систрума в храме Божественной Изиды.
- Я чужестранец, Мать, - ответил я , - ищу отдыха и пищи. В обычае ли у
детей Адонаи принимать усталого путника в столь поздний час?
- Я - только бедная вдова, чужестранец, - послышался тихий ответ, -
наставники в синагоге нашей осуждают одиноких женщин, принимающих путников.
Я одинока, ибо сыновья моего покойного мужа работают на полях близ Вифлеема,
у богатых саддукеев, а мой единственный сын... - тут женщина запнулась, -
ушел в Иерусалим. Но у меня не хватает духу отказать тебе, усталый путник, и
если кружка козьего молока и лепешка удовлетворят тебя, то...
- То я призову благословение Божие на тебя, мать, - ответил я, -
несколько дней тому назад я видел твоего сына, мать, я говорил с ним...
- Ты говорил с ним? Что он... - порывисто двинулась она ко мне, но
сразу остановилась, - Прости меня, путник, прости мать, беспокоящуюся о
своем единственном сыне. Войди, отдохни, поешь.
Я, Фалес Аргивинянин, вошел в более чем скромное жилище Матери Бога.
Две скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из камыша в углу, прялка у
кривого окна да старая святильня на маленькой полочке в углу - вот и все
убранство во храме Нового, в который вступил я, Фалес Аргивинянин.
Торопливо поставила женщина на стол большую кружку с молоком, положила
черную, от приставших к ней угольков, лепешку и, поклонившись мне, сказала:
- Вкуси, чужестранец, хлеба нашего... Поклонился и я, и сев за стол,
окинул острым взором стоящую передо мной женщину и сказал:
- Благословен будет твой хлеб, Мать, а молоко твое я уже вкушал...
Женщина подняла голову:
- Разве ты был уже у нас, чужестранец? - спросила она.
Новая, страшная загадка бытия Неизреченного глянула на меня из уст этой
женщины. Но мне ли, Фалесу Аргивинянину, Великому Посвященному Фив, носящему
символ Маяка Вечности в сердце, отступать перед загадками Бытия? Я напряг
все свои силы и окутал женщину теплом мудрости моей, сокрывшей дыхание
Матери Изиды... Женщина вздрогнула и села против меня на скамье.
- Ты прислал Благословение Божие на дом мой, чужестранец, - сказала
она, - и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моем.
Ты видел сына моего и говорил с ним?
- Я видел его и говорил с ним, Мать, - ответил я, - и Он благословил
меня. Что значит мой призыв, жалкого червя Земли, благословения Божия на дом
Матери Иисуса - плотника из Назарета перед его благословением?
- Ты... ты уверовал в Него, чужестранец? Не принял ли Он тебя в ученики
свои? - тихо, но порывисто спросила она.
- Нет, Мать, - ответил я, - не уверовал в Него, ибо узнал Его. Мне не
быть учеником Его, ибо вот я - всегда доныне и во веки веков буду лишь
жалким рабом Его...
- Чудны речи твои, чужестранец, - помолчав, сказала женщина, - но на
лице твоем я читаю мудрость и страдание великое и мое сердце, сердце бедной,
жалкой вдовы, сострадает тебе и влечет к тебе. Скажи мне, мудрый
чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?
- А за кого ты считаешь его сама, Мать? - ответил я, Фалес Аргивинянин.
Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.
- Ты, чужестранец, - сказала она, - как бы принес сюда Дыхание Сына
моего... Он будто здесь... И полно мое сердце доверия к тебе... Всю жизнь
меня мучает заданный тобою вопрос. Поверишь ли, чужестранец, разгадка его
порой страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец? По моему
слабому разуму женщины понять все, что случилось на скромном пути моем?
И тихим торопливым шепотом женщина стала передавать мне, Фалесу
Аргивинянину, дивные простые слова о чистом детстве своем в семье простых,
чистых родителей, о чудесных голосах невидимых, неустанно шептавших ей
странные дивные речи, о необыкновенных сновидениях, о явлении ей светлого
крылатого юноши, возвестившего ей слова Вести Благой, о замужестве
непорочном и непорочном девственном рождении Сына, которому при явлении Его
на свет поклонились три мужа вида царственного...
- Они были похожи на тебя, чужестранец, - сказала женщина, - не лицом,
нет, а великим миром, которым веяло от них, и чертами мудрости, которую я
провижу в тебе... Не было только у них на челе складок великого страдания,
неведомый путник... А что было дальше?
И снова потекли слова о ранней мудрости Дивного Дитяти и творимого им
самим, о Великой Любви Его ко всему сущему... Одного только не понимала,
казалось, сама женщина: той неизреченной космической любви, которую она сама
накладывала на слова свои о Сыне своем... И в пылу разговора откинула она
покрывало свое с лица и, да будет прославлено имя Вечно Юной Девы-Матери! Я,
Фалес Аргивинянин, увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина которых
рассеяла мои сомнения, но, казалось, еще углубила бездну загадки
развернувшейся передо мной.
- Мать! - сказал я ей, - Разве ты не веришь, что твой Сын - Мессия,
предреченный пророками и Моисеем? А может быть, - тихо добавил я, - и больше
Мессии? Испуганно глянула на меня женщина.
- Но.. ведь Он - человек, чужестранец, - шепнула она недоуменно.
- Но и ты - простая женщина, Мать, - ответил я, - ведь и тебя ничто не
отличает от сестер твоих. Или может быть, Мать, ты не все поведала мне?
Женщина смущенно опустила голову.
- Вот только одно, - сказала она, - смущает сердце мое, чужестранец. Я
- искренно верующая еврейка, старательно исполняю все указания Закона и
наставников наших... но... сновидения смущают меня...
