чего сам не можешь вспомнить! Разве вы не понимаете, насколько ему же
самому будет лучше, если он вырастет в стороне от подобной шумихи и
узнает правду тогда, когда будет в состоянии сам во всем разобраться?
Профессор МакГонаголл хотела было что-то возразить, но
передумала. Помолчав, она сказала:
– Да-да, конечно, вы правы, Думбльдор. Но как мальчик попадет
сюда?
Она подозрительно оглядела его мантию, как будто угадывая под
ней очертания детского тела.
– Его привезет Огрид.
– Вы думаете, это – разумно – доверять Огриду такие важные
вещи?
– Я бы доверил Огриду свою жизнь, - сказал Думбльдор.
– Я не говорю, что у него нет сердца, - неохотно объяснила
профессор МакГонаголл, - но вы не можете закрывать глаза на то, что он
очень неосторожен. Он всегда стремился… А это еще что такое?
Низкий рокочущий звук нарушил тишину улицы. Пока Думбльдор и
профессор МакГонаголл озирались по сторонам, ожидая увидеть свет фар,
звук становился все громче и громче; вскоре он стал настоящим ревом,
тогда они посмотрели вверх – и тут прямо с неба на дорогу свалился
огромный мотоцикл.
Мотоцикл был огромен, но казался крошечным по сравнению со
своим седоком. Седок этот был примерно раза в два выше и по крайней
мере в пять раз толще обычного человека. Он выглядел как-то заведомо
больше допустимого и казался диким – длинные лохмы кустистых черных
волос и косматая борода почти полностью закрывали лицо, ладони были
размером с крышку мусорного бака, а ноги в кожаных сапогах напоминали
дельфинят-переростков. В громадных мускулистых руках он держал нечто,
завернутое в одеяла.
– Огрид, - с облегчением выдохнул Думбльдор. – Наконец-то. А
где ты взял мотоцикл?
– Одолжил, профессор Думбльдор, сэр, - ответил гигант,
осторожно слезая с мотоцикла. – Юный Сириус Блэк дал его мне, сэр.
– По дороге никаких проблем?
– Нет, сэр. Дом почти полностью разрушен, но мальца удалось
вытащить до того, как муглы стали сновать туда-сюда. Полный порядок!
Он уснул над Бристолем.
Думбльдор и профессор МакГонаголл склонились над свертком.
Внутри, еле видимый, крепко спал младенец. Под копной угольно-черных
волос, на лбу, был заметен шрам необычной формы, напоминавший зигзаг
молнии.
– Это сюда… - прошептала профессор МакГонаголл.
– Да, - отозвался Думбльдор. – Этот шрам останется у него на
всю жизнь.
– А нельзя что-нибудь с этим сделать, Думбльдор?
– Даже если бы и было можно, я бы не стал. Шрамы могут
оказаться полезными. У меня, например, есть шрам над левым коленом,
так он в виде схемы лондонской подземки. Что ж, давай его сюда, Огрид,
надо завершить дело.
Думбльдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслеев.
– А можно... Можно попрощаться с ним, сэр? – попросил Огрид. Он
склонил большую лохматую голову над Гарри и поцеловал его очень,
должно быть, колючим, пахнущим виски, поцелуем. Потом, неожиданно,
Огрид завыл как раненный пес.
– Шшшш! – зашипела профессор МакГонаголл. – Разбудишь муглов!
– И-и-извиняюсь, - зарыдал Огрид, вынимая гигантский
перепачканный носовой платок и пряча в нем свою физиономию. – Я не
могу-у-у! Лили с Джеймсом померли... Малыша Гарри отправляют к муглам…
– Конечно, конечно, это очень грустно, но только возьми себя в
руки, Огрид, не то нас заметят, - зашептала профессор МакГонаголл,
ободряюще похлопывая Огрида по руке, в то время как Думбльдор
перешагнул через низенькую садовую ограду и направился к входной
двери. Он аккуратно положил Гарри на порог, вытащил из кармана мантии
письмо, просунул его между одеялами и вернулся к своим спутникам.
Целую минуту они молча глядели на крошечный сверток; плечи Огрида
сотрясались от рыданий, профессор МакГонаголл отчаянно моргала, а
мерцающий свет, обычно струившийся из глаз Думбльдора, казалось,
потух.
