роны стали взрываться, и стало страшно, как будто к нам приблизилась
война.
А вообще про войну мы, ребята, говорили редко. Вот раньше, давно, еще
до войны, тогда часто говорили. А сейчас нет. Мы, конечно, читали письма
с фронта, показывали их друг другу, но все же о войне старались не гово-
рить.
Первый из нас получил письмо о гибели отца Валя Шевчук.
Валя был молчаливый белоголовый паренек. Он все время читал или рисо-
вал. А когда поднимал глаза, всех удивляло, какие они круглые и синие.
Раньше, когда Валя только что приехал в колонию, наши ташинские зади-
ры дразнили его. ""Девочка Валя!", "Валя-Валентина!"
Но он оказался парнем настоящим: никогда и ни на что не жаловался; по
своей охоте ходил пилить бревна для печки; когда погас свет, починил
проводку.
Однажды Валя Шевчук показал нам свой альбом. Вернее, не весь альбом,
а те листочки, где были нарисованы ташинцы. Ох и здорово получилось у
него! Особенно Витька - ну прямо как живой! Только я, по-моему, не очень
похоже вышел: нос коротенький, волосы взъерошенные, валенки драные. Нет,
я все же не такой. Но я не обиделся на Валю. Ничуточки!
А как он пел! Они с Витей всегда запевали в два голоса, а уж потом
остальные подхватывали. Я хорошо помню одну их песню:
На опушке леса
Старый дуб стоит... - начинал Валя тихо-тихо, как будто рассказывал.
Мы все замирали... И тут вступал Витя - голосом ровным, похожим на
звук скрипки или еще на крик лесной птицы, пролетающей мимо:
А под этим дубом
Партизан лежит.
И мы видели, мы ясно видели, что произошло там, за лесом, и еще за
полями..
- "...Партизан лежит", - тихо вторил Валя.
А Витька уже дальше, дальше вел нас вглубь горестных и непоправимых
событий:
Он лежит не дышит,
И как будто спит,
Кудри золотые
Ветром шевелит.
Валя тихонько вторил:
- "Ветром шевелит".
И точно на нас дул этот ветер, что проносится над полями, где сража-
ются наши отцы. Так мы чувствовали, так понимали эту песню. А еще я гор-
дился моим другом Витей.
С Витей мы были неразлучные друзья. И койки наши стояли рядом. Витя
давно не получал никаких писем и ничего не знал об отце. Он вырос и еще
больше похудел. Он редко смеялся и разговаривал негромко. Но ребята его
слушались. И не только потому, что он был сильнее многих. У него харак-
тер был твердый, я так думаю. И потом, все любили, как он поет и как
изображает оркестр.
Но Витька любил и почудить. Помню, отрывал у своего пальто пуговицы и
бросал их в печку - посмотреть, загорятся ли. Многое из той жизни в Та-
шине забылось, а вот как Витька бросал пуговицы в огонь, хорошо помню.
Когда мы приходили с улицы, то снимали валенки и ставили рядом с печ-
кой. Сушили. Но не очень близко, чтоб не попал уголек. И однажды, когда
дрова уж прогорели, я показал Вите:
- Смотри! Вон там, видишь, черное болото. А на краю болота стоит ма-
ленький домик. В домике светится зеленый огонек. В домике все зеленое:
зеленый стол, зеленая кровать, зеленая лампа...
- Как до войны, - вздохнул Витя.
- А знаешь, кто там живет? - шепотом спросил я.
- Нет, - тоже шепотом ответил Витя.
- Там живет Зеленый Кузнечик. И он пока спит.
- А что он будет делать, когда проснется? - спросил Витя.
ПИСЬМА
Витя спросил: "А что будет, когда проснется Зеленый Кузнечик?"
Но тут кто-то из ребят закричал, уж не помню кто:
- Витька, тебе письмо!
Витя вскочил с полена - он сидел около печки на полене, - и мы тоже
все повскакали, закружились вокруг Вити:
- Смотри, "Полевая почта".
- От отца! От отца! - закричали с разных сторон.
И уж не помню, Витя ли читал или кто другой, только письмо это помню
хорошо.
"Дорогой Витя! Я воюю очень далеко, там, где всегда холодно, где на
горах лежит снег. Я воюю на море. Море это очень холодное. Я воюю на
подводной лодке. Мы топим корабли фашистов.
