -
спиртного было сколько угодно, хотя это и трудно себе представить.
В составе делегации присутствовал адмирал Нахимович. Он подарил пилоту
на память тот самый бронзовый канделябр с одним сломанным подсвечником.
Поручик Адамсон нагло проник в кабинет главного врача, выволок оттуда
письменный стол, и друзья сели писать пулю в палате Румбеля, по временам
свертывая толстые цигарки из лежавшей на столе истории болезни пилота.
Офицеры поднимали полные "горы" и бокалы.
В тот день игра затянулась за полночь - шли глухие распасы, хотя в
палату уже заглянула луна и стали слышны трели болезненных соловьев,
которым тоже почему-то не спалось. Соловьям вторил чей-то плаксивый голос.
Это голосил под окнами княжны Машеньки поющий серенады и пока еще не
арестованный подпоручик Хабибулин, отбивая при этом такт ногой по забору.
Машенька накануне снова согласилась отдаться поручику Адамсону и теперь
тщательно помылась, уложила волосы и начинала уже отдаваться одна,
поскольку поручик Адамсон непростительно задерживался.
Княжна сморилась только к рассвету, подумала "ну вот, зря помылась", и
уснула калачиком в кресле. Но не надолго.
Разбудил ее жуткий вопль из госпиталя со стороны реки. Это был
предсмертный крик пилота Румбеля. Вбежавшие в палату Румбеля санитары
обнаружили его однозначно и абсолютно мертвым, с подаренным подсвечником,
торчащим из головы. Адмирал Нахимович сидел рядом с покойным на кровати,
держа в руках остатки канделябра.
- А вы что, не знали? Он же шулер! - устранял недоумение санитаров
адмирал. - Он и сегодня не удержался!
- Не удержался и рука его дрогнула, - пробормотал один из санитаров.
- Упокой, господи, - перекрестился другой, зажег свечку и сунул ее в
торчащий из головы поверженного Румбеля канделябр.
Все обнажили головы. Блюев, Адамсон и адмирал Нахимович ушли, не
дожидаясь выноса тела. Адмирал Нахимович потом вернулся и, дождавшись
подходящей минуты, унес полюбившийся ему канделябр.
- А мне, господа, пришла такая фишка! - вздохнул он на воздухе.
Выкурив под луною по сигаре и обсудив все несыгранные мизера и не взятые
лапы, офицеры разошлись по домам.
Только теперь поручик Адамсон вспомнил, что обещал зайти к Машеньке на
чашку турецкого чая, и ему стало прегрустно. Конечно, они неплохо
разрядились сегодня ночью, но лучше бы он провел некоторое время и у
княжны. Да что говорить! - везде хорошо, где нас нет...
В этой предутренней тишине многие услышали раскаты грохота и чей-то
сдавленный стон. Это стонал раненый поручик Хабибулин, на которого рухнул
расшатавшийся железный забор. Последними перед ранением словами Хабибулина
были: "О, Машенька, я вас так любил...", на что она могла бы вполне
справедливо заметить, что он не любил ее в отличие от некоторых ни разу.
На следующий день адмирал Нахимович только сплюнул сквозь зубы возле
неподвижного тела Хабибулина и процедил:
- Ну, что значит - "офицер бросил пить"?! Я вас спрашиваю?!
На что окружающие понимающе пожали плечами.
34.
Теперь пора вернуться к оставленному нами в кандалах бедному поручику
Бегемотову и полному злодейства частному приставу Хрюкову.
Хрюков на рысях прибыл в Столицу и немедля записался на аудиенцию в
Ставку главнокомандующего - к генералу Мюллеру. Всю ночь пристав провел без
сна, поэтому наутро, когла генерал вышел на прием в залу, сверкая
заграничными подтяжками и лоснящейся от изысканных блюд физиономией,
изрядно оробел.
