было передать слуге. Но не хотелось, чтобы через чужие руки. Так и вез до
Москвы, так и берег и уже поздним вечером, со смущенною улыбкою, передал
Маше.
Она приняла, развернула, потупила взор и вдруг расплакалась, рушником
вытирая слезы.
- Седни вызнала, вызывают тебя в Орду, молчал почто?! Ты уже баял с
Алексием!
Долго утешал, целовал руки:
- Не хотел беспокоить до времени...
- До времени! Мне зимою родить.
- Бог милостив, Маша! А в Орду надобно ехать! За мною - земля. И не
токмо Русь. Само православие сейчас может погинуть, ежели мы, земля
владимирская, не найдем в себе силы защитить заветы Христа! Так говорит
Алексий.
- Твой Алексий страшен. Он знает все наперед! - тихо пожаловалась
она.
- Да, Маша, да! - отвечает он, целуя ее руки. - И потому подобает нам
верить ему нерушимо!
- А как же я? Как же тогда?! - спрашивает она с дрожью в голосе.
- Я люблю тебя! - отвечает ей Симеон.
ГЛАВА 91
Русь и степь! И поднесь еще не написана совокупная история наша -
история горечи и любви!
Прошли века, и просвещенным вельможам Российской империи в пудреных
париках роскошных екатерининских времен или в мундирах <серебряного века>
- дней Александровых - стали казаться некими дикими чудовищами канувшие в
Лету степные кочевники, а само их государство на Волге, Золотая Орда, -
жестоким порождением <варварского> Востока.
О древних культурах восточных стран плохо помнилось в ампирных
кабинетах, плохо и выговаривалось на культурном французском наречии.
Собственные крестьяне и те казались варварами, так что уж и говорить о
степняках! Даже и в церковь православную ходить почиталось зазорным, иные
тайком принимали католичество, а вездесущие иезуиты, с благословения
графов российских, начали все смелее проникать в гостиные столичных
городов. И как там шла реальная, не выдуманная нашими <западниками>, не
кабинетная история? Да полно, вспоминал ли когда просвещенный
екатерининский вельможа Юсупов о своих татарских предках? Тем паче что
были и кровь, и слезы, и разорения городов - все было... А об итогах, о
следствиях веков протекших, о самом бытии нации думалось ли в те поры?
Но века протекли. Жестокие века, как видится нам в отдалении лет
минувших (ибо жестокость, отличная от нынешней, кажет сугубою жестокостию
единственно по непривычности к ней современного человека). Века протекли,
и возникла великая страна из той малой, окраинной части обширной Киевской
державы, коея еще в двенадцатом столетии звалась <украиной>, то есть краем
земли или Залесьем, где еще только строились города и едва утверждалось в
борьбе с мерянским язычеством греческое православие. Здесь остались храмы
и книги, былинный эпос и писаная история, здесь сохранились святыни,
перенесенные из поверженного Киева, и сочинения древних книгочиев...
Именно здесь, где верховная власть почти три века принадлежала Золотой
Орде!
Но что произошло с той другой, срединной и главной частью державы
Киевской - с правобережьем Днепра, густо заселенными и благоденственными
Галичем и Волынью? С Черной Русью и Турово-Пинским княжеством? Что
произошло с территорией, где были восемь епархий, города и храмы, святыни
и книги, узорочье многоценное, науки, ремесла, развитая великая
литературная традиция, одни осколки которой и те ослепляют поднесь своей
гордою совершенною красотой? Часть эта - сердце и центр Киевского великого
государства - попала с конца четырнадцатого столетия под власть сперва
Литвы, а затем Польши и с нею - под власть католического Запада. Уже в
пятнадцатом столетии русские дружины начали понемногу возвращать этот край
в лоно государства Российского. И что сохранилось, что осталось тут за
полтора-два века католического господства от великой киевской старины? Ни
храма, ни книги, ни единой летописи, ни даже памяти народной, изустной
памяти в великом прошлом своем! Словно огонь выжег все и дотла. И стала
колыбель страны уже теперь сама зваться украиной, окраиной, краем земли...
Вот что дала Руси католическая власть, и не было бы ни страны, ни
державы, ни кабинетов гордых вельмож, ни даже пудреных париков, и не
состоялась бы страна великая, обратясь в окраинное захолустье Европы,
ежели бы католический Запад простер руку свою и далее, на всю землю,
восточных славян. Не подняться бы нам из праха порабощения уже никогда, и
не больше бы осталось памяти о нас, чем о славянах поморских, в жестокой
борьбе полностью уничтоженных немецкими рыцарями.
Вот о чем не думалось совсем в ампирных кабинетах ученых
<западников>, но чего никак не должно забывать нам поднесь.
Несомненно, что хана Джанибека с сыном Калиты, князем Симеоном,
связывало нечто большее простого политического расчета. Восемь поездок в
Орду дали Симеону и Москве невероятно много. Можно сказать, что дело
Калиты не погибло и Москва состоялась как столица Руси именно потому, что
Джанибек, вопреки даже интересам государства-завоевателя, вопреки принципу
<разделяй в властвуй>, постоянно помогал московскому князю укреплять свою
власть и тем готовить грядущее освобождение Руси Великой.
Надобно в этом случае говорить о дружбе и даже любви, чувствах
глубоко интимных, личных, редко имеющих ощутимый вес в политических
расчетах государств и государей. Не забудем, что против всякого личного
мнения, личной привязанности одного человека, слишком противоречащей ходу
истории, подымаются такие противоборствующие силы, противустать которым
бессилен самый упрямый правитель. Тем паче ежели речь идет о действиях и
поступках, продолженных в грядущие века, переданных по цепочке поколений и
странным образом не угасших и там, в этой череде отдаленных веков.
