снопов, заклиная молодых к плодородию, а утром, побуживая, бить горшки о
стену. И опять учнут ловить свата и пороть соломенным кнутом, опять будет
озорное веселье, многократное для языка русского и однократное, единое в
жизни для каждого из племени русичей, зато и запоминаемое на всю жизнь.
Уехала свадьба, повернулось еще на один оборот колесо времени.
Великий князь остался снова один в изукрашенном своем терему.
Год был урожаен на свадьбы, как и на хлеб и иное обилие. В пору
прошли дожди, в пору настала жара, в пору, вовремя подступила жатва
хлебов. Еще не убрались с хлебом, как пожаловали послы с далекой Волыни,
от князя Любарта Гедиминовича.
Поклонясь дарами, бояре литовского князя в долгих праздничных одеждах
русского кроя стали в ряд под матицею, огладили бороды. Князь Семен,
упрежденный заране (уже знал, о чем будет речь), сидел в кресле прямой и
торжественный в кругу избранных, также празднично изодетых бояр. Ждал.
Старший волынский боярин опустил руку с шапкою, поклонил низко, в пояс,
рукою достал до полу.
- Здравствуй, великий князь! Мы к тебе не с бедою, не со враждою!
Мыслит с любовью к тебе князь наш, Любарт Гедиминович, и просит за себя
сестричну твою, дочерь князя Костянтина Ростовского! Будь отцом, будь и
сватом, яко старший ты середи всех князей владимирских и без воли твоей
неможно ничто сотворити в русской земле!
Послы еще долго говорили, один сменяя другого, и о Любарте, и о
богатствах волынского князя, отбившегося от ляхов, и о том, что не станет
утеснения дочери Костянтиновой в исповедании веры православной. Семен,
слегка склонив голову, слушал, вспоминая сестру Машу, ее легкую твердую
поступь, ее стремительный лик, задышливую в последние годы, торопкую
речь... И вот теперь дочерь на выданье! Новое поколение упрямо приходит на
смену. Что принесет оно себе и Руси? И на миг, только на миг, так не
захотелось отдавать сестричну, племянницу, князю литовскому на далекую и
уже чужую Волынь! Перемог. Брак был почетным. И честь - в том, что к
первому обратились к нему, - была немалая. Кажется, он за протекшие годы,
неведомо сам для себя, сумел-таки утвердить уважение к власти великого
князя владимирского, сумел без крови и слез, без войн и почти без походов,
не теряя людей и не зоря волости. Еще и то стоило взять в ум, что Любарт
приходил родным братом покойной Анастасии-Айгусте, а также крещенному
Симеоном Явнутию, и ежели кто из Гедяминовичей мог еще когда-нибудь
противустать Ольгерду и утвердить православие в Литве, то это был и это
мог единственно князь Любарт. Послам было дано согласие и обещана помочь в
сватовстве.
А вскоре иные послы пожаловали на двор великого московского князя.
Сам Ольгерд прислал с тою же просьбой <о славном деле, о сватовстве>.
Отведя приличный срок после смерти первой жены, литвин обращался теперь к
великому князю Семену, прося руки свести Семеновой, тверской княжны
Ульяны, дочери покойного Александра.
Сватовство Ольгерда застало Семена врасплох. Только что, седьмого
сентября, Мария разрешилась от бремени сыном. Младенца, названного
Михаилом, крестил сам митрополит Феогност. Все было очень торжественно,
для крещения выставили новую серебряную купель, восприемницами младеня
были боярыни виднейших родов - Вельяминова да Клавдия Акинфична... И тут к
растерянно-счастливому, захлопотанному отцу подступили Ольгердовы послы.
Давний ворог теперь набивался в родство. С кем? С ним, великим князем
владимирским, или с тверским домом, домом покойного Александра? И
хотелось, ох как хотелось на радостях думать, что с ним, что проученный
Ольгерд утих и оставил свои хитрые ковы, что брезжит заря союза восточных
православных государей противу общих ворогов... Ох как хотелось верить!
Знал ли Семен, что вскоре последуют иные свадьбы? Что Ольгерд выдаст
свою дочь Аграфену за сына суздальского князя?
