"Встань все же напоследок на колени! Тогда, может быть, я тебя - ха! ха! -
и помилую", - как бы говорила власть своим недавним оппонентам. Некоторые
политзаключенные воспринимали такое требование как еще одно унижение и
отказывались писать что бы то ни было. Эти оставались в лагерях и тюрьмах.
Я понимала и внутренне разделяла их упорное сопротивление. Софья Васильевна
- юрист и правозащитник - лучше, чем я, знала всю противозаконность и
античеловечность и осудивших их прежде судов, и нового издевательства, но
все же считала возможным передать им через родственников свой совет: "Пусть
напишет хоть что-нибудь, ведь, похоже, довольно даже заявления в
прачечную". Я спорила с ней, я считала, что каждый сделает трудный выбор
сам, что авторитет Софья Васильевны - это тоже своего рода давление. Что
касается меня - я, конечно, не вправе, не могу осудить тех, кто напишет
просьбу о помиловании, но если кто-то не хочет делать этого, - я тоже не
вправе советовать противоположное. Софья Васильевна говорила: "Нет, Лара,
это не давление. Но нужно человеку облегчить выбор. Пусть он знает, что его
поймут и не осудят друзья". Третий наш соавтор - Саша Подрабинек - был
категоричен: кто написал хоть в какой-нибудь форме просьбу о помиловании,
тот проявил недостойную слабость, с ним впредь он не будет иметь дело.
Такая позиция Саши вызвала у Софьи Васильевны, я бы сказала, недоумение и
сожаление. Она считала неуместными и мои старания быть логичной и
последовательной, когда речь идет об освобождении человека из тюрьмы, из
лагеря. Софье Васильевне куда ближе была добрая мудрость пушкинского
Савельича: "Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!)
поцелуй у него ручку".
Все-таки каждый из нас троих получил уникальный документ - тоже
свидетельство о начале новой эпохи.
Н.Лисовская
Наш друг и советчик
Как мусульман влечет в Мекку, как католиков - в Рим, а христианских и
иудаистских паломников - в Иерусалим, так людей, занимавшихся правозащитной
деятельностью, влекло к Софье Васильевне Каллистратовой. Она была нашей
Меккой и Римом, к ней несли мы свои сомненья и надежды, у нее находили
совет и искреннее сочувствие.
Она была преуспевающим адвокатом, под ее крылом выросла плеяда талантливых
защитников, но первая же встреча с молодыми людьми, арестованными по
политическому делу (разбрасывание листовок), определила ее дальнейший путь
- это был путь борьбы за справедливость, помощи тем, кто получил звание
"узников совести". Человек решительный и мужественный, Софья Васильевна
вошла во второй состав Хельсинкской группы, когда первый состав был
полностью разгромлен.
Мне Софья Васильевна представлялась очень занятым человеком, и без дела я
пришла к ней всего лишь один раз - это был день нашего знакомства (конец
60-х гг.).
Познакомила меня с Софьей Васильевной Люда Алексеева. Мы проговорили всю
ночь до утра, и мне хорошо запомнилось, что она на прощанье сказала: "Вас
всех посадят". (Софья Васильевна не была безбрежным оптимистом.)
Удивительным образом в отношении нас двоих ее прогноз не оправдался -
Людмила Михайловна Алексеева была вынуждена уехать за рубеж, а до меня
очередь на посадку не дошла - наступила перестройка и то, чем я занималась
(помощь политзаключенным и их семьям), стало вполне открытой деятельностью.
Я приведу лишь один эпизод из моих контактов с Софьей Васильевной. У меня
был подопечный политзаключенный из Ужгорода - Павел Федорович Кампов. Он
преподавал математику в Ужгородском университете и Институте
усовершенствования учителей. История его судимости не тривиальна: в 1970 г.
при выборах в Верховный Совет УССР в Ужгороде были разбросаны листовки,
призывавшие голосовать не за официально выдвинутых кандидатов, а за Кампова
и еще троих. Через два дня после выборов Павел Федорович был арестован. Ему
была предъявлена статья 62 УК УССР ("антисоветская агитация и пропаганда",
выразившаяся в распространении листовок; по словам следователя, 20%
избирателей вычеркнули из бюллетеней официального кандидата и вписали
П.Ф.Кампова). Суд вынес приговор: 6 лет лагерей строгого режима и 3 года
ссылки.
