Он понял, что задача его, задача, задерживавшая его перед более широким планом
действий, сейчас окончена.
Он тогда сожалел, что у него не было семьи, что он одинок и бесприютен, - и
Жизнь послала ему семью, дом, уют. Он узнал все личное счастье семьянина и
понял, что и это иллюзия, что Вечность не там, где проходящее счастье, но там,
где живет Она Сама. А живет Она там, где человек творит.
Мысли Аполлона пронеслись вихрем сквозь весь прожитый за этот период времени
опыт. Он понял, что людям необходимо искать пути к творчеству, иначе они
задохнутся в той атмосфере смерти, которая делается владычицей всюду, где
кончается искание свободы и мира.
Он понял, зачем нужны отцу его очаги Света, зачем нужны места, где живут
освобожденные от страстей, и новая волна счастья и ликования залила его сердце.
Какой легкой и маленькой показалась ему его личная разлука с детьми, такими
близкими и любимыми, и еще яснее он понял, почему отец его не плакал и не
тосковал, посылая всех своих сыновей вдаль. Понял Аполлон, что видел отец в пути
каждого сына и Кому он служил, отрывая их от своего сердца и родного гнезда.
Аполлон собирался уже встать со скамьи и отправиться в выросшую вместо прежнего
заезжего дома большую гостиницу, как его остановила закутанная в шаль женская
фигура.
- Господин, сжалься, пойди со мною. Здесь недалеко дом моих господ. Я старая
мамка моей теперешней госпожи. Вот уже скоро семь лет, как госпожа моя чахнет и
изнывает в никому не понятной болезни. Ни один доктор не может ей помочь. Нам
сказали, что со скрипачом приехал его доктор, что ты очень учен в больших
городах. Не сердись, что я нарушила твой покой. Муж моей госпожи отблагодарит
тебя большими деньгами. Я же во имя Бога вечного, молю тебя, последуй за мной.
Госпожа моя ни во что не верит и, когда я ей говорю о Боге, бранит меня и
спрашивает, почему же мой Бог не освободил меня от рабства, почему я не вымолю
ей у Него помощи и здоровья. Смилуйся, господин, - рыдая и опускаясь на колени,
говорила женщина. - Нет, не поднимай меня, позволь мне быть у ног твоих. Точно
благая теплота вливается в раны сердца моего, и старый грех не так жжет меня. Во
всем виновата я одна, господин. Была я красоты необычайной, и купил меня мой
старый господин своей дочери, которой я понравилась, в приданое. Добра была моя
молодая новая госпожа, жалела меня и ласкала. Все шло некоторое время хорошо, да
стал на меня все чаще и чаще взглядывать молодой хозяин. Дошло дело до того, что
сделалась я беременна и родилась у меня дочь, теперешняя моя госпожа. Не знаю я,
что произошло между моими господами, только на второй день родов взяли от меня
дочь, а к вечеру перевели и меня в барский дом, и поселена я была рядом со
спальней моей доброй госпожи. Долго, очень долго я ее не видала. Уже стало
девочке моей два года, как позвали меня однажды к моей госпоже. Ох, господин,
долгая с тех пор прошла жизнь, а минуты того ужасного свидания все стоят передо
мной. Исхудалая, почти один скелет, желтая, как воск, лежала она на постели, и
глаза ее светились, точно лучистые лампады.
- Подойди ближе, бедная раба неверная, - тихо, тихо сказала она мне. - Возьми
это ожерелье. Никто не знает, какова будет его старость, оно драгоценно. Многими
слезами, стонами и жалобами я его оплакала, но и величайшим прощением моим оно
пропитано. Мне его дала моя бабка, сказав: "В нем твое счастье". Ах, как плакала
я, когда ты отняла у меня мужа. Прижимая мое ожерелье к груди, я все спрашивала:
где же мое счастье? От слез и горя разбилась грудь моя, и чем больше я страдала,
тем яснее понимала, что всякое счастье не вечно, а вечна одна доброта. И
простила я тебе, велела дочь твою записать своей родной дочерью. Живи с нею
вместе в моем доме, возьми ожерелье, пусть оно будет счастьем твоим и научит и
тебя прощать и любить так, чтобы видеть не одно только свое счастье, но и
счастье других. Смерть уже возле меня. Она не страшна мне, и ты ее не бойся. Она
освободит меня от страданий и освободит тебе место для лучшей жизни в этом доме.
