ходи к тому, чье имя - Молчание, ибо вот я всегда с ним. А потом возвратись
сюда и переживи конец мой, ибо только конец мой снимет с тебя тяжесть
великого холода познания.
И я, Фалес Аргивинянин, встал и, оставив Клодия Македонянина у ног
Назарея, медленно поклонился ему и сошел с террасы. На дороге мне попалась
группа молчаливых учеников. И вот тот, который так грубо встретил меня,
отделился от нее и, подошедши, сказал:
- Господи, если я обидел тебя - прости меня. И я, взглянув, увидел в
глубине очей его вражду и непримиримость.
- Нет обиды в душе моей, иудей, - ответил я, - погаси в очах твоих
вражду Любовью твоего Учителя. Мы еще увидимся с тобой, когда страдание твое
будет больше моего. А пока... о премудрости Великой Богини Паллады -
радуйся, иудей, ибо вот Она, великая, открыла мне, что между шипами венца
Учителя будет и твой шип, шип великого предательства Неизреченного!!!
Как ужаленный отскочил от меня иудей. Со страхом расступились ученики
передо мной, Фалесом Аргивинянином, несшим Великий холод познания в умершей
душе своей. Только один Фома с другими молодыми учениками последовали за
мной до выхода из сада. Здесь Фома простерся предо мной, Фалесом
Аргивинянином, и сказал на языке тайного знания:
- Великая мудрость Фиванского святилища освящена в тебе светом
НЕИЗРЕЧЕННОГО, Аргивинянин. Ей кланяйся - кормилице моей, ибо вот мы братья
по ней...
Спокойно стоял я. Ко мне прикоснулся молодой ученик, застенчиво
улыбаясь.
- Я чувствую твое великое страдание, Аргивинянин, и мне жаль тебя.
Возьми эту розу из сада Магдалы. Пусть она согреет тебя и твое холодное
сердце моей посильной любовью. Не отвергай дара моего, Аргивинянин, ибо роза
эта сорвана Учителем и мы оба ученики его.
Я, взяв розу, поцеловал ее и, спрятав на груди, ответил:
- За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо его уже нет в душе моей.
Около меня - возьми его. Мы еще увидимся с тобой, и я назову тебе место
убежища, дабы ты мог посетить место Учителя моего, Гераклита: ибо вот я
вижу, что ваши жизни сходятся в одной точке - его, великого глашатая
мудрости Звезды Утренней, и твоя, великий апостол НЕИЗРЕЧЕННОГО! Но ты
ошибаешься: я не ученик твоего Учителя - я не могу быть им, ибо я знаю, кто
ОН...
И я покинул Палестину.
Прибыв в тайное убежище, узрел я своего Учителя, который в великом
смятении бросился ко мне.
- О, Аргивинянин, - воззвал он, - наши сердца связаны цепями духа, и
вот что это за холод смерти идет от тебя? Моя мудрость не могла проникнуть
за круг великого Учителя, я ничего не знаю, что было с тобой. Расскажи мне
все, Аргивинянин!
И я, встав у колонны, медленно рассказал ему все. И вот я видел
великого Гераклита, простершегося у моих ног.
- Привет тебе, Фалес Аргивинянин, мудрый ученик мой, сидевший одесную
БОГА! - возгласил он. - Благодарю тебя за великий крест ожидания,
принесенный тобою мне от Него, НЕИЗРЕЧЕННОГО!!! Да будет воля ЕГО!
И я, Фалес Аргивинянин, покинул без сожаления Учителя, ибо что было в
нем мне, носившему великий холод предвидения в душе своей!!!
Я отплыл в Элладу и там, в тиши святилища Гелиоса, громко воззвал к
богине Палладе, и она, Лучезарная, пришла ко мне, Фалесу Аргивинянину, в
ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.
- Я слышала зов мудрого сына Эллады, любезный сердцу моему, - сказала
богиня, - что нужно тебе, сын мудрости, от матери твоей?
И вновь я повторил ей все, что было со мной. Задумчиво слушала меня
мудрая Паллада, и вот ее материнская рука была на холодном челе моем.
