Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной
болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл "конским триппером". Болезнь, к
несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями - поручик стал
несдержан "по-малому" в самые непредсказуемые места и время. Между
офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место,
где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик
виноват не был, также как и Машенька - она все-таки не более, чем женщина.
Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию - вот кто явился источником
этой болезни в городе Отсосовске.
Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все
разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя
- болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.
Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона
стало некому. Случай был вот какой.
Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и
ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях
Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не
противились.
Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала
Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал
ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно
преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно,
топырились необычайно.
Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву
два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя
на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.
В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи
Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов - занимаясь прекрасным полом, а
Нахимович - смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и
пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой
косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он
чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую
шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что
Мерзивлян был гомосексуалистом.
- Ты что, голубой, что ли? - спросил его судья. Однако в зале было
шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и
сделал.
Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным
вальсом переспросил его снова.
Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы
показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в
течение многих лет скрывал свои пассивные наклонности, прикидываясь
нормальным, активным гомосексуалистом.
Таким образом, судья Узкозадов и ветеринар Мерзивлян условились и через
сорок минут оказались на третьем этаже возле меблированной комнаты. Войдя
внутрь комнаты и проверив засовы, они погасили все свечи...
На втором этаже продолжалось веселье, когда Узкозадов неожиданно
ссыпался по лестнице и вбежал в зал к офицерам, и только там озноб отпустил
его. Судья трясущимимся руками закурил турецкую сигарету с фильтра.
"Чуть не провалился, - подумал он. - Совсем забыл о конспирации..."
Немного успокоившись, и еле сдерживая отвращение, он пошел к столикам
развлекать женщин.
Так уж получилось, дорогой наш читатель, но Узкозадов никогда и не был
гомосексуалистом - его притягивало все недозволенное, но он так этого
боялся, что так и не стал "голубым". К слову сказать, и знал он об этом
совсем мало.
У ветеринара Мерзивляна были болeе точные сведения о гомосексуализме. Он
слышал, говорят, даже про СПИД не по наслышке.
"Все пропало, - подумал оставленный в комнате Мерзивлян, - этот подлый
Узкозадов меня спровоцировал... Теперь меня посадят, в камеру к мужикам!"
Чтобы избежать преследования жандармерии за свои убеждения и наклонности,
Мерзивлян повесился на куске простыни, и стал похож на вежливого армянина.
Сняли его из петли через две недели, обнаружив Мерзивляна по запаху. В эти
комнаты поднимались за ненадобностью очень редко - развратом господа
офицеры занимались прямо в банкетных и игральных залах.
Образ ветеринара буквально преследовал судью, но потом он решил
выбросить его из головы. Всех поприветствовав, Узкозадов вильнул к креслу,
где сидела Машенька, и стремительно увлек ее за портьеру. Такую ошибку мог
допустить только судья Узкозадов, который не верил в заразные заболевания,
считая их чуть ли не легендой. Например, жалобы Адамсона он объяснял просто
чрезмерной дозой пива.
Княжна Машенька в радостном полузабытьи между тем обняла и поцеловала
судью в губы, начав, хоть и не торопясь, раздеваться. Глядя на нее, судья
стал открывать бутылку шампанского, которое забродило до такой степени, что
пробка, вылетев из бутылки, сбила одну из тяжелых люстр. Люстра упала,
повергнув на пол судью, судья задом обвалил портьеру. Все увидели Машеньку
немного, по пояс, обнаженную, и помятого люстрой Узкозадова, умирающего, но
полного достоинства. Радуясь, что никто так и не узнал, что он был
гомосексуалистом, судья гордо и мощно пел "Врагу не сдается наш гордый
"Варяг", а также "Боже, царя храни" на тот же мотив.
Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С
криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину
хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру
прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на
это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.
Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и
скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.
В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал
пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были
запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.
Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин,
Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался
все же покойным.
Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел
ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях,
придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).
Яйцев все еще стоял на столе и отпихивал Адамсона ногами и ощупывал свою
распухшую, как жестяная консерва, голову, переживая таким образом почти
смертельный удар.
- Ну вот, а тут приходит жена... - настойчиво продолжал Адамсон, не
замечая невнимания ротмистра и явно что-то перепутав.
- Дурак вы, ваше благородие! При чем тут жена? - встрял вездесущный
адмирал Нахимович.
- Не мешай, скотина! - прикрикнул на отставного поручик Адамсон. - Иди
лучше смотри в Устав! Импотент!
Адмирал обиделся и пересел за дальний столик. Оттуда ему было все равно
хорошо видно, как из зала выносят труп судьи Узкозадова.
Зрелище это надолго задержало внимание обидчивого адмирала. Вскоре,
забыв о своем сексуальном недомогании, Нахимович стал грязно домогаться к
веселым барышням, называя их для пикантности "господами гусарами". После
предложений выпить с ним на брудершафт адмиралу захотелось в извинительное
место. Поручик Адамсон (в свою очередь), совсем уж разгулявшись, прокрался
вслед за адмиралом и, совсем уж неизвестно почему, запер его кабинку
снаружи.