Только одно запомни: будь верна до конца тем людям, которых ты сама выбрала, и
научи их святости любви. Она подала мне ожерелье и упала навзничь. Я думала, что
она уже умерла. Ужас объял меня. Я хотела бежать, как вошел хозяин и с
ненавистью взглянул на меня. Увидев на мне драгоценное ожерелье, он бросился на
меня с криком: "Уже обокрала? Подай сию минуту!" Но вдруг госпожа поднялась и
каким-то не своим, свистящим голосом сказала: "Не она, а ты обокрал меня и ее.
Отдай ей ожерелье. Храни тайну рождения дочери, и пусть раба моя живет при ней
мамкой и нянькой столько, сколько будет жить на земле". С этими словами она
вторично упала, чтобы уже не подняться больше. "Ступай к себе и не смей сюда
входить. Живи, как приказала твоя госпожа, но не попадайся мне на глаза", -
сурово сказал мне хозяин. С тех пор живу я мамкой у моей молодой госпожи, но
любви, о которой говорила покойная, я ее научить не сумела. Жизнь моя и всегда
была ужасна в доме, я боялась выйти лишний раз из комнаты, а с тех пор как
больна моя теперешняя госпожа, я молю только о смерти и стараюсь найти в
ожерелье силу любви, что передала ему моя добрая умершая госпожа. Пойдем,
господин, может быть, ты спасешь жизнь больной. Я не потому прошу тебя, что
боюсь, как бы отец ее не убил меня. В смерти, верно, легче, чем в моей жизни. Но
потому, что страшно мне, если не найдет успокоения души несчастная дочь моя.
Черный демон злобы, злой любви, я уверена, держит ее крепко в лапах, как держал
и держит и по сей час меня. Не откажи взглянуть на больную, пойди со мной, -
рыдала женщина, цепляясь за ноги Аполлона.
С трудом подняв женщину, он усадил ее на скамью рядом с собой, взял ее руку в
свою и ласково сказал:
- Успокойся, друг. До тех пор пока ты не придешь в полное спокойствие, мы с
тобой не двинемся с места. Чем
скорее ты хочешь, чтобы пришла помощь к человеку, тем скорее ты должна быть в
полном самообладании, забыть о себе и думать только о нем. Сейчас ты молишь о
дочери. Оглянись на свою жизнь. Перестань плакать и подумай, почему ты не сумела
выполнить завета твоей умершей госпожи, которой ты была любимой подругой,
которая доверяла тебе все свои тайны и которую ты так жестоко обманула. Если бы
ты призналась ей во всем, она простила бы тебя. И в вашем доме, если бы не жило
счастье, жил бы мир. Если бы ты так не ревновала своего господина и дочь, в
вашем доме если бы не жило счастье, жил бы мир. Если бы ты не скрывала в своем
сердце лжи и не оговорила бы покойную перед ее мужем, в вашем доме жил бы мир.
Ты любила и любишь дочь, но она впитала в себя с твоим молоком и лицемерие, и
зависть, и ужаленную гордость, и чрезвычайно чувствительное самолюбие - качество
рабов. Пойдем. Прижми к себе свое драгоценное ожерелье и призови всю силу любви
отошедшей, все простившей тебе души. Почувствуй себя в этот единственный час
жизни освобожденной от всей лжи, от всех цепей, что ты сама и люди надели на
тебя, и стой перед Богом, перед Ним одним, как будто все исчезло, а ты уже
умерла и стоишь во всей вселенной, во всей своей правде перед Ним.
Аполлон поднял женщину, которая стала совсем спокойной, и пошел за нею в темноте
спустившейся ночи. Путь оказался не длинным. Женщина ввела его в дом, который
спал мирным сном в глубокой тьме, провела его с зажженным светильником в большую
роскошную комнату, еле освещенную и пустую, и ушла за тяжелый занавес,
отделявший часть комнаты.
Через несколько минут она снова появилась, пригласила гостя идти за собой,
приподняв перед ним тот же занавес, и молча пропустила его в другую половину.
Сильный аромат носился в комнате, воздух был спертый, тяжелый, жаркий. Несколько
светильников с ароматным маслом горело в комнате, убранной роскошно,
по-восточному. И несмотря на свет, горевший во многих местах, комната казалась
еле освещенной. Аполлон разглядел лежавшую на высоком диване неподвижную женскую
фигуру.
- Мамка, это ты? - раздался голос с дивана.
