молоденькой журналистки Наташеньки Геворкян.
В жизнь семьи Сахаровых Софья Васильевна вошла в 70-х гг. Она беззаветно
любила их обоих, но в последние годы, когда, с головой погрузившись в свою
новую (особенно после горьковской ссылки) жизнь, они не всегда успевали
вовремя позвонить ей, а она не всегда была в состоянии сама их навестить и
- в этом сказывалась особенность ее характера - не решалась вторгаться в их
новую среду. Впрочем, зная общественный темперамент Софьи Васильевны, ценя
ее знания и интеллект, Андрей Дмитриевич позаботился подключить ее к
деятельности тех новых организаций, которым она могла быть наиболее
полезна, - "Мемориала", Московской трибуны, Фонда Сороса.
* * *
Общение Софьи Васильевны с людьми отличалось редкой чертой: если вокруг нее
собиралось несколько человек (а в дни ее рождения в доме бывали чуть не все
московские диссиденты да непременно и сколько-то приезжих), она старалась
так построить разговор, чтобы в нем могли участвовать все присутствующие
(утраченное искусство!). И вдобавок стремилась уделить внимание каждому в
отдельности. А на следующий день, перебирая в памяти вчерашнее, мучалась,
не забыла ли кого, не обделила ли вниманием.
Что уж и говорить о ее беседах с людьми один на один! В каждом она умела
видеть неповторимую личность, обращалась именно к этому, а не к какому-то
отвлеченному человеку. И это было не только результатом полученного ею
воспитания, но и следствием присущего ей мировосприятия и способа мышления,
ее способности видеть явление в его единичности и единственности и при этом
мгновенно схватывать, абстрагировать и формализовать то всеобщее, что
скрывается в каждом единичном.
Еще одно свойство Софьи Васильевны - самообладание. Мне неоднократно
доводилось сопровождать ее на "беседы" и допросы в КГБ и прокуратуру. В
одну из таких поездок, сидя с ней в такси, я спросила: "А если вам
предложат подать заявление на выезд?" (в это время ее единственная дочь и
внучка находились с родственным визитом в Париже). Ответ был мгновенным: "Я
такого заявления не напишу ни при каких обстоятельствах". Нужно было знать
глубокую внутреннюю связь ее с дочерью, необыкновенную взаимную их любовь и
то, что нашим властям ничего не стоило перекрыть дочери дорогу обратно,
оторвать от оставшейся в СССР больной старой матери, сыновей и внуков,
чтобы понять, каких долгих и тяжких размышлений стоил Софье Васильевне этот
короткий и решительный ответ. И чтобы пресечь дальнейший разговор на эту
тему, она тут же спросила: "Вы слышали последнее присловье - КГБ пошел по
бабам? Вот и я в их числе!" Кстати, этим же присловьем она закончила
"беседу" в КГБ, получив "предупреждение об антиобщественном поведении", за
чем чаще всего следовал арест.
На допросы в прокуратуру (когда было открыто дело о Хельсинкской группе)
Софья Васильевна независимо от погоды ездила тепло одетой, готовая к тому,
что прямо с допроса ее могут увезти в следственный изолятор. Ей ли,
адвокату, было не знать, как это случалось... А дорогой на очередной допрос
Софья Васильевна рассказывала анекдоты, избегая таким образом любого
разговора, затрагивающего ее внутреннее состояние. Собранная и внутренне и
внешне, она нуждалась в провожатых не только физически (подогнать такси к
дому, прокуратуре или КГБ, а если станет ей плохо, - помощь получить надо
от своих, а не от тех), - нужны были свидетели, которые увидят, если ее
увезут, или, не дождавшись, поймут, что она арестована. Но все это - в
подтексте нашего присутствия и никак не в словах. Всегда казалось (а может
быть, и на самом деле было так?) - гораздо более она волнуется, когда
узнает, что на допрос или "беседу" вызвали кого-то из друзей. Щадя ее, о
таких событиях мы рассказывали ей постфактум.
* * *
Все дальше в историческое время отодвигается эпоха правозащитного движения.