Веселье продолжалось, об адмирале, как и о многих других морских
офицерах, вскоре все забыли, даже неблагодарные веселые барышни. А когда
под утро игорный дом опустел, офицеры и их дамы понеслись в пролетках кто
домой, а кто в нумера. Один лишь адмирал Нахимович никуда не уехал, зовя на
помощь в туалетную комнату игорного дома. Кабинка к тому же оказалась для
дамского пользования, из-за чего от мух не было никакого покоя.
В это же время на окраине Отсосовска свет горел только в одном здании -
публичном доме для господ офицеров Ставки. Оттуда и звучали звуки рояля и
крики сонного швейцара:
- Чего тебе тутова, быдло, надо! Станки уже устали!
Так он прогонял стучавшегося в дом возбужденного и грозного ротмистра
Яйцева, офицером Ставки, кстати, уже давно не являвшегося.
В своем упорстве ротмистр был страшен. Он ничего уже не соображал, а
только мычал и пытался достать швейцара саблей, вымазанной в жире кабанчика
и в красном соусе. Швейцар уворачивался и прикрывался дверью, словно
обнаженная женщина.
Проходившие мимо гусары, будучи сами основательно на взводе, не узнали
ротмистра, и даже более того - приняли его за самурайского шпиона. Не успел
Яйцев осмыслить, что происходит, как был тут же изрублен в капусту.
Швейцар, являвшийся, кстати, тайным агентом Швеции, признал того, кто
стучался в его заведение, и воскликнул:
- Так это вы, господин ротмистр! - (было уже, как вы сами понимаете,
слишком поздновато).
Гусары же, возбужденные одержанной победой, повалили в ресторан
"Либидо", выломали дверь и опустошили сидровые погреба. Веселье
продолжалось весь день, а к вечеру разбушевавшихся гусар вывело из
ресторана собранное народное ополчение.
Примерно в это же время, то есть, еще до приезда основных гостей в
игорный дом, в его туалете был найден труп адмирала Нахимовича, замеревшего
на коленях. Голова же его (на это многие обратили внимание) находилась в
"очке". В руке адмирала был зажат орден святого Евлампия с подтяжкой Первой
степени за безупречную многолетнюю службу и клочок клозетной бумаги:
"Ухожу из жизни с честью и доблестью. Прошу считать меня героем. Адмирал
Нахимович."
- Вот истинно офицерская смерть! - заметил внимательный капитан
Малокайфов и решительно застрелился.
Его примеру последовали еще шесть офицеров, но позднее и проходивший
мимо с визитом мэр города Же Сидоров-Микстуров. Впрочем, поговаривают, что
это было не самоубийство.
40.
Между тем во всех имперских газетах появились сообщения о напряженной
обстановке на самурайской границе, а в "Отсосовских ведомостях" и в
"Курьезе Отсосовска" на первых двух страницах рассказывалось о пограничном
конфликте неподалеку от деревни Отсосовки и села Санотряпкино.
Во время этого инцидента семеро самурайцев под прикрытием ночного мрака
и артобстрела пересекли границу, проникли в Санотряпкино и изнасиловали
деревенскую девушку утерянной фамилии. События развивались галопирующе, и
вскоре число изнасилованных по обе стороны границы достигло 28 человек, в
том числе и особ женского пола.
Информация об этом повергала в ужас все гражданское население, и теперь
первый стакан сидра поднимался всеми за здоровье отсосовского гарнизона.
Начальник же гарнизона, поручик Адамсон с приближенным ему офицерским
составом пребывал в полнейшем спокойствии, убежденно веря в силу своего
гарнизона.
Через день в доме госпожи Снасилкиной-Шестью устраивались увеселительные
вечера с холодным шампанским, казино и любительским театром, организованным
княжной Машенька в благотворительных целях. Все роли в этом театре игрались
барышнями исключительно в черном нижнем белье, и вскоре театр должен был
поехать на гастроли в Ставку.
Офицеры кутили, развлекались с дамами, но в основном пили сидр с Иваном,
отлучаясь вроде бы невзначай на кухню.
Трехсотенный гарнизон, расквартированный в Отсосовске, служил надежной
защитой городу, и потому господа превозносили поручика, славили его
внешность и барышень, которые ему нравились и с которыми он уединялся в
спальне.
А обстановка на самурайской границе все накалялась и продолжала
накаляться до тех пор, пока Адамсон не вышел все-таки из равновесия и
потерял всякую уверенность.
Он стал так переживать и терзаться, что уже через неделю у поручика
оставалась только одна надежда - на пятитысячный казачий полк генерала
Базанова, который ко всему прочему обладал самой обольстительной
куртизанкой в державе. По рассказам очевидцев, она имела очень узкое и в то
