улыбнулся Джабал.
Цербер покраснел от такой колкости.
- Да. Я тоже связан со смертью. Но такой солдат, как я, сражается
ради блага Империи, а не ради собственных эгоистических целей. Я потерял
брата и некоторых из своих друзей во время горных кампаний, сражаясь за
Империю... За свободу, которую вы и подобные вам подрывало.
- Подумать только, - задумчиво произнес Джабал. - Целая армия Рэнкана
защищала нас от нескольких, разбросанных в горах племен. Да, если бы не вы
и ваши друзья, горцы, конечно же, спустились бы с вершин, которые они не
покидали в течение нескольких поколений, и перебили бы нас всех спящими.
Как глупо было, с моей стороны, думать, что Империя пыталась расширить
свое влияние еще в одном месте, где его не желали. Я должен был понять,
что это была всего лишь попытка с ее стороны защитить себя от грозного
врага.
Зэлбар наклонился вперед, рука его потянулась к эфесу. Затем
самообладание вернулось, черты лица ожесточились.
- С меня хватит разговоров. Вы не понимаете мысли приличных людей,
еще меньше их слова.
Он повернулся, чтобы уйти, но каким-то образом Джабал оказался на его
пути - он уже стоял на ногах, хотя и покачивался от слабости. Хотя цербер
был выше его на голову, гнев Джабала как бы возвысил его до уровня
Зэлбара, который невольно отступил.
- Если с тебя довольно разговоров, цербер, то пришло время сказать
слово и для меня, - прошипел он. - Это правда, что я делаю деньги на
отвратительных сделках. Я бы не смог заниматься этим, если бы твои
"приличные люди" не хотели платить мне изрядные суммы за это. Я не торгую
товаром на острие меча. Они сами приходят ко мне - их так много, что я не
могу удовлетворить спрос через обычные каналы.
Он повернулся, сделав жест в сторону усыпанного трупами двора.
- Также правда и то, что я связан со смертью, - злобно произнес он. -
Твои великодушные рэнканские хозяева обучили меня правилам торговли на
столичных гладиаторских аренах. Я имел тогда дело со смертью ради
одобрительных возгласов тех самых "приличных людей", которыми ты так
восхищаешься.
И те "приличные люди" не оставили для меня места в их "приличном"
обществе после того, как я добился своей свободы, поэтому я прибыл в
Санктуарий. Сейчас я все еще имею дело со смертью, так как это цена
бизнеса здесь - цена, которую я чуть было не заплатил сегодня.
На какую-то долю секунды что-то близкое к сочувствию промелькнуло в
выражении глаз цербера, пока он качал головой.
- Ты не прав, Джабал, - сказал он спокойно. - Ты уже заплатил за то,
чтобы заниматься бизнесом в Санктуарии. Это не твоя жизнь, это твоя
душа... Твоя гуманность. Ты променял ее на золото, и, на мой взгляд, это
самая неудачная сделка.
Их глаза встретились, и Джабал первым не выдержал взгляда,
обеспокоенный словами цербера. Он отвел глаза, и его взгляд упал на тело
Манго - мальчика, которым он восхищался и думал усыновить - мальчика, чью
жизнь он хотел изменить.
Когда он вновь повернулся, цербер уже исчез.
Джо ХОЛДЕМАН
БРАТЬЯ ПО КРОВИ
Гости улыбаются, кланяются при прощании. Хороший обед, много
одобрительных разговоров среди собравшихся: экономика Санктуария
фундаментально прочна. "Спасибо тебе, мой новый повар... Он из Тванда,
разве он не чудо?" Хозяину, по всей видимости, требуется новая диета, а не
новый повар, впрочем, тяжелые парчовые одежды, которые он носит, делают
его несколько полнее, чем он есть на самом деле. "Счастливого пути...
Разумеется, завтра. Предайте вашей тетушке, что я думаю о ней".
"Ты, конечно, останешься, Амар". Один из уходящих гостей слегка
приподнял бровь, наш хозяин любит мальчиков? "У нас действительно дела".