Развеяло по свету, разбросало по жизни многих его участников. Прошли годы
после ухода от нас Софьи Васильевны Каллистратовой, в чьей личности
воплотилось все светлое, что было в той эпохе. Эта книга - дань памяти тех,
кто был рядом и кто помнит, она для тех, кто не должен забыть.
М.А.Каллистратова
Софья Васильевна Каллистратова -
человек и правозащитница
Хвала человеку, который шел по жизни, всегда готовый оказать помощь, не
зная страха, и которому были чужды вражда и ненависть.
Альберт Эйнштейн
----------------------------------------------------------------------------
Я никогда не встречала более удивительного человека, чем моя мать. Жить с
ней рядом - было огромным счастьем.
Софья Васильевна мало заботилась о том, что смогут узнать потомки о ее
жизни, работе, мыслях, мировоззрении. В последние ее годы, когда кто-нибудь
из ее друзей или почитателей заговаривал о том, что она должна написать
воспоминания, предлагал свою помощь в организации магнитофонных записей,
она с легкой иронией, но непреклонно отвергала эти предложения. "Я не
писатель", - говорила она. Никогда не хранила она каких-либо вещей,
архивов, даже книг, хотя всю жизнь много читала, любила и прекрасно знала
литературу. Для нее всегда бульшим удовольствием было отдать любимую книгу
хорошему человеку, чем держать ее у себя на полке. Осталось всего несколько
адвокатских досье, несколько рукописей, пара пачек писем, да одна пленка с
записями ее выступлений в последний год жизни.
Адвокатура была ее призванием (еще в школе, когда ей было двенадцать лет,
ее прозвали "Сонька-адвокат") не только по уменью защищать, но и по
инстинктивному, всегда естественно у нее возникавшему стремлению помочь
каждому, кто нуждался в защите, поддержке. Прирожденный оратор, чуждый
демагогии, Софья Васильевна свое красноречие всегда направляла на
конкретные дела. Ее стихия - живая речь, и рассказчицей она была
превосходной, знала многих замечательных людей и всегда говорила о них
очень доброжелательно, с мягким юмором. Если же кто-нибудь терял ее
доверие, она просто переставала общаться с этим человеком, вспоминать о нем
и лишь при крайней необходимости сухо, сурово и лаконично объясняла, в чем
дело. Ее рассказы о судебных процессах, людях, событиях звучали обычно
только "к слову", рассказывать "по заказу", особенно о себе, не любила, а
слушать умела не хуже, чем рассказывать.
И те, кто хотел справедливого суда, быстро оценили ее как "своего"
адвоката. Борис Черных, проведший не один год в лагерях, на презентации
журнала "Странник" в Доме литераторов в 1991 г. так говорил о Софье
Васильевне:
"Издревле велось на Руси: женщина выходит в первый ряд и показывает чудеса
добродетели. Там, где мужчинам надо погибать, а женщинам - быть сестрами
милосердия, получается наоборот: погибают женщины, а уж какие братья
милосердия из нас, мужчин?!
Как странно было воочию увидеть почти девятнадцатый век - в том, что я
слышал о ней, в записях ее речей, которые мы читали в лагере. Поражало не
только гражданское мужество, но и высокая культура, которую, как я боялся,
пресекла революция 1917 г. Когда ходишь по дворику небольшого лагеря, где
согнаны люди десятков национальностей со всей державы, и слышишь имя
легендарное (а о Софье Каллистратовой рассказывались именно легенды), то
начинает играть внутренняя музыка: жива страна, жива традиция, жива
культура".
К сожалению и к стыду нашему, около нее не оказалось биографа. Семья наша
всегда была многодетной (у Софьи Васильевны трое внуков и шесть правнуков),
все много и увлеченно работали, всем всегда было некогда... Здесь я
записала то, что знаю из рассказов моей матери, ее братьев, сестры и
племянницы, из воспоминаний доныне здравствующих ее школьной подруги
Татьяны Сергеевны Хромых и двоюродной сестры, Лидии Александровны Поповой.
При описании последних лет жизни матери я использовала "Хронику текущих
событий" и адвокатские досье по делам правозащитников.
