женщинах неимоверно трудно - во всяком случае мне, живущему на периметре
(Гварха не торопился взять человека домой с собой, когда навещал священную
семью и тетушек.) {Пожалуй, тут я воздержусь от замечаний.}
Примерно, к той же категории, что и пьесы о женщинах, или чуть-чуть
иной, относятся пьесы о гетеросексуальной любви. Меня они всегда смешат,
что шокирует хвархатов. Для них эти пьесы - порождения больной фантазии,
патологически привлекательные. Детям не разрешается смотреть их, а иногда,
когда Сплетение впадает в консервативность, они вообще оказываются под
запретом. В них всегда много насилия, часто до отвратительности, а
кончаются они неизменно безумием и кровопролитием.
Нередко в финале, когда трупы поднимаются и шествуют за кулисы,
протагонист возвращается и произносит эпилог. (Хвархаты любят
нравоучительность.) Вот, что происходит, когда необузданность периметра
проникает в центр! Все гибнет. Семья не может уцелеть.
И наконец, есть еще один вид героической пьесы, который, пожалуй,
интересен мне и теперь. Пьесы о рахаках - мужчинах, которые не хотят
умирать и остаются жить, когда всякий нормальный хвархат избрал бы смерть.
Например, мужчина, чей род уничтожен: все мужчины убиты, кроме него,
женщины и дети ассимилированы другим родом. Все его связи в мире
разорваны, но он стремится выжить. Ради чего? Зачем? Хвархатов эта
проблема завораживает. По сравнению с землянами они умирают легко и не
понимают, почему некоторые цепляются за жизнь без всяких причин. Чаще
всего они усматривают в этом слабость характера, но иногда готовы признать
в этом особый вид героизма.
Вот, например, старинная знаменитая пьеса о воине, медленно умирающем
от какой-то неизлечимой болезни. Он сидит на сцене. Его навещают призраки
и люди. Они беседуют. Ему предлагают выбор. Но он отказывается и
продолжает медленно умирать. Под конец (эта пьеса длиннее обычных) у него
уже нет сил сидеть. А в финале он еще чуть жив.
В целом я все-таки предпочитаю комедии.
Из журнала Сандерс Никласа,
держателя информации при штабе
первозащитника Эттин Гвархи
ЗАКОДИРОВАНО ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ
ЭТТИН ГВАРХИ
9
Она вернулась на следующий день и получила магнитофон. Он выглядел
как наручные часы и даже показывал время. Анна положила его в карман -
ведь Никлас мог заметить, что прежде на ней часов не было.
Несколько дней спустя Никлас позвонил и договорился встретиться с ней
у катера под вечер, за два часа до ее дежурства. Погода держалась теплая и
тихая. Они устроились на палубе. На этот раз Никлас пришел в серой
хварской форме, скроенной по его фигуре и сидевшей на нем прекрасно.
Следовательно, проблема заключалась не в искусстве хвархских портных, но в
их восприятии человеческих мод. Глаза его были скрыты за человеческими
солнцезащитными очками в оправе из тонкой золотой проволоки;
радужно-зеленые стекла блестели точно спинки двух жуков-златок.
Хаттин надел хварские солнцезащитные очки с прямоугольными черными
стеклами и тяжелой оправой из черной пластмассы. На его плоском хварском
лице они выглядели прекрасно, но человеческое изуродовали бы.
- Это не вопрос стиля, - заметил Никлас. - Уши хвархатов расположены
выше, а нос гораздо шире, чем у землян, и более плоский. Мне они не
годятся. Я мог бы заказать специально, но не вижу нужды, я ведь
значительную часть своей жизни провожу в закрытых помещениях
Он забросил ноги на перила и оглядел бухту, сверкающую в косых лучах
заходящего светила.
- Теоретически я здесь, чтобы расспрашивать о ваших тварях. Кажется,
я говорил вам, что генерал очень любознателен и интересуется самыми
разными предметами. В частности, интеллектом обитателей иных миров,
главным образом человеческим, но и всяким другим. Но я не в настроении
обсуждать гигантских, возможно, разумных медуз. Почему бы вам не
рассказать мне о Земле?
