было столь полным, что неможно было даже и говорить о нем.
Да, он был счастлив! Впервые счастлив и даже побаивался счастья
своего в пору, когда кругом, казалось, зачинался незримый пожар и земля
ждала от него мужества и твердости.
Сейчас Маша докормит малыша, покажет отцу - уже успокоенного, с
сомкнутыми белесыми ресничками, тихо чмокающего спросонь, - и девка унесет
его в соседнюю горенку, отгороженную от изложни княжеской не дверью, а
занавесой, чтобы Маша могла, пробежав босиком по ордынскому толстому
ковру, подкормить малыша, помочь девке, ежели что надо.
Остается еще одна грамота, от Василия Калики, прибывшая всего час
назад и отложенная князем. В Новом Городе вновь какая-нибудь суета, в коей
не разобраться без князева слова! Он, вздыхая, взламывает восковые печати
и - забывает про все. Маша неслышно подходит к налою.
- Ты что-то гневен?
- Чти! - кратко и грозно отвечает он. Маша, хмуря лобик, водит
глазами по строкам:
<Магнушь, король свейскый, присла ко владыце Василью и ко всем
новогородчем послы свое черньци, глаголя: пришлите на съезд свои философы,
а я свои, да проговорят про веру, а да увемы, чья будет вера лучши. И оже
будеть ваша вера лучше, и яз в вашу веру иду, а будеть наша вера лучше, то
вы станете в нашу веру, и будем вси за один. Аще ли не поидете в мою веру
или в одиначество, хощу идти на вас и со всею силою моею...>
- Погоди, это война? - спрашивает она тревожно, запахивая грудь.
- Это не все, чти дальше! - отвечает он.
<И яз, владыка Василей, отвеща королю: еже хощеши уведати, которая
вера лучше, наша или ваша, пошлите в Царьград к патриарху, зане же мы
прияли от грек православную веру, а с тобою не спираемся про веру, а
которая обида будеть межи нас, а мы к тобе отошлем на съезд...> - шепотом
читает Мария.
- Дак сей богослов с ратью уже стоит в Березовом Острове! - срываясь,
кричит Семен. - И уже почал насильно крестить ижору и вожан! И подошел с
полками к Ореховцу! Сговорились они, что ли, с папой своим?!
Семен уже стоит, уже меряет изложню яростными шагами.
- Пошлешь рать? - спрашивает она, выпрямившись и острожев, и ждет,
что же решит ее муж, воин и князь.
- А в Ореховце сидят Наримонтовы наместники! - кричит он, ударяя
кулаком по налою. - Опять Литва! Для кого я пошлю рать на свеев?!
Собрать думу! Сейчас! Нет, обождать до утра. Да и часом не решить:
гонец и то несколько дней скачет из Новгорода... И потом - почему нету
просьбы о помочи?! Что ся творит в Нове Городе Великом? Быть может, сами
решили переменить веру?! Нет, нет, этого, конечно же, нет!
Но постой! Византия... Царьград, уния с Римом, едва не состоявшая;
краковский король, обращающий в католичество Волынь, Орден, усиливший свои
набеги, и глупость Ольгерда, и теперь свеи с Магнушем, затеявшие наконец
пресловутый крестовый поход, деньги на который собирали еще когда Магнуш
был дитятею... И все враз, и все вдруг, длинным полумесяцем, в середине, в
сердце которого стоит одна лишь Владимирская Русь! Прости, Алексий, и ты,
Феогност, прости! Я был слаб, я мыслил только о себе, но теперь я вижу, я
понял! Нет, это не мара, не вымыслы книжников, это крестовый поход
католического Запада на Русь!
Ну что ж, король Магнуш! На этой земле ты встретишь владимирские
полки и татарскую конницу, или я больше не князь русской земли!
Маша ловит его за плечи, успокаивает, ведет в постелю, хочет принять
в себя его неистраченный гнев.
- Все будет хорошо! А ныне - усни, Семен! Утихни, усни до утра! Утром
соберешь думу, утро вечера мудренее!
- Надо послать в Ростов, пусть выступают с ратью! - бормочет он,
сдаваясь.