Детские годы
Родилась Софья Васильевна 6 (19) сентября 1907 г. в селе Александровка
Льговской волости Рыльского уезда Курской губернии. Ее отец Василий
Акимович Каллистратов (1866-1937?), потомственный сельский священник,
закончил духовную семинарию, потом некоторое время учительствовал, а после
женитьбы принял сан и получил свой приход. Он был очень умный, добрый и
глубоко верующий человек, с философским складом ума. Прихожане его любили,
на его проповеди специально приезжали люди из соседних сел.
Мать - Зиновия Федоровна, урожденная Курдюмова (1876-1963), тоже из семьи
священника, была полной противоположностью своему мужу. Веселая,
энергичная, общительная, любительница принарядиться, она была атеисткой,
семью мужа (очень религиозную) недолюбливала. Несмотря на незаконченное
образование (четыре класса епархиального училища), она была очень
начитанной, прекрасно знала русскую классику, помнила наизусть много
стихов, любила и зарубежную литературу, особенно приключенческую. (Хорошо
помню, как, когда я была маленькая, она рассказывала мне, с продолжениями в
течение многих вечеров, увлекательные истории, в которых, как я поняла
впоследствии, причудливо сплетались воедино Жюль Верн, Шахразада,
Стивенсон, Купер; а когда приходила пора засыпать, она пела мне на
собственные мотивы всего "Демона" или отрывки из "Цыган".)
Приход в Александровке считался богатым: на горке напротив церкви (за
которой простирался огромный церковный сад) стоял большой дом священника, с
фруктовым садом, огородами и дворовыми службами. В хозяйстве были две
лошади, две коровы. В доме была прислуга: кучер, кухарка, няня для младших
детей. Зиновия Федоровна занималась воспитанием детей (от которого
полностью отстранила мужа), рукоделием, чтением. Весь уклад жизни был
сугубо светский - в доме было много книг, выписывались журнал "Нива" с
приложениями, детские журналы, дочек учили музыке, французскому языку.
Софья Васильевна рассказывала, как по праздникам ее родители, а иногда и
старшие сестры, уезжали в гости к Остапцу - управляющему имением князей
Барятинских - в "экономию", где собиралась местная интеллигенция - врач,
фельдшер, агроном, учитель, их дети - семинаристы и студенты. А для младших
детей самым ярким воспоминанием были поездки в гости к любимой "тетечке
Марусе" - одной из двух сестер Зиновии Федоровны, мужья которых, тоже
священники, имели приходы в той же волости. Ехали в Ивакино, за пятьдесят
километров, на линейке, запряженной парой лошадей: родители, няня с самым
маленьким на руках и старшие дети - по бокам, на сиденьях, а малыши как-то
умещались посредине. Все принаряженные, по дороге пели песни. По приезде
Василий Акимович вел службу в Ивакинской церкви, а Отец Александр (муж
тетечки) ему сослужал. Через несколько дней, прихватив с собой еще пару
тетечкиных дочек, так же, с песнями, возвращались в Александровку.
Детей в семье Каллистратовых было семеро. Четверо старше Софьи Васильевны -
Наталья, Надежда, Федор и Дмитрий - и двое младше - Миша и Ванечка. Трое
старших детей учились в гимназии в Курске - там им и их двоюродным сестрам
родители снимали на зиму квартиру. Соня верховодила в компании младших.
Вместе с Димой, который прекрасно рисовал, она "издавала" детский
юмористический журнал - в нашей семье долго хранились два номера, в
школьных тетрадках, с рассказами, стихами собственного сочинения,
рисунками, карикатурами. Сильным характером Софья Васильевна отличалась с
детства. Она рассказывала мне, как в пятилетнем возрасте в полной темноте
выходила одна в сад - было очень страшно, но хотелось доказать, что
храбрая. А уже в школе, на спор с подружками, поздно вечером ходила через
кладбище - с той же целью.
Жизнь в семье была сложной. Зиновия Федоровна любила командовать, но при
этом отличалась крайней бесхозяйственностью. Кроме того, она постоянно
попрекала мужа тем, что из-за него она не получила образования, что он ее
обманул - обещал работать учителем, а сам стал священником. Дети, несмотря
на распри родителей, были удивительно дружными. Характер они унаследовали
отцовский, но под влиянием матери все росли атеистами. Четверо братьев и
