Кремник, уже от знакомого сторожевого узнал с невольно упавшим сердцем,
что недавно пришел молодой мних - <чудной такой!>, - которого, расспросив,
тотчас проводили в покои великого князя.
ГЛАВА 105
Сергий сумел обогнать своего гонца потому еще, что почти не спал и
вышел в потемнях. К тому же он хорошо ведал лесные пути, да и лыжи
сослужили ему добрую службу.
Прохожего монаха не задержали у внешних ворот Кремника, а когда он,
озираясь, подошел к воротам княжого терема и спросил, не здесь ли игумен
Стефан, присовокупив, что он зван к великому князю, то один из сторожевых,
взявшихся было с хохоту за бока, услышав имя Стефана и вглядевшись в
странника попристальнее, воскликнул: <А ну постой! Знаю игумена!> - и,
отпустив второму весельчаку затрещину (не шути над иноком, раззява!),
развалистой походкою заспешил к теремам. Подбежал боярин, коему наказано
было встретить монаха, захлопотал, повел Сергия за собой.
Сергий вошел во дворец, озираясь по сторонам. Он почти был уверен
тотчас встретить брата и потому только и не завернул прежде к Богоявлению,
как собирался дорогой. Он с удовольствием присел (все-таки поболе
семидесяти верст оставлено за спиною!), не отказался и от трапезы,
предложенной ему в молодечной княжого дворца. Боярин, сожидавший Сергия,
растерялся было, но сам сообразил, что путника прежде следует усадить и
накормить, а тем часом повестить о его приходе князю, игумену Стефану и
наместнику Алексию. Рагуйло Крюк сумел запоздать как раз настолько, что у
боярина отошло сердце и дело окончилось для него хоть и не с наградою, но
и без выволочки.
Гость, однако, отодвинул от себя жирные мясные шти, ограничась хлебом
и квасом. Боярин, ругнув себя самого (как сообразил монаху мясное
подать!), расстарался притащить мису вчерашней разогретой окуневой ухи, и
Сергий с веселыми искрами в глазах, только чтобы успокоить боярина,
выхлебал деревянной ложкою и ее тоже.
Непривычная сытость клонила в сон. Сергий слегка отвалил к стене,
расслабив тело, закрыл на минуту глаза. Заставил себя ни о чем не думать,
погрузившись в глубокий покой внутренней тишины. И пока захлопотанный
боярин, все еще слегка сомневавшийся, того ли он, кого должно, принял и
угощал, бегал в верхние горницы дворца, Сергий спал, или, вернее, пребывал
в сосредоточенной полудреме. Нескольких минут ему хватило для отдыха, и
когда боярин вновь явился перед ним, он уже был снова бодр и свеж, как
давеча.
Спросив, где здесь домовая церковь, Сергий, оставя серую свиту и
мешок в молодечной, поднялся вслед за боярином в терема, прошел длинными
лестницами и переходами. У порога княжеской домовой церкви, оборотясь к
боярину, сделал ему знак оставить себя одного, и боярин, с некоторым
сомнением окинувши княжескую церковную утварь из золота и серебра,
послушно отступил, прикрыв за собою двери. Что-то было в этом молодом
мнихе, заставлявшее без ропота подчиняться ему.
Тут, в церкви, стоящего на молитве, и нашел брата Стефан. Они
обнялись, презрев уставные правила, потом уселись на лавку в крохотном
притворе, и Стефан торопливо поведал брату о семейных злоключениях
великого князя владимирского, стать духовным лекарем коих сам он
затруднялся ныне.
Сергий выслушал молча. Узнав, что за ним посылали с ведома и по
совету Алексия, вскинул мгновенный пристальный взгляд на брата. Стефан
вдруг как-то иссяк, не ведаючи, о чем еще говорить с Варфоломеем. Начал
сказывать о своих многовидных обязанностях и трудах. Младший брат был как
бы тот и не тот (и это связывало Стефана, сбивало с мысли и речи). К
прежнему, простому и ясному, присоединилось нечто, словно бы отлитое из
прозрачного индийского камня. Все зримо, все видно насквозь в сияющих
гранях, а уже не порушить, не достать, не тронуть рукой. Сергий внимал, не
перебивая, спросил только:
- Тяжко тебе, Стефан?
