товарищи забыли это и ревностно принялись за исполнение возложенных
обязанностей, не понимая того, что в этом была заложена ловушка. Где было
благословение на воспитание этой планеты? Разве они забыли, что
благословение на воспитание дается Единым? Откуда в них явилась та гордость,
которая заставила их принять твое предложение? Как я могу быть наставником
детей, родителей которых я не знаю? Только гордость могла затуманить их
разум, но я, Фалес Аргивинянин, не поддался на это. Ты, Царь и Отец, ты сам
говорил, что твой народ хорош, что он добр, что он благодарен, что он мудр.
Мы застали чистоту нравов, мы застали мудрость, так зачем нужна здесь
мудрость Земли? Скажи мне это?
Но Царь и Отец, понявший вопрос, молчал, ибо знал, что наши разговоры
будут опасны.
- Скажи, Царь и Отец, - продолжал я, - а где на твоей планете следы
благословения Единого? Почему здесь нет мудрых? Почему нет семян Божьих?
Почему нет посева? Ибо жнец придет и на твою планету, если только она на
самом деле существует в Космосе...
Я протянул руки и со всей силой, данной мне великой мудростью,
возгласил:
- Отец Единый, Неизреченный! Пошли мне, Единый, Луч Твой, дабы победить
соблазны, окружившие меня! Разрушь все, представившееся очам моим, как
следствие человеческой гордости жалких червяков... Единый, Неизреченный!
Услышь меня! Ибо вот, я один, оставленный с мудростью моей, понял, что
только ты можешь спасти меня!!!
И свершилось моление, я взглянул на Царя и Отца, и тихая радость
засияла в сердце моем. Поблекли краски зала, поблекли одежды Царя и поблекла
его царственная гордость. Он как-то сморщился, сжался и только глаза жалко
смотрели на меня. Я понял все и сказал великую формулу Посвящения. Раздался
стон, раздался грохот, как будто рушились миры, и я полетел в бездну, но
сознания не потерял. Я чувствовал, как чьи-то дивные, теплые руки обняли
меня и почувствовал ласковое лицо Матери моей Изиды, и услышал голос ее:
- Аргивинянин, любимый сын мой, победивший мудростью человеческую
гордость! Аргивинянин, дивный сын мой. Огонь Великого Посвящения я зажгу на
челе твоем.
И я убаюканный голосом Богини, заснул, а когда проснулся, увидел себя
на прекрасном лугу божественной Эллады, из леса вышла богиня Афина Паллада и
сказал мне:
- Аргивинянин! В лице моем приветствуют тебя Боги Эллады!
И запело все кругом: запел лес, запели воды, запели фавны:
- Привет тебе, Фалес Аргивинянин, привет, привет... Так меня встретила
моя родина. И* куда бы я ни пошел, все звали меня. Цветы ласково кивали мне
своими головками, птицы доверчиво садились на мои плечи и как-то ласковы
были люди. Но я спешил к своему Учителю. Он ласково встретил меня, приняв в
свои объятия, и только в глазах его я заметил грусть.
- Аргивинянин, - сказал он мне, - из двенадцати вернулся ты один!
Мы пошли к Царю и Отцу планеты и через несколько дней пути через
пустыни мы очутились у Оазиса Царя и Отца. Царь и Отец принял меня и осветил
знак, зажженный на челе моем, своей рукой освященной.
- Аргивинянин, - сказал он мне, - ты являешь собой единственный пример.
Змей гордости побеждался только сердцем, а ты победил его разумом, победил
первыми! Но это послужит тому, что ты не окажешься в недрах человечества,
ибо ты пошел путем, не свойственным ему.
Все эти великие слова сбылись в душе моей, Фалеса Аргивинянина. Я искал
и не находил возможности вступить в какую бы то ни было арену деятельности
человечества. У меня всегда была какая-то холодность по отношению к
человечеству. Поэтому только в тайных святилищах вы встретите имя Фалеса
Аргивинянина, записанное в анналах яркими буквами. И на всей планете Земля
есть только три-четыре места, с которыми я поддерживаю отношения. Это те
знакомства, которые были завязаны мною во времена Христа Спасителя. Только
их я поддерживаю, остальное мне все чуждо. В разуме моего друга Эмпидиокла я
читаю вопрос: - А кто был Царь и Отец неведомой планеты? А его совсем не
было. Это был пластический сон магов. Великое испытание, наложенное тремя. И
знаешь, сколько времени длился сон? Не более трех минут, ибо подобные сны
совершаются в пространстве, где нет времени. Они совершаются в пространстве
не физическом, а психическом.