- Ложись, ладо! - нежно просит Мария. - Пошлешь из утра!
Новогородское посольство с просьбою о помочи во главе со степенным
посадником Федором Даниловичем явилось к великому князю через четыре дня.
На Москве к тому времени уже вовсю шли военные сборы.
ГЛАВА 95
Кончанская борьба, а точнее - борьба сторон, Торговой и Софийской,
раздирала вольный Новгород все злее и злей не первый год. Поочередно то
те, то другие добивались степенного посадничества - высшей исполнительной
власти новгородской республики и вновь водили друг на друга толпы черных
людей, вооруженных дрекольем, а то и боевым оружием, <в доспесех и
бронях>, - всякое бывало в Господине Великом Новгороде!
Сшибались в драку на Великом мосту через Волхов, сбирали по два веча,
на Ярославле дворе и у Софии, и шли друг на друга. И сам владыка
новогородский с клиром, выходя на Великий мост, не всегда мог унять
бушующие страсти.
Откуда пошла, где началась вековая кончанская рознь? Где тот исток,
исчезнувший из памяти, но по-прежнему живущий в крови потомков, что и
пускает корни, и восходит то благими, то ядовитыми цветами в деяниях
потомков своих?
В половине шестого века, в 558 году, славяне, разбитые аварами (в
русских летописях обры) были остановлены и отброшены от границ Византии.
Началось, растянувшееся на несколько столетий, движение славянских племен
с Запада на Восток, к необжитым и редконаселенным землям, в верховья
Днепра, на Оку и на Волгу. В те или близкие времена часть придунайских
славян со своим вождем Гостомыслом отступила на Север, к Ильменю. В месте,
где стоит ныне Новгород Великий, или близ него основали они город,
заключивши союз с местными племенами славян-кривичей.
С юга славяне принесли с собою горькую память разгрома и мудрость,
полученную в беде, поняв, что только единство, токмо государственная
власть служат порукою независимости в борьбе с сильным соседом. Вероятно,
они же принесли с собою и южно-русское имя <русь>, принесли или обновили,
ибо <росомоны> (народ россов) воевали в Поднепровье с королем Германарихом
еще в четвертом столетии.
С Запада приходили и отступали славяне поморские, венеды (к концу XII
столетия окончательно завоеванные немцами) из Бранибора, Волина и иных
градов, шли из земель литовского племени пруссов (почему и главная улица
Софийской стороны Новгорода Великого получила название Прусской). Эти
несли с собою навыки мореходства и гнев разбитых, но не покоренных, не
сдавшихся врагу. И они тоже понимали, что в единстве - сила.
А вокруг была чудь, местная, распространившаяся от реки Наровы и до
Новгорода по северным окраинам новогородской земли. И она тоже, почуяв,
что от датчан и свеев иначе не спастись, вступила в союз со славянами,
основав третий, Неревский конец, рядом с Прусским, или Людиным, концом на
левом берегу Волхова. Позднее здесь образовался еще один конец -
Загородье; а на правом берегу Волхова, рядом с древнею Славной, вырос
Плотницкий конец - наследник ремесленного окологородья Славянского холма.
Почему на Славенской стороне возникли городской торг, вечевая площадь
и княжеская резиденция - Ярославово дворище?
Почему на другой стороне Волхова, в Людином конце, воздвигнута была
главная городская святыня - Святая София новогородская и возник Детинец -
сердце города, с палатами архиепископа в нем?
Почему в века самостоятельности новогородской, когда все и вся уже
перемешалось в городе и возник один неразличимый народ с одним наречием,
норовом, нравами, - славляне чаще держались владимирской власти княжеской,
а неревляне с пруссами ладили отступить от нее, прибегая к помочи
литовских князей? И было так до самого конца, до заката, до исхода
пятнадцатого столетия.
Века говорят в нас голосом крови, и можно забыть, можно не знать, но
неможно не послушать этого упорного голоса, голоса древних предков своих,
навек уснувших в земле. Так лучше знать, много лучше знать, ведать и
понимать эти далекие тихие голоса! От очень многих роковых ошибок избавит
нас знание далекого прошлого. Не пренебрегайте же им!