И Стефан, начавший было незаметно для себя прихвастывать, опустил
голову, кивнул и ответил:
- Да.
Алексий вошел в притвор церкви быстрым своим, стремительным и легким
шагом. Братья встали. Алексий, благословляя, пристально вперил взор в
младшего. Он давно уже умел с первого взгляда понять человека до самой его
глубины, но тут было нечто и его сбившее с толку. Перед ним стоял молодой
муж, почти юноша, и глядел открыто, твердо, ничего не скрывая в себе.
Готовно сожидал вопрошаний. Он только что прошел пешком десятки поприщ
пути, прошел потому, что его позвали и, стало, он надобен зачем-то ему,
Алексию, и великому князю Семену. И вот он здесь, чтобы исполнить
просимое, быть может, произнести всего несколько слов и уйти.
Алексий все продолжал глядеть на Сергия, задумавшись. Ведь он знал,
он этого и искал многие годы! Почему же теперь он растерян и не ведает,
что сказать, о чем повестить? Был бы перед ним муж, убеленный годами, от
лица коего струился бы вот такой же точно ясный и белый свет, он бы,
может, просто простерся ниц и попросил благословения. Быть может, и сейчас
только это и надобно содеять? Да! Именно это! Как поступали древние старцы
в пустыне Синайской, встречая брат брата, как содеял бы, верно, святой
Антоний на месте его, не величаясь саном своим, ниже возрастием, ни даже
святостью, ибо... ибо...
- Благослови меня, отче Сергий! - вымолвил он наконец. И Сергий
молча, готовно поднял благословляющую десницу, произнеся краткие уставные
слова. И тем уравнял. И, уравняв, снял с души Алексия нужную тяжесть
власти. Как-то разом и вдруг попростело. Они уже все трое уселись на узкую
лавочку.
- Мне Стефан уже все поведал, - вымолвил Сергий.
- Великий князь очень хочет видеть тебя! - возразил Алексий. - Но
после столь тяжкого пути? Ежели завтра?
- Я не устал, - сказал Сергий. - Вернее, уже успел отдохнуть.
Алексий помедлил, встал. Он уже понял, что Сергий всегда говорит и
будет говорить только правду. Двинулся было к выходу, но передумал и
кивнул. Стефану:
- Повести ты великому князю, что Сергий здесь!
Стефан вышел, Алексий с Сергием остались одни. И тут Алексий содеял
то, что уже давно хотел содеять, но не мог при Стефане, дабы не обидеть
богоявленского игумена. Опустился на колена и молча простерся ниц у ног
Сергия.
- Владыко! - услышал он ясный и негромкий голое над своей головою. -
Недостоин есмь поклона твоего и несвершен годами пред тобою! Встань,
владыко! Приду я, и придет другой, и не изгибнет русская земля, и не
престанет свет! Встань, владыко, достоит мне лежать ниц пред тобою!
И когда Алексий поднялся, смущенный, Сергий сам легко опустился на
колена пред ним, коснувшись грубою скуфьею церковного пола. И тотчас
поднялся с колен, улыбаясь. И опять стало просто. И все было сказано, на
что не хватило слов.
- Князь жаждает утешения? - спросил Сергий.
- Он хочет чуда! - возразил Алексий.
- Чудо исходит от Господа, но не по просьбе людей!
- Ведаю. Пото и позвал тебя.
- Опять реку, владыко, недостоин есмь! Я могу помолить вышнего, как и
всякий другой инок на месте моем.
- Только этого и хотят от тебя, Сергий! - Помедлив, Алексий добавил
тихо: - Изреки ему что-нибудь, ты возможешь... Дай князю покой!