У ПОДНОЖИЯ КРЕСТА
ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА,
О ЛЮБВИ БЕСКОНЕЧНОЙ БОГА РАСПЯТОГО - РАДОВАТЬСЯ!!!
Бесконечна и вечна дорога моя, Фалеса Аргивинянина, между путей
звездных, вселенных и космосов. Не касается меня сон Пралайи, цепь Манвантар
туманами клубится предо мной, но нет такой бездны Хаоса, нет такой Вечности,
где я мог бы забыть хоть единый миг из проведенных мною у подножия Креста на
Голгофе. Я попытаюсь передать тебе, Эмпидиокл, человеческой несовершенной
речью повесть, исполненную печалью человеческой и болью.
Когда я, Фалес Аргивинянин, рассказывал тебе, Эмпидиокл, историю
Агасфера, я довел рассказ до того места, когда осужденные на распятие,
окруженные зловонным человеческим стадом, подошли к Голгофе. На вершине
холма уже несколько человек рыли ямы для водружения крестов. Около стояла
небольшая группа саддукеев и фанатических священников, очевидно,
распоряжавшихся всем. По их указанию Симоний-кузнец тяжело опустил крест
Галилеянина у средней ямы. Он отер пот, градом катившийся по его лицу, и
сказал:
- Клянусь Озирисом! Я никогда в жизни не носил такой тяжести... Но не
будь я Симоний-кузнец, если бы не согласился я нести этот крест до конца
жизни, лишь бы избавить от страданий этого человека!!!
- Будь благословен ты, Симоний, - раздался тихий голос Галилеянина, -
кто хоть единый миг нес мой крест, понесет вечность блаженства в садах отца
моего...
- Я не понимаю, что ты говоришь, - простодушно ответил Симоний, - но
чувствую, что не было и не будет лучшей минуты в жизни моей. А что я сделал?
Кто ты, кроткий человек, что слова твои будто холодная вода в пустыне для
иссохших губ?
- Довольно разговоров, - визгливо орал, расталкивая всех какой-то
низенький злобный священник с всклокоченной бородой и бегающими свиными
глазками, - раздевайте их и приступайте к распятию!
Последние слова были обращены к римским солдатам, полукругом стоявшим
за мрачным центурионом.
- Не раздавай приказаний тем, кем не командуешь, иудей, - резко сказал
последний, - мои солдаты исполняют свой долг по отношению этих двух, -
указал он на разбойника и менялу, - ибо они осуждены самим проконсулом, а
что до несчастного Назарея, он отдан вам и делайте с ним, что хотите. Рука
римского солдата не прикоснется к нему, но я сделаю то, что должен
сделать...
И с этими словами центурион обернулся и сделал знак стоявшему сзади
солдату. Тот подал ему деревянную табличку, окрашенную ярко-красной краской
с написанными на ней по-латыни, греческими и еврейскими словами: "Иисус
Назарей, Царь Иудейский". Центурион прибил ее одним ударом молотка к
возглавию креста Галилеянина. Из уст собравшихся подле саддукеев и
священников вырвался крик злостного негодования.
- Сними это, солдат, сними тотчас же! - кричали они, и маленький
священник пытался было сорвать табличку, но был отброшен в сторону могучей
рукой центуриона.
- По приказанию наместника Кесаря Понтия Пилата! - властно возгласил он
и поднял руку вверх, - если вам не нравится надпись, идите к консулу и
требуйте отмены, но пока, клянусь Юпитером, не советую никому мешать
римскому солдату исполнять данное ему повеление. Приступайте к делу, -
коротко бросил он приказание своим солдатам.
Те молча подошли к разбойнику и меняле. Первый сам отбросил свои одежды
и лег на крест, не отрывая ни на секунду глаз от кроткого, изможденного, но
сиявшего каким-то внутренним светом лица Галилеянина, стоявшего, сложив
руки, у своего креста.