– Что ж, дело сделано, - наконец сказал Думбльдор. – Оставаться
больше незачем. Лучше пойдем и присоединимся к празднику.
– Ага, - у Огрида был сильно заплаканный голос. – Мне еще надо
оттащить Сириусу колымагу. Д’сданья, профессор МакГонаголл – профессор
Думбльдор, сэр.
Утирая ручьи слез кожаным рукавом, Огрид перебросил ногу через
сидение и пинком завел двигатель; с ревом мотоцикл взвился в воздух и
скрылся в ночи.
– Надеюсь, скоро увидимся, профессор МакГонаголл, - поклонился
Думбльдор. Профессор МакГонаголл в ответ высморкалась в платочек.
Думбльдор развернулся и пошел прочь по улице. На углу он
остановился и вытащил серебряную Выключалку. Он щелкнул всего один
раз, и двенадцать световых шаров мгновенно вкатились в колбы уличных
фонарей, так что Бирючиновая аллея засияла оранжевым светом, и он смог
увидеть полосатую кошку, скользнувшую за угол на другом конце улицы.
На пороге дома №4 еле-еле виднелся маленький сверток.
– Удачи тебе, Гарри, - пробормотал Думбльдор, развернулся на
каблуках – мантия просвистела в воздухе – и исчез.
Легкий ветерок пошевелил аккуратно подстриженные кустики
Бирючиновой аллеи, молчаливой и опрятной под чернильными небесами. В
любом другом месте, но только не здесь можно было ожидать загадочных и
удивительных событий. Гарри Поттер повернулся в одеяле, но не
проснулся. Маленькой ладошкой он сжимал письмо, лежавшее рядом, и спал
крепко, не зная, что он особенный; не подозревая, что он знаменитый;
не ведая, что через несколько часов ему предстоит проснуться под вопли
миссис Дурслей, которая выйдет на крыльцо с молочными бутылками; не
имея ни малейшего представления о том, что следующие несколько недель
его непрерывно будет пихать и щипать двоюродный братец Дудли… Он не
знал, что в это самое время люди, собравшиеся по всей стране на тайные
празднества, поднимают бокалы и произносят приглушенными голосами: "За
Гарри Поттера – мальчика, который остался жив!"
ГЛАВА ВТОРАЯ
ИСЧЕЗНУВШЕЕ СТЕКЛО
Почти десять лет минуло с тех пор, как супруги Дурслей
проснулись рано утром и нашли на крыльце собственного дома
собственного племянника, а Бирючиновая аллея совершенно не изменилась.
Солнце, встав утром, освещало все тот же аккуратный садик, зажигало
бронзовым светом табличку с номером четыре на входной двери
дурслеевского дома, прокрадывалось в гостиную, нимало не
переменившуюся с тех пор, как мистер Дурслей смотрел по телевизору
судьбоносную программу новостей о совах. Одни лишь фотографии на
каминной полке позволяли понять, как много воды утекло. Десять лет
назад здесь стояли десятки снимков подобия большого розового надувного
мячика в разноцветных чепчиках – но Дудли Дурслей уже не был
младенцем, и теперь с фотографий глядел упитанный светлоголовый
мальчик, впервые севший на велосипед, катающийся на карусели, играющий
на компьютере с папой, обнимаемый и целуемый мамой. В комнате не было
никаких признаков присутствия в семье еще одного ребенка.
И все же Гарри Поттер по-прежнему жил здесь. В настоящий момент
он спал, но спать ему оставалось недолго. Тетя Петуния уже встала, и
это ее голос стал для Гарри первым звуком наступающего дня:
– Вставай! Вставай! Быстро!
Гарри так и подскочил в постели. Тетя забарабанила в дверь.
– Вставай! – визжала она. Гарри услышал, как она прошла в кухню
и брякнула сковородкой об плиту. Он перекатился на спину и попробовал
вспомнить сон, который только что видел. Хороший сон. Во сне он летал
на мотоцикле. Кажется, однажды ему уже снилось нечто подобное.
Тетя снова оказалась за дверью.
– Ну что, уже встал? – грозно прокричала она.
– Почти что, - ответил Гарри.
– Пошевеливайся, мне надо, чтобы ты приглядел за беконом. И
смотри, чтобы он не пригорел – в день рождения Дудли все должно быть
идеально.
Гарри промычал нечто нечленораздельное.