Что в один и тот же день двадцатилетний тверской княжич Михайло,
которого уже теперь боготворит Тверь, женится на дочери Костянтина
Василича Суздальского, старого супротивника Симеонова?
И что не о мире с владимирским князем мыслит Ольгерд, а о том, чтобы
помочью родственных связей сколотить союз всех недовольных Москвою, взять
в кольцо великого князя Семена, объединив против него Тверское, Ростовское
и Суздальское княжества, которые вкупе были не слабее Москвы?
Что вскоре начнет он бешеную борьбу в Цареграде и на Руси, ладя
оторвать православную Литву от владимирской митрополии?
Что свадьба его на Ульянии Тверской через два десятка лет выльется в
союз с Михаилом Александровичем Тверским, дерзнувшим в ту пору поворотить
историю, выльется в бои и походы, залившие кровью всю залесскую Русь?
Конечно, не знал!
Но почуять мог, и почуял, и начал теперь сомневаться в том, что
давеча так охотно пошел навстречу Любарту Гедиминову.
Уважительность Ольгердова была неспроста. Настасья, конечно,
согласится на этот брак с радостью. Шутка - выдать двух дочек за великих
князей! А он, Симеон, мог бы и помешать опасному браку, и это, конечно,
предвидел Ольгерд. И не потому ли первым послал к нему свататься князя
Любарта?
На совет призвали самого Феогноста. Ольгерд предвидел все.
Торжественно заверил, что его будущая жена будет иметь своего
православного попа и домовую церковь. Быть может, убедясь в тщете недавних
гонений на христиан, крещеный Ольгерд решил опять перекинуться под крыло
греческой церкви?
Но и отказать великому князю литовскому, тем паче после свадьбы
Любартовой, было почти что объявлением войны. И перед Машею... Ульяна
как-никак сестра ей! Представил высокого, осанистого, крупноносого
Ольгерда, в полседой бороде, - пятеро взрослых сыновей, шутка ли! - и юную
Ульянию рядом с ним, стало нехорошо. И опять, скользом, поглядел на Марию.
И он много старше жены, а уже и не чует разницы. Общая постель и заботы
семейные скоро уравнивают супругов!
Решило и то рассуждение: Василий Михалыч, нынешний князь тверской,
зело не стар. Скоро ли сядет на стол Всеволод? А и сядет, всех-то
Александровичей четверо! Нет, не страшен Симеону и Москве Ольгердов брак!
Предвидеть грядущего не может никто, тем паче такого грядущего,
которое надвигалось, пока еще незримо, на Владимирскую Русь. И Симеон
совершил ошибку, которой не избежал бы, пожалуй, даже его многоумный отец,
дав согласие на брак Ольгерда.
А Ольгерд? Величественный, румянолицый даже в старости, с высоким
челом, звучным и приятным голосом, исхитренный в знании языков и навычаев
многих стран, не пивший ни вина, ни пива, сохраняя тем бодрость телесную и
остроту ума, - Ольгерд сумел всецело пленить юную Ульянию, ставшую ему
верной и преданной супругой. Он был и вправду красив, и порою неотразим.
По описанию одного немецкого хрониста, прекрасно ездил верхом и только
ходил, слегка прихрамывая на правую ногу - черта ч°рта.
Ольгерд, как показало время, предвидел все. И только одного -
неисповедимости путей грядущих - не мог ни предвидеть, ни рассчитать, ни
преодолеть Ольгерд.
Младенец Михаил, сын великого князя Семена Иваныча, прожив всего
несколько месяцев, умер от непонятной хвори в исходе зимы того же 1349/50
года.
ГЛАВА 103
- Князь у себя?
- Сожидает.
Слуги, низко склонясь перед митрополичьим наместником, раздвигают
занавесы дверей. Алексий неслышно проходит в покои Семена. Ордынские ковры
заглушают звуки шагов.
Князь Семен лежит, скинув зеленые сапоги и ферязь, лежит, хотя еще
нет скончания дню. Лежит на застланной постеле, а не на лавке, под
раздвинутым пологом из палевой восточной камки, прямо на шубном одеяле,
кинув под себя домашний холщовый вотол и положивши курчавый овчинный
полушубок под голову. Словно и не в опочивальне княжой, а где-то на
путях-дорогах, в гостевой избе.