- Я - снотолкователь из Египта, - быстро сказал я, - расскажи мне
сновидения твои, Мать, и я попробую объяснить тебе их.
- Да? - радостно воскликнула женщина, - Да будет благословен приход
твой, чужестранец! Ведь, может быть, ты снимешь тяжесть неведения с души
моей...
И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне свои сны. С первых
же слов ее заря понимания занялась в мозгу моем, перед моим мысленным взором
проходили среди грохота космических стихий и вздохов нарождающихся миров
картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини,
вскормившей своей грудью новые и новые космосы, властно попирающей
божественной пятой обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн
Хаоса, богини, внимающей моленьям сотен биллионов стран, народов,
человечеств и эволюций, богини, повелевающей легионами светлых духов,
лучезарных взоров, от которых бежит Владыка Мрака, богини, слышавшей голос
мой, Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери...
И дивно мне, Фалесу Аргивинянину, внимать рассказам этим из дрожащих
уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи.
- Скажи, Мать, - спросил я, - не говорила ли ты когда-нибудь о снах
своих Сыну своему?
- Говорила, - чуть слышно ответила женщина.
- И что же ты слышала от Него, Мать?
- Странен был ответ Его, - ответила она, - Он ласково сказал мне:
"Забудь пока, Мать, о чудесных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они
от Господа". И еще сказал Он так: "Когда кончится крест твой, Мать, принятый
тобой для меня, вернешься ты в жизнь снов своих..." Но что значит, я не
знаю.
- Скажи, Мать, - снова спросил я, - не помнишь ли ты меня среди снов
своих?
Внимательно оглядела меня женщина, задумчиво обратила свой бездонный
взор в темный угол лачуги.
- Как только ты сюда вошел, чужестранец, - тихо сказала она, - я
почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь в памяти моей...
Но... постой... погоди... - и она вдруг сразу вскинула на меня свои
бездонные очи.
- Что значили слова твои о том, что пил ты уже молоко мое? - И она
вдруг вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг
мириадами солнц.
Встал и я, Фалес Аргивинянин, понявший, что наступил великий страшный
момент победы Света над Мраком, духа над плотью. Неба над Землей, Богини над
женщиной...
- Погоди, вспоминаю, - медленно говорила женщина и слабо поползли из
темных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков, -
Вижу... храм... я ...и ты, распростертый у ног моих... верный слуга мой...
другой храм... и снова ты - великий и мудрый... ты... ты... пьешь молоко
мое... Фалес Аргивинянин, верный раб мой!... - каким-то звенящим аккордом
вырвалось из уст ее, и в тот же миг я пал к ногам Великой очеловеченной
Богини Изиды.
Долго лежал я, Фалес Аргивинянин, не смея поднять головы, ибо почитал
себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивные неземных
мелодий все ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них
доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто
целый космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда
Богини Матери.
- Встань, Фалес Аргивинянин, встань, любимый слуга мой, - прошелестел
надо мной голос Богини, - встань, сядь, забудь Небо, ибо мы здесь не для
Неба, а для Земли...
И я, Фалес Аргивинянин, встал и сел, асе было по-прежнему: лачуга и
темные углы, и одетая в темное, грубое платье женщина с покрывалом на лице.
- Воистину, странна судьба твоя, Аргивинянин, - продолжала Изида-Мария,
- когда я поила молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь
часть в деяниях моих и бытие моем - явиться в тот миг, когда должен был
окончиться земной сон мой. Но он кончился и отныне я знаю уже, что близок
час, для которого я пришла на Землю. Ты знаешь, о каком часе я говорю,
Аргивинянин, - это тот самый час, от провидения которого оледенело твое
мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва. И ныне я
поняла, о каком оружии, долженствующим проникнуть в душу мою, говорил мне
пророк, когда я впервые вступила на ступени храма Адонаи... Ужасно,
Аргивинянин, иметь сердце любящей земной матери, но еще ужаснее освящать его
сознание Божественным. Так вот о каком кресте говорил мне тот, кого я
почитаю сыном своим... Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце мое с
проявлением Неизреченного.
Воцарилось молчание. Низко наклонила голову Изида-Мария, божественные
думы кружились вокруг ее чела, скрытого покрывалом.
- Аргивинянин, - тихо продолжала она, - подсказала ли тебе твоя
мудрость, почему именно я являюсь обыкновенной женщиной ныне, под оболочкой
которой никто, кроме трех, а ныне и тебя, иерофанта из Египта, не узнает
Богини-Матери? Божественный Сын мой должен был явиться на Землю человеком,
ибо только человек может спасти человечество, а для того и родиться должен
Он от земной матери. Но ничто не должно смущать взоры и ум людей при
появлении Бога Всечеловеческого. И вот я, по указанию Неизреченного, приняла
плоть человеческую... мало того, Аргивинянин, я даже отдала свое сознание,
променяв его на сознание земной женщины, до той поры, пока мне не
понадобится сила, мысль и мощь Богини, дабы выполнить возложенную на меня
задачу. И отныне я не дам никому заметить пробуждения моего, - я остаюсь
прежней Марией, вплоть до конца земных дней моих, который ничем не будет
отличаться от конца дней каждого человека... В жизни каждой Девы-Матери,
рождающей Новую Землю, бывает, Аргивинянин, такой миг, когда она, выполняя
высокое назначение свое, впивает в себя скорби и печали всего ею рожденного
и для этого мира нужно все мужество и вся мудрость ее, дабы воистину
остаться матерью всего сущего. Ибо только родив Бога, познаешь всю любовь
Бога, до сих пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в саду Матерей
Божественных... Когда этот страшный миг придет - будь там, Аргивинянин,
около меня. Но не для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не