– Что ты сказал? – резким голосом переспросила тетя Петуния из-
за двери.
– Ничего, ничего.
У Дудли день рождения – как это он забыл? Гарри сонно вывалился
из постели и принялся искать носки. Они оказались под кроватью и,
выгнав паука, Гарри надел их. Он не боялся пауков, он давно привык к
ним – в буфете под лестницей было полно пауков, а именно там Гарри
спал.
Одевшись, он пошел через холл на кухню. Стол почти полностью
скрывался под коробками и свертками. Судя по всему, Дудли, как и
хотел, получил в подарок новый компьютер, не говоря уже о втором
телевизоре и гоночном велосипеде. Зачем Дудли гоночный велосипед,
оставалось загадкой для Гарри, ведь Дудли был страшно толстый и
ненавидел спорт – кроме, разве что, борьбы, если речь шла о том, чтобы
вмазать кому-нибудь. Любимой боксерской грушей Дудли избрал Гарри,
правда, чтобы использовать, последнего надо было сначала поймать. Ни
за что не скажешь по внешнему виду, но Гарри очень быстро бегал.
Непонятно почему – возможно, это было как-то связано с жизнью в
темном буфете – Гарри всегда был слишком маленьким и тощеньким для
своего возраста. А выглядел еще меньше и худее, из-за того, что ему
приходилось донашивать за Дудли старую одежду, а Дудли раза в четыре
превосходил Гарри по всем параметрам. У Гарри было худое лицо,
торчащие коленки, черные волосы и яркие зеленые глаза. Он носил
круглые очки, перемотанные посередине толстым слоем изоленты – оправа
часто ломалась, потому что Дудли все время норовил врезать Гарри по
носу. Единственное, что нравилось Гарри в собственной внешности, так
это очень тонкий шрам на лбу в форме зигзага молнии. Этот шрам был у
него с тех пор, как он себя помнил, и первый вопрос, который он задал
тете Петунии, касался этого шрама, откуда тот взялся.
– Это из-за той аварии, в которой погибли твои родители, -
ответила тетя Петуния, - и не задавай лишних вопросов.
"Не задавай лишних вопросов" – главное правило размеренной
жизни дома Дурслеев.
Дядя Вернон вошел в кухню в тот момент, когда Гарри
переворачивал бекон.
– Причешись! – рявкнул он в качестве утреннего приветствия.
Приблизительно раз в неделю дядя Вернон взглядывал на Гарри
поверх газеты и кричал, что мальчишку надо подстричь. Гарри стригли
чаще, чем всех остальных мальчиков в классе вместе взятых, но толку от
этого не было никакого, так уж у него росли волосы – во все стороны.
Когда Дудли со своей мамой прибыл на кухню, Гарри уже бросил на
сковородку яйца. Дудли был очень похож на дядю Вернона: у него было
большое красноватое лицо, почти никакой шеи, маленькие водянистые
голубые глазки и густые светлые волосы, ровно лежавшие на большой
толстой голове. Тетя Петуния частенько называла Дудли ангелочком –
Гарри звал его "шпик надел парик".
Гарри расставил тарелки с яичницей, что оказалось непросто,
ведь на столе почти не было места. Дудли, тем временем, пересчитывал
подарки. Лицо его помрачнело.
– Тридцать шесть, - обвиняюще сказал он, поднимая глаза на
родителей. – На два меньше, чем в прошлом году.
– Миленький, ты не посчитал подарочка от тети Маржи, видишь, он
тут, под вот этой большой коробочкой от мамули с папулей.
– Ну хорошо, значит, тридцать семь, - Дудли начал багроветь
лицом. Гарри, который сразу распознал признаки надвигающейся истерики,
начал жадно, как волк, заглатывать яичницу, чтобы съесть побольше,
пока Дудли не успел перевернуть стол.
Тетя Петуния, безусловно, тоже почуяла опасность и сразу же
затараторила:
– И мы купим тебе еще два подарка, когда пойдем гулять, да,
пончик? Как тебе это? Еще два подарка. Хорошо?
Дудли задумался. Тяжело задумался. И наконец медленно
выговорил:
– Так что у меня будет тридцать… тридцать…
– Тридцать девять, конфеточка, - подсказала тетя Петуния.
– Ага. – Дудли опустился на стул и схватил ближайший сверток. –
Тогда ладно.
Дядя Вернон захихикал.