Солдат-человек встревоженно переступил с ноги на ногу. Незнакомый.
Коренастый паренек, чье лицо не соответствовало ни одной известной ей
этнической группе. С берегов Черного моря? Продольная полоска волос была
подстрижена ершиком и выкрашена в красно-кирпичный цвет, гармонирующий со
смуглой кожей. Цвета его глаз она не различила - радужки прятались под
угольно-черными контактными линзами.
- Конечно, ничего стратегически важного, - добавил Никлас, взглянув
на солдата.
Но что именно представляет стратегическую важность? Анне требовалось
время, чтобы собраться с мыслями, и она спросила:
- А вы скучаете по ней?
- По Земле? Иногда. - Он помолчал. - Я не верю в сожаления. Есть
эмоции-капканы, которые заставляют вашу жизнь застывать на месте. И
сожаление - одно из этих чувств. Я предпочитаю быть в движении, то есть
думать только о ситуации, в которой нахожусь в данный момент, о том, как
мне распорядиться собой в ней. - Он повернул голову, блеснув стеклами
очков. - И очень верю в пассивное ее принятие. По большей части мне не
хватает самых простых обычных вещей - приличных человеческих контактных
линз. Кофе. Бывают дни - даже через столько лет, когда я готов убить за
чашку кофе.
- Это дело поправимое. - Анна встала, спустилась в каюту и попросила
Марию сварить кофе.
- Надеюсь, Анна, ты знаешь, что делаешь, - заметила Мария.
- Может быть.
Анна вернулась на палубу, села и начала рассказывать о своей
последней поездке в Нью-Йорк, который почти не изменился с его времени -
все такой же огромный, грязный, запущенный и великолепный. И как всегда
перестраивается. Чудовищные стеклянные башни конца двадцатого века,
неутомимые пожиратели энергии, почти все исчезли. (Некоторые были
сохранены как архитектурные памятники.) Последним стилем в архитектуре
была "Тоска по Позолоченному веку".
- Это общепринятое название? - спросил Никлас.
Она кивнула.
- Стены из кирпича или камня. Вентиляционные шахты. Открывающиеся
окна. Фигурные водосточные трубы.
- Вы ездили на экскурсию осматривать новейшую архитектуру?
- И систему плотин. Гавань наконец полностью закрыли. Это был
единственный способ оберечь город от океана. Нью-Йорк уже не порт.
- Жаль.
Мария принесла кофе, поставила поднос и остановилась у двери каюты.
Родом она была из Центральной Америки - почти чистокровная индианка с
бронзовой кожей и чудесными черными прямыми волосами.
Анна рассказала, какие спектакли видела там. Ведь вряд ли "Месть
человека-волка" или "Мера за меру" обладают стратегической важностью?
- Эту пьесу я бы не отказался посмотреть еще раз, - сказал Никлас. -
Помните речь, которую герцог произносит перед Клавдио, когда бедного
дурачка должны казнить за блуд? Монолог, который начинается строкой
"Готовься смерть принять?" Как она звучит! А затем он приводит доводы,
почему жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться:
Ты жизни так скажи:
Тебя теряя, я теряю то,
Чем дорожат одни глупцы лишь.
- Какой великолепный язык! И какая бочка дерьма! - Он отхлебнул кофе.
- Совсем не тот вкус, который я помню.
- Отличный кофе из Никарагуа, - заявила Мария. - И я умею его варить!
Он виновато поднял ладонь.
- Я так давно не пил его, мэм. И, наверное, забыл.
- И вы все двадцать лет хранили в памяти эти шекспировские строки? -
спросила Анна.
- Нет. Хвархаты собрали целую коллекцию разрозненных осколков
человеческой культуры. В том числе собрание сочинений Уильяма Шекспира, и
много китайских книг в переводе. А это не стратегическая информация?