Евстафий Дворянинец, многолетний тысяцкий, затем - степенной
посадник, убитый два года назад вечевым сходом, был плотницким боярином,
представителем Торговой стороны. Славенскими боярами были и Федор с
Михаилом Даниловичи, враги неревлянина Онцифора Лукина, по мнению черных
людей, сгубившие его отца, Луку Варфоломеева, во время двинского похода.
Нынче Федор Данилович возглавил посольство к великому князю с
просьбою о заступе, Онцифору же Лукину с Яковом Хотовым (прусским боярином
от Людина конца ) выделена была малая рать, в четыреста охочих молодцов,
для отражения свеев, захвативших ижору. Так город разделил извечных
супротивников, каждому назначив свою часть в отражении общей беды.
Ежели считать земные заслуги тех, чьей волею простой поп с
Кузьмодемьяней улицы, Василий Калика, стал архиепископом Великого Нова
Города, то на первом месте оказался бы неревский боярин Олфоромей Юрьич,
умерший пять лет назад в доброй старости, окруженный почетом и уважением
сограждан.
В том же году его сын, Лука Варфоломеев, <без новогородского
благословенья> пошел в Заволочье, на Двину, <скопив с собою холопов сбоев>
(то есть набрал ватагу того голодного и вольного люда, который уже не
первый год сотрясал Новгород в пожарах и мятежах), взял ратью на щит все
погосты по Двине, поставив свой городок Орлец. Лука был убит в одной из
своих грабительских вылазок заволочанами. Сын его, Онцифор, в это время
отходил на Волгу.
Когда в Новгород дошла весть о смерти Луки, черные люди поднялись как
один против боярина Ондрешка и посадника Федора Данилова, крича, что те
нарочно подослали заволочан убить Луку. Началась пря, нередкая в
Новгороде. Села и домы Федора с Ондрешком были разгромлены, сами они целую
зиму отсиживались в Копорье.
Возвратясь с Волги, Онцифор с Матфеем Козкой подали жалобу на бояр
Ондрешка и Федора. Два вечевых схода собрались одновременно. Одно, с
Онцифором и Матфеем, - у Софии, другое, с Федором и Ондрешком, - на
Ярославле дворе. Не дождав владыки, пытавшегося усмирить страсти,
неревляна ударили первые, перейдя мост на ту сторону Волхова, и - не
устояли. Матфей Козка с сыном был ят, а Онцифор убежал. Город разделился
на две половины, и лишь с большим трудом Василию Калике с московским
наместником Борисом удалось свести своих сограждан в любовь и заключить
мир.
С тех пор минуло пять лет. Стал старше Онцифор, стал умнее. И
задумывать начал уже не о кровных обидах своих, а об обидах всего
Господина Великого Новгорода. Понял, что не в том сила, чья сторона, чей
конец одолеют в борьбе за власть, а в том, чтобы притушить саму ту
бесконечную прю сограждан своих, объединить Новгород... Но как и чем?
Враги отца, одолевшие в давешнем споре, косились и на Онцифора. Не
случись Магнушева нахожденья на Новгород, невесть, и созвали бы его. Но
огромная шведская рать, но грозный ультиматум короля Магнуша содеяли то,
что и об Онцифоре вспомнили наконец.
Онцифора Лукина с Яковом Хотовым и Михаилом Фефилатовым послали в
водскую землю против свейских немцев, пустошивших край, крестя ижору и
вожан в свою веру. Рати трем воеводам дали, как сказано, всего четыреста
человек. Онцифор не спорил и не просил большего. Людей зато отбирал сам -
по старой памяти, по приятству, по навыкам боевым. Про себя подумалось:
воюют завсегда не числом, а уменьем! В себя он верил. Товарищи подобрались
добрые, коим мочно было и объяснить замысел свой, и потребовать строгого
сложенья за ратными. Шли скоро и скрытно, перенимаючи слухи. Ночевали в
лесах. Король, по сказкам беглецов, с великою ратью оступил Орехов, а по
волости выслал загонные дружины - пустошить край и крестить жителей.