Вельможи и беки Джанибека, как и бояре князя Семена, не позволили бы ни
тому ни другому слишком любить векового врага, ежели бы личная
привязанность двух людей в этом случае не опиралась на подоснову давних
исторических связей, о которых, с высоты и отдаления протекших столетий,
не должен забывать ни историк, ни романист, ни даже политический деятель.
Прапредки славян - арьи иранской ветви арийских племен, той самой, к
которой принадлежали знаменитые скифы, создавшие в начале первого
тысячелетия до новой эры в причерноморских степях великую кочевническую
державу. В русской культуре столько явных следов скифского влияния (даже
имена солнечных и огненных божеств Хорса и Сварога пришли оттуда), что
мысль о давних связях праславян со скифами напрашивается сама собой.
(Скифы были светловолосы и голубоглазы, видом очень схожи с русичами). Про
те далекие века трудно сказать что-либо определенное.
Исторические свидетельства внятно говорят о славянах только с рубежа
новой эры. Именно тут, в I - II веках, начала создаваться, возникать новая
славянская нация, позднейшая Киевская или Днепровская Русь. Эти новые
славяне ощутимо умели ладить со степняками. Росомоны (народ русов) спорили
с гетами Германариха, но когда явились гунны, славяне стали их союзниками,
геты - врагами.
Тацит писал, что восточные германцы (под именем этим он разумел
славян) постоянно вступают в межэтнические браки с сарматами -
кочевниками, сменившими скифов в причерноморских степях.
Позднее были жестокие войны с обрами, хазарами, печенегами, были и
одоления и поражения, и платежи даней <по беле от дыма> - все было в
киевские времена! Но и дружили, и соседили, осаживали на своих границах
многочисленные племена торков, черных клобуков, берендеев, и те, с
течением времени, становились русью. Шла торговля, меняли соль и скот на
хлеб, ткани и железо, и уже причерноморская степь начинала говорить на
русском языке - так было удобнее в купеческом торговом обиходе.
Явились половцы и после первых жестоких набегов включились и сами в
тот же, веками налаженный оборот торговли, союзов и брачных отношений.
Русские князья охотно брали в жены дочерей степных ханов - <красных девок
половецких>, а половцы принимали крещение и ходили в походы уже в союзе с
русичами. (Да и на Калку русские вышли защищать половцев от татар, не
забудем того!). Так и шло, с явным перевесом в русскую сторону, пока не
явились монголы.
Киевская Русь к XIII столетию достигла своего конца. Закат великой
державы был пышен и красив. Неслыханная роскошь знати, рост городов и
ремесел, тонкость культуры, потрясающее ювелирное дело, литература,
способная производить шедевры, подобные <Слову о полку Игореве>... Но уже
в могиле был последний сильный киевский князь Владимир Мономах; уже не
было ни сил, ни желания сговориться, объединить страну; уже шло то,
страшное, называемое на ученом языке обскурацией, когда свои стали чужие,
а чужие - свои. Ростовщичество съедало целые города, бояре требовали новых
и новых даней, ставили угодных им слабых князей, а те постоянно ссорились
друг с другом. И в мелких спорах, в грызне, в бурлении страстей, где уже
веяло новым, уже проклевывались ростки будущих новых наций, - хотя пока и
невидно, и незаметно для спесивой верхушки великой страны, - во всем этом
пестром и разноликом кишении не узрели, не поняли, не постигли грозной
опасности, внезапно нависшей над Русью. Нации стареют, как и люди. Приди
монголы раньше или позже на полтора-два столетия - и страна устояла бы на
своих древних рубежах.
На Калке русских с половцами было восемьдесят тысяч, монголов -
двадцать. Чем объяснить полный и позорный разгром русского войска?
Бездарностью? Трусостью? Увы, были и мужество, и талант. Не было согласия
русичей. Один князь на бою не помогал другому, спокойно взирали на разгром
соседа - и погибли все. И грозный урок, грозное предупреждение это пропало
втуне.
С Батыем Владимирская Русь дралась отчаянно плохо. Рязанские князья
не поладили с пронскими, не знали, выступать или нет. (Героическая повесть
о Евпатии Коловрате возникла почти столетие спустя, когда уже росли силы
для новой борьбы). Вывели рать в поле, оставив Рязань без защиты и не
получив помощи от владимирского великого князя Юрия... А этот трусливый и
ничтожный правитель не только Рязани не помог, но и сам бежал, бросив
семью во Владимире на произвол судьбы и оставив стольный город без всякой
защиты, почему он и был взят в один день.
Поволжские грады сдавались без бою, и ни во что пришли мужество и
героическая смерть ростовского князя Василька, город которого сдался Батыю
и был пощажен победителем. На Сити не было жестокого сражения, было, увы,
избиение беглецов...
Мужественно оборонялись только два города: Торжок, отчаянная
десятидневная оборона которого спасла Новгород, и Козельск, под которым
монголы простояли полтора месяца. Козельск был укреплен не хуже и не лучше
других средних городков тогдашней Руси, и уж несравненно хуже Владимира
или Рязани. Нетрудно представить, что было бы, ежели каждый город дрался
хоть в половину того, как Козельск! Монголам едва ли удалось бы
продвинуться дальше Переяславля.
Зло коренилось не только и не столько в жестокости завоевателей, зло,
как червоточина в яблоке, коренилось в самой Руси. А с Батыем, оказавшимся
на Волге почти без войск после возвращения в Монголию приданных ему
туменов, вполне удалось поладить, что и сделал Александр Невский, понявший
в ту пору, что агрессия Запада куда страшнее для судеб страны, чем Орда, а
для того чтобы вновь обрести независимость, надо прежде дождаться
появления новых сил, желающих бороться с врагом, а не друг с другом, и
