лежки.
Долинный лес иногда бывает так густ, что сквозь ветки его совершенно не
видно неба. Внизу всегда царит полумрак, всегда прохладно и сыро. Утренний
рассвет и вечерние сумерки в лесу и в местах открытых не совпадают по
времени. Чуть только тучка закроет солнце, лес сразу становится угрюмым, и
погода кажется пасмурной. Зато в ясный день освещенные солнцем стволы
деревьев, ярко-зеленая листва, блестящая хвоя, цветы, мох и пестрые
лишайники принимают декоративный вид.
К сожалению, все, что может дать хорошая погода, отравляется гнусом.
Трудно передать мучения, которые испытывает человек в тайге летом. Описать
их нельзя - это надо перечувствовать.
Часа три мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды.
Вероятно, это была та самая река Чаусун, о которой говорил китаец-охотник.
Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади
шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что даже в
тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни
зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее
припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Я полагал было остановиться на привал, но лошади отказывались от корма и
жались к дымокурам. Сидение на месте в таких случаях тяжелее похода. Я велел
опять заседлать коней и идти дальше. Часа в два дня тропа привела нас к
горам, покрытым осыпями. Отсюда начинался подъем на хребет. Все было так,
как говорил охотник-китаец.
На самом перевале стояла маленькая кумирня. Читатель, может быть,
подумает, что это большая каменная постройка. Если бы не красные тряпицы,
повешенные на соседние деревья, то можно было бы пройти мимо нее и не
заметить. Представьте себе два плоских камня, поставленных на ребро, и
третий такой же камень, покрывающий их сверху. Вот вам и кумирня! В глубине
ее помещаются лубочные картинки, изображающие богов, иногда деревянные
дощечки с надписями религиозного содержания. При внимательном осмотре около
камней можно заметить огарки бумажных свечей, пепел, щепотку риса, кусочек
сахару и т. д. Это жертвы "духу гор и лесов", охраняющему прирост богатства.
По другую сторону хребта тропа привела нас к зверовой фанзе,
расположенной на левом берегу Синанцы. Хозяин ее находился в отлучке.
Я решил дождаться его возвращения и приказал людям устраивать бивак.
Часов в пять вечера владелец фанзы явился. Увидев стрелков, он испугался
и тоже хотел было убежать, но казаки задержали его и привели ко мне. Скоро
он убедился в том, что мы не хотим причинить ему зла, и стал охотно отвечать
на вопросы. Это был таз лет тридцати, с лицом, сильно изрытым оспой. Из его
слов я понял, что он работает на хозяина фанзы Иолайза, у которого состоит в
долгах. Сумму своего долга он, конечно, не знал, но чувствовал, что его
обижают. На предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня он отказался на том
основании, что если китайцы узнают об этом, то убьют его. Я не стал
настаивать, но зато узнал, что мы идем правильно. Чтобы расположить таза в
свою пользу, я дал ему двадцать пять берданочных патронов. Он так
обрадовался этому подарку, что стал петь и плясать и затем заявил, что
укажет нам дорогу до следующей фанзы, где живут два зверобойщика-китайца.
До сумерек было еще далеко. Я взял свою винтовку и пошел осматривать
окрестности. Отойдя от бивака с километр, я сел на пень и стал слушать. В
часы сумерек пернатое население тайги всегда выказывает больше жизни, чем
днем. Мелкие птицы взбирались на верхушки деревьев, чтобы взглянуть оттуда
на угасающее светило и послать ему последнее прости.
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один,
вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой
тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь
крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он
двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он
прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук
направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Вдруг резкий, пронзительный и отрывистый писк, похожий на звонкое
щелканье ножницами, раздался сзади. Я обернулся и увидел пищуху (Lagomus
hyperboreus Pab.). Зверек этот (Ochofona alpinus - по Бихнеру) имеет весьма
большое распространение по всему востоку и северо-востоку Сибири. Он похож
на маленького кролика, только без длинных ушей; общая окраска его
буро-серая. Любимым местопребыванием пищух являются каменистые осыпи по
склонам гор и россыпи в долинах, слегка прикрытые мхами. Животное это
дневное, но крайне осторожное и пугливое. Его очень трудно убить так, чтобы
не испортить шкуру; она разрывается на части от одной дробинки.
Мое движение испугало зверька и заставило быстро скрыться в норку. По
тому, как он прятался, видно было, что опасность приучила его быть всегда
настороже и не доверяться предательской тишине леса. Затем я увидел
бурундука (Eritamias asiaficus orientalis Bonhot.). Эта пестренькая земляная
белка, бойкая и игривая, проворно бегала по колоднику, влезала на деревья,
спускалась вниз и снова пряталась в траве. Окраска бурундука пестрая,
желтая; по спине и по бокам туловища тянется пять черных полос.
Животное это равномерно распространено по всему Уссурийскому краю. Его
одинаково можно встретить как в густом смешанном лесу, так и на полях около
редколесья. Убегая, оно подымает пронзительный писк и тем выдает себя.
Китайцы иногда употребляют его шкурки на оторочки своих головных уборов.
Я заметил, что бурундук постоянно возвращается к одному и тому же месту и
каждый раз что-то уносит с собой. Когда он уходил, его защечные мешки были
туго набиты, когда же он появлялся снова на поверхности земли, рот его был
пустой.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и стал наблюдать.
На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Так как ни грибов, ни
кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из
своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук
делает большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на два
года. Чтобы продукты не испортились, он время от времени выносит их наружу и
сушит, а к вечеру уносит обратно в свою норку.