Утром, когда мы возвращаемся к себе на базу, домой, мы стреляем в
воздух. Один залп - это один потопленный транспорт. Два - это два потоп-
ленных транспорта. С нами вместе воюет мальчик, его зовут Шурик. Он еще
не матрос, а юнга - сын флота. Мы его все очень любим. Все наши подвод-
ники шлют тебе привет. И просят, чтобы ты уповал на победу. Тебе шлет
привет юнга Шурик".
Витя наклеил красную звезду на бумагу. И мы все вместе написали Вити-
ному папе ответ"
"Дорогой папа и юнга Шурик! Мы живем хорошо. И мы уповаем, раз вы нам
велели, хотя мы не знаем, что это значит. Мы все шлем привет юнге Шури-
ку, отважному моряку и сыну флота. Пусть он нам пришлет фотографию.
Твой навеки сын Витя. И его товарищи".
Письма... Письма... Я помню эти письма-треугольники с адресами "Поле-
вая почта", они, как птицы с обожженными войной крыльями, летели к нам,
ребятам, у которых не было радом отцов и матерей.
А мы в Ташине, в детской колонии, не забывали, что идет война, ни на
минуту не забывали. И когда разговаривали, и когда смеялись, и когда
рассказывали сказки (мы тогда много рассказывали сказок. Сядем около
печки, рассказываем).
Теперь я знаю, что значит слово "уповать", это слово очень старое,
можно сказать старинное, и значит оно - надеяться, не терять надежду.
"Уповать на победу" - верить в победу. Ах, как нам хотелось скорее уви-
деть эту победу, чтоб скорее вернулись наши матери и отцы, чтоб не по-
гибли они...
...Была поздняя ночь, а мы с Витей не могли заснуть. На койке у окна
плакал Валя Шевчук. Он закрывал голову подушкой, но все равно мы слыша-
ли, как он плакал. И не спали. И не решались подойти к нему. Я сказал
Вите:
- Давай подбросим в печку полешек.
Огонь разгорелся снова.
Желто-красное пламя. Пламя! Где-то там, за лесом, и еще за лесом, и
за речкой, за палями, оно было страшное, оно было - война. Охваченные
пламенем, кружились деревья, тянулись ветками к небу. А с неба падали
черные бомбы, и дрожала земля, горела земля.
- Вроде заснул... - кивнул Витя на Валину кровать. И вдруг зашептал:
- Проклятые фашисты! Проклятые фашисты!..
- Эх, пацанам трудно на фронт попасть!
И вот тогда, в тот поздний вечер, мы размечтались с Витей об удиви-
тельном человеке:
- ...Он захочет и станет большой-большой - до неба...
- А захочет - станет маленький, меньше муравья, хоть куда пролезет!
Малюсенький такой - не углядишь.
- И чтоб смелый, никого не боялся...
- Ну, это ясно!
- И сильный, как...
- Ага... как схватит рукой дом - поднимет, как дунет - все враги раз-
летятся. А смеяться начнет, так земля задрожит. Он смеяться любит...
- И чтоб добрый был...
- И чтоб белочек любил и этих... кошек или там... жуков малюсеньких.
- И чтоб никогда не умирал...
- Да. Никогда не умирал.
Мы этого очень хотели с Витей, и я спросил:
- А как ты, Витьк, думаешь: будут такие люди, а?
- Будут, конечно, только не скоро - лет через сто, а может, через ты-
сячу...
- А вдруг мы его встретим пораньше, а?
Мы засмеялись, и Витя сказал:
- Ладно, закрывай печку, пошли спать.
Часть вторая
КАПИТАН ВЕДЕТ КОРАБЛЬ
ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ
Вига сказал, что не скоро - через сто, а может быть, через тысячу
лет... Так он сказал тогда - я помню. Теперь прошло много лет. Я теперь
вырос, стал взрослым дяденькой. И живу не в маленьком городке Ташино, а
в большом городе, на улице Большая Почтовая.
У меня - вот смешно! - выросли борода и усы. Конечно, удивительно,
после того как я был совсем-совсем маленьким.
Теперь я как-то уже привык, что стал дяденькой. И все кругом привык-
ли, так что, наверное, удивились бы, если бы я вдруг опять стал мальчи-
ком.
Нет, я об этом и не думаю, - дяденька и дяденька, очень даже хорошо.
Только вот одно неудобство - борода чешется. Ничего тут страшного нет,
можно почесать бороду; да она у меня небольшая: так, не борода, а бород-
ка. Я ее гребешком расчесываю - у меня такой маленький гребешочек есть.