Лагерный срок он отбыл полностью, а из ссылки был возвращен досрочно из-за
прогрессирующей потери зрения.
Вернувшись в Ужгород, он долго искал работу математика, экономиста,
бухгалтера, но безуспешно. Тогда стал писать письма в ЦК КПСС, Брежневу. В
1981 г. он вновь был арестован. На это раз его судили по статье 83 УК УССР
("хищение государственного имущества, совершенное путем мошенничества") -
за то, что он якобы обманул органы собеса и, будучи здоровым, получал
пенсию по инвалидности и, кроме того, обманным путем получал добавку к
пенсии, утверждая, что на его иждивении находится дочь, в то время как дочь
жила у матери, расторгнувшей брак с П.Ф.Камповым после его ареста. Суд
определил меру наказания: 10 лет лишения свободы в лагерях строгого режима
с конфискацией всего принадлежащего ему имущества (включая собственный дом
в городе, который он купил за двадцать лет до осуждения), "выплатой
похищенной" пенсии собесу, и 3 года ссылки.
Даже если признать П.Ф.Кампова виновным в предъявленном ему обвинении,
приговор был чудовищно жестоким. Опротестовать приговор было поначалу
невозможно из-за отсутствия его копии. Ее удалось получить только в 1988
г., и тогда я с Л.С.Прибытковым, правозащитником из Куйбышева, активно
занимавшимся делом Кампова, составили жалобу на имя председателя Верховного
суда УССР. Не все в полученном тексте устраивало Прибыткова, и мы решили,
что письмо пойдет под моей фамилией.
Я застала Софью Васильевну не в лучшей форме, она была простужена, сильно
кашляла, после кашля с трудом могла отдышаться.
Тем не менее она внимательно выслушала мой рассказ о Кампове, ответила на
вопросы, которые у меня накопились, иногда для точности обращаясь к
справочникам, заполнявшим книжный шкаф. Потом на кухне мы пили чай,
разговаривая на разные темы, но она все время возвращалась к делу Кампова,
расспрашивала меня о подробностях. Я рассказала ей, что ездила на свидание
к нему в тюремную куйбышевскую больницу, где он тогда лежал (по правде
сказать, совершенно не рассчитывала на то, что мне это свидание дадут, -
дают только близким родственникам), что два часа мы разговаривали с ним по
телефону, разделенные стеклянной перегородкой и в присутствии офицера.
Я рассказала Софье Васильевне, что не успел Кампов поверить, что это я
приехала, как стал описывать свое трехнедельное пребывание в кировской
тюремной больнице (он заболел воспалением легких на этапе из лагеря,
находившегося в Кировской области): "Пробыл я там двадцать дней, и за это
время через больницу прошло больше сотни заболевших, которых везли с юга на
север, - рассказывал Кампов, - похоже, что передислоцируют в северные края
какие-то лагеря..." Здесь офицер, слушавший наш разговор, прервал Павла
Федоровича, и я испугалась, что на этом наше свидание и кончится: на всякий
случай стала быстро рассказывать о моей переписке с сестрой Кампова,
оглядываясь на офицера. Слава Богу, кажется, пронесло, офицер сидел молча.
Софья Васильевна грустно улыбнулась, видимо, хорошо представляя и мой испуг
и состояние заключенного, стремившегося поскорее сообщить человеку с воли
то, что он знал и что его волновало больше, чем собственная судьба.
На мой вопрос Павлу Федоровичу, есть ли у него копия приговора, он
по-детски всплеснул руками и воскликнул: "Мне не дали никаких документов, а
я их и не просил. Я ни о чем не просил, потому что, когда узнал, что меня,
человека, никогда в жизни не сказавшего ни слова неправды, обвиняют в
мошенничестве, я вообще отказался с ними говорить".
И опять горькая улыбка все понимающей Софьи Васильевны.
Как она умела слушать! Сидела, положив руки на колени и не пропуская ни
одного слова. В следующий раз, когда я пришла к ней, она поразила меня тем,
что помнила все мелочи из моего рассказа.