Посидев еще немного, я пошел дальше. Все время мне попадался в пути
свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее
занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на
земле. Китайцы в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его
к солнцу то одной, то другой стороной.
На обратном пути как-то само собой вышло так, что я попал на старый след.
Я узнал огромный кедр, у которого останавливался, перешел через ручей по
знакомому мне поваленному дереву, миновал каменную осыпь и незаметно подошел
к тому колоднику, на котором бурундук сушил свои запасы. На месте норки
теперь была глубокая яма. Орехи и грибы разбросаны по сторонам, а на
свежевырытой земле виднелись следы медведя. Все стало ясно. Косолапый
разорил гнездо бурундука, поел его запасы и, может быть, съел и самого
хозяина.
Между тем подошел и вечер. Заря угасла, потемнел воздух, и ближние и
дальние деревья приняли одну общую однотонную окраску, которую нельзя
назвать ни зеленой, ни серой, ни черной. Кругом было так тихо, что казалось,
будто в ушах звенит. В темноте мимо меня с гудением пронесся какой-то жук. Я
шел осторожно, стараясь не оступиться. Вдруг в стороне раздался сильный шум.
Какое-то большое животное стояло впереди и сопело. Я хотел было стрелять, но
раздумал.
Испуганный зверь мог убежать, но мог и броситься. Минута мне показалась
вечностью. Я узнал медведя. Он усиленно нюхал воздух. Я долго стоял на
месте, не решаясь пошевельнуться, наконец не выдержал и осторожно двинулся
влево. Не успел я сделать двух шагов, как услышал уханье зверя и треск
ломаемых сучьев. Сердце мое сжалось от страха. Инстинктивно я поднял ружье и
выстрелил в его сторону. Удаляющийся шум показывал, что животное убегало.
Через минуту с бивака послышался ответный выстрел.
Тогда я вернулся назад и пошел в прежнем направлении. Через полчаса я
увидел огни бивака. Яркое пламя освещало землю, кусты и стволы деревьев.
Вокруг костров суетились люди. Вьючные лошади паслись на траве; около них
разложены были дымокуры. При моем приближении собаки подняли лай и бросились
навстречу, но, узнав меня, сконфузились и в смущении вернулись обратно.
С заходом солнца крупная мошка исчезла и на ее месте появился мокрец -
мельчайшие, почти невидимые для глаза насекомые. Когда начинают гореть уши -
это первый признак появления мелкой мошки. Потом кажется, что на лицо
ложится колючая паутина. Особенно сильное ощущение зуда бывает на лбу.
Мокрец набивается в волосы, лезет в уши, нос и рот. Люди ругаются, плюются и
то и дело обтирают лицо руками. Стрелки поддели под фуражки носовые платки,
чтобы хоть немного защитить шею и затылок. Меня мучила жажда, и я попросил
чаю.
- Пить нельзя, - сказал казак Эпов, подавая кружку.
Я поднес ее к губам и увидел, что вся поверхность чая была покрыта
какой-то пылью.
- Что это такое? - спросил я казака.
- Гнус, - ответил он. - Его обварило паром, он нападал в горячую воду.
Сначала я пробовал сдуть мошек ртом, потом принялся снимать их ложкой, но
каждый раз, как я прекращал работу, они снова наполняли кружку. Казак
оказался прав. Так напиться чаю мне и не удалось. Я выплеснул чай на землю и
залез в свой комарник.
После ужина люди начали устраиваться на ночь. Некоторые из них поленились
ставить комарники и легли спать на открытом воздухе, покрывшись одеялами.
Они долго ворочались, охали, ахали, кутались с головой, но это не спасало их
от гнуса. Мелкие насекомые пробирались в каждую маленькую складку. Наконец
один из них не выдержал.
- Нате, ешьте, черт вас возьми! - крикнул он, раскрываясь и раскинул в
сторону руки.
Раздался общий смех. Оказалось, что не он один, все не спали, но никому
первому не хотелось вставать и раскладывать дымокуры. Минуты через две
разгорелся костер. Стрелки смеялись друг над другом, опять охали и ругались.
Мало-помалу на биваке стала водворяться тишина. Миллионы комаров и мошек
облепили мой комарник. Под жужжание их я начал дремать и вскоре уснул
крепким сном.
Глава 12
Великий лес
Совет таза. - Птицы в тайге. - Геология Синанцы. - Ночь в лесу. - Манзы.
- Таежники. - Плантация женьшеня. - Возвращение отряда. - Проводник. -
Старый китаец. - Старинный путь к посту Ольги. - Лес в предгорьях
Сихотэ-Алиня. - Утомление и недостаток продовольствия
Утром я проснулся от говора людей. Было пять часов. По фырканью коней, по
тому шуму, который они издавали, обмахиваясь хвостами, и по ругани казаков я
догадался, что гнуса много Я поспешно оделся и вылез из комарника.
Интересная картина представилась моим глазам. Над всем нашим биваком
кружились несметные тучи мошки. Несчастные лошади, уткнув морды в самые
дымокуры, обмахивались хвостами, трясли головами.
На месте костра поверх золы лежал слой мошкары. В несметном количестве
она падала на огонь до тех пор, пока он не погас.
От гнуса может быть только два спасения: большие дымокуры и быстрое
движение. Сидеть на месте не рекомендуется. Отдав приказ вьючить коней, я
подошел к дереву, чтобы взять ружье, и не узнал его. Оно было покрыто густым
серо-пепельным налетом - все это были мошки, прилипшие к маслу. Наскоро