Завидя Алексия, он с видимым трудом встает, принимает благословение и
вновь ложится, валится бессильно навзничь, кинув одну руку под голову.
Мария выходит неслышно из опустевшей детской, подходит под
благословение Алексия, подвигает ему сама легкий раскладной стулец от
налоя, тревожно окидывает взглядом супруга своего, заботно - изложню,
лавки, кованые ларцы, книги, нет ли какой нечистоты, брошенной тряпицы в
покое? Но все в поряде, и кувшин с квасом, и тарели с коржами и мочеными
яблоками стоят на столе. Она удаляется, дабы не мешать мужской беседе.
- Меня все приходят утешать! - хрипло говорит Семен, глядя в потолок.
(В покое полутемно, маленькие оконца в косоплетеных переплетах со
вставленными кусочками цветной слюды уже померкли, и лишь последние капли
дневного света то старым золотом сквозь кружево морозных цветов, то синью,
то густым мерцающим раствором гречишного меда пробегают по оконницам.
Горит одинокая свеча, и от нее на лице великого князя желтые обводы
теней.) - Даве Андрей Иваныч Кобыла приходил... У самого пятеро сыновей,
один другого краше и возрастнее.
- Верный муж, и ратен, и прям! - возражает Алексий.
- Знаю. И люблю. А только... Василий Протасьич приходил, с сыном, с
Василием.
- Держатель Москвы! - подсказывает Алексий.
- И дети добры у ево, и внуки! - упрямо продолжает князь. - Иван
Акинфич меня утешал. У самого четверо сыновей. Василий Окатьич приходил,
Афиней, Мина - у всех ражие сыновья, отцова заступа и опора! Михайло Юрьич
Сорокоум даве был - трое сынов у старика; твой брат, Феофан Бяконтов,
приходил только что, и он не обижен Господом! Ежели мы все виновны, почто
я один наказан пред всеми прочими?
- Не греши, князь. Ты - глава, и грех на тебе, а не на их!
- Знаю, Алексий, прости. Тяжко мне. Скорблю и гневлю жалобами Господа
моего... Как легко, как душеприятно быть восприемником славы предков
своих! Повторять: великая, Золотая Киевская Русь; мыслить себя
сонаследником древних доблестей - как легко! И сколь трудно разделять и
нести на себе бремя чужое, отвечать на высшем суде за грехи отцов! Я знаю,
ведаю, - возвысил голос Семен почти до крика, - ведаю, что должно мне
отвечать за грехи отца, ибо ими укреплено подножие власти моей! Знаю,
Алексий! - продолжал он исступленно, приподымаясь на локтях,
раскосмаченный, почти страшный, с расхристанным, расстегнутым воротом
дорогой рубахи. - Знаю! И устал отвечать! Возьми и меня, Господи, изжени
света сего, да не буду зреть длящую гибель рода моего!
Алексий поднял предостерегающую руку, возразил сурово:
- Утихни, князь! И не греши более. Наша соборная апостольская церковь
учит веровать в чудо. Зри, происходят исцеления у гроба святителя Петра!
Даве опять жена посадская, много лет лежавшая на гноище без ног, получила
прощение, приложась с верою к цельбоносным мощам. Зри! Исцеление - это
чудо. А чудо - это то, во что христианин может и должен верить во узищах,
скорби, плену, даже во тьме адовой, ибо и оттуда вывел единожды на свет
божий грешные души горний учитель наш, Исус Христос! Не речем: всегда
совершает чудо; не речем: по прошению нашему или по заслугам пред
Господом! Да, все в мире идет и проходит, истекая одно из другого, по
данным свыше законам своим, как из семени произрастает цветок, дающий в
очередь, семя свое. Никто же весть, какою благостынею нисходит чудо в наш
мир; но и по прошению, но и по горячей вере случает то иногда, ибо
слабость наша требует себе опоры, клюки духовной, да не упасть в отчаянии
безверия... Помни об этом, князь, и молись! И даже погибая с верою, знай,