Софья Васильевна согласилась прочесть жалобу и сказала: "Если не
расхвораюсь совсем". И добавила: "Не торопите меня, приходите недели через
две". Я настроилась на двухнедельное ожидание, но уже через три дня Софья
Васильевна позвонила мне: "Приходите, я все сделала". Я тут же приехала. Ее
было не узнать: энергичная, уверенная в себе, даже кашель утих, как будто
дело, заинтересовавшее ее, придало ей сил, болезнь отступила. Единственное,
что ее тревожило, - я никак этого не ожидала! - это как я отношусь к ее
критике и исправлениям, не обижусь ли?! Но какой мог быть разговор об
обиде? Чем дальше я читала, тем больше росло мое чувство уважения,
благодарности и восхищения этой необыкновенной женщиной. С одной стороны,
она очень бережно отнеслась к моему тексту (и похвалила его), почти весь
его сохранила, но добавила такие аргументы, о которых я и не подумала,
придала тексту стройность, последовательность и поистине железную логику.
Вот, например, я отметила в жалобе, что Павел Федорович на протяжении
1977-1978 гг. был пять раз освидетельствован комиссиями ВТЭК и признан
инвалидом второй и первой групп, и лишь последняя, шестая, комиссия в
августе 1981 г. признала его здоровым, злостно спекулировавшим заболеванием
глаз. Вставка Софьи Васильевны: "Другими словами, сначала Павла Федоровича
арестовали (13 июля 1981 г.), а уж потом стали создавать "доказательства"
его вины! И первое и, по существу, единственное "доказательство" -
заключение Днепропетровского института трудовой экспертизы - появилось в
деле только через месяц и пять дней после ареста. Это ли не явное и
неоспоримое свидетельство фальсификации дела?"
В моей жалобе не было анализа вопроса о том, с какого момента П.Ф.Кампов,
по мнению Ужгородского суда, утратил инвалидность. Софья Васильевна пишет:
"С какого же числа, с точки зрения Ужгородского суда, П.Ф.Кампов утратил
инвалидность? С 18-19 августа 1981 г., когда его обследовали в
Днепропетровском институте трудовой экспертизы и вынесли вердикт, что он
здоров? Нет, так как этому противоречит большая сумма накопившейся пенсии.
С 13 февраля 1977 г., когда ВТЭК Томской области "ошибочно" определил ему
вторую группу инвалидности? Но как тогда быть с Ужгородской межрайонной
ВТЭК, которая 18 февраля 1978 г. определила ему первую группу инвалидности,
и с заключением Закарпатской областной ВТЭК от 2 июля 1981 г.,
подтверждающим эту первую группу и не упомянутом в приговоре? Ужгородский
суд не установил, с какого именно срока инвалид первой группы П.Ф.Кампов
стал здоровым, поэтому все денежные расчеты суда следует считать
недействительными". (По приговору Кампов должен был вернуть выплаченную с
1977 г. пенсию - 3260 руб. 40 коп.) П.Ф.Кампов постановлением Президиума
Закарпатского областного суда был освобожден из лагеря 30 августа 1989 г.
Да что говорить! Софья Васильевна была прекрасным адвокатом и не утратила
своих профессиональных качеств до самого конца своей жизни.
Не могу сказать, что оценила ее поздно. Нет! Я понимала, какое богатство
она таит в себе, но, может быть, именно это понимание заставило меня
стараться не обременять ее дополнительными заботами, не отнимать у нее
драгоценного времени.
М.Уздина
У Никитских ворот
Наш клуб "Трибуна общественного мнения у Никитских ворот" работал в Доме
медиков. Темы вечеров и встреч объявлялись заранее и всегда были острыми,
поэтому абонементы раскупались мгновенно и зал на двести пятьдесят мест
обычно был полон. У нас проводился вечер Солженицына, состоялась встреча с
активистами "Мемориала". Многие выдающиеся люди, такие, как Лидия
Чуковская, Владимир Антонов-Овсеенко, Олег Волков, именно у нас получили
возможность выступить публично.
Среди прочих тем было две, которые требовали участия
юристов-правозащитников. Лариса Иосифовна Богораз посоветовала мне
обратиться к С.В.Каллистратовой. Я договорилась о встрече по телефону и в
начале января 1989 г. приехала на улицу Удальцова. Открыла мне дверь Софья