- И ты, Аргивинянин, пришел ко мне сказать, что отрекаешься от меня? -
сказала она. - Да будет так! Тебе, сидевшему одесную БОГА, не место у ног
моих. Но, Аргивинянин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, когда
исполнится страшное предвидение твое? Не мелькнут ли тебе мои очи под густым
покрывалом еврейской женщины? Кто знает, Аргивинянин! Велика холодная воля
твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем все больше тебя. Ты оставил
Клодия у ног Неизреченного, но почем ты знаешь, что я не сидела у этих ног
ранее его, тогда еще, когда заря жизни не занималась над нашей планетой?
Посмотри, Аргивинянин! - и Мудрая указала мне на Млечный Путь. - Сколько
садов Магдалы разбросаны по Палестинам небесным? Почему я не могла быть
когда-нибудь скромной Марией в них? Подумай, Аргивинянин, времени у тебя
хватит, любимый, мудрый мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога.
Вот я принимаю отречение твое, зреющее в сердце твоем. Воистину ты не можешь
не идти за ним, но никогда не пойдешь с теми, кто идет за ним.
И богиня слегка коснулась рукой розы, данной мне в саду Магдалы, и
снова расцвела роза, и воскресшая любовь горячей волной хлынула в грудь мою,
но, встретив великий холод предвидения, остановилась...
Ушла богиня, и я остался один со своими думами под священной тенью
платана, я порвал связи с мудростью, порвал связи с богами. Осталось порвать
последнюю связь - связь с человечеством. И я, Фалес Аргивинянин, спокойно
пошел к этой последней цели.
И вот я снова пришел в Палестину. Тут под покрывалом знатного араба я
встретил того, кто мудро некогда правил Расой Черных, и вместе с тем, чье
имя - Молчание - поклонялся младенцу Иисусу. Он не удивился, что я не отдал
ему, Великому, должного поклонения, ибо перед ним раскрыты все тайны. Его
взор, спокойно следивший за пением манвантар, с участием покоился на мне.
- Аргивинянин, - сказал он. - Я вижу тебя идущим по чужой стезе. Ты,
сохранивший навеки Маяк Вечности на челе своем, еще встретишься со мной в
безднах, и мы поработаем с тобой во имя того, одесную которого сидел ты в
скромном саду Магдалы...
Друг Эмпидиокл! Повторить ли тебе то, что уже знаешь ты о величайшем
предательстве, когда-либо бывшем в безднах мироздания, о величайшем
преступлении - о распятии человечеством своего БОГА. Нет, я не буду тебе
повторять этого. Скажу только, что у подножия креста был я, Фалес
Аргивинянин, вместе с правителем Черной Расы, и на нас с несказанной любовью
покоился предсмертный взор распятого БОГА. И этот взор растопил холод моего
познания и снял оковы льда с моего сердца, но не изменил решения моей
мудрости.
И в том саду, где был погребен он и воскрес, я встретил скромную
иудейскую женщину, из-под покрывала которой на меня глянули очи богини Афины
Паллады. Имя ее было Мария. Еще другое имя сообщил мне молодой Иоанн, ученик
распятого, но уста мои хранят тайну этого имени. И видел я того ученика,
который так грубо со мной разговаривал в саду Магдалы. Он бежал, весь
облитый потом, с выпученными глазами от ужаса и с пеной у рта. Он рычал, как
дикий зверь. И увидя меня, простерся ниц и завопил:
- О мудрый господин! Помоги мне, ибо я предал его и муки всего мира
терзают сердце мое!
И я, Фалес Аргивинянин, молча подал ему веревку и указал на близстоящее
дерево. Он завизжал и, схватив веревку, кинулся к дереву. И я спокойно
смотрел, как в лице иудея этого принимало смерть все ненавистное мне
человечество...
Ученики Распятого просили меня остаться с ними, но я, Фалес
Аргивинянин, покинул их и пошел к тому, чье имя - Молчание, сказав ему: Царь
и Отец! Вот я, Фалес Аргивинянин, сын свободной Эллады, посвященный высшей
ступени Фиванского святилища, потомок божественной династии города Золотых
Врат, отрекаюсь ныне от тебя. Царя и Отца, и отрекаюсь от человечества. Моя
мудрость мне открыла, что владыка воздушной стихии принимает мой дух.