Голос был слаб, и Аполлону показалось, что он уже где-то слышал этот голос,
суховатый и резкий.
- Я привела к тебе нового доктора, госпожа. О нем все здесь говорят, что он
очень ученый и многим помог, - необычайно нежно и ласково ответила мамка.
- Ты становишься все глупее с каждым днем, не только с каждым годом, - ответила
с большим сарказмом госпожа. - Сколько раз мне повторять тебе, что я не желаю
видеть никаких докторов и имею достаточный опыт, чтобы знать их близорукость в
моей болезни. Ведь ясновидца ты привести мне не можешь. Извинись перед своим
доктором и уведи его обратно. За беспокойство проси мужа уплатить, - не открывая
глаз, продолжала больная.
Аполлон подошел к одному из светильников, взял его в руки и поднял высоко над
изголовьем больной. Внезапно освещенная ярким светом, больная широко открыла
глаза и резко приподнялась на постели. По злому выражению ее лица можно было
ожидать резкого выговора вновь явившемуся доктору, осмелившемуся нарушить
заведенный в доме порядок. Но первый же взгляд, брошенный на лицо вошедшего,
оборвал ее речь. Уставившись в его лицо неподвижным взглядом, больная
вскрикнула:
- Ты? Ты? Возможно ли это? Ведь вся моя болезнь - это ты, злой демон! Как
осмелился ты переступить мой порог? Ступай вон, старая дурища! - крикнула она
мамке, указывая ей на дверь. - Не смей входить сюда, пока я тебя не позову. И
если кто-нибудь войдет сюда, пока я говорю с этим человеком, тебе не сносить
головы.
Покорно поклонившись своей грозной госпоже, мамка бросила молящий взгляд на
гостя и тихо вышла из комнаты.
- Ты для чего пришел сюда? Ты знал, куда тебя ведут? - обратилась больная к
Аполлону.
Поставив светильник на место, последний вернулся к постели женщины и сказал:
- Я не знал, куда меня ведут и кого я здесь найду. Но я знал, что иду к
страждущей душе, потому и пошел.
- Ах, вот как! Ты, наверное, ждал увидеть молоденькую красавицу, мечтал прочесть
ей проповедь, - едко рассмеялась больная. - Можешь полюбоваться на дело своих
рук. Где моя юность? Где мои краски? От тоски, от колдовства, которым ты меня
околдовал, я вся иссохла.
Любуйся теперь результатом своего поведения! Ты бросал на меня пламенные
взгляды, очаровывал ими, а в последнюю минуту струсил и бежал, бросив меня.
Хорошо, что ты явился сам. Я все равно решила тебя отыскать и засадить тебя в
тюрьму за твое колдовство.
- Мне очень жаль, бедная женщина, что ты все остаешься в том же зле и ненависти,
в которых ушла из сада семь лет назад. Целая вечность прошла с нашей первой
встречи, а ты не двинулась вперед, и все вокруг тебя говорит о ненависти.
Подумай, кому, начиная с тебя самой, стало веселее или легче жить оттого, что ты
свою ошибку стараешься приписать мне или моему колдовству. Если бы я имел целью
сделать себе карьеру с помощью богатой семьи и дома, то и тогда я не мог бы
разделить твоей любви, так как ты хотела построить свое счастье на несчастье
сирот, встречу с которыми послала мне жизнь. Я далек от мысли упрекать тебя в
чем-либо. Еще дальше я от желания копаться в прошлом, которого уже нет. Если я
сейчас заговорил о нем, то только для того, чтобы объяснить тебе, что я нц^зазу
не видел тебя во время моих представлений. И мои пламенные взгляды, если они
тебе такими казались, относились к тем песням, что я пел, к тем действиям, в
которых я принимал участие вместе с моими маленькими артистами, и у меня не было
времени заниматься рассматриванием публики. И в песнях, и в представлениях я
воспевал любовь и радость отцу моему, пославшему меня выполнять одну из его
задач. Если бы я попытался объяснить тебе, какова эта задача, ты в этом ничего
бы не поняла. Но понять, что для выполнения какой бы то ни было задачи в жизни
человек должен знать на опыте своих дней, что такое самоотверженная любовь, -
это ты можешь и должна.
Резкий смех прервал Аполлона.
- Продолжение проповеди у скамейки? Глупец, был жалким фигляром, выбился в
ученые докторишки и стремишься теперь стать не менее жалким и фальшивым