"Энуар, ты можешь отпустить слуг до рассвета. Ты также свободен
вечером. Мы будем ужинать в городе. И благодарю тебя за отличное
обслуживание. Пока".
Он смеется. "Не благодарите меня. Не тратьте всю вашу благодарность
на одну женщину". Как только надсмотрщик за слугами уходит,
грубовато-простодушное выражение исчезает с лица хозяина и становится
абсолютно нейтральным. Он прислушивается к шагам надсмотрщика,
спускающегося по каменной лестнице, слышит, как тот распускает слуг.
Поворачивается и указывает жестом на гору подушек рядом с огромным
камином. Запах пепла забивает аромат фимиама.
"У меня есть хорошее вино, Амар. Посиди, пока я схожу за ним".
"Тебе понравились наши гости?"
"Купцы, только и всего. Но человек учится у других сословий, ты не
согласен?"
Он возвращается с двумя кубками вина, такого пурпурного цвета, что
кажется почти черным. Он ставит оба кубка перед Амаром: выбирай. Даже
самые близкие друзья следуют этому ритуалу в Санктуарии, где отравление
является искусством, спортом, профессией. "Да, меня заинтриговал именно
цвет. Большая удача".
"Нет, оно из рощи в горах, восток Сира. Калос, или что-то в этом
роде; не могу тебе даже передать, насколько у них варварские... - Да.
Хорошее десертное вино. Ты не хочешь покурить трубку?"
Энуар возвращается, звеня своим колокольчиком по мере того, как он
поднимается по лестнице.
"На сегодня все, спасибо..."
"Нет, я не хочу, чтобы гончих кормили. Лучше будут гнать зверя во
время охоты, если останутся голодными. Как-нибудь проживем с их скулежом".
Тяжелая входная дверь скрипнула, захлопнувшись за надсмотрщиком. "Ты
нет? Ты не будешь единственным аристократом в свите. Отрасти немного
бороду, день или два, займи у слуги его лохмотья..."
"Ну, существует две школы воспитания. Голодные собаки слабее, но
дерутся отчаянно. А если твоих собак не кормить неделю, то всю следующую
их не способна будет победить другая свора".
"О, такое случается - я думаю, это случилось и со мной однажды. Не
убивающий яд, а что-то, что сделало их безжизненными,
неконкурентоспособными. Возможно, магия. Хотя яд дешевле".
Он делает глубокий глоток, затем осторожно ставит кубок на пол.
Пересекает комнату, поднимается на ступеньку и выглядывает в узкое окно,
прорезанное в толстой стене.
"Я уверен, что мы сейчас одни. Выпей; я принесу пока кррф". Он
исчезает менее чем на минуту и возвращается с тяжелым бруском, завернутым
в мягкую кожу.
"Лучший сорт из Каронны, чистый, черный, без примесей". Он
разворачивает сверток: черный, как смоль, брусок, тисненый по всей своей
поверхности иностранной печатью. Попробуешь немного?
Он качает головой. "Мудрый виноторговец, избегающий употреблять
собственные изделия. Золото с тобой?"
Он взвешивает мешок в своей руке. "Этого недостаточно. Нет и
половины". Он выслушивает и забирает назад золото. "Будь разумным. Если ты
чувствуешь, что не можешь доверять моей пробе, возьми с собой небольшое
количество назад в Рэнке; пусть кто-нибудь попробует его. Затем привезешь
мне сумму, о которой мы договорились".
Другой мужчина неожиданно встает и судорожно хватается за свою
короткую кривую саблю, но она едва успевает выйти из ножен, как сразу же
гулко падает на мраморный пол. Он падает на четвереньки, весь дрожит,
бормочет что-то и валится, ослабев.
"Нет, это не магия, но почти так же сладко, ты не находишь? В этом
достоинство коагулированных ядов. Первый ингредиент ты получил вместе со
всеми, в блюде со сладостями. Всеми, кроме меня. Вторая часть была в вине,
в его сладком компоненте".
Он проводит ногтем большого пальца по брикету, набирая тем самым
щепотку кррф, растирает ее между большим и указательным пальцами и нюхает.