- Скажи, - перевел речь на другое Алексий, - не мыслишь ли ты, что
киновийная жизнь не крепка без общежительного устава студитского,
заброшенного ныне на Руси?
- Мыслю, владыко! - отмолвил Сергий. - Но не возмог един убедить
братию в том.
- Коея помочь надобна обители от меня?
- Все у нас есть, владыко, а лишнее не надобно иноку!
- Я ждал этого ответа, Сергий, и все-таки... Быть может, книги,
свечи, утварь церковная?
- Егда не хватает свечей, горит лучина. А книги, потребные к
исправлению церковному, у нас есть. Есть Евангелие, служебный устав,
Октоих, труды Василия Великого... И не в книгах, а в подвигах во имя
господне иноческое бытие!
- И этих слов я ждал от тебя, Сергий! Но не отринь хотя бы
благословение наше!
- Владыко, разве можно отринуть благословляющего тебя, не согрешив
пред Господом?
Скорые шаги Стефана уже послышались со стороны сеней. Алексий
выпрямил стан, собираясь к делу. Подумал: вот так бы сидеть иногда рядом с
ним или стоять на молитве, даже и не говоря ни о чем, просто знать, что он
- рядом с тобой! Стефан вошел, повестив громко:
- Князь великий сожидает к себе!
Оба встали, согласно осенили себя крестным знамением и направились
вослед Стефану в княжий покой.
ГЛАВА 106
В изложне государевой ясно и жарко горели свечи. Палевый полог
кровати был пристойно задернут. Мария вошла, когда уже гости расселись,
подошла под благословение сначала к Стефану, потом к Алексию, наконец,
помедлив, к молодому иноку в грубом дорожном подряснике, вгляделась ему в
глаза, сморгнув долгими ресницами, вздрогнула, произнесла тихонько:
- Благослови, отче!
- Благословляю тебя, жено, и благословляю плод чрева твоего! -
серьезно, почти словами молитвы ответил Сергий. Мария вдруг легко
опустилась на колени и поцеловала руку Сергия. Встала, глянув на
изготовленный стол с рыбными закусками (к коим, впрочем, так и не
притронулся никто), глянула с тревогой на мужа, вышла вон, тихо притворив
дверь.
Князь Семен все рассматривал Сергия. Почему у него такое белое лицо?
С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок отнюдь не выглядел
заморышем: широкий в плечах, он легко, не горбатясь, держал свой стан и
выглядел свежим после долгого своего пешего путешествия (о чем князю
Семену не замедлили повестить).
- Почто гость не на кони прибыл? - спросил он все-таки, только чтобы
начать разговор.
- От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний
учитель наш Исус Христос! - ответил инок, смягчив суровость ответа светлою
улыбкою лица.
А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег - или
свет? Светлое! <Светоносное>, - скажет поздним вечером, проводив гостя,
Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока
была необычайная белизна.
Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы
застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор;
Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и
утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что
невесть почему, опустилась на колени...
Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?
<Все ли сказано этому иноку?!> - гневает про себя князь, не понимая
уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна
исповедь...
- Я позвал тебя... - начинает он затрудненно, сдвигая сердитые
складки лба.
- Прости, князь! - перебивает его молодой инок. - Мне уже все ведомо
от брата моего Стефана!
- И что скажешь ты, что изречешь? - спрашивает Семен, желая (и не
желая вовсе) услышать новые слова утешения, новые ободрения и призывы к
твердости духа... И Алексий взглядывает на Сергия сожидающим взглядом,
верно, тоже хочет тех утешительных слов.
- Кару господню надо принимать без ропота, - говорит молодой монах.
- Кару? - переспрашивает Семен. Ради гостей он приодет и причесан, в
зеленом травчатом шелковом сарафане, в тимовых сапогах, шитых жемчугом, но
в душе его та же прежняя сумятица чувств, и он не враз и не вдруг понимает
молодого инока.
- Для чего ты позвал меня, князь? - спрашивает инок в свой черед. -