"Ого! - подумалось Хрюкову, - Хорошо, наверное, быть генералом!" Это
мысль ("Ого!") настолько поразила его, что пристав постарался изобразить на
своем лице еще большую преданность и благолепие, опасаясь, дабы его
крамольные мысли не стали известны проницательному Мюллеру. Ведь в глубине
души Хрюкову самому мечталось тоже стать генералом Мюллером, или даже
адмиралом.
- Что угодно? - лениво спросил в сотый раз онемевшего было Хрюкова
Мюллер, почесывая волосатой дланью ногу.
- Осмелюсь доложить, ваш-выс-бродь, что вверенный мне в наблюдение барон
Хоррис де Секс-Мерин мною лично задержан и отправлен в Сибирь! Рад
стараться, ваш-выс-бродь!!!
- Какой еще секс? - недовольно поморщился Мюллер.
- Это который Мерин, ваш-выс-бродь! - браво отвечал пристав, стоя по
стойке смирно и от испуга непроизвольно делая отмашку правой рукой, опасно
доставая пах генерала.
- А-а, барон Хоррис, как же, что-то такое припоминаю, кажется, швецкий
шпион, - пробормотал генерал, делая вид, что что-то рыщется в своей памяти.
- Зайдите-ка, болезный, через два дня, пожалуй...
Гроза Ставки и генерал тайной полиции Мюллер на деле был самым известным
пофигистом в Империи.
- Слушаюсь! - возопил пристав и, сметая все на своем пути, включая
чайный сервиз генерала, строевым шагом вышел вон.
"Награда мне обеспечена, - подумал Хрюков уже на улице. - Как он ласково
со мной разговаривал - "голубчик", "зайдите денька через два..."
После того, как Хрюков напивался на протяжении двух дней в одно
известное место, в его голове сложился совершенно нереальный диалог с
генералом, после которого и до адмирала было уже недалеко. Об этом теперь
знали почти во всех пивных местах возле дворца Ставки. Народ готовился в
связи с этим к новым волнениям в народе.
Следующий разговор с генералом был короче, поскольку говорил теперь в
основном один Мюллер и очень быстро.
- Ослы! У меня в полиции служат одни ослы!!! Ублюдки! И дети ослов! Чего
уставился, свиное рыло! Дерьмо! Как звать?! - не делая никаких пауз,
прокричал генерал.
- Частный пристав Хрюков! - отчеканил не разбирающийся в ситуации и
будучи с радужного похмелья частный пристав Хрюков.
- Хрюков?! Господи, какой же ты кретин! Тебе надлежало собрать факты
преступлений барона, собрать на него досье! Ты знаешь, скотина, что такое
"досье"?! Надо выяснить, с кем из агентов иностранных держав он водит
связь, какую и через кого! Что замышляет против Империи! Сколько у него
людей в городе! Не надо ли увеличить численность гарнизона! Почистить как
следует улицы, вдруг приедет государь Император!.. Вот что надо было
делать! А на Св. Елену может каждый дурак отправить! Вот я, например,
возьму и отправлю тебя на Св. Елену! Лес валить! Так ты ж его весь свалишь!
Куда потом людей посылать?! Сила государства заключается не в количестве
тюрем! Эх, был бы ты один такой, Хрюков, с каким удовольствием я отправил
бы тебя на остров Св. Елены! Дегенерат!
Генерал Мюллер был первым человеком в Империи в те минуты, когда он не
был первым пофигистом.
Хрюков пулей вылетел из Столицы, решив, что никогда туда больше не
поедет. Вручение ему награды несколько откладывается, но можно еще все
поправить, пришлют на дом с нарочатым...
"Что же такое дегенерат?" - думал он всю дорогу обратно в Отсосовск и
наконец решил, что Мюллер, хотя и криклив, все же неплохого мнения о
приставе. Мюллер верит в него, пристава Хрюкова. Мюллер на него надеется.
35.
Поручик Бегемотов стойко переносил все лишения. Он жил в небольшом
деревянном домике без окон и местами без крыши, вследствие чего по ночам
часто топили печь. Для растопки шла вся мебель, в том числе стулья, шкаф,
где хранился сидр, ножки кроватей, деревянный, опять же, пол, а также такие
домашние мелочи, как топорище и разрозненные шахматные фигуры.