"Тебе действительно следовало бы попробовать это. Оно делает тебя молодым
и храбрым. Но ты и так молодой и храбрый, не так ли?"
Он аккуратно заворачивает кррф и забирает золото. "Извини меня. Я
должен пойти переодеться". В дверях он колеблется. "Яд не смертелен; он
только парализует тебя на какое-то время. Хирурги используют его".
Мужчина лежит долго, уставившись в пол. Он чувствует, что потерял
контроль над своим телом и как у него течет слюна.
Когда хозяин возвращается, его с трудом можно узнать. Свое красочное
оперение он сменил на заплатанную, засаленную робу, подпоясанную веревкой
вместо пояса. Напомаженная белая грива исчезла, его лысый череп изуродовал
старый ветвистый шрам, полученный от удара мечом. На левой руке у него
отсутствует большой палец, отрубленный у самого основания. Его рот
расплывается в улыбке и обнажает скорее зияющие дыры, чем зубы.
"Я собираюсь позаботиться о тебе. Есть некто, кто дорого дал бы за
возможность попользоваться твоим беспомощным телом, а потом прикончил бы
тебя".
Он раздевает вялого мужчину, кудахча и вновь нахваливая самого себя
за проявляемую милость, а мужчину за его здоровую молодость. Он открывает
решетку у камина и бросает одежду в нишу, куда обычно сгребают пепел.
"В другой части города я известен как Культяпка; здесь же я прикрываю
свой обрубок протезом, изготовленным таксидермистом. Убедительно, не
правда ли?" Он легко поднимает с пола мужчину и несет его к главному
выходу. "Твоей вины, конечно, никакой нет, но ты состоишь в дальнем
родстве с магистратом, который приказал отрубить мне большой палец". Лай
собак становится громче по мере того, как они спускаются с лестницы.
"Вот мы и пришли". Он толчком открывает дверь, ведущую в псарню. Лай
прекращается и переходит в вымаливание пищи. Десять воинственных гончих
бегут, каждая к своей индивидуальной кормушке, вежливые в своей рабской
преданности хозяину, разевая пасти, в которых виднеются острые серые
клыки.
"Мы должны их кормить порознь, конечно. Чтобы они не поранили друг
друга".
В дальнем конце псарни расположен деревянный разделочный стол,
высотой по пояс, с вырезанными на его поверхности желобами, переходящими
на навесные балки, на которые подвешивают туши. На стене над столом висит
полка с ножами, мясницкими тесаками и пила.
Он кладет тупо уставившегося на все это, онемевшего мужчину на стол и
выбирает тяжелый тесак.
"Извини, Амар. Я должен начать со ступней. Иначе будет страшный
беспорядок".
Существуют философы, которые оспаривают то, что нет такой вещи, как
"зло ради зла", и что когда человек, не считая колдовства (которое,
конечно, освобождает индивидуума от ответственности), совершает злое
деяние, он становится жертвой самого себя, рабом своих последователей и
учеников. Такие философы могли бы набрать вес, изучая Санктуарий.
Санктуарий - это морской порт, и его название восходит к тем
временам, когда он являлся единственной, охраняемой войсками гаванью,
расположенной на главном караванном пути. Но долгая война закончилась,
караваны забросили этот путь, так как открыли более короткий, и статус
Санктуария упал - но не уменьшилось число его жителей, так как каждый
честный гражданин, покинувший его, чтобы начать нормальную жизнь где-то на
стороне, втягивался в борьбу за то, чтобы вести этот нормальный образ
жизни.
В настоящее время Санктуарий все еще соответствует своему названию,
но является пристанищем для тех, кто идет против закона. Большинство из
них, в том числе самые опасные сосредоточены в районе города, известном
под названием Лабиринт, представляющем собой запутанное переплетение улиц
и безымянных переулков, где нет храмов. Однако там есть своя община, хотя
и грубого пошиба, большинство из - которой посещает таверну под названием
"Распутный Единорог", что подтверждается вывеской в форме этого животного,