Отпусти меня. Царь и Отец!
И он отпустил меня, ибо на то было благословение Распятого. Много лет
спустя я встретил на пути моего полета комок человеческого света. То был
товарищ мой - Клодий. Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте
во имя Иисуса, и как на земле была замучены мать его и сестры, и как он,
Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения...
Тогда уже не было холода спокойствия в моем стихийном сердце, и я
ответил ему:
- Привет тебе, Клодий Македонянин, мудрый человек, мудрый ученик
человеческой мудрости и дитя любви человеческой! Да как же мне, бедному
стихийному духу, не приветствовать тебя, свет Человеческий, за то, что ты,
предав на распятие Бога своего, возомнил служить ему тем, что предал на
распятие и мучение мать свою и сестер своих!!! О человечество, жалкое и
жестоковыйное в самом стремлении своем служить Распятому им Спасителю
своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!
И гремящий, и гордый своей отчужденностью от проклятого человечества,
я, Фалес Аргивинянин, в вихре бурь промчался мимо. А жалкий комок
человеческого света испуганно крестил мне вослед спину. Крести, крести!
Неужели ты думаешь, что Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего
креста, который ты запятнал великим предательством?! Нет, я получил его не
запятнанным страшным преступлением, и ничто человеческое, даже ваша
человеческая святость, не запятнает его бледного, но благородного стихийного
света.
Да будет с тобой мир Распятого Бога, друг мой!!!
Фалес
АГАСФЕР
ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, СЫНУ МЕЛИСА АФИНЯНИНА, ПРЕМУДРОСТИ БОГА РАСПЯТОГО
РАДОВАТЬСЯ.
Слушай, Эмпидиокл, я поведаю тебе великую быль о том, кто пошел в путь
в роковой день распятия
бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор, и будет совершать до
дня, в который исполнится все, что предречено о последних днях планеты
Земля.
Широка была дорога, по которой следовала на Голгофу божественная жертва
- ибо широка всякая дорога, ведущая к страданиям, и узок путь, ведущий к
блаженству. Томительная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоинами и
затвердевшую глубокими колеями колес. В мертвенной тишине полуденного зноя
застыла воздушная стихия, не смевшая еще верить тому, что свершилось на
Земле... По дороге с гиканьем и воем двигалась толпа народа. Впереди -
ровным солдатским шагом шел бесстрашный пожилой центурион, за ним два
солдата. Несметная толпа улюлюкающих мальчишек окружила то, что следовало за
ними, - группу из трех окровавленных, избитых людей, тащивших на спинах
огромные кресты.
Я, Фалес Аргивинянин, не стану описывать того, кто шел впереди, и к
кому были обращены насмешки и вой окружающего человеческого стада. Не стану
потому, что на твоем языке нет, Эмпидиокл, ни слов, ни красок для передачи
божественной любви, смешанной с человеческим страданием, озарявшей кроткое и
вместе с тем нечеловечески мудрое лицо Галилеянина. Полосы крови на нем
только усугубляли великую, страшную тайну, осенявшую это лицо. За ним
следовал гигант идуменянин, гордо и свободно несший на плечах бремя
огромного креста. Его большие жгучие глаза с великим презрением глядели на
толпу, глаза, в которых отразились предсмертные взоры десятков жертв, павших
от руки страшного разбойника большой терской дороги. Молча, обливаясь потом,
шел он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он
издавал густое дикое рычание опьяненного от крови льва, и толпа шарахалась в
сторону, а идущие по бокам римские солдаты вздрагивали и сильнее сжимали
рукоятки мечей.
Совсем пригнувшись к земле от тяжести креста, едва-едва полз за ними
третий. Кровь и пот смешались у него на лице со слезами, и то не были слезы
отчаяния - то были слезы отвратительной трусости. Он тоже выл, но воем
затравленной гиены, громко жалуясь все время на несправедливость суда,