Расчешу бородку и - фу! фу! - продую его и положу к себе в боковой кар-
ман костюма. У меня, конечно, есть и костюм, и галстук, и даже голубая
фетровая шляпа. Когда здороваюсь, я теперь снимаю голубую фетровую шляпу
и говорю: "Здравствуйте!" И никто, решительно никто, не удивляется, что
я такой взрослый и вежливый.
Да, но не об этом речь. А приближается то, к чему я вел рассказ.
У меня на столе зазвонил телефон (он зеленый и всегда стоит на сто-
ле). Я снял трубку:
- Алло! Я слушаю.
Взрослый голос проговорил в трубку:
- Здравствуйте! Не хотите ли поехать сегодня за город?
Это звонил мой знакомый, абсолютно взрослый человек, приглашал к себе
в гости. А у меня в городе была уйма дел, и я стал отказываться. Но чтоб
не огорчать знакомого, я сказал, что вряд ли вырвусь, но постараюсь.
(Заметили, какие у меня появились слова? "Вряд ли", "постараюсь".
Так говорят взрослые. И я так тоже говорю, потому что я дяденька, дя-
денька с усами и бородкой).
Целый день я не думал о приглашении. А к вечеру странное, удиви-
тельное чувство (взрослые слова!) охватило меня: мне показалось, в этот
вечер что-то должно случиться.
Вечером я сел в электричку и поехал за город. Сумерки еще не сгусти-
лись. Но когда поезд тронулся вдоль перрона, зажглись огни. Сырой воздух
пожелтел. Да, я забыл сказать, что была весна.
Электричка набирала скорость. Я сидел около окна.
Смотрел. Там, за окном, отступали дома, многоэтажно-каменные дома.
Они не могли успеть за поездом, они отставали, они оставались вместе с
улицами, людьми, машинами.
А поезд мчался дальше. Я глядел на остающийся город. В тот вечер -
да, честно скажу - я ждал удивительной встречи, что-то должно было слу-
читься. И я прижался лицом к стеклу, потому что быстро стало темнеть.
Электричка вырвалась из города, и там, за окном, открылись поля, подсту-
пил черный лес. Я уже плохо все различал, стало совсем темно. А я все
прижимался лицом к окну, уже не надеясь увидеть, а может быть, только
услышать, что мне шепчут поле и лес. Темнота стукалась в стекла вагона,
оставляя блестящие капли на стекле. Дождь. Пошел дождь...
Вдруг я различил - дождь зашептал: "Жди... жди..." Колеса вагонов
застучали: "Жди... жди..."
И было так приятно, что они говорят со мной очень просто, как с ма-
леньким: "Жди... жди..."
На одной из платформ я сошел, а электричка поехала дальше. Тускло
светили фонари. Я шел по размокшей дороге вдоль деревянных заборов. Тени
деревьев пересекли мне дорогу. Справа от дороги стояли березы. Я искал
улицу с удивительным названием "Вторая Перезвонная". Рядом с длинными
тенями деревьев я заметил коротенькую тень. Посмотрел направо и увидел
девочку.
- Ты здешняя? - спросил я.
Она засмеялась.
- Где ты живешь, девочка?
Она показала на березу.
- Ты спустилась с дерева, да? Но ты же не зверек.
- Нет, я зверек. Я зверек и девочка. Разве вы не видите?
Я внимательно пригляделся. При тусклом желтом свете фонаря стояла де-
вочка в красном пальтишке, без шапочки. Рыжие волосы ее блестели, на них
лежали капельки дождя.
- Очень неуютно тебе жить на дереве? - спросил я.
- Да. Был дождь.
- А не скучно? Что ты там делаешь, на дереве?
- Слушаю, как растут листья. Играю.
- Аа-а! Ты думаешь меня удивить. Нет. Когда-то, когда я был ма-
леньким, я уже знал девочку, которая живет на дереве.
- А вы давно были маленьким?
- Тысячу лет назад.
- Тысячу лет? Как давно.
- Скажи, девочка-зверек, ты не знаешь, где здесь улица Вторая Перез-
вонная?
- Знаю. Я вам покажу. Закройте глаза.
- Ты смеешься! Как же я увижу, если закрою глаза?
- Так ненадолго. А сначала наступите на камень. Вон у вас под ногами
камень.
Я наступил на камень, закрыл глаза.
- Повернитесь, - услышал я голос девочки. - Поднимите голову. Откры-