Отвратительная сцена началась с менялой, который кричал, визжал и кусал
руки раздевающим его солдатам.
Маленький священник, уже оправившийся от удара центуриона, о чем-то
быстро шептался с группой иудеев и, наконец, подбежал к нему и начал быстро
что-то говорить, размахивая руками и указывая на лежащего уже на кресте, то
на визжащего менялу. Выражение изъяснимого отвращения и презрения пробежало
по мужественному лицу солдата.
- Клянусь Юпитером, - сквозь зубы пробормотал он, - сколько низости
кроется в душе твоей, священник. Какому богу ты служишь? Кровь по-твоему
нельзя тебе проливать, а лгать, обманывать и продавать можно? Но ты прав,
два этих негодяя тоже иудеи и относительно их я не имею приказаний, а ты
назначен распорядителем казни, делай что хочешь, я мешать не буду.
Священник бросился к солдатам и остановил их. Изумленный разбойник
поднялся с креста и, недоумевая, смотрел на священника и подошедших к нему
солдат. Тут же рядом поставили дрожащего, полуголого менялу, как-то
по-собачьи трусливо глядевшего вокруг.
- Слушайте вы! - визгливо кривлялся перед ними священник, - Мы сейчас
будем ходатайствовать перед консулом о прощении вас, но при условии, что вы
совершите казнь над этим богохульником, - указал он на Галилеянина, - нам
нельзя проливать кровь, и у нас нет никаких палачей, а римляне не желают
совершать над ним казнь, ибо не они осудили его. Ну? Хотите вы?
Меняла как-то сразу подпрыгнул и кинулся в ноги к священнику.
- Возьмите меня, возьмите, - вопил он, - я всегда буду служить вам.
Священник одобрительно кивнул головой, лукаво ухмыльнулся.
- Ты хочешь, чтобы я пригвоздил его ко кресту? - кивнул меняла на
Галилеянина.
- Ну да, - нетерпеливо подтвердил священник. Гневно сверкнули глаза
разбойника. Он глубоко вздохнул и ожесточенно плюнул прямо в глаза
священника, затем повернулся и, раздвинув толпу, подошел к своему кресту и
снова молча лег на него.
Сзади послышалось одобрительное рычание центуриона.
- Клянусь Юпитером! Из него вышел бы бравый солдат, - сказал старший из
них. Священник очнулся от неожиданного оскорбления и пена бешенства и ярости
оросила его губы.
- Прибивайте его, прибивайте! - визжал он и, подбежав к лежащему на
кресте разбойнику, ударил его обутой в сандалию ногой в голову.
Но тут солдаты по знаку центуриона оттолкнули его и молча взялись за
свое страшное дело. Не прошло и трех минут, как огромный крест с висевшим на
нем гигантским окровавленным телом разбойника как-то печально поднялся над
толпой и тяжело ушел в землю. Ни одного стона не вырвалось из крепко сжатых
уст казнимого, на перекошенном от страдания лице горели одни только глаза,
неотступно глядевшие на Галилеянина.
А Галилеянин поднял руку и, как бы благословляя разбойника, что-то тихо
прошептал.
И мои глаза, глаза Посвященного Высшей Степени, ясно увидели, как
чьи-то нежные, едва заметные даже для меня, крылья осенили голову
вознесенного на крест разбойника и любовно затрепетали над ним...
А отвратительный меняла уже торопливо хлопотал около неподвижно
стоявшего Галилеянина, срывая с него одежду. Свою адскую работу он пересыпал
гнуснейшими ругательствами и насмешками, искоса поглядывая на окружающих,
как бы стараясь своим поведением заслужить одобрение толпы. Но лица
саддукеев и священников пылали только лицемерием и злобой, а лица солдат
были мрачны и угрюмы. Толпа сгрудилась около него, сдерживаемая полукружием
солдат.
- Аргивинянин! - сказал стоящий подле меня Аррам, - Близится миг
Великой Жертвы. Чувствуешь ли ты, как притаилась от ужаса Природа?
И верно, как будто жизнь кипела в толпе на Голгофе, все прочее вокруг