У неискушенного читателя сложится неправильная картина, если он будет
думать, что домик этот находится где-нибудь в суровой тайге острова Св.
Елены. Нет, должны мы вам сказать, вовсе нет.
Домик этот был полицейским участком города Же, что находится в десяти
верстах от полюбившегося нам Отсосовска. Жандармы, которым надлежало
доставить Бегемотова в поселения на остров, остановились в городе Же
сделать привал. Заночевав в упомянутом участке, все имущество которого, в
том числе окна и часть крыши, местные жандармы уже реализовали в сидр, -
они обнаружили у бородатого городового Задникова большой запас ликера,
ужрались и сели писать пулю.
Бегемотов, с которого на время игры сняли кандалы, все же находился в
расстроенных чувствах, он каждый раз ошибался в подсчете мастей и ему
постоянно писали в гору. Восьмой несыгранный мизер полностью добил
поручика, и он отказался идти дальше на остров, пока не отыграется. Фишка,
однако, не шла. Бегемотов надолго засел в городе Же, проиграв, наконец,
последние подштанники. Хорошо, что у городового нашлась в долг старая
обожженная шинель, которую продать Задников просто не смог. В этой шинели,
потея в лютую жару, Бегемотов и шатался целыми днями по городу, приставал к
мирным жителям, бесплатно напивался в кабаках и знакомился с женщинами,
часто - для себя и для городового. В участок он возвращался за полночь и
вновь садился за мятые карты в надежде отыграться.
36.
Как-то раз с бароном Хоррисом случилось вот что: постоянно пребывая в
игорном доме госпожи Снасилкиной-Шестью, он о чем-то задумался, а потом
заперся в туалете. Барон проспал там двое суток кряду, а выйдя оттуда, не
стал сразу пить сидр, и потому сумел осмотреться - что же делается в
окружающем его пространстве. Произошло это, понятно, случайно.
Так Хоррис узнал о смерти Блина, отъезде Хрюкова, гибели Румбеля и о
триумфе поручика Адамсона. Это последнее обстоятельство возмутило барона до
глубины души. Прекрасно понимая, что бороться ему теперь с поручиком не по
силам, что момент упущен, Хоррис решил покинуть негостеприимный Отсосовск.
Горожане и сами были рады избавиться от опустившегося барона Хорриса, и
если бы штрафной пехотный полк не ушел к театру боевых действий, то, скорее
всего, барон получил бы назначение именно туда. Теперь же после недолгих
формальностей судья Узкозадов торжественно вручил Хоррису бумагу с печатью
- назначение в город Же на должность начальника извозного промысла.
Проводы барона продолжались три дня без сна и передышек. В городе был
устроен фейерверк. Бесплатно раздавались напитки и бублики.
В последнюю ночь Хоррис, пьяный до последенго дребезана, выехал в город
Же. Сразу же за околицей он свернул с дороги и погнал лошадей прямо через
кукурузные поля и торфяные болота. Вскоре, однако, карета развалилась, и
барон продолжил свой путь пешком. Звериное чутье не подвело барона: на
рассвете он вышел к реке и по ней добрался до города Же.
Город был застроен старыми покосившимися домами и залит грязью вплоть до
невозможности. Сказывалась его отдаленность от Парижа и других фортпостов
Империи. "Где же здесь городская управа?" - думал барон, обходя огромные
лужи. На одной из них он столкнулся с каким-то господином с тросточкой и в
белом цилиндре. Тот выгуливал меж лужами собачонку, перевязанную двумя
бантами, зрелище которой несказанно рассмешило барона. С трудом переборов
приступы смеха, он осведомился у этого господина о дороге к управе, на что
получил полный изысканности ответ на чистом французском.
Барон воспринял это как личное оскорбление. Лицо его помрачнело.
- Ты что, свинья, не можешь на языке Империи разговаривать! - возмутился
