собрав свои инструменты и не дожидаясь, когда завьючат коней, я пошел по
тропинке.
В километре от фанзы тропа разделилась надвое. Правая пошла на реку
Улахе, а левая - к Сихотэ-Алиню. Здесь таз остановился: он указал ту тропу,
которой нам следовало держаться, и, обращаясь ко мне, сказал:
- Капитан! Дорога хорошо смотри. Кони ходи есть, тебе ходи есть, кони
ходи нету, тебе ходи нету.
Для непривычного уха такие фразы показались бы бессмысленным набором
слов, но я понял его сразу. Он говорил, что надо придерживаться конной тропы
и избегать пешеходной.
Когда подошли лошади, таз вернулся обратно, и мы отправились по новой
дороге вверх по Синанце.
В этих местах растет густой смешанный лес с преобладанием кедра. Сильно
размытые берега, бурелом, нанесенный водой, рытвины, ямы, поваленные деревья
и клочья сухой травы, застрявшие в кустах, - все это свидетельствовало о
недавних больших наводнениях.
Реки Уссурийского края обладают свойством после каждого наводнения
перемещать броды с одного места на другое. Найти замытую тропу не так-то
легко. На розыски ее были посланы люди в разные стороны. Наконец тропа была
найдена, и мы весело пошли дальше.
На пути нам встречались звериные следы, между которыми было много
тигровых. Два раза мы спугивали оленей и кабанов, стреляли по ним, но убить
не удалось - люди торопились и мешали друг другу.
Уссурийские леса кажутся пустынными. Такое впечатление является благодаря
отсутствию певчих птиц. Кое-где по пути я видел уссурийских соек. Эти
дерзкие беспокойные птицы все время шмыгали с одной ветки на другую и
провожали нас резкими криками. Желая рассмотреть их, я попробовал подойти к
ним поближе. Сойки сперва старались скрыться в листве и улетели только
тогда, когда заметили, что я настойчиво их преследую. При полете благодаря
синему оперению крыльев с белым зеркалом они кажутся красивее, чем на самом
деле.
Время от времени в лесу слышались странные звуки, похожие на барабанный
бой. Скоро мы увидели и виновника этих звуков - то была желна. Недоверчивая
и пугливая, черная с красной головкой, издали она похожа на ворону. С
резкими криками желна перелетала с одного места на другое и, как все дятлы,
пряталась за деревья.
В сырой чаще около речки ютились рябчики. Испуганные приближением собак,
они отлетели в глубь леса и стали пересвистываться. Дьяков и Мелян хотели
было поохотиться за ними, но рябчики не подпускали их близко.
Я уговорил стрелков не тратить времени попусту и идти дальше.
С одного дерева снялась большая хищная птица. Это был царь ночи -
уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по
сторонам. Как только мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то в
сторону. Больше мы его не видели.
Геология долины Синанцы очень проста. Это тектоническая долина, идущая
сначала с юго-запада, а потом поворачивающая на север вдоль Сихотэ-Алиня. По
среднему течению реки (с левой стороны) в местности Идагоуза встречаются
осыпи из мелкозернистого гранита, а ниже фельзитовый порфирит, разложившийся
апплит и миндалевидный диабаз с кальцитом и халцедоном.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа
стала часто переходить с одного берега на другой. Деревья, упавшие на землю,
служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня
слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу.
Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа,
вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к
истокам Улахе.
К вечеру мы дошли до зверовой фанзы. Хозяева ее отсутствовали, и
расспросить было некого. На общем совете решено было, оставив лошадей на
биваке, разойтись в разные стороны на разведку. Г. И. Гра-натман пошел
прямо, А. И. Мерзляков - на восток, а я должен был вернуться назад и
постараться разыскать потерянную тропинку.
К вечеру, как только ветер стал затихать, опять появился мокрец.
Маленькие кровопийцы с ожесточением набросились на людей и лошадей.
День кончился. Последние отблески вечерней зари угасли на небе, но
прохлады не было. Нагретая земля и вечером еще продолжала излучать теплоту.
Лесные травы благоухали. От реки подымались густые испарения. Казаки вокруг
бивака кольцом разложили дымокуры. Люди и лошади жались к дыму и сторонились
чистого воздуха. Когда все необходимые бивачные работы были закончены, я
приказал поставить свой камарник и забился под спасительный полог. Через час
стемнело совсем. Взошла луна и своим мягким фосфорическим светом озарила
лес. Вскоре после ужина весь бивак погрузился в сон: не спали только собаки,
лошади да очередные караульные.
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным
вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени
исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний
ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по
небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и
разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
Около первой зверовой фанзы мы действительно нашли небольшую тропинку,
отходящую в сторону. Она привела нас к другой такой же фанзочке. В ней мы
застали двух китайцев. Один был молодой, а другой - старик. Первый занимался
охотой, второй был искателем женьшеня. Молодой китаец был лет двадцати пяти,
крепкого телосложения. По лицу его видно было, что он наслаждался жизнью,
был счастлив и доволен своей судьбой. Он часто смеялся и постоянно забавлял
себя детскими выходками. Старик был высокого роста, худощавый и более
походил на мумию, чем на живого человека. Сильно морщинистое и загорелое
лицо и седые волосы на голове указывали на то, что годы его перевалили за
седьмой десяток. Оба китайца были одеты в синие куртки, синие штаны,
наколенники и улы, но одежда молодого китайца была новая, щеголеватая, а
платье старика - старое и заплатанное. На головах у того и другого были
шляпы: у первого - соломенная покупная, у второго - берестяная самодельная.