Сколько полезных сведений о хвархатах вы извлечете, узнав, что они никогда
не читали Ибсена?
Они продолжали говорить о том о сем и добрались до моды. Никласа эта
тема не слишком интересовала - за исключением военной моды. В ней, сказал
он, есть нечто завораживающее.
- И я рад, что сменил стороны. За всю вселенную я не согласился бы,
чтобы меня обстригли как Максуда.
Солдат-человек насупился.
- Ограничимся гражданской, - сказала Анна. - Уж в ней вряд ли
отыщутся стратегические секреты.
- И в ней нет ничего привлекательного, - вставила Мария. У нее в
каюте был журнал, посвященный, правда, не моде, а поп-культуре. - Почти то
же самое, особенно на севере. Янки всегда путали стили с жизнью. Но чего и
ждать от тех, у кого нет ни настоящем политики, ни настоящей религии.
- А откуда вы? - спросила Анна.
- Откуда я родом? Из пылевой чаши. Из Канзаса. Выбрался оттуда при
первом же удобном случае. Как-то я читал интервью... не помню фамилии, но
с писательницей из Канзаса. Она сказала, что в детстве обожала "Волшебника
страны Оз", потому что там объяснялось, что из Канзаса можно выбраться. -
Он усмехнулся. - Мне всегда нравилась эта сказка.
Мария принесла журнал, Никлас включил его и пересел так, чтобы на
экран падала тень. (К этому времени солнце уже почти опустилось за холм с
дипломатическим лагерем.) Замерцали яркие цвета, загремела музыка, которую
он сразу приглушил.
Анне с ее места изображение видно не было. И пусть. Ей больше
нравилось следить за Никласом. Он несколько секунд смотрел на журнал,
потом вздохнул и снял защитные очки.
- Вы понятия не имеете, что такое ад, если дам не доводилось
пользоваться инопланетными очками! - сказал он и извлек из кармана еще
очки, явно хварского изготовления - прямоугольные стекла и толстая
металлическая оправа. - Сделаны на заказ. Сидят хорошо, и стекла
справляются со своей задачей, но посмотрите... - Он надел очки. Выглядели
они ужасающе. Мария зажала рот ладонью.
- Я лелею надежду, что хвархаты когда-нибудь захватят космолет с
оптикой на борту. Но пока - увы!
- Они бифокальные? - спросила Анна. - Я не видела, чтобы вы
пользовались очками.
- Мне - слава Богине - почти не требуется поправки на дальнозоркость,
и проще обходиться без них, когда мне не нужно читать. - Он включил
журнал. Вновь замерцали цвета. Время от времени он повторял: - Только
подумать!
Хаттин смотрел через его плечо, солдат-человек отвел глаза, из чего
почти наверное следовало, что он принадлежит к религиозным консерваторам.
Хаттин сказал что-то, Никлас поднял глаза и ухмыльнулся.
- Он говорит, что все либо нелепо, либо омерзительно. Жаль, что у них
с Максудом нет общего языка. Они могли бы дружно повозмущаться самым
прелестным образом, пока не обнаружили бы, насколько различны их культуры.
Солдат-человек снова насупился. Хаттин сохранял обычную
безмятежность, но смотрел не на журнал, а на бухту, отвергнув человеческую
поп-культуру, даже плечами не пожав. А впрочем, пожимают ли они плечами?
Или хотя бы имеют аналогичный жест?
- Что Хаттин думает о нас? - спросила она.
- Он член личной охраны генерала и безоговорочно ему предан. Раз
Эттин Гварха меня одобряет, этого для него достаточно. Рассуждать не его
дело. Но с вашего разрешения мне хотелось бы досмотреть эту статью. Ну
кому взбрело в голову назвать музгруппу "Сталин и эпигоны".
Он сгорбился, сосредоточенно глядя на экран. Анна взглянула на небо
над лагерем. Оно было все в полосках и клочках облаков.
Странный день! И был бы очень приятным, если бы не магнитофон у нее в
кармане. Она ощущала себя предательницей, хотя лояльно исполняла свой