Манзы сначала испугались, но потом, узнав, в чем дело, успокоились. Они
накормили нас чумизной кашей и дали чаю. Из расспросов выяснилось, что мы
находимся у подножия Сихотэ-Алиня, что далее к морю дороги нет вовсе и что
тропа, по которой прошел наш отряд, идет на реку Чжюдямогоу, входящую в
бассейн верхней Улахе.
Тогда я влез на большое дерево, и то, что увидел сверху, вполне совпадало
с планом, который старик начертил мне палочкой на земле. На востоке виднелся
зубчатый гребень Сихотэ-Алиня. По моим расчетам, до него было еще два дня
ходу. К северу, насколько хватал глаз, тянулась слабо всхолмленная низина,
покрытая громадными девственными лесами. В больших лесах всегда есть что-то
таинственное, жуткое. Человек кажется маленьким, затерявшимся. На юг и
дальше на запад характер страны вновь становится гористый. Другой горный
хребет шел параллельно Сихотэ-Алиню, за ним текла, вероятно, Улахе, но ее не
было видно. Такая топография местности меня немало удивила. Казалось, что
чем ближе подходить к водоразделу, тем характер горной страны должен быть
выражен интенсивнее. Я ожидал увидеть высокие горы и остроконечные
причудливые вершины. Оказалось наоборот, около Сихотэ-Алиня были пологие
холмы, изрезанные мелкими ручьями. Это результат эрозии.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белонож-кина назад
к П. К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с
китайцами. Узнав, что отряд наш придет только к вечеру, манзы собрались идти
на работу. Мне не хотелось оставаться одному в фанзе, и я пошел вместе с
ними.
Старик держал себя с большим достоинством и говорил мало, зато молодой
китаец оказался очень словоохотливым. Он рассказал мне, что у них в тайге
есть женьшеневая плантация и что именно туда они и направляются. Я так
увлекся его рассказами, что потерял направление пути и без помощи китайцев,
вероятно, не нашел бы дороги обратно. Около часа мы шли косогорами,
перелезали через какую-то скалу, потом спустились в долину. На пути нам
встречались каскадные горные ручьи и глубокие овраги, на дне которых лежал
еще снег. Наконец мы дошли до цели своего странствования. Это был северный
нагорный склон, поросший густым лесом.
Читатель ошибется, если вообразит себе женьшеневую плантацию в виде
поляны, на которой посеяны растения. Место, где найдено было в разное время
несколько корней женьшеня, считается удобным. Сюда переносятся и все другие
корни. Первое, что я увидел, - это навесы из кедрового корья для защиты
женьшеня от палящих лучей солнца. Для того чтобы не прогревалась земля, с
боков были посажены папоротники и из соседнего ручья проведена узенькая
канавка, по которой сочилась вода.
Дойдя до места, старик опустился на колени, сложил руки ладонями вместе,
приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то говорил про
себя, вероятно, молился. Затем он встал, опять приложил руки к голове и
после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал на
дереве красные тряпицы с иероглифическими письменами.
Женьшень! Так вот он каков!
Нигде на земле нет другого растения, вокруг которого сгруппировалось бы
столько легенд и сказаний. Под влиянием литературы или под влиянием
рассказов китайцев, не знаю почему, но я тоже почувствовал благоговение к
этому невзрачному представителю аралиевых. Я встал на колени, чтобы ближе
рассмотреть его. Старик объяснил это по-своему: он думал, что я молюсь. С
этой минуты я совсем расположил его в свою пользу.
Оба китайца занялись работой. Они убирали сухие ветки, упавшие с
деревьев, пересадили два каких-то куста и полили их водой. Заметив, что воды
идет в питомник мало, они пустили ее побольше. Потом они стали полоть сорные
травы, но удаляли не все, а только некоторые из них, и особенно были
недовольны, когда поблизости находили элеутерококк.
Предоставив им заниматься своим делом, я пошел побродить по тайге.
Опасаясь заблудиться, я направился по течению воды, с тем чтобы назад
вернуться, по тому же ручью. Когда я возвратился на женьшеневую плантацию,
китайцы уже окончили свою работу и ждали меня. К фанзе мы подошли с другой
стороны, из чего я заключил, что назад мы шли другой дорогой.
Незадолго перед сумерками к фанзочке подошел отряд. Китайцы уступили нам
немного буды, хотя у них самих ее было мало. Вечером мне удалось уговорить
их провести нас за Сихотэ-Алинь, к истокам Вай-Фудзина. Провожатым
согласился быть сам старик, но по своей слабости он мог пройти только до
водораздела. Дальше проводником обещал быть молодой китаец. Ему непременно
нужно было добраться до земледельческих фанз и купить там муки и чумизы.
Старик поставил условием, чтобы на него не кричали и не вступали с ним в
пререкания. О первом пункте не могло быть и речи, а со вторым мы все охотно
согласились.
Чуть только смерклось, снова появился гнус. Китайцы разложили дымокур
внутри фанзы, а мы спрятались в свои комарники.
Успокоенные мыслью, что с помощью провожатых перейдем через Сихотэ-Алинь,
мы скоро уснули. Теперь была только одна забота: хватит ли продовольствия?
На следующий день в восемь часов утра мы были уже готовы к выступлению.
Старик пошел впереди, за ним последовал молодой китаец и два стрелка с
топорами, затем остальные люди и вьючные лошади. Старик держал в руках
длинный посох. Он ничего не говорил и только молча указывал направление,
